«…В Церкви есть ноуменально Царский Престол, все равно, занят он или не имеет в плане конкретно-историческом своего представителя; в Церкви по историческим условиям временно может не быть, и даже никогда не быть Царя, но место для Царя, “уготованный престол” в ней непременно есть, но если делегированной Царем-Христом власти некому нести на земле, то оно остается непосредственно у Него Самого, подобно тому, как если бы были разрушены на земле все иконы, то тем не уничтожились бы духовные их первообразы, хотя физически они и не были бы зримы среди вещей м i ра»[i].

Отец Павел ФЛОРЕНСКИЙ.

Интерес к Симфонии, к ее прошлому и будущему, в интересующем нас аспекте возник у автора еще в 1991 г. в связи с собиравшимися материалами к очерку Русской эсхатологии, опубликованными впервые отдельным изданием в 1993 г. под названием «Россия перед Вторым пришествием». С тех пор, как известно, увидело свет три издания этой книги. Разделы ее, так или иначе посвященные Симфонии, имели устойчивую тенденцию к расширению.

Впервые выраженная в православном своем изводе святым Царем Иустинианом в VI веке в знаменитой преамбуле к VI новелле, учение о Симфонии было подробно разработано и оформлено в IX в. Патриархом Константинопольским Фотием. В нем, как известно, были отражены основы идеальных отношений между двумя главами двуединого церковно-государственного тела Вселенской Империи – Вселенским Царем и Вселенским Патриархом. Причем, по словам известного русского ученого профессора В. В. Сокольского, «это церковно-государственное тело постепенно должно обнять собою весь Православный мiр, а Вселенский Патриарх и Вселенский Царь должны стать в действительности Патриархом и Царем всех православных христиан во всей Вселенной. Правители других стран и народов православных никогда не могут сравниться по достоинству и правам относительно Церкви с святым Царем самодержцем “пекущимся о внешнем строительстве Церкви во всей Вселенной”. Они суть только местные властители и в области церковных дел воля их должна подчиняться вселенской воле святого Самодержца»[ii].

Русское понимание Симфонии едва ли не впервые было сформулировано преп. Филофеем (ок. 1465†1542), учительным старцем Псковского Трехсвятительского Спасо-Елеазарова монастыря.

Речь идет о трех его посланиях. Первые два адресованы псковскому великокняжескому дьяку М. Г. Мисюрю Мунехину: о моровом поветрии в Пскове (1521-1522) и против астрологии (1523-1524). Третье – Великому Князю Василию III.

Выражено это понимание в слове браздодержатель в титуле Великого Князя, поименованного Русским Царем. Примечательно, что само слово это впервые зафиксировано в русском языке именно в послании преп. Филофея 1521 г.[iii] Восходит оно к «Посланию Восточных Патриархов Императору Феофилу» 836 г.[iv], вернее к русскому его переводу, дошедшему до нас в сборнике Ефросина конца XV века. В этом переводе византийского текста слово это во множественном числе ( браздодержатели) относится к православным патриархам, в посланиях преп. Филофея – к Царю[v].

Вот как выглядит это понятие в развернутом виде в развитии (в указанных трех посланиях)[vi]:

I. браздодръжатель святых Божиих церквеи, престол всех и епископии.

II. броздодрьжателя святых Божиих престол святыя вселенскиа апостольскиа Церкве иже вместо римьскои и костянтинопольскои, иже есть в богоспасеном граде Москве святого и славнаго Успения Пречистыя Богородица иже едина в вселеннеи паче солнца светится […] единаго государя нашего царство едино благодатию Христовою стоит.

III. броздодръжятелю святых Божиих престол святыя вселенския соборныя апостольския Церкве Пречистыя Богородицы честнаго и славнаго ея Успения иже вместо римския и константинопольския просиявшу […] един ты во всеи поднебеснеи христианом царь.

В этих четких формулировках преп. Филофея заключена вся непреходящая историософия Русского Православного Царства.

Во главе России – Царь, сама Россия – Царство. Русская Церковь – Вселенская и Апостольская (памятуя «Хождения апостола Андрея» в Начальной русской летописи). Русский Царь – единый и единственный Царь во всей Поднебесной и, одновременно, браздодержатель церковных престол. Идея вечной Империи / traslatio imperii выражено словом снидошася. И наконец: Москва – Третий Рим. Рим же – весь м i р.

Весьма характерна высокая авторитетность этих формулировок преп. Филофея, практически сразу же принятых всей полнотой Русской Церкви. Текст его послания 1523-1524 г. митрополитом Макарием был включен в Великие Минеи Чети (1541-1542). Отрывки переписывались в различные сборники, занесены в Кормчую при Патриархе Никоне, в Степенную книгу, «Уложенную грамоту об учреждении Патриаршества»[vii].

Под этим углом зрения и следует рассматривать Симфонию в России – прямой и последней наследнице Второго Рима. Подчеркнем: не о симфонии между государством и Церковью идет речь и даже не о симфонии лишь Царства и Священства, а о симфонии конкретного Царя с конкретным Патриархом. Оставим здесь в стороне важную саму по себе проблему: соответствие Царя Патриарху. Русский Царь после падения Византийской Империи был, напомним, Вселенским Православным Царем, Патриарх же Московский не был Вселенским ( первым по диптихам), а всего лишь пятым.

Из примеров Симфонии, близких к идеалу, назовем основателя Царствующей Династии Романовых Царя Михаила Феодоровича и Патриарха Филарета. Духовное сродство душ их подкреплялось здесь родством кровным. В связи с этим очень характерно нарушение Симфонии в следующее Царствование Государя Алексия Михайловича. Одного духовного Его родства с Патриархом Никоном оказалось явно недостаточно.

Попытку восстановить порушенную в XVII веке Симфонию предпринял, как известно, последний из Царствовавших Романовых – Царь-Мученик Николай Александрович. Причем, попытался Он сделать это, именно исходя из прямой аналогии с Царствованием Основателя Династии.

***

В жизни Царственных Мучеников до сих пор действительно немало сокровенного… Еще и потому, наверное, что нам пока не дано понять многие мотивы движений Их чистых душ. Но со временем, по мере нашего духовного возрастания, еще недавно тайное будет становиться все более явным, ясным. И нам самим будет невдомек: как это мы еще не так давно не понимали этого…

Известен, например, факт получения Царем-Мучеником во время Саровских торжеств 1903 г. письма от преподобного Серафима, в котором Святой передавал не свою, а волю Божию[viii]. О содержании его есть немало свидетельств, вполне достаточных, чтобы не принимать в расчет нынешние неожиданные проявления сверх-рационалистического сознания[ix].

В связи с этим письмом, видимо, находится и вопрос о принятии Государем на Себя Патриаршества. Долгое время это подкреплялось лишь одним текстом известного духовного писателя С. А. Нилуса, что позволяло многим, чьи цареборческие взгляды нередко ловко прикрывались научным скептицизмом, относиться к этому свидетельству, как к легенде[1]. Ныне, в результате систематизации и анализа всех известных на сегодняшний день свидетельств, само это предложение Императора можно считать установленным фактом.

***

Что касается замедления с созывом Поместного Собора, то его привычно ставят в вину Императору Николаю II. Это стало чуть ли не общим местом церковной историографии.

«...Один из виднейших иерархов[2] Православной Церкви, – вспоминал товарищ обер-прокурора Св. Синода Н. Д. Жевахов, – обвиняя Государя Императора в нежелании восстановить Патриаршество в России, говорит: “Господь наказал Государя и Государыню, как некогда праведнейшего Моисея, и отнял у них царство за то, что они противились Его воле, ясно выраженной Вселенскими Соборами касательно Церкви”»[x]...

Но так ли это?..

В опубликованном недавно личном письме Императора обер-прокурору Св. Синода К. П. Победоносцеву от 23.9.1904 читаем: «...Само собою возникает мысль о Всероссийском Церковном Соборе, мысль о котором давно уже таится в моей душе. [...] По многим другим вопросам нашей церковной жизни обсуждение их поместными соборами внесло бы мир и успокоение, притом правильным историческим путем в полном соответствии с преданиями нашей Православной Церкви»[xi].

Тем не менее, 31 марта 1905 г. последовала известная резолюция Императора на Всеподданнейшем докладе Св. Синода от 23 марта: «Признаю невозможным совершить в переживаемое ныне тревожное время столь великое дело, требующее и спокойствия и обдуманности, каково созвание поместного собора. Предоставляю Себе, когда наступит благоприятное для сего время, по древним примерам Православных Императоров[3], дать сему великому делу движение и созвать собор Всероссийской Церкви для канонического обсуждения[4] предметов веры и церковного управления»[xii].

Во время известной встречи с тремя митрополитами (см. о ней ниже) 17 декабря 1905 г. в Царском Селе вновь шла речь о Соборе. В официальном сообщении говорилось: «Ввиду сего Его Величество Всемилостивейше повелеть соизволил приложить особое старание к исполнению всего, что требуется для созвания собора в ближайшее по возможности время»[xiii].

В Собственноручном Царском рескрипте на имя митрополита Антония (Вадковского) от 27 декабря 1905 г. эта тема получила дальнейшее развитие:

«Ваше высокопреосвященство.

Церковная власть, в лице Святейшего Синода, весною настоящего года заявила Мне о необходимости созвать, для устроения дел церковных, чрезвычайный всероссийский поместный собор.

Тяжелые обстоятельства на Дальнем Востоке не дали Мне возможности тогда привести в исполнение это благое намерение.

Ныне же Я признаю вполне благовременным произвести некоторые преобразования в строе нашей отечественной Церкви, на твердых началах вселенских канонов, для вящщего утверждения православия.

А посему предлагаю вам, владыко, совместно с митрополитами: Московским – Владимиром и Киевским – Флавианом, определить время созвания этого, всеми верными сынами Церкви ожидаемого собора.

Поручаю Себя вашим молитвам.

НИКОЛАЙ»[xiv].

В марте 1912 г., в ответ на напоминание обер-прокурора Св. Синода В. К. Саблера о Соборе, последнему Царем была отправлена записка: «Владимир Карлович, обдумав то, о чем мы с вами говорили утром, Я пришел к окончательному заключению о невозможности предрешения сейчас срока созыва поместного Собора. Поэтому прошу вас вовсе не касаться этого вопроса ни с Коковцовым[5], ни с Макаровым[6]»[xv].

Последнее из найденных на сегодняшний день волеизъявлений Царя-Мученика по интересующему нас вопросу последовало в связи с проблемой имяславцев во время Высочайшей аудиенции четырех афонских монахов 13 февраля 1914 года. В Докладной записке одного из них, схимонаха Пантелеимонова монастыря Мартиниана (Белоконя), поданной 20 ноября 1916 г. на имя обер-прокурора Св. Синода Н. П. Раева, читаем: «…Полное умиротворение может только быть после обсуждения и решения спорного вопроса об Имени Божием Собором Церковным, как о сем лично сказал нам Батюшка наш Государь Император, когда мы, четыре инока-«изгнанника», представились ему, февраля 13 дня 1914 года. Он сказал: «Ваш спорный вопрос будет разобран Церковным Собором»[xvi].

***

По нашему мнению, две причины заставляли Царя-Мученика медлить с открытием Собора.

Прежде всего речь идет о протестантских тенденциях епископата[7], которые Государю стали ясны после ознакомления с изданными в начале 1906 г. четырехтомными «Отзывами епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе». Не менее сильное впечатление, вероятно, получил Он от журналов и протоколов Предсоборного присутствия 1906 г. и от материалов Предсоборного Совещания 1912-1914 гг.[xvii] Дальнейшие события лишь подтвердили верность позиции Императора Николая II. Имеем в виду поведение большинства православных иерархов в феврале-марте 1917 г., решения Собора 1917-1918 гг., к счастью для Церкви, так и оставшиеся лишь на бумаге, и, наконец, пресловутое «обновленчество».

Господь избавил нас от всего этого, попустив богоборческий большевизм. Уезжая из России осенью 1922 г., о. Сергий Булгаков всего этого еще не осознавал: «Русская революция, отняв Царя, обезглавила Русскую Церковь и лишила главы грекороссийство, она неудержимо рассыпается, и это происходит на наших глазах: извне гонения и удары, внутри протестантизм, если не хуже. А ему может быть противопоставлен в лучшем случае лишь консерватизм, неподвижность и реставраторство. И этого развала не остановить, из этого канонического болота, в котором мы завязли, не вылезти. Разумеется, остаются и останутся мистические точки, алтари, но историческая Церковь своими силами не восстановится и даже не удержит того, что имеет, как под страшными ударами, так еще более под давлением своего собственного внутреннего безсилия; к тому же надвигается церковное невежество и одичание, которое постигло и Греческую Церковь (и ведь Византия-то была не чета Москве). Нужно смотреть горькой действительности в лицо безстрашно…»[xviii]

На некоторых положениях из этого отрывка мы должны остановиться подробнее.

Еще известный канонист проф. Н. С. Суворов упрекал русских богословов в том, что они понимали Самодержавие лишь как политический принцип, не желая знать Самодержавия с его церковной стороны[xix]. Взять, к примеру, название первого раздела первой части первого тома Основных Законов Российской Империи: «О священных правах и преимуществах Верховной Самодержавной Власти». Выделенное нами слово указывает на Божественное происхождение власти Государя, на полную независимость ее от людей (подданных). Юристы же недоумевали (или делали вид, что недоумевали?). «Согласно постановлениям многих из современных конституций, – писал, например приват-доцент Императорского С.-Петербургского университета Н. И. Лазаревский, – монархи признаются “священными”. Это выражение не имеет юридического содержания[8]»[xx]. В лучшем случае господа ученые, «с исчезновением веры в Божественное происхождение королевской власти», рассматривали слово «священный» «лишь как синоним неприкосновенности»[xxi]. Как видим, к уничтожению «Константиновского наследия» приступили задолго до завершения «Константиновской эпохи» Вселенской Церкви.

Напомним, что статья 64-я Основных законов Российской Империи гласила: «Император, яко Христианский Государь, есть верховный защитник и хранитель догматов господствующей веры и блюститель правоверия и всякого в Церкви святой благочиния. В сем смысле Император в акте о наследии престола 1797 Апр. 5 именуется Главой Церкви».

Что же писали о власти Царя в Церкви лучшие представители русской канонической науки и, наконец, просто честные ученые?

Проф. А. Д. Градовский: «Права самодержавной власти касаются предметов церковного управления, а не самого содержания положительного вероисповедания, догматической и обрядовой его стороны. Это положение имеет одинаковую силу как для Православной Церкви, так и для других вероисповеданий. […] Компетенция Верховной Власти ограничивается теми делами, которые вообще могут быть предметом церковной администрации, то есть не предполагают актов, по существу своему принадлежащих органам Вселенской Церкви: Вселенским Соборам»[xxii].

Л. А. Тихомиров: «Значение Русского Царя усиливается его положением в мiровых задачах христианства. “Всякая власть от Бога” – учит наша Церковь. Но русскому Царю дано особое значение, отличающее Его от других властителей мiра. Он не только Государь своей страны и Вождь своего народа – он Богом поставленный блюститель и охранитель Православной Церкви[9], которая не знает над собою земного наместника Христова и отреклась от всякого действия, кроме духовного, предоставляя все заботы о своем земном благосостоянии и порядке освященному ею Вождю великого православного народа. Русский Царь есть более чем наследник своих предков: он преемник кесарей Восточного Рима, устроителей Церкви и ее соборов, установивших самый символ христианской веры. С падением Византии поднялась Москва и началось величие России. Вот где тайна той глубокой особенности, которою Россия отличается среди других народов мiра»[xxiii].

«Политическая сущность бытия русского народа состоит в том, что он создал свою особую концепцию государственности, которая ставит выше всего, выше юридических отношений, начало этическое. Этим создана русская монархия, как верховенство национального нравственного идеала, и она много веков вела народ к развитию и преуспеянию, ко всемiрной роли, к первой роли среди народов земных – именно на основе такого характера государства»[xxiv].

Проф. Н. С. Суворов: «Высшей церковной властию в древней Церкви были римские христианские императоры; признание за русским Императором высшей правительственной власти в Православной Церкви является историческим наследием после императоров византийских»[xxv].

«Высшая правительственная власть в Русской Православной Церкви принадлежит Самодержавному монарху. Этот принцип, ясно выраженный в Основных Законах Российской Империи (ст. 63-65), есть последовательный вывод из всей истории развития церковного устройства, как на греческом Востоке, так и в нашем Отечестве. Верховная Самодержавная Власть Русского Императора содержит в себе государственную и церковную власть. Последняя, осуществляющаяся через Св. Синод, обосновывается не на том, что Император, как глава государства, имеет власть над Церковью, находящеюся в пределах государственной территории[10], а на том, что он лично принадлежит и не может не принадлежать к Русской Православной Церкви, и что, в качестве христианского Государя, он есть верховный защитник и хранитель догматов господствующей веры, блюститель правоверия и всякого в Церкви Святой благочиния. Блюстительство логически немыслимо без принятия мер на пользу правоверия и благочиния, т. е. без правительственной власти. Титул “блюститель” не в России сочинен, а перешел из Византии. Идея блюстительства выражалась там в названии Царя “епистимонархом”, т. е. наблюдателем за исполнением всеми церковно-должностными лицами их церковных обязанностей, или “попечителем и радетелем во всем и промыслителем”»[xxvi].

«Между Царским Самодержавием, как сознанным принципом русского публичного права, и между усвоением Царю высшей церковно-правительственной власти есть необходимое соотношение: русский народ, политически управляемый Самодержавным Царем, как верховной правительственной властью, поскольку этот же самый народ составляет Русскую Православную Церковь, не может допустить существования в Русской земле другой юридической власти, независимой от Самодержавного Царя»[xxvii].

«В Русской Православной Церкви законодательная власть во всем, что касается устроения юридического порядка Церкви, принадлежит не в смысле только государственного placet, а в смысле внутренне-церковной правообразующей силы, Самодержавному Монарху. Ему же принадлежит верховный надзор за состоянием церковной жизни. Это не есть только государственный надзор, направляющийся к ограждению государственных интересов, но это есть вместе и церковный надзор, направляющийся к наилучшему достижению церковных задач»[xxviii].

«…В чрезвычайных случаях Она [Самодержавная Царская Власть] есть высший источник правосудия по всяким делам и для людей всех ведомств, не исключая и духовного[11]»[xxix].

Е. Темниковский: «Император есть носитель и орган высшей власти в Русской Православной Церкви; Его церковная власть есть часть, или, вернее, одно из направлений высшей власти государственной, непроизводной по происхождению и самостоятельной по осуществлению, чисто церковной власти русские Основные Законы не знают»[xxx].

Проф. П. Е. Казанский: «Нет надобности пояснять, какое громадное значение имеет отнесение к области верховного управления проявлений государственной власти по отношению к православной вере, играющей такую великую роль в жизни русского народа. Это делает из царской власти одну из величайших в истории христианства духовных сил. Царь и вера всегда были нераздельны в убеждениях русского народа»[xxxi].

А. В. Карташев: «…Образ Русского Царя парадоксально двоился. И в букве конституционных законов, и в своих действиях он являся то светским абсолютным монархом, то теократическим василевсом. Церковь же, неизменно по старому византийскому ритуалу мvропомазывавшая своего Царя, рассматривала его единственно с восточной монистической точки зрения, как харизматического библейского царя, возглавителя крещеного церковного народа, Нового Израиля, новозаветной православной теократии, долженствующей в идеале обнять все народы…»[xxxii]

Проф. Джоан-М. Хасси: «Дихотомия, что Божье, а что кесарево не проявлялась остро в Imperium Christianum Восточного Рима, в отличии от Западного, и становилась актуальной, только если император был еретиком[12]. На императоре лежала особая ответственность устанавливать законность и порядок среди своих подданных, в церковной сфере также как и в мiрской. […] Императорские новеллы были полны предписаний, относящихся к церковной сфере. Эта ответственность проявлялась также при выборе высших церковных чинов – патриархов и епископов. Сверх того, императоры изначально принимали деятельное участие в работе высших церковных органов – вселенских соборов»[xxxiii].

Наиболее развернутая и, одновременно, законченная характеристика положения Царя в Церкви принадлежит о. Павлу Флоренскому:

«…Царское мvропомазание есть род хиротонии – поставления Царя в особый, несравнимый с прочими, своеобразный сан священный – сан “епископа во внешних делах Церкви”, почему Царю и дается священное венчание не иначе, как после исповедания веры православной. Можно сказать, Царю уготовано в Церкви особое ноуменальное место, в силу какового ему и предоставляется вход в алтарь чрез святые царские двери и причащение Святых Таин по обряду священническому, раздельно под обоими видами и над престолом. Вот почему царская мантия, венец, скипетр и держава, а в древности еще бармы, – вовсе не мiрские украшения, а священные облачения и инсигнии. Вот почему, далее, Царь, как и всякое священное лицо в Церкви, в отношении своего сана есть предмет веры, но отнюдь не внешнего мiрского права, нечто невидимое, что, по апостолу, может обличаться только верою [ Евр. 11, 1]. В Царя можно верить с Православною Церковью или не верить с врагами ее, но нельзя низводить его, по его сану, до плоскости народнической. Этот сан аналогичен епископскому, но, как принадлежащий другому порядку ординации, не может быть количественно сравниваем со степенями этого последнего порядка, так что и больше и меньше их. По самому строению Православной Церкви в ее глубочайших основах земные проявления власти, т. е. епископство и царство, антиномически сопряжены друг другу и взаимоподчинены, не сводясь на земле ни к какому видимому единству, внешне дающую равнодействующую; скорее это есть то, что называется пара сил с равнодействующею в безконечности. И потому, возвращаясь именно к царству, всякое ограничение извне должностей царского служения не может рассматриваться иначе, как насилие не над Царем, а над Церковью же»[xxxiv].

***

Другая проблема – это правовые реалии, возникшие после хитроумно вырванного у Государя манифеста 17 октября 1905 года.

«В новых Основных законах от 23 апреля 1906 г., – писал видный церковный историк И. К. Смолич, – определялось: “Государь Император осуществляет законодательную власть в единении с Государственным советом и Государственною думою” (ст. 7) – и “никакой новый закон не может последовать без одобрения Государственного совета и Государственной думы и воспринять силу без утверждения Государя Императора” (ст. 86). Эти новые положения не могли не затронуть и Церковь. Кроме того, в Основных законах 1906 г. за Государственной думой признавалось право законодательной инициативы. […] Различные законопроекты, которые обсуждались или были приняты в течение 1906-1917 гг. на заседаниях четырех Государственных дум, прямо или косвенно касались церковных вопросов. […]

В результате Церковь оказалась в подчиненном положении по отношению к учреждениям, в которых между прочими были представители не только православных исповеданий, но нехристианских религий. Практика показала, что в Государственной думе, особенно при обсуждении бюджетных вопросов, часто проявлялась неприкрытая враждебность по отношению к Святейшему Синоду и к Церкви вообще»[xxxv]. Далее автор приводит примеры, как в 1910 г. думский депутат от социал-демократической партии потребовал в целом отклонить бюджет Св. Синода; как в 1916 г. депутаты от духовенства (!) настаивали на том, что «нужно раскрепостить Церковь, освободить Церковь от всех внешних посторонних неответственных влияний… Церковь не должна быть только орудием в руках государства»[xxxvi].

Известный историк церковного права П. В. Верховской считал: если бы в 1906 г. или позже был созван Поместный Собор, то он не смог бы издать каких-либо законов для Русской Православной Церкви, так как не имел бы ни законодательных, ни совещательных полномочий[xxxvii].

Проводить в таких условиях Собор, значило, в какой-то мере, ставить его (и сами выборы Патриарха) под контроль Государственной думы, слишком известной своими левыми воззрениями. По словам юриста проф. Н. И. Палиенко, «согласно статье 7 Основных Законов, законодательная власть в области церковных отношений должна осуществляться Монархом в единении с Государственным Советом и Государственной думой»[xxxviii]. Странно, что эти обстоятельства не смущали многих представителей Высшей Церковной иерархии: часто поминая историю с иноверным обер-прокурором Св. Синода в XVIII в., они не задумывались, что к утверждению решений Православного Собора будут иметь отношения не только иноверные и атеисты, но и просто христоненавистники, каковых немало было среди «народных избранников». «…Какой же канонический авторитет Государственная дума, – говорил прямо в лицо думцам историк и публицист А. С. Вязигин, – которая состоит из неверов, представителей инославных исповеданий, из иноверцев? Разве они все эти вопросы могут решать? Разве постановление Государственной думы даст благодать священства?»[xxxix]

Во время Высочайшей аудиенции в Царском Селе 10 октября 1915 г. товарищ обер-прокурора Св. Синода кн. Н. Д. Жевахов сказал Государыне Александре Феодоровне: «С момента своего возникновения, Дума, прикрываясь именем народа, стала в оппозицию к Царю и Его правительству… Иначе и быть не могло, ибо в этом ее задача. Сейчас не только Церковь, но и государство в тисках Думы… Дума – очаг революции… Ее нужно разогнать, упразднить. Пока же этого не будет сделано, до тех пор никакие реформы ни в области государственной, ни, тем более, в области церковной, невозможны… Для реформ нужны кредиты, но Дума их не отпустит». На вопрос Императрицы о первоочередных «реформах в церковной области» князь ответил: «Такой частичной реформой было бы изъятие Церкви из ведения Думы; но и для этого потребовался бы акт Высочайшей воли Монарха, указ Самодержца. […] Но и взятие церковных дел из ведения Думы явилось бы только паллиативом… Дума не перестала бы мешать церковной работе, как мешает и сейчас, и достигнуть единства в сфере церковно-государственной работы было бы трудно…»[xl]

«В принципе, – считает современный исследователь С. Л. Фирсов, – восстановление сильной патриаршей власти могло произойти лишь при условии отказа государства [читай: Царя. – С. Ф.] от идеи “симфонии властей” [т. е. Царя и Патриарха – С. Ф] и принятия закона о свободе совести. В любом [sic!] ином случае патриарх и возглавляемое им православное церковное управление становились бы “декорациями”, а церковные реформы не имели бы никакого практического смысла, так как сама идеология “церковного государства” встала бы на пути их претворения в жизнь (в случае нередкого расхождения целей и задач государства и Церкви [читай: иерархов. – С. Ф.]). […] Взаимообусловленность созыва Собора, избрания патриарха и решения вопроса о свободе совести, как мне кажется, после поражения революции 1907-1907 гг. была понята светской (но все-таки “православной”) властью, так как до конца осуществленная “свобода совести” совершенно закономерно вела к необходимости отделения Церкви от государства (в перспективе, разумеется): в условиях равенства всех религиозных конфессий перед законом “симфония” не имела бы уже никакого права на существование в многонациональной[13] Российской империи”[xli].

Немного путано, но все же сама идея понятна.

О претензиях к Государю Императору Николаю II «освобожденцев» можно получить представление, например, из обзора проф. В. В. Верховским труда проф. Н. В. Каптерева «Патриарх Никон и Царь Алексей Михайлович». В нем по сути (пусть и в осторожной форме) идет сравнение положения дел в XVI-XVII вв. с неназванным началом ХХ в. (разумеется, не в пользу последнего): «Факт учреждения патриаршества в России по воле царя при молчаливой солидарности с ним и духовенства совершенно понятен, ибо цели Церкви и государства в XVI в. между собою совпадали, и кто бы не начал работать в пользу возвеличения Русской Церкви, в сущности было все равно. Поэтому в этом акте светской власти отнюдь нельзя усматривать вмешательства в современном нам смысле слова. […] Пассивность архиереев уравновешивалась активностью царя […] Его участие в церковных делах никого не лишало прав, никого юридически не подчиняло его власти: оно возмещало только недостаток инициативы и деятельности там, где они были нужны ко благу Церкви и государства, цели которых были тождественны. Если же государь и его власти направляли свои усилия к тому же самому, к чему стремилась и иерархия и все духовенство, т. е. к возможной христианизации русского народа ради его душевного спасения, то совершенно не было оснований у духовенства против этого протестовать, ибо безразлично было кто более трудится для достижения данной цели, лишь бы цель эта по возможности достигалась. Более того, если русские архиереи в самом деле были так пассивны, а обратное доказать трудно, то они должны были быть довольны, что за них работают другие. При этом самобытность иерархии, ее священные права и достоинства как учительного сословия, ничем не были затронуты, и кроме исключительных случаев, […] едва ли русская история знает такие примеры, где бы московские цари пригнетали Церковь, обращали бы ее на службу светским государственным целям, заставляли бы духовенство изменять церковным идеалам и проч. Напротив, если действовал царь, то он действовал во имя Церкви и ее именно блага ничуть не хуже и не менее искренно, чем любой патриарх, архиерей или игумен. Действовать так ему было тем легче, что цели государства совпадали с церковными. Намерения и усмотрения царя, вытекавшие из искреннего благочестия и желания послужить Богу и Церкви, не могли вредить последней или унижать ее служителей. Можно было спорить только о правильности понимания царем в данном конкретном случае блага Церкви. Возможны были и злоупотребления, но они были исключением по заблуждению или по несовершенству человеческой природы»[xlii].

Приведенные слова подтверждают сделанный нами ранее вывод о том, что накануне революции «определенные церковные круги желали “освободиться от опеки государственной власти” путем восстановления канонического строя Русской Церкви — Патриаршества»[xliii].

«Начало соединения в лице государя страны государственной и церковной власти, – писал в 1909 году в “историко-догматическом очерке” Е. Темниковский, – явившееся в результате господства учения, не признававшего вообще свободы индивида от властного государственного попечения в какой бы то ни было области, должно исчезнуть, раз в правосознание общества проникнет убеждение, что религия составляет абсолютно-запретную область для государственного властвования. Правовое, конституционное государство должно дать свой чекан церковному строю. В правовом государстве должна быть правовая церковь [именно так, с маленькой буквы! – С. Ф.] […] Соединение в лице Императора Всероссийского высшей государственной и церковной власти является историческим наследием от влияния идей естественного права. В русском законодательстве оно нашло себе такое выражение, которое в настоящее время не может иметь ни теоретического, ни практического оправдания. Сознание этого положения стало достоянием широких церковных кругов»[xliv].

Чтение подобных трудов в сочетании со знанием нами реальной истории помогает выяснить подлинные цели «реформаторов». — Через учреждение Патриаршества – отделение Церкви от государства, а там и разрушение самого этого государства.

Отец Павел Флоренский, сравнивая природу Церковной и Царской власти на Православном Востоке и на Западе, пришел к любопытным выводам[xlv].

Природа Церковная власть в Православной Церкви, как известно, соборная. Вселенская Церковь «непрерывно, на всем протяжении пространства и времени соборуется, т. е. осознает себя единою, носительницею Духа Истины во всем многообразии явлений своей жизни, – единым организмом, Телом Христовым». При этом дела духовные обсуждаются соборно («или свободно и соборно, или никак постигается Истина»).

Для «канонической светской власти» в Православном мiре характерно единство. «Единый Император всего православного мiра – это несомненная предпосылка древнего церковного мышления, и эта предпосылка всегда жила и живет в церковном сознании, как безусловная норма, как заповедь исторического делания христианским народом. […] …Послушание и дисциплина заложены в самой природе мiрской власти, и желание каждого разбираться самому в целесообразности и нецелесообразности власти, коль скоро она принципиально признана, есть полное непонимание задач государственной организации; пример войска, критикующего в момент битвы приказания полководца или, еще хуже, пытающегося коллективно выработать план действия […] Единство светской власти, а таковое, по сказанному возможно лишь вне конституций, т. е. светских, юридических, есть естественное следствие признания за духовною жизнью личного самоопределения».

Не то на Западе. «Духовная жизнь тут определяется внешним авторитетом, и, вполне последовательно, начало авторитета пронизывает собою весь строй Западной Церкви от основания и до самой вершины, завершаясь единоличною властью папы, который по необходимой логике вещей не может не быть признанным “непогрешимым в делах веры”, т. е. той самой церковной организации, которую он единовластно возглавляет».

Из «папской непогрешимости» («апеллировать на него можно только Богу») следует, что на Западе «началу светскому необходимо приходится быть соборным, насколько это практически терпимо. Светская власть над папою неминуемо есть федерация, подобно тому как федерацией является духовная власть под Императором на Востоке в Византии. Священной Римской империи, как господству всемiрному, неуместно быть в Католической церкви, и она неминуемо разлагается на отдельные государства, которые затем, поскольку они не сдерживаются извне, делаются конституционными и обращаются в республики: коллективизм светской власти есть оборотная сторона католицизма».

К восстановлению Патриаршества в определенной степени Государя подталкивали и устремления старообрядцев. Общеизвестно милостивое отношение к ним Императора Николая II, в особенности как верноподданным. (Мы здесь, понятно, не обсуждаем, как всё обстояло в действительности[xlvi].)

В Высочайшей телеграмме на имя Московского генерал-губернатора от 16 апреля 1905 г. (накануне оглашения Указа о веротерпимости) Царь писал: «Да послужит это столь желанное старообрядческим мiром снятие долговременного запрета новым выражением Моего доверия и сердечного благоволения к старообрядцам, искони известным своею непоколебимою преданностью Престолу»[xlvii]. Перед отречением, по свидетельству очевидцев, Государь особенно мучился вопросами: «…Я опасаюсь, что народ этого не поймет: Мне не простят старообрядцы, что Я изменил Своей клятве в день Священного Коронования; Меня обвинят казаки, что Я бросил фронт»[xlviii].

Еще в феврале 1900 г. в Петербурге по Высочайшему повелению состоялось Особое совещание по поводу Всеподданнейшей записки Московского генерал-губернатора Вел. Кн. Сергея Александровича, описывавшей противодействие, которое оказывал Августейший Царский дядя московским старообрядцам во исполнение требований Св. Синода. Выступавший на совещании обер-прокурор К. П. Победоносцев высказал, между прочим, свои опасения в том, что раскольники могут однажды провозгласить своего архиепископа патриархом и добиться признания его со стороны Константинопольского Патриархата. «Тогда, – предупреждал Константин Петрович, – и для Церкви нашей, и для государства возникнет такая опасность нового разряда, с которой трудно будет управиться»[xlix].

Таков был историко-богословский и политический фон предреволюционных споров о «восстановлении» Патриаршества в России.

О том, что думали по этому поводу Государь с Государыней, свидетельствует пещерный храм во имя святых равноапостольных Царей Константина и Елены, сооруженный в Царском Селе в память 1600-летия объявления Императором Константином Христианства дозволенным вероисповеданием. Церковь была освящена 26 октября 1914 г. в присутствии Государыни, Ее Августейших Дочерей и некоторых Членов Дома Романовых.

В храме, устроенном в древне-византийском стиле, по воле Государя были сооружены Царское и Патриаршее места, осененные «“лабарами” Христа и Царя с орнаментами и признаками власти, исполненными в стиле VI века»[l], времени написания св. Царем Иустинианом знаменитой преамбулы к VI новелле.

Идея, по Высочайшей воле запечатленная в камне. Разоренная после революции людьми…

В самом конце 1916 г. в Сергиевом Посаде в церковном журнале вышел небольшой труд о. Павла Флоренского «Около Хомякова». Среди тех немногих, кто в сумятице предпереворотных дней, успел познакомиться и оценить сей труд о. Павла, был товарищ обер-прокурора Св. Синода кн. Н. Д. Жевахов, отметивший в своих воспоминаниях «замечательный отзыв священника Флоренского в “Богословском вестнике”, напечатанный незадолго до революции. Священник Флоренский высказывает ту мысль, что, восстанавливая патриаршество, мы идем к восточному папизму, с его догматом непогрешимости папы “ex cathedra”, – мысль, уже неоднократно мною высказываемую»[li].

Речь идет о следующем месте из труда о. Павла: «…Иерархическую степень папы они [католики] рассматривают не как третью, а как четвертую, совсем отличную от степени епископа, так что папа признается единственным представителем своей степени. Следовательно, дело не в нелепости притязаемого дара непогрешимости, а в несуществовании четвертой степени священства. Но и этот пункт противокатолической полемики стал ненадежным после того, как в новейшее время стали в нашем богословии раздаваться в пользу признания патриаршества особой степенью священства, – четвертою. Если же эти голоса найдут себе сочувствие, то придется определять и своеобразную особенность этой степени. А так как особенностью степени епископской признается содержание учения церковного в чистоте и неповрежденности, то как бы не пришлось на этом пути особенностью степени патриаршей признать именно непогрешимость в высказываниях новых суждений о делах веры, т. е. согласиться с латинством. История Запада связана роковой и несокрушимой логичностью, и если латиняне пришли к измышленным ими догматам, то к этому они вынуждались всем своим прошлым»[lii].

В пореволюционное время, уже после избрания Патриарха, о. Павел писал об этом еще более определенно: «…В церковных кругах, считающих себя правилами благочестия и столпами канонической корректности, с некоторых пор стараниями главным образом архиепископа Антония (Храповицкого) стала культивироваться мысль о безусловной необходимости неограниченной церковной власти и склонность к светской власти так или иначе коллективной, например ограниченной коллективно выработанной конституцией или решениями того или другого представительного органа. Но для того, чтобы определеннее почувствовался несомненно западный вкус этой конструкции, не мешает напомнить о коренном софизме доказательств в ее пользу, когда понятие “православная” смешивается с “русская”. Ничего не возражая в данном месте против “Патриарха Московского и всея Руси”, мы же не должны, однако, забывать и того обстоятельства, что единовластное устройство Русской Православной Церкви еще решительно ничего не значит для Православной Церкви и принципиально, как бы ни была территориально велика и численна Русская Церковь, имеет значение не большее, нежели единство власти в отдельной епархии или даже в отдельном приходе: ведь единством русской церковной власти отнюдь не вносится такового же в церковную власть Вселенской Православной Церкви, мечта о каковом есть определенно мечта католическая»[liii].

Существование Патриарха в условиях упразднения Царской власти (особенно, когда в народном сознании власть в государстве не осознавалась как национальная) привела к наделению его (пусть только в народном сознании) не свойственными его подлинному положению прерогативами[14]. Мiряне, выразителем интересов которых традиционно считался Царь, в отличие от двух других лиц церковного организма (клириков и монахов), потерпели в своем положении ощутимый урон. Фактически участие их в общецерковных делах сведено на нет, а права никак реально не обозначены.

Лишь восстановление Симфонии способно устранить этот давящий перекос.

***

Однако вернемся к началу ХХ века. Из всего сказанного можно сделать вывод: борьба за «восстановление канонического строя Русской Церкви» (Патриаршества) в ту пору (независимо от личных устремлений ее участников) была по сути своей борьбой политической, борьбой, в конечном счете, за уничтожение Богоустановленной Самодержавной Монархии в России (значит и богоборческой!), за устранение власти Русского Православного Царя не только в Церкви, но и в государстве. Однако для того, чтобы узнать, в чьи лапы в таком случае попадет эта власть, вовсе не нужно было способствовать в 1917-м году ее свержению.

Всего этого Государь, разумеется, допустить не мог.

Тем более, что оставалась иная возможность…

О ней мы не раз писали, опираясь на разнообразные источники[liv].

Речь идет о решении Царя-Мученика, приняв монашеский постриг, взять на себя бремя Патриаршества. Впервые сведения об этом были опубликованы в 1921 г. в «литературно-политическом издании» «Луч света», издававшемся в Берлине известным русским монархистом полковником Ф. В. Винбергом (1871 †1927):

К МАТЕРИАЛАМ НОВЕЙШЕЙ ИСТОРИИ

«В зиму 1904–1905 года в покоях Петербургского митрополита Антония (Вадковского) имел место следующий случай, достойный занесения его в анналы истории.

Сообщивший мне его свидетель состоял в то время студентом Петербургской Духовной Академии и, по рекомендации академического начальства, был привлечен к работам по приведению в порядок библиотеки митрополичьего дома. В конце каждого рабочего дня студент должен был являться к митрополиту с докладом о результатах своей дневной работы по разборке книг. Так было и в тот памятный для него день, когда он вошел в комнату, где ежедневно докладывал о своих изысканиях в богатом книгохранилище. Увлеченный успехом своих занятий в тот день, он не обратил внимания на то, что митрополит находился не один, и с жаром приступил к докладу, хотя и заметил, что митрополит был не в скуфейке, как обыкновенно, а в белом клобуке, который он надевал лишь в официальных случаях. Студент был очень удивлен тем, что митрополит, обыкновенно с интересом слушавший его доклады, на этот раз сразу прервал его словами: “Потом расскажете, разве не видите, что у меня гости?”

Тут только студент заметил сидевших против митрополита офицера и даму. Однако, считая свой дневной труд в книгохранилище особо выдающимся по результатам изыскания, он рискнул еще раз привлечь внимание митрополита на свой доклад, но на этот раз был строго остановлен: “Вы не узнаете, кто у меня?”

На лице студента ясно выразилось недоумение; тогда митрополит добавил: “Это Их Величества — Государь и Государыня”.

Молодой человек крайне смутился и, раскланиваясь, растерянно произнес: “Очень приятно”. Радостное лицо юноши выдало, однако, волновавшее его чувство умиления при виде Царственной Четы в такой обстановке.

Государь и Государыня переглянулись и, улыбнувшись, ответили на приветствие. Вслед за тем митрополит встал, повернул студента за плечи кругом и, направляя его к двери, сказал: “Идите, после расскажете”.

Конечно, этот приезд Государя к митрополиту вызвал большой интерес среди обитателей митрополичьего дома, и, разумеется, все стали быстро доискиваться причин этого посещения.

Оказалось, что Государь приезжал просить благословения на отречение от прародительского Престола, в пользу недавно перед тем родившегося Наследника Цесаревича Алексея Николаевича, с тем, чтобы по отречении постричься в монахи в одном из монастырей.

Митрополит отказал Государю в благословении на это решение, указав на недопустимость строить свое личное спасение на оставлении без крайней необходимости Своего Царственного долга, Богом Ему указанного, иначе Его народ подвергнется опасностям и различным случайностям, кои могут быть связаны с эпохой регентства во время малолетства Наследника. По мнению митрополита, лишь по достижении Цесаревичем совершеннолетия Государь мог бы оставить Свой многотрудный пост.

Этот случай ясно показывает, как чутко и проникновенно сознавал Государь Император Николай Александрович все непомерно трудные условия Своего Царствования, при котором Венец Мономахов становился терновым венцом.

Б. ПОТОЦКИЙ»[lv].

Поместив приведенную нами статью в своих мемуарах, товарищ обер-прокурора кн. Н. Д. Жевахов присовокупил в 1928 г.: «Вскоре после описанного случая Государь Император сделал и другой раз попытку принять иноческий сан, но тоже неудачно. Об этом последнем факте, какой передаю по рассказам иерархов и других лиц, у меня сохранились такие воспоминания.

Принимая депутацию духовенства, в лице его высших представителей, ходатайствующих о созыве Всероссийского Собора для избрания Патриарха, Государь Император спросил, имеется ли у иерархов намеченный кандидат на патриарший престол. Этот вопрос озадачил депутацию, какая не была к нему подготовлена... После некоторого замешательства последовал отрицательный ответ. Тогда Его Величество осведомился у депутации, согласились бы иерархи, чтобы на патриарший престол Государь Император выставил бы Свою собственную кандидатуру? Произошло еще большее замешательство, а на вопрос Государя последовало гробовое молчание»[lvi].

Рассказ князя Н. Д. Жевахова подтвердил в посмертно изданных в 1969 г. сочинениях известный русский духовный писатель С. А. Нилус:

«...Бы­ло это во дни тя­же­ло­го ис­пы­та­ния серд­ца Рос­сии ог­нем Япон­ской вой­ны. В это несчас­т­ное вре­мя Гос­подь вер­ных сы­нов ее уте­шил да­ро­ва­ни­ем Цар­ско­му Пре­сто­лу, мо­лит­ва­ми Пре­по­доб­но­го Се­ра­фи­ма, На­след­ни­ка, а Цар­ст­вен­ной Чете – сы­на-Ца­ре­вича – Ве­ли­ко­го Кня­зя Алек­сия Ни­ко­лае­вича. Го­су­да­рю то­гда по­шел толь­ко 35-й год. Го­су­да­ры­не-суп­ру­ге 32-й. Оба бы­ли в пол­ном рас­цве­те сил, кра­со­ты и мо­ло­до­сти. Бед­ст­вия вой­ны, начав­шие­ся не­строе­ния в го­су­дар­ст­вен­ном строи­тель­ст­ве, по­тря­сен­ном тай­ным, а где уже и яв­ным, бро­же­ни­ем внут­рен­ней сму­ты – все это тя­же­лым бре­ме­нем скорб­ных за­бот на­лег­ло на Цар­ское серд­це.

Тя­же­лое бы­ло вре­мя, а Цу­си­ма бы­ла еще впе­ре­ди.

В те дни и на вер­хах го­су­дар­ст­вен­но­го управ­ле­ния и в печати, и в об­ще­ст­ве за­го­во­ри­ли о не­об­хо­ди­мо­сти воз­глав­ле­ния вдов­ст­вую­щей Церк­ви об­щим для всей Рос­сии гла­вою-Пат­ри­ар­хом. Кто сле­дил в это вре­мя за внут­рен­ней жиз­нью Рос­сии, то­му, ве­ро­ят­но, еще па­мят­на та аги­та­ция, ко­то­рую ве­ли то­гда в поль­зу вос­ста­нов­ле­ния Пат­ри­ар­ше­ст­ва во всех сло­ях ин­тел­ли­гент­но­го об­ще­ст­ва.

Был у ме­ня сре­ди ду­хов­но­го мi­ра мо­ло­дой друг, го­да­ми мно­го ме­ня мо­ло­же, но уст­рое­ни­ем сво­ей ми­лой хри­сти­ан­ской ду­ши близ­кий и род­ной мо­ему серд­цу чело­век. В ука­зан­ное вы­ше вре­мя он в са­не ие­ро­диа­ко­на доучивал­ся в од­ной из древ­них ака­де­мий, ку­да по­сту­пил из сре­ды со­стоя­тель­ной юж­но-рус­ской дво­рян­ской се­мьи по на­стоя­нию весь­ма то­гда по­пу­ляр­но­го ар­хие­рея од­ной из епар­хий юга Рос­сии. Вот ка­кое ска­за­ние слы­шал я из уст его:

– Во дни вы­со­кой ду­хов­ной на­стро­ен­но­сти Го­су­да­ря Ни­ко­лая Алек­сан­д­ро­вича, — так ска­зы­вал он мне, — ко­гда под све­жим еще впечат­ле­ни­ем ве­ли­ких Са­ров­ских тор­жеств и ра­до­ст­но­го ис­пол­не­ния свя­зан­но­го с ни­ми обе­то­ва­ния о ро­ж­де­нии ему На­след­ни­ка, он объ­ез­жал мес­та внут­рен­них стоя­нок на­ших войск, бла­го­слов­ляя их час­ти на рат­ный под­виг, — в эти дни кончалась зим­няя сес­сия Св. Си­но­да, в чис­ле чле­нов ко­то­рой со­сто­ял и наш Вла­ды­ка. Кончилась сес­сия: Вла­ды­ка вер­нул­ся в свой град чер­нее тучи. Зная его ха­рак­тер и впечат­ли­тель­ность, а так­же и ве­ли­кую его не­сдер­жан­ность, мы, его при­бли­жен­ные, по­опа­са­лись на пер­вых по­рах во­про­сить его о причинах его мрачно­го на­строе­ния, в пол­ной уве­рен­но­сти, что прой­дет день-дру­гой, и он не вы­тер­пит — сам все нам рас­ска­жет. Так оно и вы­шло.

Си­дим мы у не­го как-то вско­ре по­сле его воз­вра­ще­ния из Пе­тер­бур­га, бе­се­ду­ем, а он, вдруг, сам за­го­во­рил о том, что нас бо­лее все­го ин­те­ре­со­ва­ло. Вот, что по­ве­дал он то­гда:

– Ко­гда кончилась на­ша зим­няя сес­сия, мы — си­но­да­лы, во гла­ве с пер­вен­ст­вую­щим Пе­тер­бург­ским ми­тро­по­ли­том Ан­то­ни­ем (Вад­ков­ским), как по обычаю по­ла­га­ет­ся при окончании сес­сии, от­пра­ви­лись про­щать­ся с Го­су­да­рем и пре­по­дать ему на даль­ней­шие тру­ды бла­го­сло­ве­ние, то мы, по об­ще­му со­ве­ту, ре­ши­ли на­мек­нуть ему в бе­се­де о том, что не­ху­до бы­ло бы в цер­ков­ном управ­ле­нии по­ста­вить на очере­ди во­прос о вос­ста­нов­ле­нии Пат­ри­ар­ше­ст­ва в Рос­сии. Ка­ко­во же бы­ло удив­ле­ние на­ше, ко­гда, встре­тив нас чрез­вычай­но ра­душ­но и лас­ко­во, Го­су­дарь с мес­та сам по­ста­вил нам этот во­прос в та­кой фор­ме:

– Мне, — ска­зал он, — ста­ло из­вест­но, что те­перь и ме­ж­ду ва­ми в Си­но­де и в об­ще­ст­ве мно­го тол­ку­ют о вос­ста­нов­ле­нии Пат­ри­ар­ше­ст­ва в Рос­сии. Во­прос этот на­шел от­клик и в мо­ем серд­це и край­не за­ин­те­ре­со­вал и ме­ня. Я мно­го о нем ду­мал, оз­на­ко­мил­ся с те­ку­щей ли­те­ра­ту­рой это­го во­про­са, с ис­то­ри­ей Пат­ри­ар­ше­ст­ва на Ру­си и его значения во дни ве­ли­кой сму­ты ме­ж­ду­цар­ст­вия и при­шел к за­ключению, что вре­мя на­зре­ло, и что для Рос­сии, пе­ре­жи­ваю­щей но­вые смут­ные дни, Пат­ри­арх и для Церк­ви, и для го­су­дар­ст­ва не­об­хо­дим. Ду­ма­ет­ся мне, что и вы в Си­но­де не ме­нее мое­го бы­ли за­ин­те­ре­со­ва­ны этим во­про­сом. Ес­ли так, то ка­ко­во ва­ше об этом мне­ние?

Мы, ко­нечно, по­спе­ши­ли от­ве­тить Го­су­да­рю, что на­ше мне­ние впол­не сов­па­да­ет со всем тем, что он толь­ко что пе­ред на­ми вы­ска­зал.

– А ес­ли так, — про­дол­жал Го­су­дарь, — то вы, ве­ро­ят­но, уже ме­ж­ду со­бой и кан­ди­да­та се­бе в Пат­ри­ар­хи на­ме­ти­ли?

Мы за­мя­лись и на во­прос Го­су­да­ря от­ве­ти­ли молчани­ем.

По­до­ж­дав от­ве­та и ви­дя на­ше за­ме­ша­тель­ст­во, он ска­зал:

– А что, ес­ли я, как ви­жу, вы кан­ди­да­та еще не ус­пе­ли се­бе на­ме­тить или за­труд­няе­тесь в вы­бо­ре, что ес­ли я сам его вам пред­ло­жу — что вы на это ска­же­те?

– Кто же он? — спро­си­ли мы Го­су­да­ря.

– Кан­ди­дат этот, — от­ве­тил он, — я! По со­гла­ше­нию с Им­пе­рат­ри­цей я ос­тав­лю Пре­стол мо­ему Сы­ну и учре­ж­даю при нем ре­гент­ст­во из Го­су­да­ры­ни Им­пе­рат­ри­цы и бра­та мое­го Ми­хаи­ла, а сам при­ни­маю мо­на­ше­ст­во и свя­щен­ный сан, с ним вме­сте пред­ла­гая се­бя вам в Пат­ри­ар­хи. Уго­ден ли я вам, и что вы на это ска­же­те?

Это бы­ло так не­ожи­дан­но, так да­ле­ко от всех на­ших пред­по­ло­же­ний, что мы не на­шлись, что от­ве­тить и... про­молчали. То­гда, по­до­ж­дав не­сколь­ко мгно­ве­ний на­ше­го от­ве­та, Го­су­дарь оки­нул нас при­сталь­ным и не­го­дую­щим взгля­дом: встал молча, по­кло­нил­ся нам и вы­шел, а мы ос­та­лись, как при­шиб­лен­ные, го­то­вые, ка­жет­ся, во­ло­сы на се­бе рвать за то, что не на­шли в се­бе и не су­ме­ли дать дос­той­но­го от­ве­та. Нам нуж­но бы­ло бы ему в но­ги по­кло­нить­ся, пре­кло­ня­ясь пред ве­личием при­ни­мае­мо­го им для спа­се­ния Рос­сии под­ви­га, а мы... про­молчали!

– И ко­гда Вла­ды­ка нам это рас­ска­зы­вал, — так го­во­рил мне мо­ло­дой друг мой, — то бы­ло вид­но, что он, дей­ст­ви­тель­но, го­тов был рвать на се­бе во­ло­сы, но бы­ло позд­но и не­по­пра­ви­мо: ве­ли­кий мо­мент был не­по­нят и на­ве­ки упу­щен — «Ие­ру­са­лим не по­знал вре­ме­ни по­се­ще­ния сво­его»... (Лк. 19, 44).

С той по­ры ни­ко­му из чле­нов то­гдаш­не­го выс­ше­го цер­ков­но­го управ­ле­ния дос­ту­па к серд­цу Ца­ре­ву уже не бы­ло. Он, по обя­зан­но­стям их слу­же­ния, про­дол­жал по ме­ре на­доб­но­сти при­ни­мать их у се­бя, да­вал им на­гра­ды, зна­ки от­личия, но ме­ж­ду ни­ми и его серд­цем ут­вер­ди­лась не­про­хо­ди­мая сте­на, и ве­ры им в серд­це его уже не ста­ло, от­то­го, что серд­це Ца­ре­во, ис­тин­но, в ру­це Бо­жи­ей, и бла­го­да­ря про­ис­шед­ше­му въя­ве от­кры­лось, что ие­рар­хи сво­их си ис­ка­ли в Пат­ри­ар­ше­ст­ве, а не яже Бо­жи­их, и дом их ос­тав­лен был им пуст. Это и бы­ло Бо­гом по­ка­за­но во дни ис­пы­та­ния их и Рос­сии ог­нем ре­во­лю­ции. Чтый да ра­зу­ме­ет (Лк. 13, 35)»[lvii].

Вышеприведенный нами рассказ С. А. Ни­лус по­ве­дал в 1916 г. Л. А. Ти­хо­ми­ро­ву, о чем име­ет­ся за­пись в днев­ни­ке по­след­не­го под 21 сен­тяб­ря: «Вчера Ни­лус рас­ска­зал мне «чудо», как он вы­ра­зил­ся. И вправ­ду чудо, хо­тя я со­мне­ва­юсь, что­бы оно бы­ло в дей­ст­ви­тель­но­сти. Уз­нал он это от ка­ко­го‑то чело­ве­ка (име­ни ко­то­ро­го не от­крыл), ко­то­рый слы­шал это буд­то бы от [ар­хи­епи­ско­па] Ан­то­ния Хра­по­виц­ко­го, лично учас­т­во­вав­ше­го в де­ле. В то вре­мя, ко­гда воз­ник во­прос о вос­ста­нов­ле­нии Пат­ри­ар­ше­ст­ва и со­зва­нии Цер­ков­но­го Со­бо­ра, ар­хие­реи, как из­вест­но, со­бра­лись у Го­су­да­ря, и он, вы­ра­зив свое сочув­ст­вие это­му, спро­сил вла­дык, на­мечали ли они ме­ж­ду со­бою кан­ди­да­та на Пат­ри­ар­ший Пре­стол? Вла­ды­ки (сре­ди ко­то­рых чуть ли не ка­ж­дый мечтал быть Пат­ри­ар­хом) — молчали. По­сле тщет­ных по­пы­ток до­бить­ся у них ка­ко­го-ни­будь мне­ния, Го­су­дарь буд­то бы ска­зал: «То­гда, вла­ды­ки, вы­слу­шай­те мое мне­ние, и ска­жи­те, со­глас­ны ли вы на мое пред­ло­же­ние». И за­тем он буд­то бы со­об­щил им та­кой не­ожи­дан­ный план: он, Го­су­дарь, от­ка­зы­ва­ет­ся от Пре­сто­ла в поль­зу сы­на, раз­во­дит­ся с же­ной, по­сту­па­ет в мо­на­хи — и его вы­би­ра­ют в Пат­ри­ар­хи. Одоб­ря­ют ли вла­ды­ки та­кой план?

Оша­ра­шен­ные вла­ды­ки хра­ни­ли глу­бо­кое молчание. Го­су­дарь пе­ре­спро­сил, но у них язы­ки не мог­ли по­ше­вель­нуть­ся… То­гда Го­су­дарь, по­молчав, по­вер­нул­ся и ушел, ос­та­вив вла­дык в их оце­пе­не­нии.

[Ар­хи­епи­скоп] Ан­то­ний, буд­то бы, по­том рвал на се­бе во­ло­сы из до­са­ды, что они про­пус­ти­ли та­кой случай по­лучить для Церк­ви та­ко­го Пат­ри­ар­ха, ко­то­рый имел бы да­же боль­шее значение, чем [свя­ти­тель] Фи­ла­рет Ро­ма­нов. Но мо­мент был упу­щен.

Ни­ко­гда ничего по­доб­но­го я до­се­ле не слы­хал, и, при­зна­юсь, не ве­рю. Мысль Го­су­да­ря, — ес­ли это име­ло ме­сто, — это бы­ла бы един­ст­вен­ная ком­би­на­ция, при ко­то­рой Пат­ри­ар­ше­ст­во вос­ста­ло бы из мо­ги­лы в не­бы­ва­лом ве­личии. Од­на­ко, нель­зя не ска­зать, что [Царь] Ми­ха­ил Ро­ма­нов, при всей юно­сти сво­ей, все-та­ки уже имел цар­ский воз­раст, то­гда как На­след­ник Це­са­ре­вич Алек­сей — то­гда был еще со­всем ре­бен­ком, и ста­ло быть Рос­сия долж­на бы­ла иметь Ре­ген­та. Это значитель­но из­ме­ня­ло бы по­ло­же­ние Пат­ри­ар­ха.

Впрочем, повторяю, я совершенно не верю этому рассказу. Если бы что-либо подобное произошло, то я бы, конечно, слыхал от кого-либо»[lviii].

Нынешние «неверы» не желают замечать очевидного: опубликованных документов. Часть из них они просто игнорируют[15], другие, слишком известные, объявляют «мифом», «апокрифом» (причем без всяких на то доказательств).

«Противоречие между религиозной мечтой и политической реальностью, – пишет доктор исторических наук С. Л. Фирсов, – можно считать не только производным ненормальных церковно-государственных отношений, существовавших в России, но и личной драмой последнего Самодержца. Своеобразным выходом из этого противоречия стали апокрифические сказания, связанные с жизнью [Императора] Николая II, в которых можно найти интересные (с психологической точки зрения) интерпретации его мистических настроений, а также “ответ” на вопрос, почему Государь так и не созвал Поместный Собор Русской Церкви. […] Характерно, что подобные взгляды особенно популяризируются в последнее время, причем мифотворчество тем сильнее, чем сложнее поднимаемый вопрос. […] Создание образа святого Царя дополняется неподтверждаемой информацией о том, как [Император] Николай II хотел разрешить церковный вопрос, приняв на себя бремя Патриаршего служения»[lix].

Таким образом, получается, что все врут и фантазируют: и полковник Императорской армии, и известный духовный писатель, и товарищ обер-прокурора Св. Синода. Один прежний (?) советский ученый говорит правду.

«…Такой ответ, – продолжает С. Л. Фирсов, имея в виду свидетельства С. А. Нилуса, Н. Д. Жевахова и Б. Потоцкого, – явно не может удовлетворить того, кто пытается непредвзято понять, почему Собор до 1917 г. не созвали и почему церковно-государственные отношения вплоть до крушения Империи так и не были изменены. […] Кроме того, “апокрифы”, сообщающие нам о желании Императора стать Патриархом или просто принять постриг, не могут быть подтверждены независимыми (от Православия? – С. Ф.) источниками или хотя бы прямыми свидетельствами»[lx].

Такие дополнительные свидетельства сохранились. Они опубликованы. Приведем все, которые пока что удалось разыскать. Не для ученых пересудов, а во имя Правды Божией.

«Мно­го лет спус­тя, – читаем в житии Царя-Мученика, написанном Е. Е. Алферьевым и изданном в 1983 г. Зарубежной Церковью, – Го­су­дарь по­де­лил­ся свои­ми пе­ре­жи­ва­ния­ми и мыс­ля­ми по это­му во­про­су [выдвижении себя кандидатом в Патриархи] с дву­мя из сво­их при­бли­жен­ных, од­ним из ко­то­рых был его лю­би­мый фли­гель-адъ­ю­тант гр. Д. С. Ше­ре­ме­тев»[lxi].

Еще од­но под­твер­жде­ние то­му, что Го­су­дарь не раз об­ра­щал­ся к пра­во­слав­ным ие­рар­хам по по­во­ду вос­ста­нов­ле­ния Пат­ри­ар­ше­ст­ва, на­хо­дим в вос­по­ми­на­ни­ях суп­ру­ги Кня­зя Ни­ки­ты Алек­сан­д­ро­вича (1900 †1974), пра­вну­ка Им­пе­ра­то­ра НиколаяI (по ли­нии «Ми­хай­ло­вичей»), — Кня­ги­ни Ма­рии Ил­ла­рио­нов­ны (уро­ж­ден­ной гра­фи­ни Во­рон­цо­вой-Даш­ко­вой, род.1903). В 1995 г. выписку из них предоставил мне П. Г. Паламарчук: «Как-то по­сле ре­во­лю­ции ми­тро­по­лит Ан­то­ний [(Хра­по­виц­кий)], Ки­ев­ский по­се­тил дом сво­их хо­ро­ших дру­зей, чету Без­ак, — Фео­до­ра Ни­ко­лае­вича[16] и Еле­ну Ни­ко­ла­ев­ну[17]. Муж и же­на поль­зо­ва­лись осо­бым до­ве­ри­ем Им­пе­рат­ри­цы Ма­рии Фео­до­ров­ны, знав­шей Еле­ну Ни­ко­ла­ев­ну с дет­ст­ва, ибо отец по­след­ней, ге­не­рал Ши­пов, был в свое вре­мя ко­ман­ди­ром Ка­ва­лер­гард­ско­го Ее Ве­личес­т­ва Го­су­да­ры­ни Им­пе­рат­ри­цы Ма­рии Фео­до­ров­ны пол­ка. И вот вла­ды­ка, в Кие­ве, пе­ре­дал чете Без­ак свой зна­ме­на­тель­ный раз­го­вор с Ца­рем, имев­ший ме­сто в Пе­тер­бур­ге вско­ре по­сле ро­ж­де­ния На­след­ни­ка Це­са­ре­вича:

– Стар­шие ие­рар­хи бы­ли вы­зва­ны к Го­су­да­рю, в том чис­ле и я. В то вре­мя по во­ле Ца­ря ве­лась под­го­то­ви­тель­ная ра­бо­та для со­зы­ва Со­бо­ра, на ко­то­ром долж­но бы­ло быть вос­ста­нов­ле­ние в Рос­сии Пат­ри­ар­ше­ст­ва. И Го­су­дарь, сле­дуя за хо­дом де­ла, по­же­лал нас ви­деть. Ко­гда мы со­бра­лись во двор­це, Царь нас спро­сил, вы­бра­ли ли мы кан­ди­да­та. Пе­ре­гля­нув­шись ме­ж­ду со­бою, мы молчали. Ка­ж­дый из нас, ве­ро­ят­но, ду­мал о се­бе, как о са­мом под­хо­дя­щем Пат­ри­ар­хе[18]. По­сле до­воль­но дли­тель­но­го раз­ду­мья мы от­ве­ти­ли: “Нет, Ва­ше Ве­личес­т­во”. Про­шел не­дол­гий срок; Царь сно­ва вы­звал нас к се­бе, и за­дал нам тот же са­мый во­прос. В сму­ще­нии мы вы­ну­ж­де­ны бы­ли, как и пре­ж­де, дать от­ри­ца­тель­ный от­вет. То­гда Го­су­дарь, молча по­смот­рев на нас, за­ду­мал­ся. Про­шли мгно­ве­ния, Царь сно­ва за­го­во­рил: “Ес­ли вы не на­шли кан­ди­да­та, то я имею в ви­ду ко­го‑то”. Мы все вни­ма­тель­но слу­ша­ли и ожи­да­ли, на ко­го из нас ука­жет Го­су­дарь. Но ка­ко­во бы­ло на­ше изум­ле­ние, ко­гда Царь нам объ­я­вил: “Я сам — кан­ди­дат”. По­ра­жен­ные, мы да­же не на­шли, что нам от­ве­тить. А Го­су­дарь про­дол­жал: “Ро­дил­ся На­след­ник Пре­сто­ла. Ко­гда он не­мно­го под­рас­тет, Ве­ли­кий Князь Ми­ха­ил Алек­сан­д­ро­вич ста­нет ре­ген­том. Им­пе­рат­ри­ца со­глас­на уй­ти в мо­на­стырь. Я же по­стри­гусь в иночес­т­во”»[lxii].

В одной из последних своих радиобесед ныне уже покойный епископ Василий (Родзянко) свидетельствовал: «Государь Николай Александрович был глубоко верующим и преданным Церкви человеком, это мы знаем из многих и многих свидетельств. В частности, я это знаю от моего деда, бывшего последним председателем Государственной думы Царской России. Он часто бывал у Государя с докладами, беседовал с ним после докладов очень откровенно и часто высказывал свои мнения. […] Он отрекся, и возможно, что это был Промысл Божий, что так нужно было это для того, чтобы в отречении оказаться духовно другим. Для того, чтобы вступить на путь иного служения, служения собственным примером, служения кровью. Известен факт, что еще до революции он уже помышлял об отречении, но совсем другого качества. Вместе с Императрицей они говорили о том, что, когда дети вырастут, они оба уйдут в монастырь. Она – как в свое время праматерь Династии Романовых, жена Феодора Никитича, который впоследствии стал Патриархом Филаретом. Он мечтал послужить России, как его предок, в сане Патриарха, первого после двухсотлетнего перерыва. Николай II об этом говорил. Я знаю это от моего деда. Он думал о Патриаршестве, и это одна из причин того, почему он, когда хотели созвать Поместный Собор, считал это несвоевременным: он ожидал для себя каких-то внутренних перемен. Но Господь даровал ему быть не просто Патриархом, а стать тем, кто избирает вместо царства земного Царство Небесное»[lxiii].

Стало известно и об истоках замысла Государя стать Патриархом. Недавно было опубликовано ценное свидетельство внучки архитектора-художника Владимира Николаевича Максимова (1882†17.12.1942)[19], полностью спроектировавшего пещерный храм преп. Серафима Саровского в Царском Селе и казармы, – Н. К. Смирновой. По ее словам, в известном письме, полученном Царем-Мучеником во время прославления преп. Серафима, «давался совет, как можно удержать Россию над пропастью — отказаться Государю и Государыне от личного счастья, принять монашеский постриг, Государю же — патриаршество и регентство над сыном, как это было при избрании на Царство первого Романова — Михаила»[lxiv].

В при­ве­ден­ных выше свидетельствах за­тро­нут и еще один важный ас­пект: ис­то­ричес­кий — Царь Ми­ха­ил Фео­до­ро­вич и Пат­ри­арх Фи­ла­рет. Вот что по это­му по­во­ду пи­сал со­вре­мен­ный ис­сле­до­ва­тель ис­то­рии Церк­ви прот. Лев Ле­бе­дев: «…Про­мыс­лу Бо­жию угод­но бы­ло уст­ро­ить так, что Рос­сии дан был еще и осо­бый, на­гляд­ный об­раз то­го, ка­ки­ми долж­ны быть от­но­ше­ния гла­вы Церк­ви и гла­вы Го­су­дар­ст­ва. Это случилось, ко­гда Пат­ри­ар­хом всея Рос­сии стал Фи­ла­рет. […] Со­бор­ное оп­ре­де­ле­ние о причинах из­бра­ния его на этот пре­стол ха­рак­те­ри­зу­ет Фи­ла­ре­та как “…му­жа во учени­их Бо­же­ст­вен­ных апо­стол и отец зе­ло изящ­на, и в чис­то­те жи­тия и бла­гих нрав из­вест­на; наи­паче же и се­го ра­ди [он из­би­ра­ет­ся Пат­ри­ар­хом — Авт.] яко по пло­ти той ца­рев отец, и се­го ра­ди да бу­дет цар­ст­вию по­мо­га­тель и строи­тель, и си­рым за­ступ­ник и оби­ди­мым пред­ста­тель”. […] … В Рос­сии сло­жи­лась си­туа­ция, уни­каль­ная, по­жа­луй, не толь­ко для рус­ской ис­то­рии, но и для все­мiр­ной ис­то­рии Церк­ви, ко­гда род­ные отец и сын ста­но­вят­ся дву­мя гла­ва­ми еди­ной Пра­во­слав­ной дер­жа­вы! Пат­ри­арх Фи­ла­рет ти­ту­лу­ет­ся “Ве­ли­ким Го­су­да­рем”, как и Царь (то­гда как для пат­ри­ар­хов был при­нят иной ти­тул — Ве­ли­кий Гос­по­дин). Ме­ж­ду Цер­ко­вью и го­су­дар­ст­вом ус­та­нав­ли­ва­ют­ся, та­ким об­ра­зом, под­лин­но род­ст­вен­ные (в пря­мом и пе­ре­нос­ном смыс­ле) от­но­ше­ния, обез­печиваю­щие осо­бую внут­рен­нюю кре­пость всей рус­ской жиз­ни. Этот про­мыс­ли­тель­ный урок как оп­ре­де­лен­ное Бо­жие ука­за­ние был хо­ро­шо по­нят в Рос­сии»[lxv].

Рассуждая о рождении, по предстательству преп. Серафима Саровского, Наследника, тот же прот. Лев Лебедев в др. своей работе пишет: «Через несколько месяцев после этого радостного события, в разгар Японской войны, в начале революции и разговоров о Патриаршестве, в начале 1905 г. у Царя и Царицы возникли порыв и идея, которыми объясняется очень многое, во всяком случае самое главное во всей их прекрасной жизни. Венценосные Супруги, разумеется, в глубоком секрете, обратились к С.-Петербургскому митрополиту Антонию (Вадковскому) за благословением на то, чтобы им всецело посвятить себя служению Богу, постригшись в монашество! Государь при этом желал оставаться Регентом до совершеннолетия Наследника Царевича Алексея. Антоний уклонился от благословения на такой поразительный и для него совершенно неожиданный шаг, сославшись на большую опасность дела в связи с войной и начавшейся смутой.. Тогда и до недавнего времени об этом не знал никто. Сведения сообщил проф. М. В. Зызыкин (со ссылкой на мемуары очевидца события – товарища (заместителя) обер-прокурора Синода того времени) в докладе о Предсоборном присутствии 1906 г., опубликованном русской газетой “Наша страна” (Буэнос-Айрес, Аргентина) в номере за 21 января 1950 г. […] Сведения об этом сообщены были вскоре (без указания имени источника) С. А. Нилусом в книге “На берегу Божьей реки” (С.-Фр. 1969, т. II, гл. IV), а затем подтверждены участником беседы с Царем владыкой Антонием (Храповицким), а также – независимо от него – флигель-адъютантом Государя графом Д. С. Шереметьевым, с которым Царь лично делился своим замыслом, а также независимо от них – тем же видным синодальным чиновником, воспоминания которого приводит проф. Зызыкин в уже упомянутой публикации.

Сведения потрясающие! Их можно было бы расценить как невероятные, если бы мы не знали теперь, чем наполнилась глубоко верующая душа Государя после Сарова, и что вообще есть Русская Душа и Душа подлинно обратившихся к Православию Русских Царей!

Для Государя Николая II воссоздание Патриаршества не было делом простой перемены формы церковного управления. “Просто Патриарх” вместо Синода – это ничего не дает […] Глубоко изучивший историю Патриаршества и принявший идеи взаимоотношений церковной и царской власти Святейшего Патриарха Никона, Царь Николай II понимал, что вся суть дела в том, чтобы Патриарх был таким же главою России, как Царь, только – в духовной области жизни страны, чтобы вместе они отвечали за судьбы России, имея каждый преимущество в своей сфере. Получилось неслитное, но и нераздельное единство церковной и царской власти, соответствующее различию природ Церкви (“Царства не от мiра сего”, по слову Христа) и государства (-царства “от мiра”). Это как дух и плоть в едином человеческом существе, или как разум духовный (сердечный) и рассудок плотский (мозговой). Сравнений может быть (и бывало!) много. Такое единство, как мы помним, было на Руси искони, и оно обезпечивало особую крепость всего организма Великороссии. На практике, в условиях ХХ в., такие взаимоотношения Патриарха и Царя влекли за собою переделку всей системы церковных и государственных учреждений, их теснейшего взаимодействия, взаимопроникновения, подобно тому, как было в XVII в.

Самым важным должен был стать первый переходный период этого грандиозного преобразования. Во главе Церкви, Патриархом, должен был стать человек, пользующийся безспорным единодушным признанием народа, имеющий опыт ведения больших государственных дел и имеющий реальную власть вести и эти и церковные дела. В среде русских архиереев такого человека не было. Почти все они пользовались любовью народа, но каждый – в своей епархии, не во всероссийском масштабе. Среди них одни были учеными, другие – молитвенниками, третьи – отличными управляющими, но не было, пожалуй, никого, кто соединял бы все эти качества вместе. И уж совсем не было такого, кто имел бы достаточный опыт и власть в важнейших делах государства.

Таким человеком тогда был только сам Государь Николай II. Он это понял, увидел и в опасный момент новой смуты, начавшейся в 1905 г., решил взять на себя руководство великим преобразованием жизни, полную ответственность за него! Можно представить, что получилось бы в случае осуществления замысла. Воссоздалась бы не только симфония церковной и царской власти (хотя и это очень важно само по себе), воссоздался бы, минуя “общественность”, и столь нужный совет Царя с Землей (через Церковь).

В то время Церковь еще не была декоративным учреждением, просто “милым сердцу” за образы родной старины, хранимые ею; она была великой общественной силой и от нее исходили действительные и действенные Божии силы, силы Духа Святаго, которыми реально жил и дышал народ! Поскольку первое время, до совершеннолетия Сына, Царь, став Патриархом, фактически продолжал бы править страной, он соединил бы в своем лице силы Церкви и силы государственной власти (со всеми ее учреждениями). Тогда возникло бы то положение, которое Промыслом Божиим имело место при первом Романове. Патриарх- отец (Филарет), а Царь – его родной сын (Михаил). Несомненно потом это повторило бы и положение, имевшее место при Алексее Михайловиче и Патриархе Никоне, до их разлада, – то есть полное духовное родство, где Патриарх – духовный отец, а Царь – духовный сын его, по совершенно добровольному влечению.

Смыкалась связь времен!..

Великороссия могла вернуться в то состояние, в котором, в XVII в., она была не только Третий Рим, но еще и Новый Иерусалим! Но теперь, в ХХ в., это был бы Иерусалим, оснащенный всей мощью современной индустрии и вооружений, уже, как мы видели, возымевший реально власть влиять на дела м i ровые (если только не руководить ими!), мiром знаемый и признаваемый, как одна из самых великих держав! Ради этого Русский Царь и Царица, безгранично любящие друг друга, молодые (ему шел 37-й, а ей – 33-й год!) согласились прекратить супружескую жизнь, пожертвовать ею… Прав был владыка Антоний (Храповицкий), когда, вспоминая ту беседу с Царем, восклицал: “Нам надо было бы в ноги ему! А мы… промолчали!”

Царь понял, что не только мiрская, но и церковная общественность в лице иерархии Церкви не готова принять его предложения, не может понять сейчас значение замысла и оценить перспективу, не созрела. А настаивать на своем Царь не мог, т. к. в этом случае принятие его воли не было бы свободной волей, желанием самой Церкви, а снова – актом ее подчинения, что лишало бы смысла все задуманное им преобразование. Ему оставалось одно – ждать. Поэтому Государь, разрешив и одобрив начало работы по подготовке Поместного Собора с выборами Патриарха в виде открывшегося по его указу в 1906 г. Предсоборного совещания, вместе с тем откладывал созыв самого Собора на неопределенное время. К тому находились и вполне уважительные внешние причины, – сперва смута 1905-1907 гг., потом начало войны 1914 г. Но теперь можно с большой вероятностью сказать, что не в этих только причинах было дело: подав идею великого плана, Государь ожидал, когда она овладеет сознанием самой иерархии.

А Российские архиереи, словно напуганные тем, что Царь станет Патриархом, не сговариваясь, молчали и обсуждали все, что угодно, только не это предложение, тем паче, что сам Государь больше никогда не возвращался к нему»[lxvi].

Следует отметить, что факты встреч и бе­се­д с ие­рар­ха­ми не раз ­фик­си­ро­вались в Цар­ском днев­ни­ке. Приведем некоторые из них:

1904 г.: “28-го декабря. Вторник. Оттепель продолжалась до вечера. В 12 ½ Митрополит [Антоний] славил Христа с братией Александро-Невской лавры. Он завтракал с нами»[lxvii].

1905 г.: «5-го мая. Четверг. Утром погулял. После первого доклада принял митрополита Антония. Завтракали: он, Котя Оболенский, Менгден и Дмитрий Шереметев (деж.)[20]»[lxviii].

«17-го де­каб­ря. Суб­бо­та. [...] По­сле зав­тра­ка у ме­ня бы­ли три ми­тро­по­ли­та[21]»[lxix].

О предстоявшей 5 мая 1905 г. встрече сохранилась собственноручная пометка Государя, датированная 30 марта: «Может быть, я приму на днях митрополита Антония»[lxx]. Сохранилась и записка последнего от 4 мая к обер-прокурору Св. Синода К. П. Победоносцеву: «Долгом поставляю Вас уведомить, что Государь Император, вследствие моей просьбы, назначил мне полученным сейчас письмом явиться к нему завтра в 12 ч. дня. По вопросу о церковной реформе и моем в ней участии буду говорить так и то же, что изложил Вам в особом моем к Вам письме по сему поводу»[lxxi].

Те­ма беседы 17 декабря 1905 г. под­твер­жде­на также из­вест­ным цер­ков­ным ис­то­ри­ком И. К. Смо­личем и ар­хи­епи­ско­пом Ва­си­ли­ем (Кри­во­шеи­ным) в рецензии на этот труд[lxxii]. В «Истории Русской Церкви» первый из них пишет: «17 декабря Император назначил аудиенцию трем митрополитам как старшим членам Святейшего Синода “для непосредственного преподания царственных указаний к предстоящему созванию Поместного Собора Всероссийской Церкви”»[lxxiii]. И в особой работе: «17 декабря 1905 г. трех митрополитов – членов Святейшего Синода вызвали к Императору. На этой аудиенции они узнали, что Император ничего не имеет против созыва Поместного Собора. Им было рекомендовано создать при Святейшем Синоде “особое присутствие из представителей церковной иерархии и других, духовных и светских, лиц”, которое должно обсудить все вопросы, подлежавшие рассмотрению на будущем Поместном Соборе»[lxxiv].

В официальном сообщении читаем: «Его Императорскому Величеству благоугодно было призывать, 17-го декабря, в Царское Село, присутствующих в Святейшем Синоде высших иерархов: митрополитов: С.-Петербургского Антония, Московского Владимира и Киевского Флавиана, для непосредственного преподания Царственных указаний к предстоящему созванию поместного собора всероссийской Церкви. Осведомившись от вызванных иерархов о положении предпринятых уже для успешного созвания собора подготовительных работ, – требующих труда и времени, Государь Император соизволил высказать, что в настоящее время, при обнаружившейся расшатанности в области религиозных верований и нравственных начал, благоустроение православной российской Церкви – хранительницы вечной христианской истины и благочестия – представляется делом неотложной необходимости » [lxxv] .

В 1905 году имела место и еще одна официальная аудиенция, специально не отраженная в дневнике Государя. Имеется только неопределенная запись:

«27-го декабря. Вторник. […] Принимал доклады до 4 ч.»[lxxvi].

«Во время второй аудиенции, 27 декабря, – пишет И. К. Смолич, – [Император] Николай “благоволил выразить свою волю, чтобы произведены были некоторые преобразования в строе нашей отечественной Церкви на твердых началах вселенских канонов для вящего утверждения Православия”. “А посему предложил мне, – пишет митрополит Антоний (Вадковский), – совместно с митрополитами Московским Владимиром и Киевским Флавианом определить время созвания всеми верными сынами Церкви ожидаемого Собора”»[lxxvii].

Впрочем, были возможности и для других встреч в неофициальной обстановке. Смотрите, например, запись в Царском дневнике от 28 декабря 1905 г.: «Митрополит с братией приезжал славить»[lxxviii] и т. д. Не говорим уже о позднейших по времени встречах (см., напр., письмо от 9.6.1910 (№ 24) сщмч. Серафима (Чичагова) графине С. С. Игнатьевой в нашем сборнике «И даны будут Жене два крыла…»).

Уже после выхода в свет этого сборника был обнаружен еще один документ[lxxix], подтверждающий первое опубликованное свидетельство о намерении Государя. Напечатано оно было, напомним, в 1921 г. на страницах «литературно-политического издания» «Луч света», печатавшегося в Берлине.

Итак, недавно стало известным, что в 1916 г. в журнале «Исторический вестник» были опубликованы воспоминания о митрополите Антонии его племянника М. В. Вадковского. «Интересен также, – писал он, – случай, рассказанный дядей, касательно посещения его покоев некими весьма почетными Гостями. Когда Владыка сам угощал Их в столовой чайком, студент Духовной академии Лебедев (из Орла) в смежной комнате, ничего не зная о Посетителях, занимался приведением в порядок книг огромной библиотеки Владыки (завещанной им родной Тамбовской семинарии); закончив свою работу, студент идет в столовую (как проходную комнату), чтобы уйти из покоев, подходит на прощанье к Владыке под благословение, смотрит на Гостей и столбенеет.

– Знаете ли вы, кто это? – спросил Владыка растерявшегося юношу.

– Знаю! – еле ответил тот в смущении, готовый провалиться сквозь землю.

– Сделайте же поклон и отправляйтесь в Академию, – заключил Владыка.

Студент неловко расшаркался, поклонился чуть не до земли, и пустился бежать домой.

А о случае том, наверное, будет рассказывать не только своим детям, но и внукам, и правнукам (конечно, если не пойдет в монахи)»[lxxx].

Как видим, рассказал, но только уже будучи за пределами России…

По условиям времени (воспоминания были опубликованы в 1916 г.) «весьма почетные Гости» не могли тогда быть названы. Но тем ценнее это свидетельство: посещение было подтверждено еще в дореволюционной публикации, при жизни Царственных Мучеников. Кроме того, сообщение об этом посещении митрополита Антония соседствует в цитированных воспоминаниях с описанием обсуждения вопроса о восстановлении Патриаршества.

Та­ким об­ра­зом, све­де­ния, со­об­щен­ные Б. Потоцким, кн. Н. Д. Жеваховым, С. А. Нилусом и др., на­хо­дят без­спор­ное под­твер­жде­ние.

Однако, возвращаясь к существу дела, мы не можем еще раз не отметить, что бережно выношенное в Царском сердце согласие на жертвенный подвиг, подкрепленное жертвенным же согласием Царицы-Страдалицы, было отвергнуто русскими архиереями. Владыки промолчали…

Правда, в других случаях они молчали по-другому. Ведь иногда молчание выражает согласие. Тот же мемуарист свидетельствовал:

«– Обвиняют меня, – говорил мне Владыка в минуты задушевных бесед, – в честолюбивых планах, будто я желаю быть Патриархом, желаю, чтобы архиереи руку мою целовали. Ничего этого я не желаю, а думаю только о благе и преуспеянии Церкви.

Помню, с каким одушевлением открывал Владыка заседание Предсоборного присутствия. Множество епископов собралось в покоях Владыки. Сидя в смежной с залой комнате (в кабинете), я слышал заявление секретаря Владыки: “Высокопреосвященный митрополит Антоний имеет сказать слово”. И до меня доносились обрывки из речи Владыки, в которой он указывал на соборность, как основной принцип жизни Церкви, причем он призывал иерархов потрудиться над осуществлением этого принципа посредством разработки правил созыва Собора. Затем послышался знакомый мне голос другого иерарха, которого покойный чтил за ум и общительность, но не разделял его воззрений (крайне аскетических). Этот видный в настоящее время иерарх, несколько отклоняясь от существа вопроса, стал говорить о личных добродетелях тогда еще здравствовавшего Святителя, преимущественно о его милосердии и всепрощающей любви.

Эту речь я понял как намек на то, что митрополит Антоний должен быть председателем на Соборе, а, может быть, и Патриархом, насколько позволят ему ослабевающие силы… Довершит же это дело более юный и энергичный его преемник…»[lxxxi]

В ответ на все эти речи митрополит Антоний молчал. Однако молчал, как мы уже говорили, по-иному. И молчание это означало не только согласие относительно себя, но, прежде всего, отвержение Царской жертвы…

Но ни маститого митрополита Антония (Вадковского), ни «более юного и энергичного его преемника» митрополита Антония (Храповицкого) Бог, как известно, не благословил Патриаршеством…

Как бы то ни было, «с той поры, – по словам С. А. Нилуса, – никому из членов тогдашнего высшего церковного управления доступа к сердцу Цареву уже не было».

Такое непонимание-отталкивание прослеживается и позднее. Факты эти ныне общеизвестны[lxxxii]. Это и поведение Синода в февральско-мартовские дни 1917 года. Это и безучастие Поместного Собора 1917-1918 гг. к судьбе Царственных Узников. И теплохладное отношение к Цареубийству.

Долголетнее сопротивление уже на нашей памяти прославлению Царственных Мучеников (когда уже было можно) и некая его неполнота (когда оно все-таки свершилось), сопровождавшееся различного рода уничижающими Святых оговорками и поправками, – все эти «деяния» продолжают тот давний чудовищный ряд.

Прости нас, Господи!

Причем, все это относится не только к прославлению 2000 года здесь, но и 1981-го там.

Чтобы не быть голословным продемонстрируем взгляды на прославление Царственных Мучеников первоиерарха Зарубежной Церкви Антония (Храповицкого), чей образ (как нам станет ясно далее) впоследствии до неузнаваемости был тщательно отретуширован последователями и почитателями Владыки.

Напрасно сегодня пытаются нам выдать этого архиерея за почитателя Царя-Мученика: «Будучи глубоким монархистом, высоко почитая царственную династию Романовых и особенно Царя-Мученика…»[lxxxiii]; «…Владыка Антоний всегда почитал Государя Императора Николая Александровича как лучшего из земных царей, достойного причисления к лику святых мучеников…»[lxxxiv]

Но шила, как говорится, в мешке не утаишь. В самом жизнеописании Владыки, автор которого – вопреки очевидному – пытается нас уверить, что митрополит чтил Царя-Мученика, как святого, можно прочитать такие, например, лживые слова митр. Антония: «…Высочайшая Чета, воспитывавшаяся… на ложном мистицизме», «смолоду склонная к суевериям всякого рода, впала в… заблуждение по избытку [sic!] в ней смирения и христианского терпения»[lxxxv].

Такая двойственность (чтобы не сказать двуличие), кстати говоря, была присуща и самому митрополиту Антонию. Давно известны заявления Владыки типа: «…Бедствия, постигшие Династию и Россию, явились Божиим отмщением за ее посягновения на Церковь…»[lxxxvi]. Не новость и его злостные (на фоне приведенных нами выше его собственных рассказов С. А. Нилусу!) обвинения Царя-Мученика в отказе восстановить Патриаршество: «Государь Николай II якобы сочувствовал восстановлению патриаршества, но на самом деле был тоже против этого, ибо управлял церковными делами как уже настоящий патриарх…»[lxxxvii]

Прискорбно лишь, что выдает митрополита Антония за чтителя Царя-Мученика как святого человек, газета которого как раз и опубликовала в свое время вполне определенную отповедь Владыки известному югославскому публицисту и общественному деятелю Н. Павловичу, писавшему о святости нашего Государя.

Итак, 27 апреля 1931 года близкая первоиерарху белградская православно-монархическая газета «Царский вестник» задавалась вопросом: «Возможно ли причисление Царя-Мученика к лику святых»? Воспроизведем эту любопытную статью полностью:

«Известный югославянский публицист, общественный деятель и горячий русофил г. Неманья Павлович обратился к митрополиту, Блаженному Антонию со следующим письмом:

“Я хотел бы испросить Вашего совета и моральной помощи в одном крайне деликатном вопросе, к которому рассчитываю привлечь внимание Вашего Высокопреосвященства, особенно потому, что он касается Русской Православной Церкви. Я лично принимаю участие в этом деле из чувства глубочайшего почтения к светлой памяти величайшего друга притеснявшегося югославянского народа, Императора Николая II, помощь которого определила нашу судьбу.

Имя Великого и доброго Царя-Мученика не может остаться обычным, быть умалено или забыто, и поэтому я позволяю себе предложить Вашему Высокопреосвященству вопрос, – не представилось бы осуществимым, чтобы Русская Православная Церковь взяла на себя почин прославления Царя-Мученика Николая II святым и признания дня Его кончины общим православным праздником с тем, чтобы примеру Русской Церкви последовала и ее младшая сербская сестра. Одновременно с тем представлялось бы желательным основать церковное общество, которое поставило бы себе задачей издание на русском и других языках материалов о зверствах, учиненных над Царем-Мучеником и Его близкими”.

Владыка митрополит Антоний в своем ответе г. Неманье Павловичу высказал следующие соображения:

“Письмо Ваше меня настолько удивило, что я не сразу поверил в его искренность и принял за шутку, пока мои друзья не пояснили мне, что оно написано искренно и серьезно. Все-таки вам, очевидно, совершенно неведомо, как в Христовой Церкви совершается причтение к лику святых праведника или исповедника. Для такого причтения должны быть либо освидетельствованы мощи покойного, как нетленные, либо собраны и проверены сказания о чудесах, совершенных по его молитвам Богу.

Церковь относится, конечно, с полной серьезностью к такому делу и чрезвычайно строго проверяет сказания об исцелениях, произведенных праведником или об его явлениях после кончины.

Несомненно, наш возлюбленный Государь Николай Александрович был искренно верующим православным христианином, хотя, к сожалению, далеко не чуждым различного рода суевериям, например, магнетизму, спиритизму и т. п.

Я надеюсь, и даже питаю уверенность, что Господь принял Его душу в Свое Небесное Царство, но отсюда еще далеко до прославления Его, как святого.

Правда, бывали случаи, когда неповинная смерть праведников сама по себе была принимаема современниками, как основание для его прославления. Такова была кончина св. благоверных князей Бориса и Глеба от руки братоубийца Святополка. Однако это событие было принято, как доказательство их святости после того, когда погребение их стало сопровождаться многочисленными исцелениями больных и т. п. явными чудесами.

Одним из таких чудес было наказание епископа, не поверившего их святости: не то он онемел, не то ослеп (хорошенько не помню), пока не принес покаяния святым угодникам.

Может быть, вы более знакомы с драмой “Борис Годунов” Пушкина, где говорится о прозрении слепца над местом погребения св. Царевича Димитрия.

Если Господь, паче чаяния, соблаговолит так прославить кротчайшего и смиренного сердцем Царя Николая Александровича, то Ваше благочестивое желание, вероятно, будет исполнено”»[lxxxviii].

Рядом с подобными «откровениями» можно поставить разве что недавние «мысли» покойного митрополита Нижегородского Николая в его родной газете «Православное слово» или известное его интервью в «НГ-религии»[lxxxix].

Роднит эти разделяющие почти семь десятков лет тексты двух архиереев (зарубежного и «нашего») какое-то безмерное доверие к художественной литературе, как к историческому источнику. «…Если бы отрекшийся Государь, – кощунственно писал в 1997 г. митрополит Николай, – хотя бы понял ту беду, которую Он принес в общество, покаялся. Ничего же этого не было. А вот возьмите, к примеру, князя Игоря: “Стонет Русь в руках могучих, и в том она винит меня…” [ Это – напомню – либретто оперы “Князь Игорь”!] Игорь сознает и кается [ В опере!], что он своими неразумными действиями привел свой народ к поражению. В случае с Николаем Вторым со стороны Царя вряд ли было осознанное покаяние»[xc]. К сожалению, сам Владыка скончался без покаяния (без исповеди и причастия) после повторного напечатания в общероссийской газете другой подобной хулы, правда на этот раз на уже канонизированных Русской Православной Церковью Царственных Мучеников. Сейчас митрополит Николай в загробном мiре. Там он всё узнал и понял… Поздновато, к несчастию… Последователи же Владыки продолжают его дело, к сожалению, лишь усугубляя его положение там. Недавно, например, чтители митрополита Николая в прекрасно изданной подарочной книге, посвященной его памяти, под претенциозным названием «Святитель» (составитель и редактор Т. Упирвицкая. Нижний Новгород. 2002) предлагают нам сейчас (после всего происшедшего!) почитать все то же кощунственное интервью.

***

Возможно, что активно распространявшиеся перед переворотом слухи о неких претензиях Императрицы на Верховную власть, есть не что иное, как отголосок непонятого и непринятого предложения о Ее регентстве при малолетнем Государе Алексии Николаевиче[xci].

Силы и способности для этого у Государыни были. Вспомним слова Ее бабушки Английской королевы Виктории: «Я УВЕРЕНА, ЧТО ИЗ НЕЕ ВЫЙДЕТ МОГУЩЕСТВЕННАЯ ИМПЕРАТРИЦА»[xcii].

Государыня – Императору (22.8.1915): «…Не смейся над Своей глупой, старой Женушкой, но на Мне надеты невидимые “брюки”, и Я смогу заставить старика [Горемыкина] быть энергичным. Говори Мне, что делать, пользуйся Мной, если Я могу быть полезной. В такие времена Господь Мне подает силу, потому что Наши души борются за правое дело против зла. – Это все гораздо глубже, чем кажется на глаз. Мы, которым дано видеть все с другой стороны, видим, в чем состоит и что означает эта борьба». (23.8.1915): «Уверяю Тебя, что Я жажду показать всем этим трусам Свои безсмертные штаны!» (25.8.1915): «Я вижу, что присутствие Моих “черных брюк” в Ставке необходимо – такие там идиоты».

Государь – Императрице (25.8.1915): «Подумай, Женушка Моя, не прийти ли Тебе на помощь к Муженьку, когда Он отсутствует? Какая жалость, что Ты не исполняла этой обязанности давно уже, или хотя бы во время войны!»

Государыня – Императору (9.9.1915): «Дорогой, сколько всюду дела! Мне так хочется во все вмешиваться […], чтобы разбудить людей, привести все в порядок и объединить всех». (14.9.1915): «Некоторые сердятся, что Я вмешиваюсь в дела, но Моя обязанность – Тебе помогать. Даже и в этом Меня осуждают некоторые министры и общество; они все критикуют, а сами занимаются делами, которые их совсем не касаются». (17.9.1915): «…Как Я жажду Тебе помочь и быть серьезно полезной, – Я так молюсь Богу сделать Меня Твоим ангелом-хранителем во всем! Некоторые на Меня смотрят уже, как на такового, а другие говорят про Меня самые злые вещи. Некоторые боятся Моего вмешательства в государственные дела (все министры), а другие видят во Мне помощника во время Твоего отсутствия…»

Государь – Императрице (25.6.1916): «Будучи уже знаком с теми вопросами, которые Ты затрагиваешь в Своем письме, Я восторгаюсь ясностью и легкостью, с которой Ты их передаешь на бумаге и выражаешь Свое мнение, которое Я считаю правильным».

Государыня – Императору (4.9.1916): «Если б только Я могла Тебе больше помогать! Я так молю Бога дать Мне мудрость и понимание для того, чтобы быть Тебе настоящей помощницей во всех отношениях и всегда быть Твоей хорошей советчицей». (20.9.1916): «Я не понимаю, почему злонамеренные люди всегда защищают свое дело, а те, кто стоит за правое дело, только жалуются, но спокойно сидят, сложа руки и ожидая событий. […] …Меня не любят, ибо чувствуют (левые партии), что Я стою на страже интересов Твоих, Бэби и России. Да, Я более русская, нежели многие иные, и не стану сидеть спокойно».

Государь – Императрице (23.9.1916): «…Тебе надо бы быть Моими глазами и ушами там, в столице, пока Мне приходится сидеть здесь. На Твоей обязанности лежит поддерживать согласие и единение среди министров – этим Ты приносишь огромную пользу Мне и нашей стране! […] Теперь я, конечно, буду спокоен и не буду мучиться, по крайней мере, о внутренних делах». (24.9.1916): «Ты действительно Мне сильно поможешь, если будешь говорить с министрами и следить за ними». (4.12.1916): «Ты такая сильная и выносливая – восхищаюсь Тобою более, чем могу выразить».

Это участие Царицы, причем по воле Государя, в управлении Империей в то время, когда Он Сам находился в Ставке, на фронте, ставили (и продолжают ставить) Ей в вину. Но в действительности это свидетельствует лишь о забвении таковыми критиками своей родной старины. Уходя в поход на Казань, Царь Иоанн Васильевич Грозный прощался 16 июня 1552 г. с Супругой, наказывая ждавшей ребенка Царице: «Милуй и благотвори без Меня; даю Тебе волю Царскую; отворяй темницы; снимай опалу с самых виновных по Твоему усмотрению, и Всевышний наградит Меня за мужество, Тебя за благость»[xciii].

Возвращаясь к вопросу о предложении Государем Себя в Патриархи, еще раз особо подчеркнем, что отвергнутая членами Св. Синода жертва Царственных Мучеников (Ему шел 37-й, а Ей 33-й год!) была попыткой преодоления трагического для Русского Царства личного разлома двоицы Царя Алексея Михайловича и Патриарха Никона, отозвавшегося в середине XVII в. Церковным расколом. Попытка, к несчастью, неудачная (но не по вине Царственных Мучеников!). Так и не удалось в начале ХХ в. сойти с дороги, приведшей нас из XVII века прямёхонько к 1917 году.

Об этом косвенно свидетельствует наречение имени Наследнику Престола Цесаревичу Алексию Николаевичу. Имя было заранее обдумано. Вопрос был решен задолго до рождения. И наверняка в него вкладывался особый смысл.

«Императрица и Я, – передавал генерал Г. О. Раух слова Государя в ответ на расспросы, – решили дать Наследнику имя Алексей, надо же как-то нарушить эту череду Александров и Николаев»[xciv].

Многие современники отмечают особое отношения Императора Николая II к Царю Алексею Михайловичу. Вспомним хотя бы Исторический костюмированный бал в Зимнем Дворце 22 января 1903 г. (последний большой придворный бал в истории Российской Империи), на который Государь явился одетым в наряд Царя Алексея Михайловича, а Государыня – в платье Царицы Марии Ильиничны, супруги Тишайшего. (Однако при Дворе шушукались не только о Царе Алексее Михайловиче, но и о Его Внуке – Царевиче Алексее, Сыне Петра Великого и Его трагической судьбе…)

Когда в связи с рождением Наследника Ему напоминали про Царя Алексея Михайловича, Государь отвечал: «Да, вы правы; Я же со Своей стороны желаю лишь одного, это – чтобы Наследник дал России в лице Своего Сына второго Петра Великого»[xcv].

В связи со всем сказанным весьма небезпочвенной выглядит интуиция В. И. Карпеца, предполагавшего, что монашеское имя Царя-Мученика, если бы состоялось Его Патриаршество, было бы, имея в виду имя Его становившегося Царем Сына АЛЕКСИЯ, также предопределено: НИКОН.

От исполнения пророческого благословения, полученного в Дивееве, Царственные Мученики не отказались и позднее, уже после того, как архиереи «промолчали»…

Удивительное свидетельство об этом сохранилось в деле о цареубийстве, которое вел следователь Н. А. Соколов. 9 апреля 1921 г. корнет С. В. Марков (1898†1944), давая показания по делу о цареубийстве, сообщил о существовавших в 1918 г. у пользовавшегося доверием Царственных Мучеников зятя Г. Е. Распутина Б. Н. Соловьева (1893†1926) намерениях: «План Соловьева был таков. Земский Собор должен был снова призвать Государя на Престол. Государь бы отрекся тотчас же в пользу Наследника, а Сам стал Патриархом. Править Россией должен был Регентский (всесословный) Совет. Императрица ушла бы в монастырь. Ольга Николаевна и Татьяна Николаевна еще в Тобольске с Ее Величеством просились в монастырь[22]. Это я знаю кроме как от Соловьева также и из советских газет»[xcvi]. (Вот, кстати, господину Фирсову и «независимый» от Православия источник!)

Итак, подведем некоторые итоги:

Наследник становился Царем (с именем Алексий).

Государь – Патриархом (с именем Никон).

Государыня, принявшая монашеский постриг с именем Феодора[23], – Регентом при Своем Сыне Царе Алексии Николаевиче до достижения Им совершеннолетия.

Всё это в целом – поразительное пресуществление Домашней Церкви Царственных Мучеников в Общероссийскую, а по месту Русского Государя в Мiровой Иерархии, Вселенскую Симфонию Царя и Патриарха…

И еще один немаловажный штрих: по свидетельству А. А. Вырубовой, Распутин «уверил Их Величества, что с 12-ти лет [т. е. с 1916 года – С. Ф.] Алексей Николаевич начнет поправляться и впоследствии совсем окрепнет. И в самом деле, после 10-ти лет Алексей Николаевич все реже и реже болел и в 1917 году выглядел крепким юношей»[xcvii]. Григорий Ефимович называл Его «великим Самодержавцем». Он писал: «...Как не было такого Царя и не будет. [...] Алексея очень в душе имею, дай ему рости, кедр ливанский, и принести плод, чтобы вся Россия этой смокве радовалась. Как добрый хозяин, насладились одним его взглядом взора из конца в конец»[xcviii]. В 1914 г. Распутин на пожертвованные ему средства возвел в Верхотурском Николаевском мужском монастыре, где почивали мощи праведного Симеона Верхотурского, красивый дом, напоминавший древнерусский терем, предназначавшийся для Наследника Цесаревича Алексия, который, после ожидавшегося сюда сначала в 1914 г., а затем осенью 1917 г. паломничества Царственных Богомольцев, должен был остаться здесь на некоторое время для поправки здоровья, а, может быть, и окончательного исцеления…

Но Богом, по грехам народа, было дано иное…

***

Сразу же после февральского переворота и в церковной среде нашлось немало ниспровергателей Богоустановленной Царской власти. В издаваемом на церковные средства «Всероссийском Церковно-общественном вестнике» некий церковный ученый археолог В. Лашнюков, войдя в раж от своей элементарной безграмотности, возмущался коронами на крестах, вознесенными над храмами: «Корона не может быть выше креста, потому что Бог больше всего и выше всего». «Нашу христианскую страну они делали языческой. Корона у них была больше Бога и больше народа… Мы знаем только два великих, праведных слова: “Бог и народ”». Но главное в этой софистике было далее: «Бог и народ, крест и народ – это наши единственные святыни. Других нам не надо. Других и не может быть». И, наконец: «Бог и народ – первые слова. Есть еще и другие, такие же великие, такие же праведные: Бог и свобода…»[xcix] (Не правда ли, если почитать некоторые наши нынешние, открыто провозглашающие себя на католический манер «клерикальными», церковные средства массовой информации, – все это слишком знакомые мотивы?..)

После слов – настала пора дел. И исполнились то, о чем предупреждал еще святитель Филарет Московский: «Из мысли о народе выработали идол и не хотят понять даже той очевидности, что для столь огромного идола недостанет никаких жертв»[c].

Их духовные потомки и ныне глаголют о народолюбии, лукаво прикрываясь Богом и Церковью (разве-де кроме Них нам кто-нибудь еще нужен?), забывая, что Царь – Помазанник Божий, что он не только первый сын, но еще ктитор и охранитель Церкви.

Подобные атаки цареборцев имели место и во время прославления Святых Царственных Мучеников Русской Православной Церковью Заграницей.

Выступая на съезде русской православной молодежи в Сан-Франциско в августе 1981 г., епископ Сеаттлийский Нектарий (Концевич, 1905†1983) «заявил, что возрождение России непостижимым образом зависит от канонизации Царя как главы всех русских новомучеников, даже выше погубленных иерархов Церкви. Сказал он так в пику архиеп. Антонию, который (в угоду русской либеральной эмиграции) настаивал, чтобы Царю не отводилось особое место, чтобы во время богослужения имя его упоминалось в тропаре новомученикам следом за именами иерархов»[ci]. Речь идет об архиепископе Западно-Американском и Сан-Францисском Антонии (Медведеве, 1908†2000).

Выступление свое епископ Нектарий оформил в виде статьи «Мистическое значение Российских мучеников». Окончательный вариант ее был лично вручен Владыкой Платинским отцам – иеромонахам Серафиму (Роузу) и Герману (Подмошенскому). «Он опасался, – писал о. Герман, – и имел основания опасаться, что текст будет изменен другими людьми, представляющими церковные структуры, не согласные с ним в вопросе о помещении святого Царя Николая во главе Новомучеников. И потому он отдал свою собственную машинописную копию нам со словами: “Вот что я написал. Они текст изменят, но вы напечатайте его так, как я написал здесь”. […] Описывая действия космического зла до нашего времени, он намеревался показать, что убийство Царя было ключевым событием, торжеством попущенного вселенского зла, о котором пророки говорили в Библии. […] Убийство Царя на самом деле было во главе явления Новомучеников, оно сделало возможным убийство миллионов христиан властью зла. Это положило начало войне необуздываемой против истинного христианства в сии последние дни, которая закончится уничтожением всего мiра»[cii].

«...Абсолютно ясно, — писал епископ Нектарий, — что злодеяние было ритуальным, а не политическим убийством, о чем свидетельствует также и каббалистическая надпись на стене подвала Ипатьевского дома, где было совершено это, поистине сатанинское, злодеяние.

Подобно тому, как Христос был распят на Голгофе за грехи всего мiра, всеми оставленный, так и Государь принесен в жертву за грехи всей России, также всеми оставленный. Никто не оказал помощи своему Государю в дни Его тяжких испытаний, когда Он был узником богоборческой сатанинской власти. Поэтому смертный грех цареубийства тяготеет над всем русским народом, а, следовательно, в той или иной степени, над каждым из нас.

И если это так , то для того, чтобы иметь хоть маленькую надежду на снятие греха с совести России, необходимо, помимо нашего сугубого покаяния, прославить Государя во главе всех Русских Новомучеников. Ведь принял Он мученическую кончину за Православную веру, Святую Церковь, за Отчизну. Вот, что пишет по этому поводу один священник: “Трагедия Царской Семьи как заклятием легла на Русскую Землю, став символом-прологом длинного крестного пути России, гибели десятков миллионов ее сынов и дочерей. Канонизация Царственных Мучеников явится для России снятием с нее греха цареубийства, окончательно освободит ее от злых чар”.

Как же нам подготовить себя ко дню великого события прославления Русских Новомучеников?

В нас теплится надежда, что когда весть о прославлении Государя во главе всех Новомучеников Российских достигнет еще верующего Православного русского Люда на Родине, который вместе с нами, осознав тяготеющий над Россией грех цареубийства, с покаянными слезами будет молить Господа о прощении и в молебном пении всем сердцем будет призывать в помощь Царя-Мученика:

Святый Царю мучениче и страстотерпче Николае, со всеми Новомучениками земли Русския, молите Бога о нас грешных.

Тогда, верим, светлая душа Государя, печальника Страждущей России, поклонится Престолу Божию и сотворит сугубую молитву о спасении России и о нас грешных. “Кровь мученическая вопиет к Небу”.

И Господь, внемля нашему воплю, и, услышав святую молитву Своего смиреннейшего раба — нашего Царя-Мученика, в силе сотворить чудо и, сняв с совести Русского Народа тяжкий грех цареубийства, дыханием уст Своих может сдунуть с лица Русской земли иго и всю нечистоту богоборческой власти. У Господа все возможно!»[ciii]

Так и случилось. Прошло всего несколько лет после прославления Зарубежной Церковью Царственных Мучеников и пало коммунистическое иго.

Однако, как и опасался Владыка, Царственным Мученикам «не было дано первенства ни в день празднования Новомучеников, ни в тропаре при канонизации»[civ]. Мнение архиепископа Антония возобладало. Предвидя это, перед этим «еп. Нектарий взял с Платинских отцов обещание опубликовать тропарь в должном виде, дабы снять грех цареубийства. Когда отцы исполнили просьбу Епископа, владыка Антоний огорчился и рассердился, требовал даже, чтобы номер журнала отпечатали заново, а подписчикам прислали извинения. 18/31-го октября [1981 г.] в Нью-Йорке состоялось прославление Царя и Новомучеников Российских. Текст богослужения был составлен отцами Германом и Серафимом. Сослужил еп. Нектарий — единственный иерарх, бывший еще в России сыном ее страждущей Церкви. Он был знаком с новомучеником Патриархом Тихоном. Полтора года спустя в последний раз он явит единство души с новомучениками — упокоится в день их поминовения, совершив накануне в субботу всенощную в их честь...»[cv]

Незадолго до кончины Владыка побывал в Платине. Игумен Герман вспоминает: «Был вечер… таинственное такое время. Небо покрыто звездами. Я подошел к нему и спросил: “Владыка! Что же делать? Так страшно, мiр такой ужасный. Россия гибнет”. А он сказал: “В России должно быть всенародное прославление всех новых мучеников с Государем Николаем Вторым во главе. Он должен быть прославлен именно во главе. Тогда Россия избежит нового рабства, которое очевидно грядет на весь мiр, тогда будет России освобождение, и за ним – воскресение. А если этого не произойдет, если русский народ не осознает вины своей, то Россия будет стерта с лица земли американским, западным, нехристианским духом, который вошел в Россию еще во времена Петра Первого и который уже сотворил все эти безобразия. У России особое предназначение”»[cvi].

Итак, пришло время России…

Знаменательно, что одним из тех, кто сыграл выдающуюся роль в деле прославления Святых Царственных Мучеников, придавая этому особое значение, кто почитал Их в подобающей полноте, был недавно почивший старец о. Николай Гурьянов – в тайной хиротонии епископ Нектарий (!).

Сейчас уже можно открыть, что это именно он благословил составление «Царского сборника», был душой всего этого дела. Именно он ободрил написавшего многочисленные службы и акафисты Царственным Мученикам, и, благословляя, сказал, что через них говорит благодать Духа Святаго. А всех причастных к изданию книги призвал ничего не бояться, ибо дело это Божие. Примечательно, что именно под чтение и пение этих акафистов Старец провел последние дни своей земной жизни.

Стоит ли говорить о том, как был взбешен враг рода человеческого, злобясь через подпавших ему людей. «…Тем самым, – писал, например, один из неообновленцев, потрясенный обилием служб и акафистов Царственным Мученикам в сборнике, – на пороге XXI века Русь явила удивительную способность к религиозному творчеству, своего рода “христианскую пассионарность”, о которой давно устал мечтать гнилой христианский Запад»[cvii].

К сожалению, этот и другие подобные доносы возымели свое действие: «Царский сборник» был запрещен к распространению в храмах Московской Патриархии[cviii] и тут же исчез не только с полок магазинов, но и со склада издательства, будучи раскупленным чтителями святых Царственных Мучеников.

Подобно епископу Нектарию (Концевичу) наш владыка Нектарий (старец Николай) скончался в день, связанный с памятью Царственных Мучеников: в день крещения в 1904 г. мученика Царевича Алексия (на следующий день приходились сороковины убиения в 1918 г. Царской Семьи).

Незадолго до кончины на вопрос о том, будут ли прославлены Царь Иоанн Васильевич Грозный и Григорий Ефимович Распутин (их Старец также особо чтил), о. Николай ответил, махнув рукой, как о деле давно ( Там?) решенном: «Скоро прославят».

Не исключено, конечно, что, несмотря на звучащие сегодня из уст некоторых представителей церковной иерархии слова резкого неприятия даже самого разговора на «эту тему», нынешние церковные власти, тем не менее, могут сподобиться еще в этой земной жизни спеть величание еще одному святому Царю и мученику Григорию. Если так, то, возможно, нас ожидает еще одно прославление «сквозь зубы»: вроде бы прославили, «причислили к отряду страстотерпцев»[cix] (буквальные слова митрополита Нижегородского Николая), а службы и молебны служат со скрипом; с амвонов иногда такое говорят, что лучше бы молчали.

Но возможен и другой ход развития событий. Перед кончиной Старец твердо и определенно сказал: «Царь грядет!» Не исключено, что это именно Он – последний Православный Русский Царь – прославит святых, неугодных «страха ради иудейска» нынешним владыкам, установит во всей подобающей полноте почитание святых Царственных Мучеников.

Не о том ли предвозвещается в «Житии святого блаженного Андрея, Христа ради юродивого, Цареградского чудотворца». «Царь Добрый», говорится в нем, в конце времен «Святых церкви поставит, яже суть первие разрушили»[cx].

Это будет «Царь, одетый в саккос»[cxi]. По известному пророчеству русских старцев, переданному архиепископом Полтавским Феофаном (Быстровым, 1872†1940), Царь «прежде всего наведет порядок в Церкви Православной, удалив всех неистинных, еретичествующих и теплохладных архиереев. И многие, очень многие, за малыми исключениями, почти все будут устранены, а новые, истинные, непоколебимые архиереи станут на их место»[cxii]. Это подтверждают и проречения, содержащиеся в рукописном греческом лицевом сборнике конца XVI века. Согласно этому источнику, «видимый ангел» даст последнему Царю каменные скрижали, на которых будут вырезаны заповеди Ему от Бога. Одна из первых таких заповедей – «худых священников из святилища изгнать и достойных восстановить к Божественному (учению) для благоугождения Бога неба и земли»[cxiii].

Именно при последнем Царе – после завоевания Им Царьграда – разрешится и проблема несоответствия между Русским Царем и Патриархом Московским, соответственно первым и пятым по диптихам (о чем мы уже писали). Тогда же, чаем, восстановится и Симфония.

14/27 марта 2005 г.

Феодоровской иконы Божией Матери.

[1] Современный околоцерковный историк называет их не иначе, как «апокрифическими сказаниями». А Свято-Тихоновский богословский институт всё это охотно публикует. Трогательное единство, если вдуматься. См.: Фирсов С. Л. Император Николай II как Православный Государь (к вопросу о религиозных взглядах и религиозном восприятии Самодержца // Ежегодная Богословская конференция Православного Свято-Тихоновского Богословского института. Материалы. М. 2000. С. 187-188

[2] Речь, по всей вероятности, идет о митрополите Антонии (Храповицком), напрочь забывшем им же сформулированное, правда в благополучно-безопасное время: «От верности Царю меня может освободить только его неверность Христу» (Лопухин П. С. Преподобный Серафим и монархическая идея // Православная жизнь. Джорданвилль. 1992. № 10. С. 15). – С. Ф.

[3] Эти слова Государя были по сути совершенно определенным ответом на притязания авторов Всеподданнейшего доклада Св. Синода, на котором и была поставлена резолюция Государя. «Право созывать соборы и председательствовать на них, – писали иерархи, – принадлежит митрополитам или патриархам [...] Митрополитам или патриархам предоставлены церковными канонами следующие права: 1) митрополит созывает епископов на соборы для обсуждения общих церковных дел в своей области и сам председательствует на них […]; 2) утверждает избираемых на вакантные епископские кафедры […]; 3) принимает жалобы на подчиненных епископов и назначает соборный суд над ними […]; 5) утверждает своим согласием все важнейшие распоряжения епископов области» (Церковные ведомости. 1905. № 45. 5 ноября. Прибавления. С. 1897-1899). Примечательно, что при составлении этой резолюции 31.3.1905 г. Государь в целом использовал проект ее, предложенной обер-прокурором К. П. Победоносцевым в его записке Царю от 30 марта за исключением слов «По древним примерам Православной церкви», заменив их несколько измененным выражением из проекта Указа на имя Св. Синода, составленного К. П. Победоносцевым 23 марта на случай принятия Императором решения о созыве Собора («по древнему примеру Православных Императоров») ([Яцкевич В. И.] К истории созыва Всероссийского Церковного Собора // Церковь и время. Научно-богословский и церковно-общественный журнал. М. 2000. № 3). – С. Ф.

[4] Отнюдь, заметьте, не для «восстановления канонического строя», о чем на все лады, предвосхищая решение, писали «реформаторы-освобожденцы». – С. Ф.

[5] В. Н. Коковцов – председатель Совета министров. – С. Ф.

[6] А. А. Макаров – министр внутренних дел. – С. Ф.

[7] Впоследствии выразившееся в так называемом «обновленчестве», явных приверженцев которого было много меньше (да к тому же они были менее «сановиты») по сравнению с подлинным числом сторонников и просто сочувствующих.

[8] «Византийская теория об отношении Церкви и государства, – писал прот. Иоанн Мейендорф, – не могла быть выражена на чисто юридическом языке и свое совершеннейшее воплощение нашла в идеальной концепции “симфонии”, созданной императором Юстинианом» (Прот. И. Мейендорф. Византия и Московская Русь. Париж. 1990. С. 17). – С. Ф.

[9] Восточные Патриархи вплоть до 1917 г. обращались к Русскому Царю, как Покровителю всего Православия (и – подчеркнем – не только за материальной помощью). Это отдельная и, что касается Царствования Царя-Мученика, совсем неисследованная тема. К этому бы стоило прибавить и обращения к Царю (а не к Синоду или отдельным архиереям) иерархов некоторых неправославных Восточных церквей с целью присоединения к Православию. – С. Ф.

[10] Протестантский принцип (например, в Англиканской церкви). – С. Ф.

[11] Именно в этом смысле нужно понимать слова присяги, произносившейся архиереями при вызове их в Св. Синод для присутствия: «Исповедую же с клятвою, Крайняго Судию Духовной сей Коллегии быти самаго всероссийскаго Монарха, Государя нашего всемилостивейшаго». Во всеподданнейшем докладе Государю Синодального обер-прокурора К. П. Победоносцева 23.2.1901 последний «не усматривал надобности приводить» к такой присяге архиереев, поскольку, по его соображениям, она «ныне является не соответствующею современным условиям жизни». Проф. П. П. Верховской отметил немаловажные, как нам кажется, обстоятельства «отмены» этой присяги: «Государь поставил на докладе “знак рассмотрения”, и таким образом, присяга “считается” отмененной. Между тем нельзя не заметить, что юридически форма отмены присяги не соответствует форме ее установления. Тогда присяга была установлена повелением Петра Великого, теперь она отменена самим Синодом, а Государю было доложено только “к сведению” (Верховской П. П. Учреждение Духовной коллегии и Духовный регламент. Т. I. С. 190). – С. Ф.

[12] В этом случае могли быть приняты и «крайние меры». Излагая воззрения Византийского Императора Константина VII Багрянородного по его сочинениям, современный исследователь пишет: «Под защитой Десницы Бога Император правит “ради Истины”, “в согласии с законом и справедливостью”, “как раб и слуга Божий”, имеющий “страх Божий”, который гарантирует от совершения недостойных дел. Если же Василевс забудет “страх Божий”, он неизбежно впадет в грехи, превратится в деспота, не будет держаться установленных отцами обычаев – по проискам диавола, совершит недостойное и противное “Божиим заповедям”, станет ненавистным народу, синклиту и Церкви, будет недостоин называться христианином, лишен своего поста, подвергнут анафеме, и, в конце концов убит как “общий враг” любым ромеем из “повелевающих” или “подчиненных”» (Литаврин Г. Г. Политическая теория в Византии с середины VII до начала XIII в. // Культура Византии. Вторая половина VII—XII в. М. 1989. С. 77). – С. Ф.

[13] Перед этой пресловутой «многонациональностью» почему-то привыкли все как-то сразу стушевываться. До сих пор… Возможно, это и признак современного хорошего «глобалистского» тона. Однако вряд ли нам, православным, стоит предавать забвению конкретный долголетний исторический опыт не менее многонациональной, чем Российская, Византийской Империи, подданные которой придерживались разных вероучений. – С. Ф.

[14] Вспомним в связи с этим глубоко верные слова проф. Л. П. Карсавина, правда, лишь косвенно относящиеся к Русскому Патриарху (занимающему по диптихам, напомним, лишь пятое место, а потому не являющегося ровней имеющему Вселенский статус Русскому Царю), но зато полно раскрывающие Домостроительство Божие на Земле: «…Будучи органически связанною с государственностью, Церковь Русская, конечно, может желать только наилучшей ее формы, т. е. Самодержавия. А оно обуславливается еще и религиозным значением Самодержца. Русскому народу нужен не только “хозяин”, но, поскольку этот народ не отрекся от своего идеала, и Православный Царь, глава христианского мiра. Но, очевидно, главою христианского мiра может быть только один человек, ибо Вселенский Собор по самой природе своей не может стать учреждением постоянным. Вселенский Собор, как и Вселенский Патриарх нужны в Церкви, но не в отмену, а во исполнение Самодержца, не вместо Него, а рядом с Ним» ( Карсавин Л. П. О сущности Православия // Проблема русского религиозного сознания. Берлин. 1924. 178-179).

[15] Доктор исторических наук С. Л. Фирсов, выступая на Х ежегодной Богословской конференции Православного Свято-Тихоновского Богословского института в 2000 г., предпочитает, например, ссылаться на 1-е изд. «России перед Вторым пришествием», игнорируя вышедшее в 1998 г. 3-е издание сборника, появившееся на свет, кстати говоря, в его родном С.-Петербурге, где он преподает в университете. Но именно в этом издании и приведены дополнительные доказательства, на отсутствие которых и сетует историк в своем выступлении на конференции.

[16] Феодор Николаевич Безак (21.9.1865 †?) – после окончания Пажеского корпуса (1885) служил в Л.-Гв. Кавалергардском полку. Вышел в отставку в чине полковника (1902). Губернский предводитель дворянства. Депутат Государственной думы (III и IV созывов). Киевский губернский предводитель дворянства (1913). Шталмейстер. Член Главного Совета Всероссийского национального союза. Член Государственного Совета (сент. 1913 – сент. 1916). Участник монархического съезда в Киеве в июне 1917 г., на котором был избран главой монархического блока. Близкий знакомый С. А. Нилуса (через супругу последнего Е. А. Нилус). С супругами Безак была знакома и племянница духовного писателя Е. Ю. Концевич (1893 †1989); у них в Ницце она некоторое время даже жила. Брат Ф. Н. Безака – Александр был полковником Л.-Гв. Кавалергардского полка, адъютантом Вел. Кн. Николая Михайловича. – С. Ф.

[17] Елена Николаевна Безак (26.5.1880 †4.8.1971) – дочь генерал-лейтенанта Николая Николаевича Шипова, командира Л.-Гв. Кавалергардского Императрицы Марии Феодоровны полка, племянника блаженной игумении Феодосии, основательницы Новодевичьего монастыря в Санкт-Петербурге. Со стороны матери внучка графини Н. Н. Ланской, вдовы А. С. Пушкина. Родители были почитателями св. прав. о. Иоанна Кронштадтского. См. вос­по­ми­на­ния о ней племянницы С. А. Нилуса – Е. Ю. Концевич: Е.К.Еле­на Ни­ко­ла­ев­на Без­ак. 1880–1971 // Пра­во­слав­ная Русь. Джор­дан­вилль. 1971. №16. С.11–12. Мо­на­хи­ня Таи­сия (Кар­цо­ва) до­пол­ни­ла вос­по­ми­на­ния сво­ей се­ст­ры (Е.Ю.Кон­це­вич): Пра­во­слав­ная Русь. 1971. №17. С. 13. В эмиграции жила сначала в Ницце, а затем переехала в США. Скончалась в Сан-Франциско. — С. Ф.

[18] См. весьма характерное в этом смысле письмо Владыки Антония (Храповицкого) проф. Б. В. Никольскому, написанное в Москве 11 ноября 1917 г.: «Я счастлив: цель моей жизни с 9-летнего возраста [sic!] достигнута: в России есть Патриарх с 5 ноября, когда жребий, вынутый в храме Спасителя, указал на м[итрополита] Тихона, одного из трех избранных собором кандидатов, хотя огромное большинство голосов принадлежало мне; третьим кандидатом был Арсений Новгородский. – Думается, что и лучше, если менее типичный [sic!] иерарх возобновит собою каноническую эпоху церкви после ее двухсотлетнего вдовства в России. 21-го числа будет его настолование или интронизация в Усп[енском] соборе, где теперь заделывают дыру в куполе, пробитом бомбою большевиков, когда они выбивали из Кремля юнкеров 1-го ноября рано утром» (ГАРФ. Ф. 588. Оп. 1. Е. х. 16. Л. 62-62 об.). – С. Ф.

[19] Впоследствии Государь стал крестным отцом сына молодого архитектора – Арсения.

[20] Между прочим, именно с гр. Д. С. Шереметевым, судя по приведенному нами зарубежному житию Царя-Мученика, последний «­де­лил­ся свои­ми пе­ре­жи­ва­ния­ми и мыс­ля­ми» по поводу Патриаршества. – С. Ф.

[21] Вла­ды­ки Ан­то­ний (Вад­ков­ский), Вла­ди­мир (Бо­го­яв­лен­ский) и Фла­ви­ан (Го­ро­дец­кий). – С. Ф.

[22] Ср. письмо Государыне А. А. Вырубовой от 8.12.1917 г. из Тобольска: «Безконечно Тебя люблю и горюю за свою “маленькую дочку” – но знаю, что она стала большая, опытная, настоящий воин Христов. Помнишь карточку Христовой Невесты? Знаю, что тебя тянет в монастырь […] Да, Господь все ведет, все хочется верить, что увидим еще храм Покрова с приделами на своем месте – с большим и маленьким монастырем. Где сестра Мария и Татьяна». – С. Ф.

[23] См. Ее письмо Вырубовой 16.1.1918 из Тобольска.

Примечания

[i] Свящ. Павел Флоренский. Философия культа. (Опыт православной антроподицеи). М. 2004. С. 295-296.

[ii] Россия перед Вторым пришествием. 3-е изд. Сост. С. и Т. Фомины. Т. I. СПб. 1998. С. 101.

[iii] Словарь русского языка XI-XVII вв. Вып. 1. М. 1975. С. 337.

[iv] Сказания о чудотворных иконах в «Послании Восточных Патриархов Императору Феофилу». Перевод, предисловие и комментарий Т. М. Васильевой // Чудотворная икона в Византии и древней Руси. Ред.-сост. А. М. Лидов. М. 1996. С. 421-435.

[v] Синицына Н. В. Третий Рим. Истоки и эволюция русской средневековой концепции (XV-XVI вв.). М. 1998. С. 136.

[vi] Там же. С. 137.

[vii] Россия перед Вторым пришествием. Т. I. С. 222.

[viii] Там же. С. 363-367.

[ix] См., напр.: Стрижев А. Чего не изрекал преподобный Серафим // Благодатный огонь. № 11. М. 2003. С. 3-8.

[x] Жевахов Н. Д. Причины гибели России. Новый Сад. 1929.

[xi] Богословский сборник Православного Свято-Тихоновского богословского института. Вып. II. М. 1999. С. 69-70. Публ. диак. Г. Ореханова.

[xii] Церковные ведомости. 1905. № 14. С. 99.

[xiii] Там же. 1906. № 1.

[xiv] Цит. по кн.: Верховской П. В. Учреждение Духовной коллегии и Духовный регламент. К вопросу об отношении Церкви и государства в России. Исследование в области истории русского церковного права. Т. I. Исследование. Ростов на Дону. 1916. С. CLIX-CLX.

[xv] «К истории созыва Всероссийского Церковного Собора». Публ. прот. Н. Балашова // Церковь и время. 2000. № 3 (12). С. 149.

[xvi] Богословские труды. Сб. 33. М. 1997. С. 166.

[xvii] Об этом мы уже не раз довольно подробно писали. См.: Фомин С. В. Россия без Царя // Игумен Серафим (Кузнецов). Православный Царь-Мученик. М. 1997. С. 700-707. Исследования, появившиеся в самое последнее время (причем, авторы их придерживаются противоположных взглядов), только подтверждают сделанные нами выводы. См.: Кравецкий А. Г., Плетнева А. А. История церковнославянского языка в России (конец XIX-XX вв.). М. 2001; прот. Николай Балашов. На пути к литургическому возрождению. М. 2001.

[xviii] Выделено нами. – С. Ф. Переписка священника Павла Александровича Флоренского со священником Сергием Николаевичем Булгаковым. Томск. 2001. С. 185.

[xix] О богословии Царской власти см. 1-й том 3-го изд. сб. «Россия перед Вторым пришествием».

[xx] Лазаревский Н. И. Лекции по русскому государственному праву. СПб. 1910. Т. 1. С. 141.

[xxi] Там же. С. 141-142.

[xxii] Градовский А. Д. Начала русского государственного права. Т. 1. СПб. 1875. С. 151-152.

[xxiii] Тихомиров Л. А. Монархическая государственность. Ч. IV. М. 1905. С. 129-130.

[xxiv] Там же. Ч. III. С. 221-222.

[xxv] Суворов Н. С. Учебник церковного права. М. 1908. С. 229.

[xxvi] Там же. С. 191-192.

[xxvii] Суворов Н. С. Учебник церковного права. М. 1902. С. 228.

[xxviii] Суворов Н. С. Учебник церковного права. М. 1908. С. 238-239.

[xxix] Там же. С. 272.

[xxx] Темниковский Е. Положение Императора Всероссийского в Русской Православной Церкви в связи с общим учением о церковной власти. Историко-догматический очерк. Ярославль. 1909. С. 79.

[xxxi] Казанский П. Е. Власть Всероссийского Императора. М. 1999. С. 163.

[xxxii] Карташев А. В. Церковь. История. Россия. Статьи и выступления. М. 1996. С. 54.

[xxxiii] Hussey J. M. The Byzantine World. London. 1961. P. 90.

[xxxiv] Свящ. Павел Флоренский. Философия культа. (Опыт православной антроподицеи). С. 250.

[xxxv] Смолич И. К. История Русской Церкви 1700-1917. Ч. 1. М. 1996. С. 127, 137.

[xxxvi] Там же. С. 516, 244.

[xxxvii] Там же. С. 129.

[xxxviii] Палиенко Н. И. Основные Законы и форма правления в России. Харьков. 1910. С. 68.

[xxxix] Заседание Государственной Думы. 15.V.1909. Отчет. С. 1377.

[xl] Воспоминания товарища обер-прокурора Св. Синода князя Н. Д. Жевахова. Т. 1. М. 1993. С. 70-71.

[xli] Фирсов С. Л. Синодальная модель церковно-государственных взаимоотношений // Исторический вестник. М.-Воронеж. 2000. № 5-6. С. 78-79.

[xlii] Верховской П. В. Учреждение Духовной коллегии и Духовный регламент. С. 39, 41-42.

[xliii] См.: Фомин С. В. Россия без Царя // Игумен Серафим (Кузнецов). Православный Царь-Мученик. Сост. С. В. Фомин. М. 1997.

[xliv] Темниковский Е. Положение Императора Всероссийского в Русской Православной Церкви в связи с учением о церковной власти. С. 71.

[xlv] Свящ. Павел Флоренский. Философия культа. (Опыт православной антроподицеи). С. 293-295.

[xlvi] См. об этом: Фомин С. В. «По-соседски». Односторонние заметки // Сайт Правая ru (www.pravaya.ru).

[xlvii] Мельников Ф. Е. Краткая история древлеправославной (старообрядческой) Церкви. Барнаул. 1999. С. 402.

[xlviii] Фомин С. В. Россия без Царя // Игумен Серафим (Кузнецов). Православный Царь-Мученик. Сост. С. В. Фомин. М. 1997. С. 689. См. также: Царский сборник. Сост. С. и Т. Фомины. М. 2000. С. 442-444.

[xlix] Мельников Ф. Е. Краткая история древлеправославной (старообрядческой) Церкви. С. 384.

[l] «Скорбный Ангел». Царица-Мученица Александра Новая в письмах, дневниках и воспоминаниях. Сост. С. В. Фомин. СПб. 2005. С. 644.

[li] Воспоминания товарища обер-прокурора Св. Синода князя Н. Д. Жевахова. Т. 1. С. 192.

[lii] Свящ. Павел Флоренский. Соч. Т. 2. С. 307.

[liii] Свящ. Павел Флоренский. Философия культа. (Опыт православной антроподицеи). С. 293-293.

[liv] Россия перед Вторым пришествием. Материалы к очерку Русской эсхатологии. Св.-Троицкая Сергиева Лавра. 1993. С. 31-33; То же. 2-е, испр. и доп. М. 1994. С. 42-44; Неизвестный Нилус. Т. 2. М. «Православный паломник». 1995. С. 496-499; Фомин С. В. Россия без Царя. С. 693-700; Россия перед Вторым пришествием. Изд. 3-е, испр. и расшир. Т. 1. С. 390-395; Царский сборник. М. «Паломникъ». 2000. С. 398; «…И даны будут Жене два крыла. Сб. к 50-летию Сергея Фомина. М. «Паломник». 2002. С. 537-550; Фомин С. «Царь в саккосе» // Русский вестник. 2003. № 5. С. 12-13. См. также: Фомин С. «Скорбный ангел» // Русский вестник. 2004. № 17.

[lv] Потоцкий Б. К материалам новейшей истории // Луч света. Кн. 4. Берлин. 1921. С. 393-394.

[lvi] Воспоминания товарища обер-прокурора Св.Синода князя Н.Д.Жевахова. Т.II. Новый Сад. 1928. С.387–388.

[lvii] Ни­лус С. А. На бе­ре­гу Божь­ей ре­ки. Т.2. Сан-Фран­ци­ско. 1969. С. 181-183.

[lviii] Не­из­вест­ный Ни­лус. Т. 2. М. «Пра­во­слав­ный па­лом­ник». 1995. С. 496-497.

[lix] Фирсов С. Л. Император Николай II как Православный Государь (К вопросу о религиозных взглядах и религиозном восприятии Самодержца) // Ежегодная Богословская конференция Православного Свято-Тихоновского Богословского института. Материалы. М. 2000. С. 187-188.

[lx] Там же. С. 188-189.

[lxi] Ал­ферь­ев Е. Е. Им­пе­ра­тор Ни­ко­лай II как чело­век силь­ной во­ли. Джор­дан­вилль. 1983. С. 92.

[lxii] Не­из­вест­ный Ни­лус. Т. 2. С. 498-499.

[lxiii] Епископ Василий (Родзянко). О Государе Императоре Николае II // Православная Москва. 1999. № 29-30. Сентябрь. С. 10.

[lxiv] К прославлению Царя-Мученика в России. М. 1999. С. 324.

[lxv] Прот.Лев Ле­бе­дев. Мо­ск­ва Пат­ри­ар­шая. «Сто­ли­ца». «Вече». М. 1995. С.19–20.

[lxvi] Прот. Лев Лебедев. Великороссия: жизненный путь. СПб. 1999. С. 395-398.

[lxvii] Днев­ни­ки Им­пе­ра­то­ра Ни­ко­лая II. М. 1991. С. 244.

[lxviii] Там же. С. 260.

[lxix] Там же. С. 293.

[lxx] «К истории созыва Всероссийского Церковного Собора». Публ. прот. Н. Балашова. С. 148.

[lxxi] Там же. 148, 154.

[lxxii] Smolitsch I. Geschichte der Russischen Kirche. 1700–1917. Leiden. 1964. S. 320; Ар­хи­еп. Ва­си­лий (Кри­во­ше­ин). Кни­ги о Рус­ской Церк­ви // Вест­ник Рус­ско­го За­пад­но-Ев­ро­пей­ско­го Пат­ри­ар­ше­го эк­зар­ха­та. № 69. Па­риж. 1970. С. 69.

[lxxiii] Смолич И. К. История Русской Церкви 1700-1917. Ч. 1. М. 1996. С. 239.

[lxxiv] Смолич И. К. Предсоборное присутствие 1906 г. К предыстории Московского Поместного Собора 1917-1918 гг. // Смолич И. К. История Русской Церкви 1700-1917. Ч. 2. М. 1997. С. 696.

[lxxv] Церковные ведомости. 1906. № 1.

[lxxvi] Днев­ни­ки Им­пе­ра­то­ра Ни­ко­лая II. С. 294.

[lxxvii] Смолич И. К. История Русской Церкви 1700-1917. Ч. 1. 239.

[lxxviii] Днев­ни­ки Им­пе­ра­то­ра Ни­ко­лая II. С. 294.

[lxxix] Первую его републикацию см. в нашей ст. «Царь в саккосе».

[lxxx] Вадковский М. В. Мои воспоминания о митрополите Антонии // Исторический вестник. Т. 143. 1916, № 2. С. 484-485.

[lxxxi] Там же. С. 485.

[lxxxii] Впервые обзор этих фактов был приведен в очерке автора этих строк «Россия без Царя» и в публикации документов, напечатанных в кн.: Игумен Серафим (Кузнецов). Православный Царь-Мученик. Сост. С. В. Фомин. М. 1997.

[lxxxiii] Архиепископ Никон (Рклицкий). Антоний [Храповицкий] и его время 1863-1936. Кн. 2. С. 17.

[lxxxiv] Там же. С. 47.

[lxxxv] Там же. С. 24.

[lxxxvi] Там же. С. 19.

[lxxxvii] Там же. С. 25.

[lxxxviii] Возможно ли причисление Царя-Мученика к лику святых // Царский вестник. Белград. № 153. 27.4/10.5.1931. С. 3.

[lxxxix] О властях и Церкви Христовой. Митрополит Нижегородский и Арзамасский Николай заявляет, что не подписывал на Соборе 2000 года акт о канонизации Царской Семьи // НГ-религии. 2001. № 8. С. 4.

[xc] Православное слово. Нижний Новгород. 1997. № 6 (91). Март. С. 3.

[xci] См., напр.: Чеботарева В. В Дворцовом лазарете в Царском Селе. Дневник: 14 июля 1915—5 января 1918. Публ. В. П. Чеботаревой-Билл // Новый журнал. № 181. Нью-Йорк. 1990. С. 242.

[xcii] Баранчук М. Н. Императрица Александра Федоровна. (Первые страницы биографии: от рождения до венчания с Императором Николаем II. 1872-1894 годы). М. 2002. С. 136.

[xciii] Тальберг Н. Д. 400-летие взятия Казани // Православная жизнь. Джорданвилль. 1953. № 2. С. 9.

[xciv] Раух Г. О. 30 июля 1904 года // Возрождение. № 436. Париж 1926. 12 августа. С. 2.

[xcv] Цесаревич. Документы. Воспоминания. Фотографии. М. 1998. С. 7.

[xcvi] Российский архив. История Отечества в свидетельствах и документах XVIII-XX вв. Т. VIII. Н. А. Соколов. Предварительное следствие 1919-1922 гг. М. 1998. С. 318-319.

[xcvii] Танеева (Вырубова) А. А. Страницы моей жизни. М. 2000. С. 72.

[xcviii] Царский сборник. Сост. С. и Т. Фомины. М. 2000. С. 494.

[xcix] Архиепископ Никон (Рождественский). «Козни врагов наших сокруши…» Дневники 1910-1917. Минск. 2004. С. 1155-1156.

[c] Россия перед Вторым Пришествием. 3-е изд. Т. I. СПб. С. 319.

[ci] Иеромонах Дамаскин (Христенсен). Не от мiра сего. Жизнь и учение Серафима (Роуза) Платинского. М. 1995. С. 861.

[cii] Благодатный Царь над Россией. М. 1999. С. 44-45.

[ciii] Там же. С. 56-58.

[civ] Там же. С. 44.

[cv] Иеромонах Дамаскин (Христенсен). Не от мiра сего. С. 861.

[cvi] Благодатный Царь над Россией. С. 68.

[cvii] Кырлежев А. Утвердится ли в России новая ересь? Анализ богослужебных текстов, посвященных Николаю II, говорит о такой возможности // НГ-религии. 2000. № 21 (68). 15 ноября. С. 1, 6.

[cviii] Журнал Московской Патриархии. 2001. № 1. С. 46.

[cix] Православное слово. Нижний Новгород. 1997. № 6 (91). Март. С. 3.

[cx] Россия перед Вторым пришествием. Т. II. С. 444.

[cxi] Там же. С. 460.

[cxii] Там же. С. 436.

[cxiii] Там же. С. 467.