ДОКЛАД НА ЗАСЕДАНИИ НИКИТСКОГО КЛУБА «НЕЭКОНОМИЧЕСКИЕ КОМПОНЕНТЫ МИРОВОГО КРИЗИСА»

Infinitum Actu Non Datur
Аристотель

Уважаемый господин председатель, уважаемые коллеги, дамы и господа, благодарю за приглашение выступить на заседании Никитского клуба со столь нетривиальной повесткой дня и за честь открыть это заседание своим докладом.

Заявленная область обсуждения: «Неэкономические компоненты мирового кризиса» широка, фундаментальна и… несколько двусмысленна. Она предполагает исследование тех  параметров и феноменов глобального кризиса, которые выходят за рамки собственно экономики, но также – я бы сказал достаточно неожиданным образом – обсуждение происходящей на наших глазах мутации самого феномена экономики. Мутации, порождающей новый формат человеческой практики, частично опознанный еще Аристотелем, определившим его как хрематистику. Вот между данными Сциллой и Харибдой, наверное, и будет пролегать маршрут моего выступления.

Переживаемые миром социальные и экономические потрясения ставят перед исследователями больше вопросов, нежели дается ответов, и вполне естественно, что область дискуссий шаг за шагом расширяется, переходя от изучения собственно финансово-экономических вопросов к рассмотрению иных проблем мироустройства, сопряженных с глобальной перестройкой фактов и факторов.

Да и возможно ли сегодня, ограничившись сугубо экономической сферой деятельности,  уклониться от рассмотрения многообразных аспектов универсальной трансформации, всей совокупности политических, правовых, культурных, методологических, антропологических факторов, и при этом рассчитывать на полноценность экспертизы и создаваемой рецептуры? Все это вместе взятое предполагает комплексное обсуждение происходящего тектонического сдвига, анамнеза и прогноза глобального кризиса. А также – хотя бы предварительную дешифровку прописей посткризисного ландшафта.

Развилка истории

Действительно, «кризис» (krisis — поворотный пункт) означает ситуацию, которая оказывается неразрешима привычным инструментарием. Это своего рода перелом и переворот, своеобразная «железнодорожная стрелка», меняющая направление привычного русла событий, императив пересмотра сложившихся ранее стереотипов и схем действия.

Последние потрясения мировой экономики прямо увязываются с мерой реализации в человеческом сообществе ряда новых феноменов и тенденций: глобализацией экономической деятельности, универсальной подвижностью финансов, стремительно растущей ролью нематериальных активов… Вся эта конструкция зиждется на фундаменте не только информационно-коммуникационных, но также иных высокотехнологичных достижений цивилизации, как в технической, так и в социальной сферах.

Что же в таком случае будет означать выход из глобальной рецессии, перемалывание других составляющих нынешнего финансово-экономического нестроения? Произойдет ли стабилизация прежней хозяйственной механики, пусть и временная? Или же в состоянии мирового хозяйства/глобального сообщества изменится нечто более существенное и человечество – несколько неожиданно для себя – окажется «по ту сторону» современного горизонта?

Другими словами, вопрос заключается в следующем: является ли текущий кризис самостоятельным, хотя и бурным проявление «технологических» несовершенств мирового экономического порядка, либо он есть предвестник и составная часть более общего явления, далеко выходящего за рамки финансово-экономической области? А если говорить без обиняков – совершающегося на глазах исторического перелома.

Ряд факторов указывает именно на это. Нынешний кризис, судя по всему, является системным, т.к. развивается параллельно политическим метаморфозам – очевидной трансформации прежней национальной государственности в иное качество, рождая попутно новые формулы государственности от квазисуверенных территорий до мировых регулирующих органов или стран-систем, наподобие Шенгена и т.п.

Однако более существенно, что кризис включает в себя смысловые («идейные») аспекты, производя точечные культурные, меняя в итоге прежнюю общепринятую систему ценностей на некий новый ее регламент, формируя предпосылки для реализации нового мирового правового порядка. Достаточно привести пример с тем же государственным суверенитетом, плавно меняющимся на наших глазах в качестве основы правового регулятора внешнеполитических конфликтов. На главенство суверенитета той или иной общности: этнической, конфессиональной или иной, – угнетение или враждебные акции по отношению к которой могут служить легитимным предлогом для «принуждения к миру». Можно привести и другие примеры.

Аналогичным образом претерпевает трансформацию правовое регулирование многообразных форм транснациональных экономических взаимодействий. Прежде всего – финансового права как инструмента системного регулирования данной сферы, переживающей фундаментальный транзит. В актуальной повестке дня оказываются также вопросы реформирования мировой системы финансового надзора; статуса и формата деятельности международных финансовых организаций; правовая база глобальной валютной системы и форм ее реализации.

Но, пожалуй, главное – это опознание, формулирование новой мировоззренческой парадигмы, определяющей идейное содержание и целостность всей правовой конструкции.

Смысл и содержание моего рассуждения – именно в анализе предпосылок и генетики этой мировоззренческой парадигмы, реализуемой, прежде всего, в сфере усложняющихся финансовых операций и все более изощренных манипуляций с нематериальными активами.

Все же вместе взято свидетельствует: сегодня человечество шаг за шагом приближается к «центру циклона» – крупномасштабному социальному транзиту, который изменит не только политические, экономические и правовые основания практики, но само восприятие человеком базовых ценностей и природы бытия, регламент межличностных и групповых отношений.

Игры разума

Для уяснения пропорций и содержания мировой коллизии, обуявшей планету, – думается, пока еще первым, во всяком случае, далеко не девятым валом – попробуем, пусть и максимально кратко, обсудить проблему оснований человеческой практики. Проблему, надо сказать, запутанную в принципе, хотя бы из-за различия в мировоззрениях различных групп населения планеты. Но многократно усложненную переходным характером эпохи.

Суть человеческой практики — истории, есть постоянная борьба человеческого интеллекта, духа с различного рода ограничениями, сужающими, усекающими возможности людей в виде природных обременений и социальных господств. И тут, пожалуй, не удастся избежать одной болезненной темы. В профессиональных разговорах и дискуссиях не так уж редко приходится сталкиваться с распространенной аберрацией восприятия экономики как полноценной науки, имеющей столь же твердые основания, т.е. «предметное поле», что и у наук естественных (что порождает соответствующие ожидания от экономического анализа). Это, конечно же, не так.

Кстати, схожая проблема существует у математики: науки «точной» но не «естественной», схожим образом в ряде сфер не имеющей своего «физического» предметного поля. И потому подверженной «спекулятивному», т.е. умозрительному произволу. Однако математику мы пока отставим в стороне.

Основное же предметное поле экономики — человеческая практика, область взаимоотношения людей, где действуют не устойчивые константы, как, скажем, в физике. А зависящие от состояния общества «аксиомы», т.е. исторически и юридически закрепленные «консенсусы», способные, однако же, время от времени претерпевать серьезные трансформации. Связанные, в том числе, с изменением мировоззренческих основ и взглядов человечества на смысл быта и бытия. Но также со стратегическими договоренностям основных «полевых игроков» или, выражаясь современными идиомами: «прорабов глобальной перестройки».

Другими словами, экономика — определенная форма дисциплинарного знания, но дисциплина эта социальная, гуманитарная. Образно говоря, один из разделов «языкознания» общественной природы человека. (Здесь, кстати, ответ на вопрос, почему Нобель не учредил премии по экономике.) Утверждая в обществе исторически и социально обоснованные доминантные «правила игры», мы между тем способны теоретически представить (и практически реализовать) совершенно иные форматы привычных областей практики. Или как их подчас называют парадигм человеческих взаимоотношений, в том числе и экономических. Которые могут заметно, а то и радикально отличаться от тех, к которым мы столь привыкли, что считаем их, чуть ли не единственно возможными.

Это относится, конечно, не только к экономике, но и к любым другим областям практики.

Приведу один достаточно простой, хотя и скучноватый пример. Базовый экономический цикл, с которым мы свыклись — сбор урожая, его хранение, распределение, продажа, формирование товарного рынка и так далее — все это. Если вдуматься, проистекает из определенных географических и климатических условий. Скажем, в Африке (рассматривая ее как самостоятельный и автономный ареал, что и было реальностью длительное время) подобный цикл — нонсенс. Действуя подобным образом, люди получили бы в итоге хранилища полусгнивших продуктов. Поэтому и хозяйственная практика в свое время носила там весьма специфический характер, да и борьба велась не за продукт, как таковой, но за контроль над территориями произрастания продукта. А роль холодильников и хранилищ – исполняла… природа.

Можно было бы привести также иные примеры. Скажем характер торговых операций, являвшихся у архаичных народов действием совсем иного толка. Но это увело бы нас далеко в сторону от основной темы…

И поскольку экономика часть практики, за ее доминирующим сегодня форматом можно различить — помимо объективно достигнутого уровня развития общества — определенные интересы и группы влияния. Столкновения между подобными источниками силы и влияния в значительной мере определяют конъюнктурный характер, который принимает феномен, называемый экономикой.

Примером могла бы послужить история Киотского протокола. Или шире — вся проблематика, связанная с ценностью (во всех смыслах) как традиционных, так и нетрадиционных ресурсов.

Если бы в мире соответствующим образом (тут-то и возникает незаметный на первый взгляд вопрос: соответствующим чему?) оплачивалась бы экология, а общественное внимание было перманентно сосредоточено на «пределах роста», то, возможно, актуальная экономическая иерархия в какой-то момент «перевернулась» бы. Поскольку Юг обретал бы дополнительные весомые источники дохода, а экономика Севера могла бы оказаться в подобной системе геоэкономических взаимоотношений зависимым должником…

Борьба за будущее

Что же касается процесса трансформации экономики, то в течение последнего столетия, действительно, произошли серьезные сдвиги в понимании того, как будет развиваться экономика и в чем ее суть.

Наиболее известный кризис, который впечатался в наше сознание, – Великая Депрессия. Это был кризис индустриального мира, но, надо сказать, кризис несколько парадоксальный, поскольку был связан с прорывом в индустриальном производстве, с изобилием дешевых вещей. Но для прежней конструкции мира, с его тарифными барьерами и протекционистской психологией практически это оказалось, чуть ли не смертельным ударом.

Кризис же, который наметился где-то в последней трети прошлого века, был более размыт по времени. И был он связан с большим количеством факторов. В том числе с падением производительности прежних форм капитала и ростом значения новых, нематериальных активов… А также почти сакраментальным вопросом кому все же будет принадлежать Новый мир, проблески которого становились уже тогда все более явными? Кто будет в нем господствовать? Будет ли это господство по прежнему принадлежать индустриальному капиталу или исходить из стран, владеющих тем или иным остро востребованным сырьем, либо возобладает господство формирующегося на тот момент альянса финансов, информации, интеллекта и креативности?

Борьба за освоение будущего, за его «приватизацию» велась одновременно по различным направлениям. Были сформулированы и применены на практике высокие геоэкономические технологии: «новые деньги» (обеспеченные новыми активами, в частности, символическим капиталом); глобальный долг (который в принципе не может быть выплачен и по своей сути является формой «колонизации будущего»); структурная адаптация (перестройка) и финансовая стабилизация (влияющая на режим движения природных ресурсов и социальное распределение государственных доходов), управление рисками (позволяющее использовать не только временную, но и вероятностную шкалу в качестве источника активов) и т.д.

Таким образом, традиционный шумпетерианский локомотив, который создавал запас прочности, снижая роль природных ресурсов в мировой экономике, по мере приближения конца века все чаще пробуксовывал. И существенно менял обличье. Сыграла роль также смена прежней культурной парадигмы, результатом чего стали рост избыточного, искусственного, престижного потребления слегка закамуфлированных рационализаций технологических клонов и сопряженное отчасти и с этим фактором движение от radical innovations к progressive innovations. То есть относительное ослабление радикальной промышленной и энергетической инноватики.

Парадоксальный на первый взгляд тезис, однако, если сравнивать начало, середину и конец века по количеству фундаментальных открытий в данных областях, есть чему удивиться.

Актуальная бесконечность

Эффективным и по-своему эффектным паллиативом стали между тем набиравшие вес информационные технологии.

Информационная экономика позволила создать принципиально новое предметное поле глобальных финансовых операций, не отягощенных материальными активами, а на его основе – еще одну и весьма емкую нишу для приложения избыточного и теряющего эффективность капитала. Другими словами, был в некотором извращенном смысле воспроизведен шумпетерианский механизм, позволяющий «снимать пенки», сдавая затем освоенные и отработанные столы в глобальном казино игрокам следующего уровня.

Наконец, произошел-таки грандиозный рывок финансовой экономики, почувствовавшей возможности новых пространств и инструментария. Всех этих производных, вторичных и третичных финансовых инструментов, позволявших вполне легально умножать финансовые активы со всеми издержками «забегания вперед», что наряду с определенными конъюнктурными проблемами и предопределило нынешний кризис.

В чем же внеэкономическая компонента этого кризиса? Постсовременная финансовая экономика по-своему решила некую принципиальную проблему, которую когда-то постулировал Кантор, положительно решивший вопрос о допустимости игр с бесконечностью. И главное — о возможности их дополнения и умножения.

Математики, кстати, разделились в данном вопросе: часть из них считает, что любая операция с бесконечностью, например, бесконечность плюс единица или бесконечность, умноженная на бесконечность, есть нонсенс. Другие же считают это вполне легитимной операцией, инструментом, с помощь которого можно выстраивать конструкции, в том числе в прикладных аспектах — т.е. в сфере практики. На подобной почве и начало процветать древо деривативов, которое в определенном смысле способно процветать, обильно принося свои плоды, фактически, «вечно».

Действительно, древо вторичных, третичных и так далее, причем, чуть ли не любой степени токсичности, финансовых инструментов может быть скомпенсировано равновеликой по мощи и глобальному охвату системой страхования рисков (управления ими). Причем, последняя, будучи по своей сути предприятием несколько иной этиологии, способна в то же время оперировать «на поверхности» формально схожей субстанцией – ценными бумагами.

В качестве фундамента подобная футуристическая конструкция потребует наличия глобальной налоговой системы, к примеру, по образцу правового формата «киотского протокола» и еще – новых оцифрованных (т. е. оцененных либо переоцененных) предметных полей деятельности. Ну, а роль «природного баланса» данной виртуально-цифровой сферы может быть возложена, с одной стороны, на впечатляющие перспективы «человеческого капитала» планеты: скажем, на неограниченные по своему естеству интеллектуальные или творческие активы глобального сообщества. Или, напротив, – на становящиеся все более обременительными последствия демографической революции: колоссальное и продолжающее возрастать число жителей планеты.

Образно говоря, финансы приводят в движение (а соответствующие форматы управляют людьми), примерно так же, как физическая энергия в своих различных формах (дрова, уголь, нефть, атомная энергетика) приводила и продолжает приводить в действие индустриальные механизмы, а технологические регламенты – управляли и управляют машинами.

Таким образом, актуальная бесконечность счетного массива, рассматриваемая как гештальт, оказывается уравновешенной потенциальной бесконечностью количественных и качественных характеристик человечества. А возможный и повторяющийся дисбаланс совокупной конструкции намечает версии реализации творческого взлета либо смягчения параметров демографической катастрофы соотносимых в свою очередь с экологическим балансиром планеты. И так вплоть до достижения новой точки равновесия между глобальным сообществом и средствами избранного им формата практики.

Это, надо сказать, достаточно впечатляющий алгоритм выстраивания будущего.

Торг с бесконечностью

Правда и то, что данному процессу существует несколько альтернатив, да и сам он чреват различными моделями реализации. Но именно с методологической точки зрения подобный взгляд на природу финансово-экономической (хрематистической) практики позволяет постулировать математическую стихию perse (в канторовском ее прочтении) в качестве фундаментального источника кредита последней инстанции.

Причем источника, не имеющего ограничений с точки зрения собственно «математической», т.е. языковой аксиоматики, и в то же время обладающего «счетной целостностью» (в силу специфических качеств актуальной бесконечности). Данное обстоятельство, в свою очередь, позволяет моделировать последовательные трансформации не только монотонного цифрового массива, но также информационного и даже финансового (денежного) континуума. Массива, вполне определенного генезиса, но фактически произвольной конфигурации, закрепляемого на практике консенсусом основных субъектов этой же практики.

Конъюнктурная устойчивость подобной диссипативной структуры может поддерживаться как вовлечением в оборот бесконечного числа новых «оцифрованных» элементов (равно как и субъектов действия), так и перманентным изменением значений и соотношений опознанных (оцифрованных, просчитанных, «оцененных») множеств. О принципиальных же основах ее устойчивости – точнее, долговечности, поскольку речь идет о чрезвычайно мобильной, практически турбулентной системе – было сказано раньше. И, безусловно, освоение подобных параэкономических или, точнее сказать, хрематистических земель чревато множеством неизведанных проблем и сюрпризов. Скажем, субъектами потребления может стать, в том числе, сама процессуальность, оформленная на первоначальном этапе в виде интеллектуальных программ (а затем интенсивно развивающегося сообщества оных).

Возвращаясь к текущей ситуации, необходимо отметить, что к генезису и развитию нынешнего кризиса примешивались сопутствующие, конъюнктурные факторы, наподобие издержек от ипотечного кризиса (наследие демократов — администрации Клинтона) или одновременного ведения США двух войн (наследия республиканцев — администрации Буша). Да и соприсутствие ряда других, пока что относительно аморфных стихий, неизбежно возникающих при освоении новых, пусть и виртуальных земель. Связанных, в том числе, с наличием многочисленных лакун в международном правовом и управленческо-институциональном регламенте.

В операциональном же отношении феноменология движения обезличенных («распредмеченных») ресурсов в виде финансовых средств также претерпевает серьезные изменения. Происходит постепенное, плавное перемещение пространства актуальных операций из-под зонтика столь привычных в данной сфере институтов (инвестиционных и коммерческих банков, хедж-фондов, иных финансовых корпораций) к относительно экзотичным на сегодняшний день, «частным», но набирающим силу формам виртуально-коммуникационной практики, выраженную в новой институциональной генерации. Таким форматам, как скажем, расчетные единицы социальных сетей, порталов, различных коммуникационных корпораций, обладающих собственной спецификой и траекторией развития.

В сущности, в основания нынешнего кризиса заложены как принципы фундаментального инновационного переворота и последующего «землеустройства», так и практичное, прагматичное освоение открывшихся возможностей, стремительное, искрометное заглатывание, переваривание возникающей социальной инакости. Подобные процедуры, как и любые транзиты, неизбежно чреваты осложнениями, «несварениями», дестабилизацией, порою – хаотизацией и деструкцией.

Ибо рушится прежняя структурность и созидается новая целостность, рождается новый гештальт практики – процесс хоть и амбициозный, но, безусловно, болезненный.

Опознавание имен

Итак, экономика есть составная часть практики человеческого общежития. И, в сущности, так называемые, неэкономические компоненты мирового кризиса являются основополагающими ферментами экономического переворота.

Нынешний кризис — это не столько причина, сколько симптом переживаемого глобального перелома, прорастания иной формулы организации мироустройства, выстраивания иной его конструкции. Экономика — своего рода большая человеческая игра, которая может вестись по изменчивым, подвижным правилам, подчас обгоняющим уже опознанные закономерности и ранее сформулированные прописи. Диапазон доступных инструментов и средств зависит тут от возможностей и психологии, точнее, социальной ментальности деятельного игрока.

Мы знаем разные формы организации человеческого общежития: Древний мир, Античность, Средние века, Модернити. Сейчас, после сбоя «часов Просвещения», судя по всему, выстраивается новый порядок вещей. Мы не знаем точно, какое место в нем будет отведено экономике. Не ясен нам и целостный лик постсовременной эпохи. Знаем лишь, что она гораздо плотнее будет связана с разного рода нематериальными активами, культурой, новой рациональностью, креативностью, разнообразными политическими метаморфозами.

В общем, со многим из того, что до сих пор считалось относящимся к иным, внеэкономическим сегментам практики.

Может быть, финансово-экономические игры продолжат расширяться до финансово-информационных и финансово-политических форматов. Тогда все эти игры в кредит, управление рисками и проращивание различного рода деревативов окажется лишь побегами гигантского виртуального древа постсовременной хрематистики. А возможно — по крайней мере, не исключено — что, в конце концов, возобладает трансэкономическое целеполагание человека, и тень обретет свое место.

Человек способен «играть» по различным, весьма различным и изменчивым правилам. Иногда генетика этих правил ставит исследователя в тупик.

В начале изложения я упоминал «тропические формы» экономической практики, но то же относится к нематериальным ритуалам и повседневности постсовременных «воздушных племен». Однако описывая данную деятельность, подобным образом, мы представляем ее глазами «классического наблюдателя», в то время как для публики, играющей в глобальном казино, по высочайшим и сверхвысоким ставкам, процесс может иметь радикально иной смысл.

Обмен бус и стекляруса на фрукты и сушеную рыбу с точки зрения «неклассического наблюдателя» из среды архаики — это был ведь вообще не торговый обмен, а обмен дарами. Так и здесь возникает другая социокультурная операция, имеющая принципиально иной контекст, где понятие торговли и экономики отходят постепенно на вторые роли.

С.П. Капица: Александр Иванович, у Вас, к сожалению, с регламентом не очень хорошо…

А.И. Неклесса: В таком случае кратко выскажусь о России и перейду к заключительной части.

В какой степени в «большой игре» оказалась замешана России? Думаю, тема требует отдельного рассмотрения, но один факт постараюсь все же упомянуть. Анамнез российского кризиса — несколько отличается от только что намеченного, пусть и пунктиром, мирового процесса. Страна на протяжении ряда «тучных лет», так или иначе, двигалась к кризисной ситуации, ибо экономика ее выстраивалась на основе зыбкой основе перманентного доступа к дешевым деньгам. Будь это доходы от высокой стоимости имеющихся природных ископаемых, либо кредиты, предоставляемые банкам и корпорациям под низкие проценты, или просто легкодоступные высоколивидные активы. И хотя государственный долг декларировался как ничтожный, составляя примерно $40 млрд. национальный внешний долг рос быстрыми темпами. Специалистам было понятно, что некая красная черта будет перейдена в тот момент, когда суммарная величина национального внешнего долга (главным образом корпоративного и банковского) сравняется с объемом международных резервов ЦБ. Это и произошло в прошлом году примерно в конце лета на уровне около $600 млрд.

И произошло это в тот самый момент, когда на планете уже разгорался кризис ликвидности, шло снижение промышленного производства, в достаточной мере проявились также другие факторы специфической перестройки. Соответственно и цены на энергоносители в тогда же резко пошли вниз, а стоимость и, главное, доступность финансовых ресурсов – повысилась..

Так начиналась перезагрузка российской экономики.

Завершая выступление, хочу подчеркнуть следующее: нынешний кризис, безусловно, основан на сдвигах в культурной среде и должен рассматриваться, осмысляться в русле философских категорий, как ни наивно это прозвучит в современном «прагматичном» обществе. Но именно мировоззрение является платформой для постулирования той или иной правовой системы. В данном же случае – глобальных, находящихся в становлении правил будущей «бесконечной игры» (perennial game).

И тут я бы, пожалуй, подчеркнул еще раз введенное ранее в текст выступления теоретическое замечание: когда назвал «нынешнюю» (не «современную») экономику экономикой трансфинитной, т.е. избирающую в качестве аксиомы возможность легально оперировать в сфере практики канторовским пониманием актуальной бесконечности. Иначе говоря, постулат о возможности универсального формата практики, решившейся выстраивать на данной основе комплексные и крупномасштабные хрематистические конструкции.

В сущности, это практически сокрушает прежние экономические режимы и прописи, не только девальвируя их позиции, но одновременно принижая либо вообще отрицая привычные культурные и философские обоснования. В том числе – уничижая мир «реальной экономики» (во всей двусмысленности данного выражения), превращая его в сегмент новой, фактически пока безымянной формы практики, заставляя слишком многое переосмысливать, прочитывать и просчитывать заново. А заодно – легитимирует своеобразную ветвь новой рациональности, объединяющую в единый комплекс материальную, виртуальную (цифровую) и психическую реальность. И еще, между делом, наносит серьезный удар по амбициям ресурсной экономики, что, повторюсь, способствует вполне определенному перераспределению земной власти.

Наконец, последнее. Нынешний кризис начался не в 2008 или 2000 или 1997 году и даже не на обозначенном рубеже 1960/70-ых годов. Хотя именно тогда многое начало выходить на поверхность. Подобные игры, конечно можно называть экономическими, только вот содержание их за прошедшие годы серьезно изменилось.

Сегодня, таким образом, императивно востребована адекватная происходящим процессам категориальная лексика, отрефлектированное понимание, чем может стать постсовременнная экономика, но, по-видимому, реальный и эффективный результат в этой сфере достижим лишь в рамках новой теории, построенная на существенно измененных методологических принципах и основаниях.

Ну а пока правит бал царство практики adhoc, где квалификации явно проигрывают компетенциям.

С.П. Капица: Спасибо, Александр Иванович. Вы весьма хорошо рассказали об экономических проблемах, которые мы обсуждали и в прошлый раз, ну а в этот – решили подробнее говорить о неэкономических категориях. Я бы хотел сказать вот о чем: существование грандиозного необеспеченного капитала это по существу вопрос, если хотите, веры. В теории множеств в физике, например, есть такие бесконечные энергии, с которыми мы научились справляться в рамках формальной теории. Но многое зависит от того, насколько вы верите в вашу систему, понимаете, верите почти в религиозном смысле этого слова. Происходит по существу иррациональное восприятие всех этих вещей. Риск — само по себе иррациональное понятие.

А.И. Неклесса: Собственно говоря, Сергей Петрович, именно поэтому я и начал свое рассуждение с постулата об экономике как органичной части практики. Так называемые «неэкономические компоненты мирового кризиса» являются, по сути, основополагающими. Нынешний кризис — не столько причина, сколько симптом глобального перелома, прописывания по живому телу практики иной формулы человеческого общежития. Повторю еще раз: экономика — это своего рода большая человеческая игра, которая может вестись в соответствии с изменчивыми, подвижными регламентами, подчас обгоняющими опознанные закономерности, ранее сформулированные правила и регламенты.

Благодарю за внимание.

Заседание вели:

Сергей Капица, президент Никитского клуба;
Олег Вьюгин, председатель Совета директоров ОАО «МДМ-Банк», председатель Экономической секции.

В дискуссии приняли участие:

• Евгений Арензон, сотрудник Института мировой литературы РАН, литературовед;
• Евгений Балацкий, профессор ГУУ, главный редактор интернет-журнала «Капитал страны»;
• Александр Бондурянский, проректор Московской государственной консерватории;
• Игорь Бощенко, заместитель Генерального директора по развитию компании «2Т Инжиниринг»;
• Анатолий Вишневский, директор Института демографии ГУ-ВШЭ (Высшая школа экономики);
• Александр Голубев, руководитель Центра по изучению отечественной культуры Института русской истории РАН;
• Александр Горелик, директор Информационного центра ООН в Москве;
• Сергей Егерев, заместитель директора Российского научно-исследовательского института экономики, политики и права в научно-технической сфере (РИЭПП);
• Валерий Макаров, директор ЦЭМИ РАН, академик РАН;
• Александр Механик, обозреватель журнала «Эксперт»;
• Анатолий Прохоров, заведующий сектором Института культурологи;
• Кирилл Разлогов, директор Института культурологи, автор и ведущий программы «Культ кино», т/к «Культура»;
• Феликс Разумовский, писатель-историк, ведущий телепрограммы «Кто мы?», т/к «Культура»;
• Ефим Рачевский, директор Центра образования № 548 «Царицино» г. Москвы, член Общественной палаты РФ;
• Александр Рыбас, генеральный директор предприятия «Конструкторское бюро приборостроения»;
• Константин Северинов, заведующий лабораториями Института молекулярной генетики РАН и Института биологии гена РАН, профессор Института микробиологии Waksman, Университет Ратгерса (США);
• Виталий Тамбовцев, профессор МГУ;
• Александр Филиппов, заведующий кафедрой практической философии ГУ-ВШЭ, руководитель Центра фундаментальной социологии ГУ-ВШЭ;
• Руслан Хестанов, заместитель главного редактора журнала «Русский репортёр»;
• Револьд Энтов, председатель Учебно-методического совета ГУ-ВШЭ, заведующий сектором финансового рынка ИМЭМО РАН, академик РАН;
• Татьяна Юрлова, первый вице-президент ОАО «Газпромбанк».