От трёхмерной иллюзии к гражданскому самоуправлению

В середине лета до меня вдруг дошло удивительное, почти зеркальное сходство текущей эпохи с ситуацией ровно вековой давности:

Тогда, в 1910-11 Россия готовилась пышно отметить грядущее 300-летие Дома Романовых. Патриотизм был в очень широкой моде! Чиновники награждали друг друга и делили экспортные прибыли, либералы возмущались нарушениями гражданских прав, дарованных Высочайшим Манифестом 1905 года, черносотенцы боролись с нелегальной иммиграцией, государственная церковь травила еретиков... О горстке маргинальных большевиков, тихо изучавших марксизм в Лонжюмо, никто не знал – а «настоящая оппозиция» в лице эсеров и анархистов над ними просто смеялась... Но в любом случае, в 1910 году никто и представить не мог, каким будет 1930-й – это была уже совершенно иная страна и цивилизация, с иными идеями и ценностями. Мы не спорим сейчас – «хуже» или «лучше»: в данном случае показательно, что именно таким и бывает выход из безвременья – он напрочь ломает все устоявшиеся стереотипы...

В августе ту же параллель между 1910 и 1930 годом провел в «Свободной Прессе» уральский политолог Фёдор Крашенинников. Конечно, я не претендую на «идейный копирайт» – эти парадоксы просто носятся в воздухе и доступны всем, чей исторический горизонт превышает электоральные циклы… Меня же на эту идею навело предложение философа Бориса Межуева преодолевать нынешнее безвременье принципиально обратным образом: «вернуться на 20 лет назад и начать все сначала, начать все по новой».

Я ценю многие концепты и интуиции Бориса, но это его предложение словно бы в концентрированной форме отразило доминирующий менталитет нынешнего российского «интеллектуального класса», все еще продолжающего жить в конце прошлого века. Они до сих борются с «перестройкой и реформами», которые, по их мнению, «пошли не туда», и мечтают о той или иной «реставрации». Причем этот реставрационизм становится все более интегральным – в него легко вплетаются и «правые», и «левые» идеи, сливающиеся в общий традиционалистско-имперский мейнстрим.

Путинское десятилетие, вопреки ельцинским надеждам, вовсе не открыло «новый век», но синтезировало своими нефтегазовыми лучами странную археоголограмму, где двуглавый орел восседает на красной звезде. Всякие разговоры о «модернизациях» сводятся лишь к дизайну этой композиции – независимые от нее футурологические экзерсисы воспринимаются как нечто маргинальное и диссидентское. Причем нельзя сказать, будто в этот реставрационистский тренд погружены и сами его проводники – просто они прагматичные технологи, признающие необходимость существования этой «матрицы» для удержания своей власти…

Эта ситуация поддается описанию лишь постполитическими категориями, как и было сделано в одном сетевом манифесте 2007 года:

«Все, живущие в путинской России, живут в пространстве трехмерной иллюзии. То, что мы ощущаем вокруг себя на всех уровнях общественной жизни, не соответствует процессам, которые происходят в действительности. Между нами и реальной Россией, с реальным положением дел в ней стоит квазиреальность, синтезируемая «властью». Мы со всех сторон окружены этой квазиреальностью, которая экранирует нас от российской действительности и внутри которой создана среда относительного «благополучия» и «стабильности».

И здесь мне неожиданно вспоминается такой фундаментальный борец с «метафизическими иллюзиями», как Рене Генон, концептами которого я увлекался в 1990-е годы. Он провидел, что «великая пародия» придет в этот мир именно в обличье некоей «священной империи», которая будет формально воспроизводить любые картинки из прошлого, выдавая их за «подлинную традицию». (Кстати, его рассуждения о «виртуальной инициации» вообще можно считать пророчеством об интернете.) Так вот – нынешняя Россия, которая по какому-то недоразумению продолжает называть себя «федерацией», за первое десятилетие XXI века действительно создала себе имидж этакой «священной империи». Вполне буквальный – начиная от первой строчки римейка советского гимна, под который деятели официальной церкви «освящают» спутники ГЛОНАСС.

Великодержавно-ордынские, клерикально-византийские и массово-советские «традиции» слились в этой империи в нераздельную троицу. Здесь уже бессмысленно противопоставлять одно другому, как делали в 90-х и поныне еще продолжают живущие в прошлом веке «белые» и «красные». Это действительно онтологически «единая Россия».

И деконструкция этой голограммы также может быть лишь тотальной. Те, кто сетует на «невозможность» этого, просто плохо знают русскую историю, которая временами ездит очень быстро. На пышном праздновании «300-летия Дома Романовых» его обитатели наверняка поднимали тосты и за будущие века, но вскоре этот «Дом» рухнул как карточный, а о «перспективах социализма в СССР» некоторые «ученые» защищали свои диссертации еще в начале 1991-го…

Сегодня точно так же невыразимо скучны громкие полемики между «либералами» и «консерваторами», не говоря уж о «коммунистах» или «монархистах». Все эти деятели выглядят уже какими-то полутенями, одинаково тонущими в «имперском дискурсе», который неудержимо уходит в прошлое как таковой. Этот «третьеримский» сенат еще уверен, будто что-то решает, тогда как медиа-пространства все более завоевываются новыми «аларихами»…

Простая, но очень тяжко постигаемая унитарными «имперцами» диалектика – политико-экономическая и информационно-культурная глобализация влечет за собой, в качестве обратной стороны медали, возрастание значимости всевозможных локальных специфик. Отсюда – неуклонный в последние десятилетия рост европейского, американского и тихоокеанского регионализма. Регионы там больше не являются «провинциями» (древнеримским термином, обозначавшим зависимые и второстепенные территории), но все более повышают свое гражданское, экономическое и культурное самоуправление. А вот значимость традиционного «посредника» между глобальным и локальным уровнем – «национального государства» – напротив, стремительно истончается. Шотландцы и каталонцы встречаются на общеевропейских конференциях, вовсе не нуждаясь для этого в «разрешении» со стороны Лондона и Мадрида.

Кстати, на примере ЕС очень хорошо заметно, что регионализация вовсе не тождественна банальному «распаду», но являет собой гораздо более многомерное и интегральное явление. Поэтому перспективы такого распада России к 2030 году, которые рисует Михаил Вербицкий, выглядят также неким отражением картин прошлого века. В новом все будет иначе. Произойдет, наконец, долгожданный «транзит от политического модерна к постсовременности», который провидит проф. Сергей Медведев.

Окончательно схлынут в прошлое (поза)прошловековые «национальные» споры, забившие ныне российский политический лексикон. Пока эта мода объяснима – Россия, постоянно меняя имперские одежды, исторически так и не прошла стадию национального государства. Однако пытаться строить его сегодня – значит сознательно уходить в европейское вчера.

Тренд современного европейского регионализма постнационален и даже «постполитичен»: он формирует особую, в том числе этнокультурную, идентичность различных регионов – но преимущественно методами их уникального маркетинга, а не стремясь к их превращению в новые национальные государства как к самоцели. Там, где это ставится самоцелью, вся общественная энергия уходит в политические свистки, и на внутреннее развитие региона ее не остается. Какими экономическими чудесами удивили мир независимые Косово, Приднестровье или Южная Осетия?

Еще более проблематична трансформация в национальное государство России – или даже хотя бы суммы ее областей и краев, которые полагаются «русскими регионами». 500-летняя имперская традиция, проросшая и в СССР, и в РФ, очень инертна и легко способна раскатать это гипотетическое государственное образование в очередной римейк централизованной империи.

Характерным примером этого стало недавнее учреждение «Русского гражданского союза», в манифесте которого говорятся правильные слова о регионализме и федерализме, но по факту приглашенными на учредительный съезд и избранными в координационный совет этого движения оказались только жители столицы. Трудно себе представить учредительный съезд какой-нибудь новой американской партии, которая позиционирует себя, как «федеральная», но при этом в зале присутствуют лишь делегаты от г. Вашингтона. Однако в России московский гиперцентрализм до сих пор воспринимается как нечто «само собой разумеющееся» – даже в движениях, заявляющих о своей радикальной оппозиционности. Этим они демонстрируют свое пребывание в той же самой имперской парадигме, что и власть, разделяют ее «вертикальную» голографию…

Во что же может трансформироваться эта система к условному 2030 году, учитывая нарастающую парадигмальную несовместимость иерархических «вертикалей» и сетевого общества? Разумеется, делать какие-то «однозначные» прогнозы здесь было бы нелепо. Имеет смысл лишь сопоставить некоторые актуальные модели мирового развития с текущими переменами в российском общественном сознании.

Похоже, сегодня вновь наблюдается спад американофобии, которая в советские и путинские времена служила удобным образом внешнего врага, объясняющим все местные неустройства. Эта «матричная» конспирология сменяется живым интересом к опыту этой страны, где реально работает федерализм, а следующий президент может быть совсем не «преемником» предыдущего. Однако попытка трансплантации американского опыта на российскую почву неизбежно упирается в фундаментальное историческое противоречие – США возникли как постимперский феномен, в борьбе с отчужденной метрополией, а не как трансформация некоей предыдущей империи, существовавшей на их месте. Поэтому там изначально отсутствует имперский экономико-правовой гиперцентрализм – все крупнейшие компании рассредоточены по стране и платят налоги в своих штатах, где в принципе невозможна «отмена губернаторских выборов» и авторитарная подгонка их законодательств под «единую вертикаль».

Со времен Декларации независимости главным правовым субъектом в США являются сами их граждане, демократически делегирующие властные полномочия республиканским институтам. Однако правовая модель России принципиально противоположна – она традиционно монархична и уже веками (с краткими перерывами) строится «сверху вниз», здесь все решает «вышестоящее начальство», а его выборы являются лишь декорацией. Поэтому, кстати, предложения некоторых общественных сил «отделить Кавказ от России» вызывают закономерный вопрос: кто может быть правовым субъектом такого решения и выступать «от имени России», если демократических механизмов избрания федеральной власти ныне не существует? Если же эта субъектность «по умолчанию» делегируется Кремлю – то ему совсем не с руки урезать территорию своей империи.

Субъектами такого решения могли бы стать представители всех регионов, которые пожелают воссоздать Россию как реальную федерацию, основанную на гражданском самоуправлении. Это потребует полноценного восстановления Совета Федерации – как избираемого межрегионального института, имеющего высшие политические полномочия. Такая историческая перспектива сближает будущее российское пространство с европейским, однако вновь ставит специфические вопросы. Неслучайно, что основные институты ЕС расположены в Брюсселе, Страсбурге и Люксембурге – городах, исторически не являющихся столицами той или иной империи. Поэтому деимпериализация России с неизбежностью также повлечет за собой кардинальную «демосковизацию» – долгожданную для коренных москвичей разгрузку их города, избавление его от нездорового разбухания и спасение его уникальной региональной культуры.

Кстати, в культурно-языковой сфере российское пространство в обозримом будущем все же останется более родственным и взаимосвязанным, чем европейские страны. Хотя, конечно, следует ожидать творческого подъема региональных культур, долго подавлявшихся искусственной «единорусской» нормой. Но базовое взаимопонимание между жителями различных регионов – в силу естественных экономических и информационных связей – вряд ли будет утрачено, даже несмотря на возможное возникновение на российском пространстве нескольких государственных образований. В этой перспективе русскоязычный мир станет аналогом англоязычного, который состоит из множества стран, что совсем не препятствует их тесному глобальному общению. Но при этом они ценят свою идентичность и вовсе не стремятся вновь слиться в «единую империю», делегируя свою власть некоей «центральной метрополии».

Однако надежд на легкое преображение нынешнего осколка СССР в такую новую цивилизацию весьма немного. Ибо и у нынешней власти, и у ее «кадрового резерва» все еще доминируют имперские стандарты мышления, несовместимые с этим парадигмальным переходом. Для него нужны свободные креативные деятели из разных регионов – но они по-прежнему остаются в тени голографического мерцания «нашей великой родины»…

Тем не менее, «восстание пространств» неизбежно, эта пружина разожмется неминуемо – но либо она запустит двигатель новой эпохи, либо просто все здесь разнесет… Интересная иллюстрация этого выбора проявилась в двух недавних фильмах, сюжеты которых сближаются темой о дальнем путешествии. Во всем же остальном они полярно противоположны – «Счастье мое» Сергея Лозницы безжалостно показывает тотальный антропологический крах этой пережившей саму себя империи, а «Овсянки» Алексея Федорченко открывают вдруг новое, иное, тайное до поры измерение жизни в постимперских регионах.

ГологRussia – это не чудесная Хацунэ Мику, она зовет не в будущее, но загоняет прельстившихся ею в вечные споры о «славном прошлом». Однако время не всегда ходит по кругу – в некоторые ключевые моменты ему свойственно разрывать эту дурную бесконечность. Так что конструкторы этой имперской иллюзии лишь загонят туда себя сами – и уже безвозвратно. Видимо, они также поняли это – и строят сегодня для своей элиты мемориальный комплекс Сгонники. Обещали открыть его уже в этом году – но как всегда запаздывают, пока нарисовали лишь виртуальный проект ... Надеемся, к 2030 году он воплотится в реале!

Фото: most-spb.ru