СЕТЕВОЙ ТОТАЛИТАРИЗМ ИЛИ «ЛЕДНИКОВОЕ ВРЕМЯ»?

Два представителя шведского интеллектуального ареопага Александр Бард и Ян Зодерквист издали книгу с интригующим названием «Нетократия». В прошлом году ее русский перевод (невольно окрашенный, — несмотря на сохранение латинской буквы в названии, — тревожным, указывающим на нигилистические бездны, вербальным обертоном, характерным для русского языка) стал доступен и отечественному читателю*.

В книге описывается модель глобального управления, основанного на господстве владельцев информационных сетей — нетократов. Притом, по мысли авторов, подобный режим властвования — не отдаленная перспектива, а фактически данность сегодняшнего дня.

Кто же такие нетократы, на чем зиждется их господство и вообще каковы перспективы подобного сценария глобализации? Бард и Зодерквист обстоятельно отвечают на эти вопросы. По их словам, нетократия — прежде всего, отрицание капитализма, как такового, даже в современном, изрядно социализированном виде. Разумеется, это не отрицание по революционным сценариям XIX — XX веков, а органичная фаза развития западного общества, переступившего постиндустриальный порог и оказавшегося в реалиях иной — информационной — эпохи. Очевидна исключительная роль, уготованная этой эпохой держателям информационных сетей (нетократам), сетей, пронизывающих подобно нервной системе организм постиндустриальной цивилизации. Амбивалентная природа информации, являющейся одновременно и товаром, и эквивалентом его обмена, обесценивает другой эквивалент, выполнявший данную функцию на протяжении истории человечества, — деньги.

Именно данное обстоятельство подводит Барда и Зодерквиста к констатации конца капитализма, когда «перепроизводство информации» (очевидное для тех, кто бродит по пространствам глобальной паутины) перенесло функции регулятора спроса и предложения от денег — феномена по-своему демократичного ввиду его отчужденности от субъективных качеств и характеристик — к личностным особенностям нетократов, способных отцеживать из байтов виртуального хлама действенную информацию. Авторы даже вводят понятие культуры «аттенционализма» (от английского attention — внимание). Согласно им, «внимание в сети гораздо более дефицитный ресурс, чем деньги», ибо последние результат первого, но никак не наоборот. Отсюда понятно приводимое в книге определение внимания как «единственно твердой валюты виртуального мира».

За построениями Барда и Зодерквиста легко угадывается технологическая цепочка обретения нетократического господства. Внимание приводит к адекватному пониманию, которое, в свою очередь, обеспечивает эксклюзивное потребление, маркирующее саму причастность к нетократичес кой элите. Однако такое потребление не ограничивается знаковой нагрузкой. Эксклюзивная жизненная стилистика капитализирует саму себя. Ведь нетократ, как носитель информации, уникален именно в пространстве выстраиваемых многоходовых цепочек связей и коммуникаций. Аттенционализм порождает «сложную систему бартера». Связи обретаются не за деньги, а за возможность воспользоваться иными связями, эквивалентными или даже более эксклюзивными. Все зависит от способностей самого нетократа. Он может оставаться в тусовке себ е подобных. Или же, — делясь имеющейся информацией так, чтобы возникал интерес не только к ней самой, но и к преподносящей ее персоне, — выходить на более высокий уровень коммуникации. Иными словами, нетократ снимает сливки со связанных с ним ожиданий. Утаивание информации в информационном обществе столь же абсурдно, как хранение денег в кубышке при капитализме. Эксклюзивность вовсе не означает закрытости — нет смысла прятать от непосвященных то, чем они не в состоянии воспользоваться в силу ограниченности и некомпетентности.

Несмотря на то, что капитализм и информационное общество представляют собой просто разные версии культуры потребления, между ними пролегает непреодолимая пропасть. Власть при нетократии зависит не от направления финансовых потоков или степени государственного регулирования, а от креативности. Деньги в ситуации аттенционализма занимают сугубо подчиненное положение, а скипетр власти оказывается в руках у тех, кто обладает вниманием и, следовательно, пониманием. Авторы отваживаются констатировать «смерть капитализма», так как сегодня «капитал вынужден добиваться внимания, а не наоборот». Современная политика, похоже, окончательно утратила субъектность, оставшись декорацией в «драматургии» нынешних СМИ.

Нетократия — не просто грядущая правящая элита, но популяция поистине новых людей с особым мирочувствованием. Эта популяция возникает в постмодернистской системе координат, в которой аннигилируется христианский Проект Спасения и главным действующим лицом истории (или, точнее, постистории) оказывается «виртуальный субъект». Его идентичность реализуется во «множестве параллельных самостей». Цельная личность, некогда воспринимавшаяся как идеал, будет сдана в утиль из-за неспособности к мобильному переформатированию сообразно с транзитным моментом истины. Сообщество подобных «виртуальных субъектов» (или, лучше сказать, людей Сети ) Бард и Зодерквист называют «плюрархией». У плюрархической популяции своя система ценностей — «сетикет» ( netiquette ), призванный обеспечивать бесперебойное функционирован ие Сети. Опираясь на «сетикет», нетократы выполняют роль кураторов, управляющих, скорее, не прямым действием, а, что называется, по тенденциям: «Нетократическая власть, — считают авторы, — не есть власть принятия решений как таковых, поскольку в условиях плюрархии люди сами принимают решения. Нетократическая власть — это контроль над пониманием того, каковы будут последствия альтернативных решений» (с. 192).

Выходит, что этические нормы при режиме нетократии становятся уделом эстетики, вопросом стиля; мораль всегда окажется на стороне того, кто в данный момент «на коне» или «в теме». При этом параллельно с утверждением «сетикета» в качестве кодекса плюрархического общества будет происходить и его девальвация. В обстановке тотального нивелирования по шаблонам «сетикета» будет усиливаться интерес и внимание к нетрадиционным поведенческим стилевым решениям. И опять именно нетократам придется вырабатывать язык понимания и описания этой новой конъюнктуры, чтобы создать для нее следующую версию «сетикета» и т. д. В данной парадигме нет места идеологии прогресса. Здесь вообще отсутствует какое бы то ни было целеполагание, кроме перманентного слайдинга в пространстве Сети. Отсюда и релятивизм как единственный мировоззренческий интегратор нетократического класса.

Если уж прибегать к классовым аналогиям, то антиподом нетократии выступает консьюмтариат. Этимология этого слова, производного от английского глагола «потреблять» ( to consume ), наглядно обозначает и его семантику. Консьюмтариат — это сообщество потребителей. Если нетократия контролирует собственные желания и мотивации, то консьюмтариат на это просто не способен. Нетократия манипулирует им, навязывая те или иные стереотипы потребительской культуры. Смысловой и мотивационный разрывы между обоими «классами» непреодолимы. По сути, они пребывают в совершенно разных измерениях. В отличие от нетократии, консьюмтариат останется в капитализме с его приматом денежного эквивалента ценностей и неограниченным потреблением. Эксклюзивное же потребление будет исключительно нетократической прерогативой, недоступной как старому буржуазному классу, так и подконтрольному консьюмтариату.

Бард и Зодерквист как представители западного интеллектуального истеблишмента, разумеется, отвергают тоталитарные политические модели. Однако разворачиваемая ими картина нетократического будущего отдает не просто тоталитаризмом, а фашизмом с его кастовостью, основанной на представлении об изначальной неполноценности тех или иных групп. Истоки этого нового нетократического фашизма явственно угадываются в нынешней западной религии политкорректности, не терпящей ни малейшего проявления инакомыслия. Надо отдать должное искренности авторов, которые и не пытаются прятаться за дежурной демократической риторикой, а прямо говорят о «безжалостной структуре сетевой власти». Поражает своей откровенностью и явный отказ даже от поверхностного эгалитаризма. «Информационное общество, — пишут шведские интеллектуалы, — не знает равенс тва. И его неравенство выглядит более “естественным”, чем в прежние времена, поскольку его меритократический элемент велик, власть не поддается локализации, а механизмы самовыражения так неочевидны. Нетократия довольно неприступна. Она ничего ни у кого не отняла, и ее властные позиции строятся исключительно на невероятной способности приспосабливаться и преуспевать в условиях экосистемы, порожденной информационными технологиями. Новый низший класс, со своей стороны, не обладает прежней привлекательностью и сексуальностью и не вызывает пафосного требования справедливости, что было присуще пролетариату капиталистической эры и внушало известную симпатию. Консьюмтариат является низшим классом вследствие недостаточного социального интеллекта, нормы которого устанавливаются информационным обществом» (с. 23 8 – 239).

Приведенная цитата не должна оставлять никаких сомнений относительно нового «гуманизма» грядущего миропорядка. А утверждение Барда и Зодерквиста о том, что «информационное общество не тоталитарно» из-за чрезвычайной мобильности всей социальной системы, в которой всегда найдется место «альтернативным сетям», стоит только появиться «чему-либо привлекательному для рынка», звучит, скорее, как дежурная дань требуемой (пока еще!) политкорректности.

Сопротивление консьюмтариата, по мысли авторов книги, бесперспективно именно в силу креативной несостоятельности этого класса и кооптации его ярких индивидуальностей в состав нетократической элиты. Формы же такого сопротивления не будут отличаться оригинальностью, располагаясь в диапазоне от контркультурного нигилизма до сектантских движений самого разного толка, однако с непременным апокалиптическим оттенком. Определенная перспектива у борьбы консьюмтариата может появиться только тогда, когда его захотят поддержать ренегаты из нетократии, исторгнутые из среды держателей сетевых ресурсов за нарушения «сетикета». Другое дело, что серьезное противостояние рано или поздно разделит и саму нетократию на противоборствующие группировки, и подобное размежевание элиты даст определенный шанс консьюмтариату, однако ему все равно не по силам поменяться местами со своим «угнетателем». Конфликты такого рода лишь обновят класс нетократов и сделают его более адекватным вызовам текущего момента.

Предложенная Бардом и Зодерквистом модель может на первый взгляд показаться очередным изданием старого спора о конкуренции между сетевым и иерархическим принципами социального конструирования. Однако противопоставление этих принципов не всегда корректно. Так, авторы «Нетократии» говорят о «сетевых пирамидах», где «представители консьюмтариата в основном входят в наименее привлекательные сети, полные информационного мусора, в то время как нетократы образуют сети высших уровней, в которых концентрируется власть и влияние» (с. 197 – 198). Просто в топографическом ландшафте «сетевых пирамид» реальная власть трудно локализуема, а значит, и наиболее неуязвима и эффективна.

Нетократический режим не содержит в себе и малой толики конспирологии — он предельно рационален и секулярен. В нем напрочь отсутствует какая-либо эзотерическая кодировка. Вместе с тем нетократии все-таки присуща определенная энигматичность. Вопрос в том, объясняется ли она исключительно пока еще не прочитанными и не выявленными смыслами информационной эпохи или же все-таки чем-то иным, имеющим отношение к метафизическому уровню бытия.

Книга Барда и Зодерквиста выдержана в духе вызывающего рационализма и уже в силу этого обстоятельства вообще не касается данной проблемы. Может быть, определенная подсказка содержится в идеологии критиков «сетевого общества» и, в частности, Мануэля Кастельса, вскользь упомянутого авторами «Нетократии» как адепта «старой парадигмы». Правда, непонятно, можно ли относить к «старой парадигме» (читай — модернизму) такие образы, как, например, «ледниковое время», под которым Кастельс подразумевает некую альтернативу сетевому «безвременному времени» — этой всепожирающей хронофагии мгновенных байтовых коммуникаций. Очевиден и явный экологический подтекст подобной ледниковой метафорики. Он легко угадывается в наметившейся в последние годы навязчивой эксплуатации такого рода образности в раскрученной западной кинопродукции — от анимационного «Ледникового периода» до «Титаника» или выпущенного в прокат накануне последних президентских выборов в США фильма «Послезавтра».

Однако предельно дегуманизированный экологизм присущ и сетевой культуре. Если оставаться в парадигме традиционных ценностей, то это еще вопрос: что более тяготеет к культуре смерти — ледниковый антиглобалистский феминизм или пропагандируемая сетевиками идеология клонирования? А если обратиться к кинематографическим ассоциациям, то можно спросить: не выглядит ли эта странная коллизия неким подобием сюрреалистической схватки «Чужого» и «Хищника»?