Филолог-классик Мириам Леонард написала книгу по философии, отважно нарушив все междисциплинарные барьеры. Кажется, что британская исследовательница решила задеть как можно больше громких имен и щекотливых тем. Задевает уже само заглавие книги: «Афины в Париже». Любой педант признает его бессмысленным. Подзаголовок «Античная Греция и политика в послевоенной французской мысли» скорее усиливает недоумение: какое отношение древние греки имеют к реалиям послевоенной Франции? Леонард убедительно доказывает, что прямое. Признание Франции страной-победительницей не смогло избавить французских интеллектуалов от травмы немецкой оккупации. Политические искания послевоенной эпохи угодили в капкан бинарной оппозиции: сопротивление или коллаборационизм. Май 1968 г. (всего лишь «удобный символ» (р. 5), если не поверхностный симптом) не только не разрешил противоречия между мыслью и политикой, но обнаружил алиби «властителей умов», прежде всего структуралистов и постструктуралистов (между ними автор отказывается проводить различия), их физическую непричастность к ключевым событиям студенческой революции.

Как просто было бы, если бы мы только не ведали, что творили. Но гораздо чаще мы ведаем, что творим, и все же творим. Почему? Зачем нам это? Явление это получило у греков имя «акрасии» (неумеренности, невоздержанности, incontinentia), в противовес «энкратее», контролю над собой, выдержке, умению властвовать собой. Как и во многих других областях этики, афинские мыслители IV в. до н. э. придали ей форму, которая с тех пор претерпела лишь минимальные изменения. Она, однако, остается проблемой и периодически вызывает интенсивные дебаты. Обсуждаемая книга, сборник выступлений на конференции, проведенной в Католическом университете Лувены (Louvain-la-Neuve) в декабре 2003 г., ставит задачей подытожить дискуссии последних двадцати лет и предложить некоторые новые решения.

Настоящая статья продолжает не так давно начавшийся в гуманитарных науках «серьезный» разговор о «комичном» — о теле. Гадают: не потому ли проблематика тела и телесности выглядит сегодня так привлекательно, что мы тело утратили? И утратили наверняка среди многочисленных дискурсов о нем, ведь это они украли у нас наше тело, впитали его почти  без остатка. Если так, не стоит ли обратиться к некоторым допонятийным интуициям о теле, где преобладает момент физической близости и осязаемости, чтобы тело далось нам неким невербализуемым эффектом присутствия?³