Имя:
Пароль:

На печать

Сергей Земляной. Взгляд из сегодня на Октябрь 1917-го: слепые пятна и напрасные прозрения.

Российская общественность, в том числе ее так называемый мыслящий элемент, в не лучшей своей интеллектуальной форме подходят к празднованию 90-летия События с обвалоподобными историческими последствиями, которое – по очевидной аналогии с Великой французской революций – было названо Великим Октябрем. До памятной даты остаются считанные дни, а новых, сколько-нибудь выпадающих из мейнстрима, работ об Октябрьском перевороте так почти и не появилось; «круглые столы» по данной тематике получились чересчур обтекаемыми; публичные дискуссии были соцреалистически бесконфликтными; а центральные СМИ, по большей части, откровенно pro forma отбывали свой номер. Положение дел вполне вмещается в давнюю формулу пролетарского поэта Николая Полетаева, правда, слегка переиначенную: «Портретов Октября не видно. // Похожих не было и нет. // Века уж дорисуют, видно, // Недорисованный портрет».

О заторможенном состоянии нашего исторического сознания красноречиво говорят знаковые тексты, призванные сориентировать умы и души соотечественников - как хиликов и психиков, так и пневматиков. В ряду подобных текстов, без посягательства на полноту энумерации, можно было бы назвать обсуждаемое в Интелросе не без моего участия коллективное письмо семнадцати граждански неуспокоенных деятелей науки и драматургии с броским названием «Октябрь для нас, России и всего мира». Бальзам на раны истеблишментарного левого фланга пролил Владлен Логинов своей статьей «Даже Запад признает Великий Октябрь. Когда же признают правду в революции российские «исследователи»? Президиум ЦК КПРФ принял обязательное к исполнению партийцами и широко преданное тиснению Постановление «О 90-летии Великой Октябрьской социалистической революции».

Проблема, однако, состоит в том, что после своего прочтения данные тексты оставляют впечатление, будто они написаны, с позволения сказать, советскими учеными бурбонами, которые «ничего не забыли и ничему не научились»: они написаны так, как если бы на дворе все еще стоял брежневский высокий застойный штиль. И потом, лично мне показалось контрпродуктивным то их свойство, которое при товарище Сталине элегантно называлось «низкопоклонничеством перед Западом»: с какой это стати нужно сегодня искать на Западе «признания» Октября, как того желает профессор Логинов, или вымеривать его «историческое значение» сугубо глобалистскими мерками, подобно именитым и безымянным авторам коллективного письма и Постановления Президиума ЦК КПРФ?

На мой вкус простеца, ключевой новостью и негаданной радостью, каковой была ознаменована подготовка к 90-летию Октября в России, стала открывшаяся 28 сентября с.г. в Выставочном зале Федеральных архивов экспозиция «1917. Мифы революции». Относительно этой замечательной выставки, которая включает в себя всевозможные человеческие документы легендарного года – от дневников членов императорской фамилии, декретов и указов трех послефевральских временных правительств, а именно, кабинетов Львова и Керенского с промежуточной сентябрьско-октябрьской Директорией и Совнаркома под председательством Ульянова-Ленина (как явствует из подписанной последним через две недели после создания Совнаркома «Инструкции крестьянам», фигурирующей на выставке, Совнарком еще считал себя тогда «временным рабочим и крестьянским правительством», действующим до созыва Учредительного собрания), газет и листовок до уникальной кинохроники, - относительно этой выставки стоит сказать две важных вещи. Выставка, что называется, от противного демонстрирует, насколько все-таки мифологизировано наше историческое сознание, не изымая отсюда и отечественную историографию. Режет глаза, насколько неверным в свете документов является расхожее представление о 1917-м в целом, об Октябре, в особенности. Выставка «ненавязчиво» развеивает несколько генеральных мифов – миф о спонтанном бескровном Феврале и миф о завозном из-за кордона кровавом Октябре (предъявлено публике даже фальсифицированное донесение агента Департамента полиции А.Бинта – или Жана-Анри Бинтома - о мнимом двухдневном визите В.И.Ленина в генеральное консульство Германии в Берне), миф о «мирной» июльской демонстрации и миф о «штурме» Зимнего дворца, миф о «движущих силах» Октябрьского переворота и мифы о его организаторах и руководящих центрах, миф о зачинщиках Гражданской войны и миф о контрреволюционности созванного и разогнанного Учредительного собрания. Собственно, проблематика данной статьи обусловлена стремлением автора в меру его скромных сил сквозь некогда непроницаемую мифологическую завесу прорваться к ставшей сейчас доступной правде об Октябре.

Вторая же вещь, о которой следует сказать в связи с выставкой, заключается в следующем: она вывела на свет Божий, насколько сложно устроена наша историческая память. К ней принадлежат как подвижничество российских архивистов, сумевших сохранить как зеницу ока и предъявить обществу, когда исполнились сроки, свод подлинных документальных свидетельств о судьбоносном 1917 годе в России, так и амнезия, вытеснение из исторического сознания травматических содержаний, «слепые пятна» в нем. Что такое «слепые пятна» в прямом толковании этого термина? Слепое пятно (оптический диск) - имеющаяся в каждом глазу здорового человека область на сетчатке, которая не чувствительна к свету. В этой области из глаза выходит зрительный нерв. Слепые пятна в двух глазах находятся в разных местах (симметрично), поэтому при нормальном использовании обоих глаз они незаметны. Подобными слепыми пятнами изобиловала память даже непосредственных участников и очевидцев русской революции.

Приведу лишь один, крайне характерный пример, связанный с так называемым «германским следом» в ней, чему посвящено немало экспонатов выставки. В ходе коллективной беседы на «Радио Свобода» на тему «Керенский в революции» известнейший американский историк Александр Рабинович, чья переведенная на русский язык книга «Большевики приходят к власти: революция 1917 года в Петрограде» (М.: 1989) является настольной для каждого, кто интересуется историей Октября, упомянул следующий знаменательный эпизод: «В начале 60-х годов я встретился с Керенским, когда работал над своей первой книгой. Керенский жил тогда в Нью-Йорке, и фактически был полуслепым. Меня провели в его кабинет, но оказалось, что вместо ответов на мои вопросы он стал произносить монолог. Когда мне все же удалось перебить его и спросить о роли германских денег, предоставленных Ленину, Керенский побледнел, встал и сказал, что беседа закончена и показал мне на дверь. Наша встреча продолжалась всего 15 минут, хотя было договорено, что он уделит мне целый час». Прошлое не только назидает, но и обжигает. Но не знающий прошлого обречен его повторять (Сантаяна).

Чтобы не возвращаться более к «германскому следу», процитирую сталинского Наркоминдела Максима Литвинова, который с немыслимой для него позже (слепые пятна) откровенностью вспоминал в 20-е гг. об обстоятельствах возвращения группы русских революционеров через Германию и Скандинавию в Россию в апреле 1917 года: «Не может быть сомнений в том, что именно Парвус (Александр-Израиль Лазаревич Гельфанд – С.З.) подал Людендорфу (Эрих Людендорф, 1865 - 1937 - немецкий генерал, в 1916-1918 гг. фактический главнокомандующий вооруженными силами Германии. - С.З.) идею дать разрешение на проезд Ильича через Германию Решающим фактором, определившим решение Людендорфа разрешить проезд наших товарищей, было вступление в войну Соединенных Штатов Америки, которое стало неизбежным после разрыва дипломатических отношений с Вашингтоном 3 февраля 1917 года. Людендорфу не терпелось закончить войну до того, как в ней примут участие крупные силы американцев. Он стремился уравновесить неравенство сил на западе, перебросив сюда войска, которые в случае выхода России из войны высвободятся на востоке Объективно мы сыграли роль бацилл, занесенных с востока».

* * *

Коренной недостаток советской и постсоветской историографии Октября состоял и состоит в неумении или нежелании понять его в русле/контексте национальной истории России. Причем истории не только дооктябрьской или советской, но в первую голову современной. Никоим образом сегодня не снят с повестки дня, мало того, не получил сколько-нибудь удовлетворительного ответа главный вопрос, который вновь и вновь ставит перед политической элитой и интеллигенцией приближение 90-й годовщины Октябрьского переворота: в чем состоит актуальное значение Октября для русского и других народов России, для тысячелетней российской государственности?

Ситуация выглядела бы отчасти безнадежной, если бы не одно фундаментальное обстоятельство. Я имею в виду «философский пароход» и его провиденциальных пассажиров. В тесном смысле слова «философский пароход» - это осуществленная по инициативе Ленина акция по высылке неугодных власти интеллектуалов за границу в сентябре и ноябре 1922 года. В мае этого года Предсовнаркома, возбужденный чтением книги русских философов об Освальде Шпенглере и журнала «Экономист», предложил расширить применение смертной казни к тогдашним диссидентам с ее заменой высылкой за границу. Несанкционированное возвращение в Россию высланных также имелось в виду карать расстрелом. В организации высылки активное участие принимал генсек РКП (б) Иосиф Сталин. Выражение «философский пароход» было навеяно немецкими пассажирскими судами «Oberburgermeister Haken» (29 - 30 сентября) и «Prussia» (16 - 17 ноября), доставившими из Петрограда в Штеттин более 160 человек изгнанников. Среди высланных. (за границу и в отдаленные районы страны) 225 человек врачей было — 45 душ, профессоров и педагогов — 41, литераторов — 22, юристов — 16, инженеров — 12, политических деятелей — 9, религиозных деятелей — 2, студентов — 34.

В их числе оказались выдающиеся русские мыслители, иные из которых получили затем мировую известность: Н.А.Бердяев, С.Н.Булгаков, Н.О.Лосский, И.А.Ильин, С.Л.Франк, Л.П.Карсавин, Ф.А.Степун и другие. В интервью, опубликованном летом 1922 года в «Известиях», Лев Троцкий заявлял журналистам: «Те элементы, которые мы высылаем или будем высылать, — заявил он, — сами по себе политически ничтожны (!). Но они — потенциальные орудия в руках наших возможных врагов. В случае новых военных осложнений все эти непримиримые и неисправимые элементы окажутся военно-политической агентурой врага. И мы будем вынуждены расстреливать их по законам войны. Вот почему мы предпочитаем сейчас, в спокойный период, выслать их заблаговременно. И я выражаю надежду, что вы не откажетесь признать нашу предусмотрительную гуманность». Однако такая «предусмотрительная гуманность» правящих большевиков обернулась совершенно не предвиденным ими результатом: названные русские мыслители вместе с теми, кто уже находился в эмиграции (П.Б.Струве, Б.В.Яковенко, старшие и младшие евразийцы, сменовеховцы и другие), совершили гигантское, единственное в своем роде умственное усилие для постижения места и роли Октября в большой истории России, его национального своеобразия, его глубинной связи с лицевыми, конститутивными традициями русской общественности и отечественной культуры.

Это уникальное предприятие русских интеллектуалов в изгнании было продиктовано отнюдь не форсированным чувством мести, желанием задним числом посчитаться с большевистской властью, которая лишила их отечества. Оно мотивировалось, прежде всего, осознанием их личной ответственности и общей ответственности традиционной российской интеллигенции за то, что произошло в России в Октябре и продолжалось фактически до 1921 года, когда новый режим устами Ленина и чуть ли не против воли большинства коммунистов провозгласил необходимость перехода от политики гражданской войны к политике гражданского мира. В таких прозорливых, нисколько не устаревших работах, как «Истоки и смысл русского коммунизма» Николая Бердяева; «В чем революция и контрреволюция?», «Размышления о русской революции», «Россия», «Познание революции и возрождение духа» Петра Струве; «Из размышлений о русской революции» Семена Франка; «Феноменология революции» и «К познанию революции» Льва Карсавина; «Философия большевизма» Бориса Яковенко; «Европа и человечество» Николая Трубецкого; «К преодолению революции» Петра Сувчинского и в произведениях ряда других серьезных исследователей большевизм трактовался как плоть от плоти русской интеллигенции, а Октябрь – как кульминация и одновременно самоликвидация основополагающих тенденций послепетровской истории России. Победа большевиков объяснялось ими не сингулярным сочетанием каких-то преходящих исторических моментов, как это свойственно многим современным авторам, а тем, что большевики сумели в 1917 году оседлать и потенцировать, если вспомнить это понятие Шеллинга, указанные тенденции.

С полной ясностью данная позиция сформулирована и последовательно проведена Николаем Бердяевым в центральной главе «Русский коммунизм и революция» помянутой книги. Как справедливо отмечал автор, большевизм воспользовался всем для своего торжества. Он воспользовался бессилием либерально-демократической власти, негодностью ее символики для скрепления взбунтовавшейся массы. Он воспользовался объективной невозможностью дальше вести войну, пафос которой был безнадежно утерян, нежеланием солдат продолжать войну, и он провозгласил мир. Он воспользовался неустроенностью и недовольством крестьян и передал всю землю крестьянам, разрушив остатки феодализма и господства дворян. Он воспользовался русскими традициями деспотического управления сверху и, вместо непривычной демократии, для которой не было навыков, провозгласил диктатуру, более схожую со старым царизмом. Он воспользовался свойствами русской души, во всем противоположной секуляризированному буржуазному обществу, с ее религиозностью, ее догматизмом и максимализмом, ее исканием социальной правды и царства Божьего на земле, ее способностью к жертвам и к терпеливому несению страданий, но также с ее склонностью к грубости и жестокости. Воспользовался русским мессианизмом, всегда остающимся, хотя бы в бессознательной форме, русской верой в особые пути России. Он воспользовался историческим расколом между народом и культурным слоем, народным недоверием к интеллигенции и с легкостью разгромил интеллигенцию, ему не подчинившуюся. Он впитал в себя и русское интеллигентское сектантство и русское народничество, преобразив их согласно требованиям новой эпохи. Он соответствовал отсутствию в русском народе римских понятий о собственности и буржуазных добродетелях, соответствовал русскому коллективизму, имевшему религиозные корни.

Россия, согласно Бердяеву, перешла от старого средневековья, минуя пути новой истории, с их секуляризацией, дифференциацией разных областей культуры, с их либерализмом и индивидуализмом, с торжеством буржуазии и капиталистического хозяйства. Пало старое священное русское царство и образовалось новое, тоже священное царство, обратная теократия. Произошло удивительное превращение. Марксизм, столь не русского происхождения и не русского характера, приобрел русский стиль, стиль восточный, почти приближающийся к славянофильству. Ленин, по Бердяеву, интересовался не марксизмом, а единственно революцией. Даже старая славянофильская мечта о перенесении столицы из Петербурга в Москву, в Кремль, была осуществлена красным коммунизмом. «Русский народ не осуществил своей мессианской идеи о Москве, как Третьем Риме. Религиозный раскол XVII века обнаружил, что Московское царство не есть Третий Рим. Менее всего, конечно, петербургская империя была осуществлением идеи Третьего Рима. В ней произошло окончательное раздвоение. Мессианская идея русского народа приняла или апокалиптическую форму или форму революционную. И вот произошло изумительное в судьбе русского народа событие. Вместо Третьего Рима в России удалось осуществить Третий Интернационал, и на Третий Интернационал перешли многие черты Третьего Рима. Третий Интернационал есть тоже священное царство, и оно тоже основано на ортодоксальное вере. На Западе очень плохо понимают, что Третий Интернационал не есть Интернационал, а русская национальная идея. Это есть трансформация русского мессианизма». Такова подлинная метафизика Октября, к которой мало существенного было добавлено впоследствии.

К национальной специфике Октября принадлежит еще один решающий момент, который обозначил Лев Карсавин в «Феноменологии революции». С удивительной для недобровольного эмигранта объективностью он констатировал наличие у большевистских вождей Октября Ленина и Троцкого «государственности и патриотизма»: «Говорят, что Троцкий переживал национальное унижение Брестского мира, - писал Карсавин. - . И хотя я не особенно высокого мнения об этом «свистуне» и не стану сопоставлять его патриотизм с патриотизмом генерала Врангеля, вероятность рассказа я допускаю с охотою. Заключая мир с немцами, большевики думали, что они руководятся только интересами мирового пролетариата, фактически же они осуществляли практическое задание русской госу­дарственности и руководились именно им. Они думали, будто производя реквизиции, борясь со свободою торговли и т.п., они вводят социализм, и даже уверили в этом некоторые «экономистов» из агрономов, доныне еще изучающих русскую революцию как неудавшийся марксистский эксперимент. На самом деле большевики выполняли необходимые в тот момент для самого существования Государства Российского задачи, которые по своей примитивности совпадали с социалистическими идеалами. Такое толкование аналогично воззрениям исторического материализма на роль личности, с той, однако, существенною разницей, что не рабочий класс, а само Россиийское Государство расставляло личности — пешки, и что дело идет не о личностях вообще, а о доктринерах». В Октябре большевики думали, что они окончательно отправляют на свалку истории великую Империю; последующее развитие страны показало, что они Империю спасали, правда, в совершенно неузнаваемом виде. А похоронили Империю Горбачев и Ельцин в блоке с демократами и либеральными фундаменталистами.

* * *

В не поддающихся обозрению публикациях об Октябре так или иначе господствует жестко детерминистская точка зрения: Октябрь трактуется как звено в железном сцеплении причин и следствий. Показательным в этом смысле является вышеназванное Постановление Президиума ЦК КПРФ: «Великая Октябрьская социалистическая революция была подготовлена самим ходом социально-экономического и политического развития России Великий Октябрь стал закономерным следствием полного краха буржуазно-помещичьего блока, правившего в стране с февраля 1917 года». Однако при таком подходе теряется из виду сам феномен Октября: как говорил один остроумный литературовед по аналогичному поводу, незадачливые аналитики, пытаясь сесть на коня, перескакивают через него. Событие Октября само по себе еще не является третьей русской революцией: между ними нельзя ставить знак равенства. Не зря и Ленин, и Троцкий, и даже Сталин по стопам происшедшего поздней осенью 1917-го предпочитали говорить не о революции, а о перевороте: Сталин к первой годовщине Октября опубликовал в «Правде» статьи «Октябрьский переворот» (6 ноября 1918 по новому стилю) и «Мировое значение Октябрьского переворота» (19 ноября.). О каком перевороте вели речь большевики? О виртуозном, в своем роде классическом, высокотехнологичном государственном перевороте. Троцкий после его совершения в ночь 25 октября говорил в Петроградском Совете о том, что он протекал совершенно бескровно, и что столичные обыватели его попросту не заметили. Революцию же как полное изменение социально-экономического уклада и государственного устройства страны, нельзя было бы не заметить: она касается каждого. И революция, поскольку она не сводилась к развалу империи и фронта, зачиналась аграрным переворотом, запретом ряда политических партий и оппозиционных изданий, «поражением в правах» и преследованием больших групп населения по классовому признаку, разгоном Учредительного собрания. Иными словами, она выступила на авансцену истории вместе с ужесточением (вплоть до «красного террора») Советской властью классовой борьбы с цензовыми классами и царской бюрократией, - борьбы, которая трансформировалась в 1918 году в гражданскую войну.

Октябрь же, как таковой, сыграл роль пролога революции, и сыграл, прежде всего, благодаря своему символическому значению. Именно оно, это значение, придало ему неподменный статус События, которое потому и является Событием, что знаменует собой разрыв исторической континуальности, возвышается над детерминизмом. В самом деле, коль скоро Октябрь был «подготовлен» ходом социально-экономического и политического развития России, коль скоро он являлся «следствием», да еще наступающим с непреложностью закона, то почему он грянул именно осенью 1917-го, а не раньше или позже? К законам, причинам и следствиям, о которых так пекутся просвещенные писатели об Октябре, добавилось еще нечто высшее и непредсказуемое: человеческая нередуцируемая свобода, могучая политическая воля и продуктивная способность бунтарского воображения. Но как раз об этом, о духовно-волевой и свободно-творческой сторонах Октября почти ничего не говорит его современная историография.
Но без таких Событий революций не бывает. В самом деле. Американская революция началась с «бостонского чаепития»:переодетые индейцами жители Бостона 16 декабря 1773 года совершили налет на три судна британской Ост-Индской компании и выбросили за борт 342 ящика чая в знак протеста против беспошлинного ввоза английского чая в Северную Америку; правительство Великобритании постановило закрыть порт Бостона до полного возмещения ущерба и направило в Новую Англию военные корабли; эти действия англичан послужили сигналом к всеобщему сопротивлению североамериканских колоний и, в конечном итоге, к образованию США. Бельгийская – с ажитации публики, вызванной блистательным исполнением 25 августа 1839 года в Брюсселе французским певцом Адольфом Нурри партии в опере Даниэля Обера «Немая из Портиччи»: исполненный Нурри номер «Священная любовь к отчизне» настолько воспламенил слушателей, что по окончании спектакля в городе начались беспорядки, ставшие преддверием Бельгийской революции. Мощь События, которое как бы дает истории новый старт, повторяю, состоит, прежде всего в его символическом характере, а не в его сверхдетерминации или длительном вегетативном произрастании.

* * *

Постижению События, происшедшего в октябре 1917-го, могут способствовать его сопоставление с Февралем, в том числе в плане их человеческого фактора; прояснение его исторического локуса, уточнение его направляющей и движущих сил. Весьма поучителен с этой точки зрения сборник «Октябрьский переворот. Революция 1917 года глазами ее руководителей» (М.: 1991), составленный и прокомментированный русским эмигрантом, историком Д.С.Аниным. Как справедливо отмечает этот автор, в советской историографии Февраль рассматривался, главным образом, как «зародыш» или «оболочка», в которой та-илось «ядро» Октября. В действительности же, по его мнению, Октябрь был антиподом Февраля. По мысли Анина, Февральская революция была явлением истинно народным, стихийным, никем не подготовленным. Октябрь, наоборот, был тайным заговором, в котором участвовало несколько тысяч человек, и к которому население, включая рабочих, отнеслось безучастно. Когда свершился Февраль, народ был уверен, что наступила новая эра свободы и благоденствия. Когда произошел Октябрь, в России и за границей предполагали, что большевики продержатся несколько недель, и что в результате их победы произойдет до некоторой степени реставрация старого порядка.

В связи с вышеизложенным возникает сюжет, который так и не получил удовлетворительного освещения в литературе: почему Ленин в сентябре-октябре 1917-го так агрессивно, вплоть до угрозы выхода из ЦК большевистской партии и проведения агитационной кампании против ЦК «в низах партии и на съезде партии», требовал «немедленного восстания» («Кризис назрел», октябрь 1917) против Временного правительства? Да, Временное правительство было слабо и почти не имело поддержки. Историк Алексей Васильев в передаче «Радио Свобода» на тему «Революция 1917 года и Гражданская война» отмечал: «Кто защищал Зимний дворец? Это же были школы прапорщиков, около тысячи человек всего набралось. В Петрограде было 15 тысяч офицеров, но они не выступили в защиту действующей власти. Правда, генерал Алексеев предлагал Керенскому немедленно поставить под ружье пять тысяч офицеров для обороны Временного правительства. Но Керенский тогда сам отказал ему, испугавшись, что это те же корниловцы к власти придут». Однако Ленин требовал ускорить восстание именно под тем предлогом, что, если не поспешить, то преданные Временному правительству армейские части и казаки задушат восстание в колыбели: «Керенский снова подвел корниловские войска под Питер, чтобы помешать передаче власти Советам, чтобы помешать немедленному предложению мира этой властью, чтобы сдать Питер немцам» (Письмо к товарищам большевикам, 8 октября 1917). С войсками у Керенского ничего не вышло, а предположение о его намерении сдать Петроград немцам не имело под собой веских оснований.

Не может быть верифицирована и ходовая версия о том, Ленин стремился захватить власть до II съезда Советов, назначенного на 20-е, а затем перенесенного на 25 октября, с тем чтобы вручить ему власть и создать легитимированное съездом правительство. Но это скорее ближе к позиции Троцкого. В статье «Кризис назрел», частично опубликованной 20 октября, в не предназначенной для печати VI части Ленин недвусмысленно заявлял: «Ждать» съезда Советов есть полный идиотизм, ибо это означает пропустить недели, а недели и даже дни решают теперь все. Это значит трусливо отречься от взятия власти Теперь взять власть можно, а 20-29 октября ее вам не дадут взять. «Ждать» съезда Советов есть идиотизм, ибо съезд ничего не даст, ничего не может дать!» (34, 281-282). Иными словами, главным пунктом для Ленина был захват власти, а легитимация государственного переворота съездом Советов была делом второстепенным. Но для чего тогда Ленину была позарез нужна власть hic et nunc, здесь и теперь? Что заставляло его гнать и подгонять большевиков?

Если быть максимально кратким, то, во-первых, угроза заключения сепаратного мира между Антантой и блоком Центральных держав за спиной России. А во-вторых, угроза заключения сепаратного мира с Германией и Австро-Венгрией Временным правительством Российской республики за спиной большевистской партии. Начну с «во-вторых». 19-20 октября большую, предельную политическую активность проявлял военный министр Временного правительства генерал А.И.Верховский. 19 октября он выступал на заседании Временного правительства, 20 октября он встречался с руководством ведущих политических партий, а вечером того же дня делал секретный доклад на объединенном заседании Комиссий военных и иностранных дел Предпарламента. «Насколько можно судить по черновому протоколу и по тезисам, приведенным в книге Верховского, его доклад сводился к следующему: положение на фронте катастрофично, выхода нет. Всякие паллиативы восстановления боевой мощи не способны преодолеть разлагающую пропаганду мира. Здесь тупик. Единственная возможность бороться с тлетворным влиянием большевиков – это вырвать у них почву из-под ног и самим немедленно возбудить вопрос о заключении мира. Весть о мире, по мнению Верховского, внесет в армию оздоровляющие начала. Опираясь на наиболее сохранившиеся части, можно было бы силою подавить анархию в стране. По-видимому, многие поняли, что Верховский говорил о заключении сепаратного мира с Германией. «Дрожь прошла от этих жутких слов по всему собранию, - вспоминает Винавер (Винавер Максим Моисеевич – адвокат и политический деятель, один из лидеров партии кадетов - С.З.). - Кто стоял за сепаратный мир, тот невольно объединялся с большевиками». Заключил свой доклад генерал Верховский следующими словами: «В случае отказа союзников от мирных переговоров вместе с Россией с Германией, будучи связанными известными обязательствами, мы должны будем подчиниться судьбе, то есть пройти через такие испытания, как восстание большевиков» (Октябрский переворот. Революция 1917 года глазами ее руководителей. М.: 1991). Ленин, безусловно, был в курсе этих переговоров генерала Верховского с верхами политических партий, знал о его намерении перехватить у большевиков инициативу и заключить сепаратный мир с Германией. Знал и делал все возможное и невозможное, чтобы воспрепятствовать этому свержением Временного правительства.

Теперь о первой из угроз, ставших напастью для Ленина перед Октябрем. Поползновения в сторону сепаратного мира имели место и со стороны союзников России. Известный историки Павел Волобуев в своем выступлении на «Радио Свобода» (программа «Революция 1917 года и Гражданская война») в общем плане указывал: «Переговоры о сепаратном мире начались с начала войны и велись всеми сторонами: Германией и Австро-Венгрией, с одной стороны, союзниками, с другой. И Россия иногда участвовала в них без санкции царя. Он был решительным противником (надо отдать должное ему) сепаратного мира. Германия к идее сепаратного мира с Россией пришла даже раньше, чем какие-то круги в России, после того, как она поняла, что ей все-таки на этих просторах с Россией не совладать, имея позади западный фронт. И тогда она начала зондажи на предмет сепаратного мира. Мы не очень знаем подробностей того, что она предлагала. Но Австро-Венгрия после Брусиловского прорыва и разгрома тоже запросила сепаратного мира. И только немецкая помощь помогла Австро-Венгрии дотянуть войну, и она несколько раз пыталась выйти путем сепаратного мира именно с Россией».

О данной угрозе, ставшей напастью для Ленина перед Октябрем, более конкретно. В 1917 году после провала очередного наступления на Западном фронте французы решили попытаться выбить из войны Австро-Венгрию, главную союзницу своего грозного германского противника. Решение было одобрено обоими премьерами, Рибо и Ллойд Джорджем, и даже лидером французских социалистов Альбером Тома. На переговорах, о которых правительство Германии было своевременно извещено австро-венгерским министром иностранных дел графом Оттокаром Черниным, начавшихся в Женеве в первых числах августа 1917 года, союзников представлял старший офицер французского генштаба граф Абель Арман, Монархию - граф Николаус Ревертера ди Саландра. Ревертера согласно инструкции заявил, что не имеет полномочий вести переговоры о сепаратном мире, и попросил представить соображения Запада об условиях общего мира. Французский партнер был, по-видимому, готов к этому, так как ответ из Парижа поступил довольно быстро. 20 августа австрийскому эмиссару была вручена нота западных союзников, содержавшая условия заключения общего мира.

Император Австро-Венгрии Карл, принявший в конце сентября в Хофбурге Ревертеру, несмотря на очевидную нереальность англо-французского проекта, высказал мнение о желательности "держать двери открытыми для дальнейших переговоров" . 23 октября (надо ли напоминать, что 24-25 октября произошел государственный переворот в Петрограде) произошла встреча графа Чернина с находившимся в Вене проездом из Стамбула в Берлин Рихардом фон Кюльманном, новым статс-секретарем германского министерства иностранных дел, будущим архитектором сепаратного мира. Но мира не с Англией и Францией, а с пережившей Октябрь Россией, которая пошла в Брест-Литовске на грабительские условия милитаристской Германии и ее союзников. З марта 1918 года в здании Белого дворца Брестской крепости был заключен Брестский мир. Договор подписали в качестве руководителей делегаций: Г.Я.Сокольников (член Политбюро ЦК большевистской партии, член ВЦИК-а) – со стороны Советской России, Р.Кюльманн – со стороны Германии, О.Чернин – со стороны Австро-Венгрии. По условиям договора Россия выходила из войны, теряя при этом 780 тысяч кв. км территории с населением 56 миллионов человек. Фактически на грани своего поражения в войне Германия аннексировала Польшу, Прибалтику, части Белоруссии и Закавказья; она также получала контрибуцию в 6 млрд. марок. Вся геополитическая и дипломатическая закулиса Брестского мира находилась под неусыпным контролем Ленина.

* * *

Весьма разнились и человеческие измерения Февраля и Октября: деятели Февраля обладали различными, присущими людям добродетелями и недостатками; руководители Октября принадлежали к определенному психологическому типу. Большевистские активисты, согласно Анину, были послушными, хоть иногда и самоотверженными солдатами Ленина. Люди Февраля были сделаны совсем из другого металла. Их можно и должно, конечно, за многое критиковать. Нельзя, однако, отрицать, что при всех свойственных им недостатках, почти все они были людьми личной честности и большого благородства. Некоторые из них обладали выдающимися дарованиями явились бы украшением правительства или парламента любой западной страны. Однако именно их дарования и благородство — черты, которые обычно считаются достоинствами, в сложившихся условиях 1917-го оказались лишь недостатками и пороками. Честность и принципиальность превратились в догматизм и политическую близорукость. В основном люди Февраля, которых так жестоко осудила история, совершили, независимо своих побуждений, две кардинальные ошибки, которые, без всякой риторики, в тогдашних условиях и в исторической перспективе оказались преступлениями. Они , первых, медлили с неотложными мерами и реформами, которых ожидала от них страна; вследствие этой медлительности они оказались не в состоянии предупредить большевистский Октябрь. Во-вторых, типичные русские интеллигенты, считавшие Ленина и его «соратников» только заблуждающимися товарищами, они не могли и не хотели принимать контрмер против большевиков, готовивших и репетировавших вооруженное восстание. Большевиков недостаточно принимали всерьез; все их противники были уверены, что, даже захватив власть, они не смогут ею долго пользоваться.

В наиболее концентрированном виде характерологическая дифференциация деятелей революционных деятелей выразилась в фигурах вождей 1917 года – Александра Керенского, Виктора Чернова и Владимира Ленина. Меткую характеристику Керенского как политика дал чешский историк Иван Савицкий. По его мнению, у Керенского были задатки революционного вождя. Революция всегда требует некоторых особых свойств у человека, и вот эти свойства у Керенского в большой мере были. Во-первых, он должен быть молодым - революцию делают всегда молодые люди. Во-вторых, он должен быть оратором. Очень трудно делать революции, если не умеешь ораторствовать. Керенский (об этом сохранилось очень много свидетельств) был блестящим оратором. Действительно, он умел привлечь, захватить толпу, он говорил с придыханием, он переходил от одного тембра к другому, и так далее, и так далее. Это две основных черты, которые необходимы для революционного деятеля. Третья черта, которая очень характерна для Керенского, - удивительная способность самообмана. И это ему придавало большую уверенность. А как раз в революции уверенность производит на людей впечатление. Он верил еще в 1956 году, что Россия, русский народ, просто только и ждет, когда он вернется, чтобы наконец-то установить ту республику, которую он не сумел установить в 1917 году. Так что для Керенского был прямой путь наверх во время революции, но, конечно, этих свойств было недостаточно, они годятся для политического деятеля только на начальных этапах революции. Потом, когда уже всерьез приходится бороться с разными направлениями, когда идет решающая схватка за власть, тогда нужны уже и другие свойства, которых у Керенского не было. И вот тогда выяснилась его несостоятельность.

«Взгляду ненавидящего брата» доступно многое из того в политическом деятеле, мимо чего проходят его товарищи и соратники. Поэтому большую историческую ценность имеют зарисовки Ленина «с натуры», сделанные знавшими его с молодых лет, но ставшие впоследствии его непримиримыми оппонентами, Струве и Бердяевым. Струве в своих мемуарных заметках «Мои встречи и столкновения с Лениным». «Залогом силы Ленина как политического деятеля» Струве считал то, что «он всегда видел перед собой только ту цель, к которой шел твердо и непреклонно. Или, вернее, его умственному взору всегда предносилась не одна цель, более или менее отдаленная, а целая система, целая цепь их. Первым звеном в этой цепи была власть в узком кругу политических деятелей. Резкость Ленина была психологически неразрывно связана, и инстинктивно и сознательно, с его неукротимым властолюбием». И вторая очень важная черта в Ленине, какую отметил Струве - его безблагодатная аскетическая праведность, которая пугала мемуариста: «Даже с религиозной точки зрения личность Ленина ставит не проблему банальной греховности рядового человека или крайней свободы сверхчеловека, а, скорее, проблему рациональной и дьявольской праведности».

Бердяев также подчеркивал, что «в Ленине не было ничего от революционной богемы, которой он терпеть не мог. В этом он противоположен таким людям, как Троцкий или Мартов». Но в своем «описании Ленина» Бердяев пошел дальше Струве – инструментарий политической психологии он заменил категориальным аппаратом философии национальной истории: «В характере Ленина были типически русские черты, и не специально интеллигенции, а русского народа: простота, цельность, грубоватость, нелюбовь к прикрасам и риторике, практичность мысли, склонность к нигилистическому цинизму на моральной основе. По некоторым чертам своим он напоминает тот же русский тип, который нашел в себе гениальное выражение в Л.Толстом В нем черты русского интеллигента-сектанта сочетались с чертами русских людей, собиравших и строивших русское государство. Он соединял в себе черты Черрнышевского, Нечаева, Ткачева, Желябова с чертами великих князей московских, Петра Великого и русских государственных деятелей деспотического типа. В этом оригинальность его физиономии. Ленин был революционер-максималист и государственный человек. Он соединял в себе предельный максимализм революционной идеи, тоталитарного революционного миросозерцания с гибкостью и оппортунизмом в средствах борьбы,]в практической политике. Только такие люди успевают и побеждают. Он соединял в себе простоту, прямоту и нигилистический аскетизм с хитростью, почти с коварством».

В работе Льва Троцкого «Вокруг Октября» проводится развернутое сравнение Ленина с его соперником Виктором Черновым, лидером партии эсеров, в мае-августе 1917 министром земледелия во Временном правительстве. После победы эсеров с большим перевесом на выборах в Учредительное собрание он стал его председателем. «Чернов, - писал Троцкий, - в своем роде тоже национален. Я говорю «тоже» потому, что года четыре тому назад мне пришлось писать о национальном в Ленине. Сопоставление или хотя бы косвенное сближение этих двух фигур может показаться неуместным. И оно действительно было бы грубо, неуместно, если бы дело шло о личностях. Но речь тут идет о «стихиях» национального, об их воплощении и отражении. Чернов есть эпигонство старой революционной интеллигентской традиции, а Ленин - ее завершение и полное преодоление. В старой интеллигенции сидел и дворянин, кающийся и многоречиво размазывающий идею долга перед народом; и благоговейный семинарист, приоткрывший из лампадной тятенькиной квартиры форточку в мир критической мысли; и просвещенный мужичок, колебавшийся между социализацией и отрубным хутором; и одиночка-рабочий, понатершийся вокруг господ студентов, от своих оторвавшийся и к чужим приставший. Вот это все есть в черновщине». Пока толчок, данный первым февральским пробуждением солдата, рабочего и мужика через целый ряд передаточных ступеней из вольноопределяющихся, семинаристов, студентов и адвокатов, через контактные комиссии и всякие иные премудрости| успел поднять Черновых на демократические высоты, в низах произошел уже решающий сдвиг, и демократические высоты повисли в воздухе. Поэтому-то вся черновщина — между Февралем и Октябрем — сосредоточилась в заклинании: «Остановись, мгновенье: ты прекрасно!» Но мгновенье не останавливалось.

Согласно, Троцкому, крестьянская подоплека есть и под ленинизмом, поскольку она есть под русским пролетариатом и под всей историей России. К счастью, в ней есть не только пассивность и обломовщина, но и движение. В самом крестьянине — не то предрассудок, но и рассудок. Все черты активности, муже ненависти к застою и насилию, презрения к слабохарактерности,— словом, все те элементы движения, которые скопились ходом социальных сдвигов и динамикой классовой борьбы, нашли свое выражение в большевизме. «Крестьянская подоплека преломилась тут через пролетариат, через самую динамическую силу нашей, да и не только нашей, истории, и этому преломлению Ленин дал законченное выражение. В этом именно смысле Ленин есть головное выражение национальной стихии». А в упомянутой статье о национальном в Ленине Троцкий дал еще более ударную «формулу Ленина»: «Ленин похож на крепко умного мужика, которого словами не проймешь». Политическая интуиция Ленина - «мужицкая сметка, только с высоким потенциалом, развернушаяся до гениальности, вооруженная последним словом научной мысли».

* * *

События в истории новой России, поскольку они вообще имели место, связаны с именем Ельцина. Смысл правления Путина и, надо полагать, задача его преемника состоят в том, чтобы никаких Событий не допускать. «Делать историю» сегодня в России не в моде.
Публикуется на www.intelros.ru по согласованию с автором

№ 3 Was (23 марта 2009)
Так и непонятно, кто же за красных, а кто за белых!

№ 2 Fedor (10 февраля 2009)
Спасибо, статейка пригодилась при написании доклада по истории.
Семена конопли и семена на сайте семена марихуаны.А также семена марихуаны и конопли семена.Лучшие семена из семян.

№ 1 Dimon (10 февраля 2009)
Очень интересно, спасибо.
на сайте сем.А также семена.