МЕЖДУНАРОДНЫЙ НАУЧНО-ЭКСПЕРТНЫЙ ФОРУМ

«ПРИМАКОВСКИЕ ЧТЕНИЯ»

«МИР В 2035 ГОДУ»

г. Москва, 29-30 июня 2017 г.

Александр Неклесса. Кризис истории: трансформация мироустройства, российский транзит, восточно-европейская реконструкция [1]

Мир переживает кризис перехода, который на данном этапе стимулируется двумя факторами – следствиями tour de force цивилизации: реальностью глобального массового общества, получившего доступ к достижениям современной цивилизации, а во-вторых, революцией элит как класса и как личностей. Рынок версий будущего, предлагая маршруты, оперирует расчетами и предположениями, однако содержание ряда сценариев шире привычных представлений.

Смотреть доклад в формате pdf (полный текст)

Tour de force цивилизации

Современное государство начинает походить на старый, почтенный корабль, который <…>
оборудовали мощными двигателями, не соответствующими прочности корпуса,
и отправили в дальнее плавание. Двигатели эти на полном ходу
разносят старую посудину на куски.

Герберт Уэллс

Это эпохальный перелом. Мироустройство, сложившееся в эпоху Модернити, существенно меняется, возникают новые, в том числе слабосвязанные с прошлым объекты, стратегии, закономерности. Трансформируются сеть мировых связей, системы глобального и национального управления: перераспределяются и делегируются суверенитеты, расширяется номенклатура политических организмов, появляются приметы универсальной реконструкции политикума, проявляется результативная субъектность, играющих по своим правилам слабо-формализованных персонажей.

Массы – социализируются, индивиды – персонализируются; институты и правила играют менее значимую роль. Общество диверсифицируется. Будущее – личностно-мотивировано; сочетая темную энергетику популизма с предприимчивым индивидуализмом, оно воплощает модели сборки иначе организуемых общежитий.

Обилие средств физической и виртуальной коммуникации, скорость, разнообразие интеракций, их ценовая доступность растворяют земное пространство, а интернациональное многолюдье девальвируют административно-политические разграничения, дополняя и замещая их глобальной деятельной средой, антропотоками, сливающимися в сумму полифоничных взаимодействий. Сегодня мы наблюдаем, наверное, апогей массового общества: его многонациональную подвижную манифестацию – трансформацию в активированную, трансграничную совокупность индивидов со все более произвольной мотивацией, но главное – получивших доступ к эффективным инструментам, конструктивным и деструктивным, включая высокотехнологичные. И потому влиятельных.

Параллельно разворачивается революция элит – пришествие личностно-ориентированного общества, сочетающего в действенные молекулы управленцев и креаторов, образуя комплексные коммуникации и коалиционные предприятия, возводимые и обустраиваемые поверх прежних барьеров. Камертон новой повестки: сложный человек в сложном мире. Акцент переносится на амбициозные персонализированные коалиции, слабоформализованные трансграничные антрепризы, сети социальных конверсий и дигитальные интерфейсы вместо регламентированных и обезличенных бюрократических институций, делая ставку на творческую предприимчивость плюс нелинейный образ ойкумены.

Гибридный формат новой властной доминанты обретает универсальный характер, а изменчивый политический консенсус определяется каждый раз совокупностью резонирующих событий.

Сложный мир – пространство умножающихся возможностей, коллективных эффектов, синкретичных, флуктуирующих предприятий. Люди в растущей численности и многоголосом разноречии, чреватом синкопами и какофонией, пытаются перестроить – на свой лад и способами по собственному усмотрению – не слишком благоприятные или не соответствующие их ментальности и мировидению условия бытия. Результативность точечных воздействий в нелинейной среде заметно выше, равно как и уровень рисков, при этом точность действия оказывается важнее мощности, что заметно увеличивает число потенциальных агентов перемен. Такая рекомбинация акцентов и факторов эффективности, умножение суммы частных протоколов и конвенций способны существенно изменить – и уже меняют – облик цивилизации, ее привычный социокультурный формат, сценарии событий, перечень возможностей и угроз. Удержание равновесия в подобной среде представляется все более сомнительным: планетарная конструкция напоминает перегретый котел, приподняв крышку которого, видишь мир, приближающийся к турбулентности.

Система диахронных координат, социокультурная гравитация, влияние источников перемен («формирование течений») замещают административно-пространственную доминанту политгеографии, дипломатический и социальный протокол, обнажая динамическую суть неравновесного мирового порядка.

Рождение нации

Европа создана историей, Америка - философией.
Маргарет Тэтчер

Качество политической элиты в значительно мере определяется классом решаемых задач, эффективностью результата и горизонтом планирования. Субъект мыслит будущее, и мыслит его сюжетно, претворяя планируемое в действительное, а обретаемое знание – в технические, организационные действия и властные преимущества.

После стремительного зигзага российской истории – очередного распада империи, генеральный политический процесс в Российской Федерации –  формирование нового государства как суверенного сообщества в меняющемся мире. А главная интеллектуальная криптограмма – определение принципов, формата и формул этой серьезной трансформации, включая поиск интегральной идентичности, способной заместить утраченную и объединить населяющие страну народы.

Несмотря на своеобразие каждого исторического транзита, набор отчасти схожих ситуаций и процессов постимперского/постколониального обустройства достаточно велик, а выбор доступных для ретроспективного осмысления алгоритмов действия и маршрутов реконструкции весьма широк.

В анналах Нового времени имеется и опыт строительства государственности практически с чистого листа: создание местного управления/самоуправления в колонизированных землях, последующий путь государственного строительства и обретения суверенитета, как правило, в непростых обстоятельствах. К примеру, на континентальных просторах Северной Америки, руководствуясь конфессиональным мировидением, философскими конструктами, политическими обязательствами вкупе с собственным пониманием достоинства, предприимчивой практикой и здравым смыслом. Наверное, в данном регистре трансимперской практики уместно вспомнить также опыт европейски-ориентированных доминионов и латиноамериканские перипетии.

Или иные версии постколониального обустройства: в чем-то релевантные России судьбы континентальных (территориально-сопряженных) империй, уходивших в небытие подобно Австро-Венгерской и Османской, либо заморских (океанических), перестроивших взаимоотношения метрополии с постколониальными нациями в геоэкономические и геокультурные союзы. (Особенно примечателен в этом ряду генезис Британского Содружества, ныне Содружества наций, включающего более полусотни стран, в том числе и с иным, нежели британский, опытом колонизации.)

Россия в формате Российской Федерации – наследница основной части территориального, исторического и юридического имущества как правопреемница России-СССР и как реколонизированная метрополия бывшей Российской империи (точнее, сумма ее преимущественных пространств). Иначе говоря, Россия-РФ – это государственность с богатым историческим опытом, познающая себя в изменившемся международном статусе, ином внутреннем содержании и новой геометрии границ.

Образы былого величия вместе с впечатляющими географическими размерами способны, однако, оказать медвежью услугу, продлевая постимперский синдром, провоцируя «мечты о прошлом» и затмевая реалии состояния. Тут и тревожные экономические, социальные, демографические, технологические показатели, и незавидные позиции в ключевых мировых рейтингах, и общий анемичный статус политического организма: расхождение практики с духом и прописям конституции, симуляция реального федерализма и мимикрия муниципальной власти, декоративная партийность, вырождение депутатства и самого института выборов, деградация судебной власти, отсутствие независимого правосудия, аномизация гражданина. Конфликт с подлинностью чреват кризисом управления, проблемы, если не разрешаются, то накапливаются, утрата прови’дения будущего негативно сказывается на настоящем, подталкивая к замещению внутренних неурядиц образом внешних угроз – парадоксальной экстраверсией политического эскапизма и авантюрной событийностью.

В подобных условиях обществу все труднее «отрешаться от вчерашнего», чтобы созидать и осваивать будущее.

Смотреть в будущее

Мы <…> обязуемся объединиться в гражданское политическое сообщество
для установления более совершенного порядка».

Мэйфлауэрское соглашение

Политическая координация, управление человеческими траекториями претерпевает время от времени серьезные модификации, различным образом реализуемые в тех или иных обстоятельствах и социальных системах. Рынок версий будущего, предлагая маршруты, оперирует расчетами и предположениями, однако содержание сценариев оказывается шире привычных представлений.

Мир в последние годы стремительно усложнялся, так что требовалось либо его упростить, либо управлять по-новому. Но что следует предпринять, если выбрана опция управлять по-новому? Новизна обладает серьезными конкурентными преимуществами, которые нередко осложнены высоким уровнем рисков. История политических элит нашего сегмента истории знает разные форматы генерации и действия: вассалитет феодальной лестницы власти, ориентированной на фигуру сюзерена, монетизированный ancienrégime, коммунальная демократия, трансграничная церковная иерархия, процедурно-унифицированная университетская кадровая эмиссия и т.п. Современность опрокидывает прежнюю архитектонику правления, утверждая суверенитет нации и «вассалитет» народу операторов публичной власти, снабженной системой сдержек и противовесов: разделением ветвей и зависимостью от общественного разномыслия (как условие легитимации выборов), гарантируя влиятельность оппозиции и социальный контроль. Этатизм ХХ века продвигал свою пропись: государства-контролера и партократичной инженерии…

Нынешняя трансгрессия национальной государственности, стимулирует действовать скорее с позиций сходным образом мотивированной суммы личностей – сопрягаемых практикой трансграничных, инструментально аранжированных социогенетических цепочек – нежели полагаться на скованного формальными регламентами Левиафана. Исход народов от конструктивизма и механицизма, протоколов и логики индустриальной эпохи к холмистому ландшафту нелинейной, разновекторной новизны привносит свои сценарии и сюжеты, умножая разнообразие элит и маршрутов адаптации к сложной практике.

Мы наблюдаем девальвацию обезличенных партийных структур одновременно с нарастающей политической деривацией, экспансией нового поколения истеблишмента – антропо-социальных структур (АСС). Феномены Дональда Трампа в США, Эммануэля Макрона в Европе, равно как прочие симптомы возможного переворота, включая «чудо Brexit’а», – примеры надпартийных персонализированных предприятий, синкретичных и амбициозных корпораций, синхронизированных с переменчивыми обстоятельствами молекулярных сцеплений и коалиций действия. Но также социальной и стилистической революции, хорошо темперированной «весны народов» – трансформации прежних обстоятельств и обширной реинституализации.

В других геокультурных ареалах разрабатываются и реализуются собственные алгоритмы адаптации к становлению нового мирового порядка и параллельной трансформации властных практик; испытываются пути и способы решения задач, с которыми России приходится либо придется разбираться, определяется их позитивная и негативная результативность.

Интересна планомерная модификация политической структуры КНР: пошаговый переход от тоталитарной политконструкции к социально ориентированной партократии с последующей практикой регулярной смены высшего руководства и обновлении персонально-ориентированного аппарата. Знаменательны симптомы дальнейшего реформирования системы, имеющего целью результативную адаптацию к динамичному состоянию мира, не ограничиваясь модернизацией инструментов и технологий или даже изменением правил игры, но примеряясь к реформированию самой структуры власти, инициирующей, проектирующей и воплощающей реформы как рычаги успешного транзита.

Опубликованная некоторое время назад медиагруппой Цхайсинь, близкой к нынешнему руководству, статья профессора Ван Юнцина «Реформа структуры, реформирующей систему, является самой важной», содержит следующий примечательный пассаж: «Структурная трансформация системы является первоочередной задачей. Если имеется превосходная структурная организация системного уровня, хорошая система будет произведена. А хорошая система будет порождать передовые технологии. Я думаю, именно поэтому Вашингтон, Джефферсон, Франклин и другие отцы-основатели Соединенных Штатов почитались последующими поколениями. Они создали превосходную структуру для системы».

Но, пожалуй, наиболее интересен и значим для России-РФ опыт государственного строительства 14-ти (и более) субъектов постсоветской суверенизации: балтийских, закавказских, центрально-азиатских наций, чьи маршруты сопряжены с российской траекторией. И особенно – релевантных ей государств со схожей в ряде аспектов проблематикой: Беларуси, Украины, Молдавии; тут главное внимание привлекают проекты регионального обустройства, апробирование институциональных моделей, новые форматы практики и социального взаимодействия, смысловые доминанты сообществ, а также процесс формирования украинской политической нации – страны, определяющей для восточно-европейского сюжета России («дверь в Европу»), выявляющиеся при этом обстоятельства и возникающие коллизии.

Восточно-Европейская перестройка

Больнее всего нам тосковать о будущем.
Сёрен Кьеркегор

Кризис Европейского Союза, иные европейские турбулентности побуждают размышлять не только о текущих пертурбациях, но также о будущей архитектуре континента в различных системах координат и сценариях возможной перестройки.

События последних лет актуализировав евроскептицизм, обострили темы «Европы двух скоростей», конфессиональных различий, региональных идентичностей. Дискутируемый и востребованный на политическом рынке ресурс – геокультурный потенциал цивилизационных и национальных пространств, изобилие либо дефицит этого особого актива, его мультикультурная емкость, интеграционная конкурентоспособность, резистентность.

Основа паневропейской идеи – наследие Римской империи в трансляции и проекциях империи Карла Великого. Периферия постимперского средоточия Европы между тем соприкасается и пересекается с бывшими провинциями-лимитрофами таких геополитических гигантов, некогда окружавших ареал, как Российская и Османская империи. При оценке устойчивости Европейского Союза, прогнозировании его грядущей судьбы и дальнейших метаморфоз, объектом повышенного внимания становится комплексная проблематика Междуморья – сумма субконфигураций Центральной, Восточной и Южной Европы между Балтикой, Черным морем и Адриатикой.

Исторически континентальная диагональ Intermarium – потенциальный балансир европейских гигантов, геополитический хребет, подвижная тектоническая плита которого несет груз переменчивых коалиций национальных государств, возникших как после имперской деконструкции начала ХХ века, так и относительно недавней постсоветской перестройки: Финляндии, Эстонии, Латвии, Литвы, Беларуси, Украины, Польши, Чехии, Словакии, Австрии, Венгрии, Молдавии, Румынии, Болгарии, Словении, Хорватии, Боснии и Герцеговины, Сербии, Черногории, Македонии, Албании.[2] Последние десятилетия демонстрировали расширение Европейского Союза, других европейских организмов в значительной мере за счет данной группы. В этом же геополитическом контексте развернулся острый российско-украинский сюжет.

Для России в ее европейской ипостаси и дирекции важны, прежде всего, процессы, уже происходящие или только могущие развернуться в Восточной и Центральной Европе при трансформации нынешней организации региона. Причем в прогнозах геополитических композиций и версиях геоэкономических комбинаций проступают контуры исторических предшественников, культурно-цивилизационных разграничений, наподобие магдебургско-днепровского разлома. Так в примыкающем к России сегменте фокусируется интеграционная модель по лекалам Речи Посполитой – реализованного в свое время на практике федеративного/конфедеративного восточно-европейского союза. Исторический опыт «сообщества народов», актуализированный событиями последних лет, становится важным активом стратегической комбинаторики, модификаций ягеллонской идеи в целом и ее возможных наследников в ХХI веке.

Впечатляющими пассажами футур-истории могут оказаться призовые места в калейдоскопе геокультурной гравитации ареала, геометрия региональной безопасности и геоэкономическая архитектура. Не исключены парадоксальные по нынешним меркам конфигурации на основе и вне существующих восточно-европейских союзов и коалиций: Вышеградской группы, Содружества демократического выбора (Балто-Черноморско-Каспийское содружество), Организации за демократию и экономическое развитие (ГУАМ), Восточного партнерства, Европы Карпат, Трансевразийского транспортного маршрута, юго-восточного европейского концерта etc. Равно как беременны неожиданными разрешениями и сочетаниями предполагаемый белорусский транзит, молдавско-приднестровское сопряжение, горизонты украинской децентрализации, этапы развития крымской ситуации, будущее европейских территорий РФ (Центральная Россия, Северо-Западный регион, эксклав Калининградской области, Южная Россия, этно/конфессионально обусловленные кластеры Северного Кавказа и Поволжья) в предельных сценариях грядущей исторической реконфигурации.

«Нельзя дважды войти в одну и ту же реку, и нельзя дважды застать смертную природу в одном и том же состоянии – быстрота перемен все рассеивает и вновь собирает. Рожденье, творение никогда не прекращаются; солнце не только обновляется каждый день, но вечно и непрерывно иное… На входящего в одну и ту же реку текут новые и новые воды», – таков диагноз земного бытия, сформулированный в знаменитой сентенции Гераклита Эфесского. Готовность к стремительным переменам и умелое управление в изменчивых обстоятельствах – доблесть граждан и мастерство политиков. Успех или поражение в борьбе за будущее определяется качеством прилагаемых усилий, способностью влиять на сюжеты человеческой комедии, умением верно просчитывать последствия, создавая развивающиеся ситуации и результирующие события.