Я не умею анализировать творчество. Откровенно говоря, я даже сомневаюсь в практической полезности подобного анализа: мысль о том, что, благодаря пушкинистам, мы лучше понимаем А.С.Пушкина представляется очевидным заблуждением. Надежда понять секрет гениальности через изучение подробностей жизни и деятельности гения является ложной, тем более что методология биографического, а, равным образом, искусствоведческого подхода восходит к раннему Средневековью, то есть, по сей день использует «жития святых» в качестве единственно возможного канона. 

            Много веков Человечество прожило в условиях острого информационного голода. Столетие назад ситуация необратимым образом изменилась, и сегодня мы захлебываемся в потоках неструктурированной или слабоструктурированной информации, причем я имею в виду даже не рекламу и политический пиар, а именно результаты научных исследований: “объект такой-то, будучи облучен рентгеном под углом восемнадцать  градусов,  испускает  квазитепловые  электроны   под   углом двадцать два градуса”. «Первые три года петербургской жизни Александра Пушкина после окончания Лицея прошли на Фонтанке, близ Калинкина моста. Здесь, в 5-м квартале 4-й Адмиралтейской части, с 1814 года жили родители поэта Сергей Львович и Надежда Осиповна Пушкины».  И?..  В ворохе мелких подробностей и уточнений потеряется любой смысл, исчезнет любое содержание. Может быть, уже пришло время относиться к информационным конструктам, как к продуктам питания и построить соответствующую культуру потребления. Хотя бы разобраться в сочетаемости различных информационных продуктов, и начать ставить печать на книгах: «Минздрав предупреждает: информационное переедание и употребление некачественной информации вредно для вашего психического здоровья»…

             В смешном американском фильме «Послезавтра» (там, где из-за глобального потепления начинается новый ледниковый период) группа американских подростков, застигнутых холодом в здании Национальной Библиотеки, выбирают, какие книги они будут жечь. «Ницше – фашист! Нет, он – великий философ!». Потом кто-то указывает на огромный ряд стеллажей, заполненных налоговыми положениями, разъяснениями, судебными прецедентами: «Надеюсь, по поводу этих книг ни у кого нет возражений?». Иногда мне кажется, что современная цивилизация представляет собой машину по переработке различных ресурсов в бумагу и типографскую краску - в тексты, которые никто и никогда не прочитает.

            Такой своеобразный аналог второго начала термодинамики: работая с энергией, человек, в конечном итоге, превращает все ее формы в тепло (физики так и говорят: «теплота – свалка энергий»), а работая с информацией – в невостребованные бумажные горы.

            Оговорюсь, что речь идет в первую очередь о финансовых и технических архивных документах, удивительным образом соединяющих секретность с бесполезностью.  Немаловажную роль в образовании бумажных залежей играют и результаты научных исследований: специализированные журналы, диссертационные работы, монографии – в этом «материале» иногда попадаются настоящие жемчужные зерна, но нужно иметь в виду, что производительность научного труда, измеренная через количество новых «распакованных», то есть, введенных в обращение в единицу времени смыслов, с середины ХХ столетия линейно падает, в то время как количество публикаций растет по экспоненте.

            Среди художественных текстов доля  совсем уж «мертворожденных» минимальна: написать роман, который вообще никто не станет читать, так же трудно, как создать шедевр, который будет на устах у всех.  Конечно, большинство книг все равно превращаются в бумажные отходы, но, по крайней мере, это происходит не сразу и не просто так. По мнению современных экономистов, «человеческий капитал» представляет собой самый ценный из всех возможных ресурсов. Поэтому текст, который  лишь развлек – и только на несколько часов всего одного человека, уже не может рассматриваться, как бесполезный. 

            Сравнение художественных произведений и научных текстов небезынтересно. Основная масса научных публикаций, особенно, в гуманитарной области, заведомо не имеет читателя и, в общем, человечеству не нужна. Даже если в этих публикациях и содержится информация, для кого-то полезная, практически невероятно (а в досетевое время – невозможно), чтобы «свои нашли своих». В результате информация либо сразу выпадает из обращения и архивируется, либо некоторое время циркулирует в замкнутой узкопрофессиональной среде, поддерживая в этой среде иллюзию деятельности, а затем архивируется все равно. Очень редко возникают научные труды, способные – в прямой или превращенной, технологизированной, форме - к существованию вне профессионального слоя, то есть, имеющие хотя бы локальное общечеловеческое значение. Но эти немногие труды представляют собой цивилизационные достижения. Они входят в учебники, школьные или ВУЗовские, они популяризируются, становятся элементами культуры. И в этом случае они не будут забыты, пока мир и человек не переменятся кардинально.

            Такая, вот, своеобразная «дельта-функция»: научный текст или мертворожден, или вечен.

            Художественные произведения имеют иную судьбу. Поскольку книгоиздание ближе к рынку, чем наука, текст, если уж он дошел до типографии, обязательно отыщет своего читателя и, скорее всего, даже многих читателей. Книга создается, достигает пика популярности (обычно, в течение полугода после публикации), а потом уходит в забвение. Ее читают, но все реже и реже, и, в конце концов, она остается стоять на полках фундаментальных библиотек. Не часто книги, популярные у родителей, вызывают интерес у детей. И совсем редко тексты передаются из поколения в поколение, обретая статус цивилизационного достижения и «вечную жизнь».

            Книга рождается, живет какое-то время (распределенное по Гауссу) и умирает.

            Бессмертных художественных текстов, меньше, чем вечных научных ценностей. Закон Архимеда объективен, он установлен раз и навсегда, и не может стать другим, он не должен нравиться или не нравиться. Законы находятся вне развития и не могут модернизироваться. Восприятие же художественного  слова субъективно, и если мир вокруг нас меняется, это восприятие меняется тоже. Для нас медлительны романы XIX столетия, унылы и, за редким исключением, скучны. Поэтому они умирают. Кого-то это может огорчать: современные школьники не хотят читать Льва Толстого, какой ужас! Да нет в этом никакого ужаса. Удивляться надо не тому, что «Анну Каренину» и «Войну и мир» сейчас читают мало, а тому, что через сто с лишним лет после первой публикации, они вообще кем-то востребованы, хотя ушел в абсолютное прошлое не только мир, который описывал Л.Толстой, но и имманентная этому миру литературная эстетика.

Художественная литература не имеет иммунитета от течения времени.

            К фантастике это относится в первую очередь, а к научной фантастике и фантастической прогностике – в особенности. Слишком уж тексты, относящиеся к этим разделам литературы, «привязаны» ко времени их создания. Привязаны на уровнях национальных или даже «общечеловеческих» целей и ценностей, которые неизменно кажутся вечными, но, как правило, не доживают даже до следующего поколения. Привязаны языковыми особенностями, тяготением к определенным сюжетам и типичным героям, наконец, что хуже всего, техническими подробностями и представлениями о путях развития. До сих пор летают по литературной Галактике клепанные фотонолеты с ручным механическим управлением:

«…раздался громовой треск, и с неба на площадь свалилась громадная ржавая ракета. В толпе сразу заговорили: - Это «Звезда мечты»! / - Да, это она!»…

Фантастика 1960-х годов, советская ли, американская ли, несет все приметы своего времени и сегодня кажется наивной и местами смешной. Но она все еще востребована  - как человек, непосредственно связанный с издательским бизнесом, я могу об этом судить. Это представляется поразительным и внушает надежду.

 

Моя статья посвящена 75-й годовщине со дня рождения Б.Н.Стругацкого, но написана она не в юбилейной эстетике. Я предлагаю Вам путешествие во времени. Мы будем смотреть на миры братьев Стругацких глазами различных эпох. И, что, на мой взгляд, гораздо более важно, мы постараемся увидеть и оценить сами эти эпохи.

            «Сплошные круглые даты, сплошные ровные цифры,

              Как тучные акробаты в не очень веселом цирке…»

 

Часть 1. 1960-е годы и «Мир «Полдня…»

«Благословенная страна, земля поэтов и богов,   Тебя я слушаю, певец, и вижу все, как наяву.   Но в песнопении твоем заметно не хватает строф.   Ты нечто хочешь утаить. Дай, угадаю – почему?» Л.Смеркович

 

- 1 -

 

Двадцатый век был довольно быстрым временем, и картина мира менялась даже не раз в поколение, а каждые десять лет. Конечно, «привязка» эпохи к десятилетию условна: 1960-е годы, например, начались 4 октября 1957 года, а завершились в августе 1968 года вводом советских войск в Чехословакию; 1970-е растянулись на добрые 15 лет - до 10 марта 1985 года, когда смерть К.Черненко «подвела черту» под Третьей Мировой (Холодной) войной, и пришло время оформлять безоговорочную капитуляцию.

Братья Стругацкие пришли в литературу в 1957 году, и стало трюизмом говорить, что это символично. Но, в самом деле, можно ли признать случайностью то обстоятельство, что пятнадцать из двадцати романов братьев Стругацких были написаны (и по большей части опубликованы) в «золотое десятилетие фантастики», короткий промежуток между выходом на орбиту первого спутника и подавлением «революции сознания» на Западе и на Востоке.

«Шестидесятники», наши отцы и матери…

Когда-то, в далеком 1986 году, я назвал их новым воплощением толкиенских эльфов – поколением, которое создало великую культуру из собственного поражения. Как это было просто – оценивать из глубокого тыла успехи и неудачи бойцов с передовой. С того времени прошло двадцать лет, сменилось «условное поколение», мы сами давно уже выступаем в роли «армий первой линии» и пытаемся создать из собственных поражений хоть что-нибудь… и, если выпадает счастье отпраздновать неожиданный тактический успех, поднимаем бокалы за то, чтобы «сделать в этой жизни хотя бы половину того, что сделали наши отцы».

А, ведь, мы точно знаем, где сердце спрута.

 

Шестидесятые годы навсегда остались одной из самых светлых эпох в истории Человечества. Это, отнюдь, не советский феномен, и с весьма относительной хрущевской «оттепелью» он не связан: ностальгические рассказы и повести «про шестидесятые» с завидной регулярностью публикуются на Западе, да и устремленная в Будущее Япония отдает дань этому странному жанру.

Мир 1960-х четко разделен надвое, и его судьбу определяет глубокое неустранимое противоречие между коммунистическим Востоком и либеральным Западом, «Миром социальной справедливости» и «Свободным миром». Нестерпимо неразрешимое напряжение «холодной войны», разлит по всей Земле страх взаимного ядерного уничтожения.

Просто сравните: сегодняшнее «демократическое Человечество» на пустую террористическую угрозу реагирует непрерывным отступлением, забывает не только о своих цивилизационных ценностях свободы и развития, но даже об элементарном жизненном комфорте и минимальном уважении к человеческой личности. Наши Учителя из 1960-х годов превратили страх всеобщего уничтожения в источник социального движения и основу гуманистической культуры. Они «перевели» Холодную войну на язык конфликта между конечностью человеческой жизни и сознания и бесконечностью Вселенной  и перенесли противостояние великих держав в Космос:

«…космическая гонка превратилась в 'войну раздутых эго'. И это было потрясающе хорошо, потому что в этой войне, в отличие от других, обе стороны отделались жертвами в размере 22 астронавтов и 70 человек наземного персонала, а все остальное человечество получило огромную пользу. Американские немецкие изобретатели силились делать оружие лучше, чем русские немецкие изобретатели - а у нас появились клюшки для гольфа, способные запоминать изгиб; у тех из нас, кто страдает пороком сердца, появились маленькие клапаны, сделанные на основе топливных насосов шаттла; мы научились следить за ураганами; мы получили спутниковую навигацию, прямые трансляции футбольных матчей откуда-нибудь с другого конца света, солнечные очки, которым не страшны царапины, солнечные батареи и плоские телевизоры. Кстати, и давление врач измеряет Вам с помощью аппарата, разработанного НАСА для измерения пульса своего первого астронавта Алана Шепарда»[1].

Но если нынешнее состояние мира (с глобализацией, Дж.Бушем младшим, тотальными досмотрами в аэропортах, «с метрикой Римана, принципом неопределенности, физическим вакуумом и пьяницей Брутом»)  рассматривать, как некую «ошибку», то корни этой ошибки лежат именно в «славных шестидесятых». Похоже, для Человечества это десятилетие сыграло ту же роль, что июль 1941 года для генералов вермахта – время несбывшихся надежд.

Сосуществование в логике «взаимного гарантированного уничтожения» имело своим последствием не только космическую гонку и «соревнование фантастики», но и обострение обыденного межпоколенческого противоречия. Молодежь впервые выступает как самостоятельная политическая сила, противостоящая истеблишменту: на Западе набирает силу движение «хиппи», в социалистических странах появляются «стиляги», «битники» и другие «дворники с улицы имени Леннона».

Время студенческих волнений и молодежных коммун.

Противоречие между молодежью и «обществом стариков» непосредственно выльется в неудавшуюся попытку «революции сознания» в конце десятилетия, а опосредовано  приведет к взрывной деколонизации мира, что и Восток, и Запад воспримут, как свой крупный политический успех, хотя, в действительности, рождалась третья мировая политическая сила, с которой скоро придется столкнуться всем «игрокам».

Метафорой эпохи может быть название одного из советских сборников фантастики того времени – «Дорога в сто парсеков». Можно воспользоваться музыкальным образом: на Западе говорят о «свингующих шестидесятых». Мне лично больше по душе военное сравнение – последнее общее наступление Человеческого разума.

Наступление это закончилось неожиданным и тяжелым поражением, и, между прочим, плацдарм на Луне был потерян.

 

 

 

- 2 -

 

 Творчество братьев Стругацких эпохи 1960-х годов достаточно четко подразделяется на три периода. С 1957 по 1960 год создается «Мир «Полдня…», схема развития, которая стала «стандартной моделью» и оставалась ей четверть века. В этот период написаны и опубликованы «Возвращение» и «Быковская трилогия»: «Страна багровых туч», «Путь на Амальтею», «Стажеры».

Эти четыре текста находятся в определенной гармонии с политическими реалиями эпохи: Советский Союз строит коммунизм, а Стругацкие объясняют, что это, собственно, такое. Пока все выглядит просто: убрать «родимые пятна социализма», а мир населить лучшими из шестидесятников. Тогда в моде были простые решения и простые представления: «Да, я люблю свою работу, вот только «Мастер у нас немно-о-жечко консерватор»[2]. Для светлого Будущего все, практически, уже сделано, и сделано правильно. Счастье скоро (в 1980 году) придет, и надо только облагородить власть, заменив бюрократов на интеллигентных людей - творцов и магов.

Я далек от насмешек. Приступая к решению задачи, мы всегда недооцениваем ее сложность. К.Циолковский считал, что лунную ракету можно сделать на технологической базе 1910-х годов, имел смутное представление об аэродинамическом нагреве, ничего не слышал о проблемах регулировки обратных связей в контурах управления по тангажу и рысканью. Цандер, да и фон Браун очень удивились бы, услышав о «проблеме высокой частоты» в камерах сгорания жидкостных реактивных двигателей. Но без наивных и упрощенных мыслеконструкций Циолковского ни о какой Луне в 1969 году не было бы и речи. Вся проблема резкого замедления развития на рубеже веков в том и состоит, что мы теперь научились трезвости. Слишком заранее стали оценивать трудности любого начинания – и технические, и социальные. Кстати, в большинстве случаев эти трудности не столько оцениваются, сколько придумываются…

Рискну сказать, что до появления «Туманности Андромеды» И.Ефремова и цикла «Возвращение» братьев Стругацких коммунистическую версию развития Человечества вообще нельзя было обсуждать. Классики марксизма не придавали этому разделу теории значения, справедливо полагая, что проблема находится далеко за горизонтом прогнозирования, Третья Программа КПСС не коснулась основополагающих вопросов и не дала функционального определения коммунизма. Как ни парадоксально, эта Программа, которую все сейчас обвиняют, да и тогда обвиняли в утопичности, была, скорее, излишне прагматичной: она целиком сосредотачивалась на проблемах понятных и, в принципе, решаемых – таких, как построение  материальной базы.

И.Ефремов – плохо ли, хорошо ли (я продолжаю думать, что хорошо) показал в «Туманности Андромеды» «идеальный конечный результат» и, в сущности, построил предельную «онтологию Коммунизма». При этом ему пришлось «придумать психологию»: сконструировать образ Человека Будущего, как Иного по отношению к людям сегодняшнего дня. А. и Б.Стругацкие полагали, что такой путь ведет в никуда, ибо вместо человека получается биоробот, в который читатели не поверят, поскольку не смогут себя с ним как-то соотнести. Кроме того, полученное «доказательство существования» является неконструктивным: неясно, откуда эти биороботы возьмутся (или, в другом языке, как люди приобретут подобную структуру психики)?

И.Ефремов, палеонтолог по специальности, мыслящий в масштабах сотен миллионов лет, отвел на эти вопросы, отнеся действие своего романа в неопределенное, но далекое Будущее. Стругацкие хотели работать с обозримым горизонтом событий – по сути, с настоящим временем. Это привело их к примату Нового над Иным: созданию концепции «раннего Коммунизма», населенного «лучшими из современников». Логика решения заставила жестко хронометрировать события, делать конкретные прогнозы, опираться на уже существующие социальные институты. Разумеется, все конкретное преходяще, и «Мир «Полдня…»» сразу же оказался под прицелом критики, как со стороны современников, так и со стороны всезнающих потомков.

Все-таки, очень интересно, что действие «Страны багровых туч» начинается 18 августа 1991 года. В нашей Текущей Реальности в этот день произошел путч ГКЧП, положивший конец Советскому Союзу и открывший дорогу «параду суверенитетов» и симфонии разрушения. Критические даты обладают интересной особенностью синхронизировать миры-Отражения.

Продолжаю думать, что «Страна багровых туч» - книга, недооцененная – в том числе, и своими авторами. Свидетельством тому, и магия дат, и  странно долгая жизнь книги, ее востребованность несколькими поколениями, и неожиданные замыкания на альтернативные Реальности. Пророчества всегда метафоричны: «Страну багровых туч» нужно читать в метафорическом «протоколе», а не относить к жанру путевых заметок.

«Стажеры» интересны, среди всего прочего, еще и тем, что рисуют альтернативную «коммунистическую глобализацию» и даже изображают кризис этой глобализации, подозрительно похожий на «настоящий». Но, конечно, главным содержанием повести является продвинуться в работе со «стандартной моделью» за стандартные восторги от мира с низкой социальной энтропией.

Глава «Диона. На четвереньках» очень убедительно продемонстрировала, какие проблемы и противоречия скрываются под внешне благополучным фасадом коммунистической Земли начала XXI века. Только, боюсь, не нам об этом судить. В рамках современной концепции менеджмента Шершень не просто обречен на победу. Он для нашего прагматичного мира является правой стороной, потому что его обсерватория успешна. Одно из лучших внеземных поселений… А «разделяй и властвуй» - нормальная этика любого капитализма.  

 

С 1962 по 1964 год происходит рефлективное исследование «стандартной модели». Здесь творчество А. и Б.Стругацких ощутимо расходится с «мейнстримом» и советским, и западным. Прогрессивная эпоха 1960-х годов рефлексией заниматься не желала, а последнее «общее наступление» Человечества организовывалось в логике: «Ну, мы же вчера так хорошо продвинулись…»

В этот период создаются, может быть, самые знаменитые произведения братьев Стругацких.

Во-первых, «Сказка для младших научных сотрудников младшего возраста» представила «стандартную модель» в окончательном виде. Замечу, что этот текст, созданный в языке сказки (не фэнтези!), использующий пушкинские коннотации и гротескный антураж, текст, объединяющий законы административные, законы магические и, отчасти, законы бухгалтерско-финансовые, в известной степени отрывается от исторической конкретики 1960-х годов. «Соловецкий филиал» АН СССР наводит на воспоминания о «шарашках» 1930 – 1950 гг., и о «закрытых территориальных образованиях, благополучно доживших до нашего времени.  Административная структура НИИЧАВО построена по схеме «организационно-деятельностной двойки», которая сейчас внедряется в муниципальное и корпоративное управление[3]. Замечу еще, что фанатам Стругацких совершенно очевидна причина популярности книг Дж.Ролинг: что такое Хогвартс, как не классическая советская спецшкола при НИИЧАВО?

Во-вторых, «Трудно быть богом» поставила вопрос о вмешательстве в историческое развитие: о неизбежности такого вмешательства, и о неизбежности отягощения его злом. Тогда, в середине шестидесятых, писали, что Стругацкие «выступают против помощи отсталых народам», сейчас в форумах обсуждают, что прогрессорство – синоним прямой агрессии. То, и другое - очевидная глупость, и парадоксально, что много раз прочтя роман и даже получив исторический опыт «глобализации по-американски», мы так и не уяснили, что проблема лежит не в одобрении или отрицании прогрессорства, а в определении его границ.

Проблема границ вмешательства в условиях глобализации обсуждается и в «Хищных вещах века». Странно, что демократически настроенные критики не обратили внимания на это произведение, где предсказывается терроризм и «окраинные войны», убедительно объясняется, что любая держава, «собирающая мир» в логике глобализации, обречена на интервенционистскую политику, ставится и предельно жестко разрешается проблема противоречия физической и виртуальной (психоделической) Реальностей.

За решения, принятые И.Жилиным, коммунистическая Земля заплатила многовековым отставанием от Текущей Реальности в телекоммуникационных и компьютерных технологиях. Но выиграла Космос, психологию фронтира и низкоэнтропийный тип общественных отношений.

В-третьих, самое переведенное на иностранные языки произведение Стругацких – «Далекая Радуга» в явной форме поставила вопрос о цене прогресса. И опять-таки, «оранжевые» говорят, что развитие должно идти «ценой всего» (я сам так говорю), «зеленые» готовы платить любые издержки за отказ от развития, а роман, написанный в середине 1960-х годов скупо и точно объясняет и тем, и другим, что нужно искать приемлемый баланс безопасности и развития и, одновременно, учиться жить с пониманием того, что этого баланса не существует: «перед вами жизнь, какой она бывает иногда,- к счастью, редко».

Честно говоря, не понимаю тех людей, которые в юности читали «Далекую Радугу», а в зрелости испугались Чернобыля и начали закрывать сначала АЭС, затем опыты с человеческой ДНК, потом клонирование.

 

К концу десятилетия эмоциональная окраска фантастики, музыки, живописи, поэзии, кинематографа резко меняется. Стало до боли ясно, что наступление прогресса захлебывается на всех фронтах, что Советский Союз проигрывает и, вероятно, проиграет «лунную гонку», а США окажутся неспособными утилизировать ее результаты. Ядерные арсеналы продолжают пополняться (как раз в 1967 году проходит испытания первая подводная лодка проекта 667А, прозванная «Иван Полярис», и начинает раскручиваться новый виток гонки вооружений), но делается это, скорее, по инерции и из-за отсутствия внятной альтернативы.

Начавшийся кризис коммунистического мирового проекта Стругацкие осознали гораздо раньше и гораздо острее, нежели философы и аналитики, советские и зарубежные, которым это было положено по долгу службы.

В текстах Стругацких, относящихся к последним годам десятилетия, подробным образом исследуется бюрократия и приемы борьбы с ней («Сказка о тройке», «Улитка на склоне»), изучаются проблемы относительности прогресса и ограниченности познания («Улитка на склоне»), изучается обыденное мышление обычного человека, попавшего в ординарную для ХХ столетия ситуацию вражеского вторжения («Второе нашествие марсиан»), пророчески объясняется, что инструментом вторжения могут быть не только тепловые лучи, удушающие газы и пули, но продовольственные пайки, пенсионное обеспечение, высокий уровень жизни и идеалы демократии и политкорректности («опять-таки, «Второе нашествие марсиан»).

«Обитаемый остров», который начинался как «роман приключений», типичная робинзонада, вырастает в «базовый элемент» новой версии «стандартной модели» - впоследствии он будет развернут в трилогию -  и становится обстоятельным исследованием природы власти и ее оппозиции. Убедительно показывается их диалектическое единство: «…самое гнусное заключалось в том, что именно они поставляли обществу правящую элиту, называемую Неизвестными Отцами. Все Неизвестные Отцы были выродками, но далеко не все выродки были Неизвестными Отцами. И те, кто не сумел войти в элиту, или не захотел войти в элиту, или не знал, что существует элита, -- выродки-властолюбцы, выродки-революционеры, выродки-обыватели, -- были объявлены врагами человечества, и с ними поступали соответственно».

К этому же периоду относится написание, может быть, самой светлой и, на мой взгляд, самой сильной книги братьев Стругацких – романа «Гадкие лебеди». Недавно он был экранизирован К.Лопушанским, и даже не то, чтобы плохо, но почему-то, вдруг, превратился в фильм ужасов. Наверное, это удивительное превращение тоже связано с различием онтологических подходов 1960-х и 2000-х годов…

Между тем, «Гадкие лебеди» - просто педагогическая утопия. Наверное, лучшая из когда-либо созданных в этом некогда популярном жанре.

Ума не приложу, кому в Советском Союзе понадобилось запрещать книгу, которая, наряду с «Часом быка» И.Ефремова, могла стать осмысленным ответом Востока на блистательную американскую фантастику, проникнутую духом «революции сознания»[4].

 

- 3 -

 

Конец десятилетия ознаменован историческим успехом американцев, которые доставили человека на Луну, тем самым, решив в свою пользу конфликт Востока и Запада, основное противоречие эпохи. И, как водится, победитель не извлек из своего успеха никаких уроков. 1968 год ознаменован переходом реакции в решительное контрнаступление. Русские диссиденты, которые 25 августа 1968 года вышли на Красную Площадь, чтобы протестовать против вторжения в Чехословакию (оно к этому времени было уже свершившимся фактом и не подлежало пересмотру ни организационно, ни аксиологически), явно не осознавали, что это вторжение было не преступлением, а технической ошибкой руководства страны, причем эта ошибка вполне устраивала Соединенные Штаты, которые за чужой счет получили «карт-бланш» на подавление «революции сознания», ликвидацию социальных и интеллектуальных достижений «демократического десятилетия», приход к власти правых республиканцев и расстрел студенческих демонстраций.

Генеральное сражение 1960-х годов было проиграно и силами добра, и силами разума.

В мире начинается стадия длительного позиционного маневрирования.

 

          Часть 2. 1970-е годы: «Пикник на обочине»

«В этих грустных краях все рассчитано на зиму: сны, стены тюрем, пальто, туалеты невест белизны новогодней. Напитки, секундные стрелки. Воробьиные кофты и грязь по числу щелочей; Пуританские нравы. Белье. И в руках скрипачей – Деревянные грелки» И.Бродский. Конец прекрасной эпохи, декабрь 1969.

- 1 –

 

«Приближалась довольно скучная пора».

Впервые с конца XIX столетия на Земле господствуют пассивные онтологии: стремление к равновесию, обогащению, порядку и стабильности. Напряженность структурообразующих противоречий снижается, слабеет даже страх ядерной войны, хотя именно в эту эпоху Советский Союз достигает с Соединенными Штатами относительного паритета, и, по логике вещей, опасность столкновения сверхдержав становится наибольшей.

Но, может быть, им уже нечего делить?

Страх войны превращается в страх «ядерной зимы» (иными словами, он приобретает «экологический» характер)

На пустом месте разыгрывается «энергетический кризис» 1973 года, пришедший настолько вовремя, что кажется спланированным. Кстати, вероятно так оно и было.

Начинается розыгрыш «экологической карты», которую по заказу А.Печчеи «нарисовал» Д.Форрестер, а раскрасили во все цвета радуги супруги Джей и Джоан Медоузы. Советский Союз на тот момент, похоже, не осознал всей серьезности положения и не понял, что господствующая в мире парадигма развития необратимо уходит в прошлое. Во всяком случае, форматирование пространства экологических смыслов произошло без участия Кремля.

 Нефтяной кризис приводит к возникновению и быстрому росту экологического сознания: экология становится элементом культуры, звеном политики, основой гуманитарной науки, новой мировой онтологией, содержательная сторона которой – замедление безудержного научно-технического прогресса, а в другом языке – попытка придать развитию черты устойчивости и системности.

Революция в Иране и приход к власти аятоллы Хомейни, захват американского посольства в Иране, - все это инициализирует противоречие «Ойкумена – Окраина», предсказанное Стругацкими в романах «Стажеры» и «Хищные вещи века». Интересно, что в тот момент Хомейни не воспринимается ни массами, ни элитами, как самостоятельный «игрок»: слишком укоренилась вера, что в этом мире ничто не делается без участия либо США, либо Советского Союза.

Как отражение назревающего конфликта между индустриальной цивилизацией и варварской «окраиной» происходит вторжение советских войск в Афганистан, которое, опять-таки, «читается» участниками в логике противостояния сверхдержав.

Межпоколенческий конфликт теряет структурообразующее содержание.

            В музыке «диско» сменяет рок. Развитие научной фантастики резко замедляется, «камбиевая зона» литературы перемещается в направлении «фэнтези». Проходит увлечение Космосом, финансирование сокращается, космонавтика целиком возвращается в военную и экономическую парадигму.

«Революция сознания» подавлена окончательно и утилизируется в виде НЛП-практик и коммуникативных тренингов.

1970-е годы – время моей юности, и, естественно, он представляется мне в розовом свете. Но даже пристрастный взгляд не может придать эпохе содержание. Нет, делалось довольно много осмысленного – и в науке, и в технике, и в Космосе, но это была лишь инерция предыдущих лет. К началу 1980-х годов и она практически сошла на нет.

Может быть, главное возражение против «свингующего десятилетия» состоит в том, что оно не смогло предотвратить наступления следующей эпохи.

 

- 2 -

 

К началу 1970-х Стругацкие были уже известными и популярными советскими писателями, имели они, надо думать, и почитателей «наверху». Во всяком случае, скандал с изданием «Гадких лебедей» в эмигрантском издательстве «Посев» не привел к серьезным последствиям, равно как и нервная реакция идеологического отдела ЦК на публикацию глав из «Сказки о Тройке». Надолго (до перестройки) задержались публикации лишь самих «Лебедей» и совершенно «непроходного» для любого тоталитарного или авторитарного режима романа «Град обреченный».

               Конечно, столкновение с неприглядной реальностью советского государства образца 1970-х годов бесследно не проходит ни для кого. Какое-то время Стругацкие публикуют (и пишут) преимущественно тексты, далекие от политики в какой бы то ни было форме. Так появляется «Малыш», первое, насколько мне известно, изображение предельно закрытой высокоразвитой  цивилизации. Своеобразная космическая версия аутизма, замкнутая по веществу, энергии и информации Социосистема. Анализируя «Малыша», принято говорить о феодальной Японии, о некоторых периодах в истории Китая, но, в земной действительности нет примеров закрытой культуры, сумевшей развиться до индустриальной фазы. Само по себе понимание возможности существования такой культуры дает очень и очень много: «как если бы в лабораторию к Исааку  Ньютону  попал  современный  квантовый генератор...»

Косвенно, «Малыш» вновь касается проблем управления в правильно организованном низкоэнтропийном обществе, предельно заостряя позиции и противопоставляя Л,Горбовскому, выбирающему из всех возможных решений самое доброе, и Г.Комова, предпочитающего то решение, которое более всего направлено на развитие любой ценой. Комов оценивает ситуацию на Ковчеге, как кризисную, и готов жертвовать, чтобы получить игру, и кто докажет, что он не прав? И еще одну позицию в системе управления занимает молодая девушка Майя, которой предстоит стать одной из значимых фигур в последних книгах «прогрессорского цикла». Здесь, на Ковчеге, из всех решений она выбирает самое неожиданное и, желая подыграть Горбовскому, неожиданно форсирует ситуацию для Комова.

Кризис нарастает и обрывается, как будто нажали клавишу «эскейп». Книга, созданная в 1970-е, другого решения предложить не может. Альтернатива была бы ложью, пусть и ложью во благо.

Не имеет отношения к политике и «Отель у погибшего альпиниста», сочетающий эстетику детектива, очарование фантастики и, каким бы странным это не казалось, нетривиальное науковедческое содержание. В сущности, расследование, которое ведет профессор Глебски, сродни научному исследованию, и банкротство позиции ученого-профессионала, физика Симоне, заставляет задуматься.

Действие повести «За миллиард лет до конца света», где, кстати, между делом читателю объясняются такие нетривиальные понятия, как антропный и антиантропный принципы в теоретической физике, целиком и полностью происходит в замкнутой среде советских научных работников. Эта повесть также стилизована под детектив, причем, в отличие от «Отеля…» детективная ситуация, заданная в начале повести, не выглядит искусственно сконструированной, а интрига, тайна, сохраняется почти до самого конца, до момента, когда авторы выкладывают на стол карту «Закона Вечеровского», объявляющего Человека Разумного одной из Сил, формирующих Вселенную, и ставящего исследователя природы в оппозицию самому мирозданию. Очень эстетичное, острое и глубокое произведение с подзаголовком, который так и не разъясняется читателю. «Рукопись, обнаруженная при странных обстоятельствах». Оборванные тексты, не претендующие на полноту, постоянно смещающийся «фокус камеры». Так сейчас делают в кинематографе: стилизуют игровой фильм под документальное любительское кино, чтобы вызвать «эффект присутствия».

 

В 1972 году выходит одно из самых известных произведений Стругацких: «Пикник на обочине». Книга стала своеобразной параллелью «Солярису» С.Лема – масштабом и сложностью замысла, неочевидностью его исполнения, глубиной содержания, многоуровневостью, которая позволяет каждый раз читать книгу заново. Наконец, и «Солярис» (о котором автор написал: эту книгу я очень люблю, хотя и не совсем понимаю), и «Пикник на обочине» положены в основу гениальных фильмов А.Тарковского. И не надо мне говорить, что фильмы «не про то»…

«Пикник на обочине» стал своеобразным памятником поколению шестидесятников. Золотой шар, на котором написано: «Счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдет обиженный!»

 

     Часть 3. 1970-е годы: «Град обреченный»

	«Ты не дух, - он сказал, и ты не гном, ты не книга, и ты не зверь, Не позорь доброй славы людей, воплотись еще раз теперь. С родом Адама я в близком родстве, не стал бы тебя я гнать, Но припаси получше грехов, когда придешь опять» Р.Киплинг

«Град обреченный» создавался долго и еще дольше он шел к читателю. Роман-энциклопедия советской, постсоветской, внесоветской жизни. Роман-взросление. Роман о реальном, невыдуманном «вертикальном прогрессе», когда «к западу - неоглядная сине-зеленая пустота»,  а «к востоку неоглядная, вертикально вздымающаяся желтая твердь с узкой полоской уступа, по которому тянулся город», а впереди и позади бесконечная индустриальная застройка: развалины и целые дома, кварталы ада и кварталы рая,  люди и памятники (мертвые люди и живые памятники), - обреченная экспедиция, медленно и мучительно ползет в никуда, чтобы все-таки заглянуть за край мира и, конечно, убедиться, что у мира нет никакого края, и разваливаются на ходу транспортеры, столь непохожие на великолепного титанового «Мальчика» из «Страны багровых туч», способного устоять перед черной бурей, и даже на имперские бронеходы, никуда не годный личный состав, к тому же напуганный до потери самосохранения, диссидентствующие инженеры.

Роман о Человеке и его сложных отношениях со Всевышним. Роман о Боге и его попытках построить хоть какой-то протокол общения со своим народом. Роман об атеизме, как предельной из всех возможных религий, когда делаешь свое дело и не ждешь ни благодарности при жизни, ни воздаяния после кончины.

Роман о познании непознаваемого, и о понимании того, что не может быть понято «по построению».

Роман о смерти.

Роман о дружбе и странных метаморфозах, которые происходят с ней на протяжении долгой человеческой жизни. О политических реалиях и политических решениях. Об эмансипации человека, о том, как медленно он снимает с себя ненужные убеждения и бессмысленные идентичности (я – советский человек, я – ученый, я – астроном / мусорщик / следователь / редактор / советник, я – интеллигент, я – начальник, я – друг, я – мужчина, я – человек…) и ищет свою собственную, не заемную душу, способную на самопожертвование и на предательство, на собственный свободный поступок.

Роман о подлинности, которая предстает иллюзией, и об иллюзиях, которые оборачиваются подлинностью. Роман – Отражение, цепь зеркал, расставленных между бесконечной твердью на западе и бесконечной пустотой на востоке. Роман о дороге, которую нельзя пройти до конца, но по которой надо идти, хотя бы не только первый, но и сотый круг вами уже сделан.

Роман о свободе во всех ее проявлениях – прекрасных и отталкивающих. Роман о власти и ее подлинном смысле, об относительности этики в контуре управления, ибо не только Президент Фриц Гейгер, но и Советник Андрей Воронин оказываются перед необходимостью действий, которые с равным основанием можно причислять и к преступлениям, и к подвигам. Андрей по праву играет шахматную партию с Великим Стратегом. Так случилось

Роман о совести, услужливо неподкупной, «резиновой». «Что бы ни думал Думающий, Доказывающий это докажет, а Наставник объяснит».

Роман, отрывающийся и от Реальности 1970-х годов, и от Реальности «Полдня…», и от сегодняшнего дня, и от завтрашнего. Находящийся в рефлективной позиции по отношению ко всему Человечеству и ко всему человеческому, и к старому, и к новому, и к иному. Своеобразное «рефлективное зеркало», «абсолютный отражатель» в пространстве смыслов и текстов.

Артефакт, пришедший ниоткуда.

 

«Будем называть артефактами явления культуры (информационной среды) для которых выполняются следующие условия:

• Объект возникает сразу и целиком (иногда он и исчезает сразу и целиком);
• Возникновение объекта не обусловлено ни историческими причинами, ни угрозами/вызовами, ни рефлектируемыми разрывами;
• При этом объект либо сам является локусом Будущего, либо содержит такие локусы, либо, что бывает чаще всего и наиболее интересно, служит «ключом» к «упаковке» тренда, инсталлирующего Будущее (причем, этот тренд может быть еще не проявлен и даже вообще не существовать – он возникает в Будущем, и в этом смысле артефакт есть «таинственный ход ладьей[5]»);
• Всегда наличествует формальное «алиби» - объяснение, как и откуда взялся этот артефакт, причем эти объяснения крайне неправдоподобны;
• Странность возникновения артефакта и неправдоподобность «алиби» не рефлектируются ни профессионалами, ни «публикой».

Примером артефакта может служить, например, английский детектив, отличающийся следующими бросающимися в глаза социально значимыми особенностями:

Жанр возник как единое целое, предшественники отсутствуют и не представлены даже на уровне мифологического сознания, отсутствует и соответствующая специфическая логика, не говоря уже об эстетике. Все это приходит «сразу».

Почти все детективы построены на формальном описание работы устойчивых организационно-деятельностных «двоек» (Холмс-Ватсон, Пуаро-Гастингс, Ниро Вульф – Арчи Гудвин и т.д.), которые не слишком распространены и в наше время.

Способы как совершения, так и раскрытия преступления не имеют ничего общего с действительностью. Для преступников Агаты Кристи как нельзя лучше подходят слова К.Еськова: «Для того, чтобы задумать и совершить такое, нужно иметь полностью раскрепощенное воображение – этакий «хомо люденс» по ту сторону добра и зла – и плюс к этому – высочайшую культуру штабной работы». Эти способы фантастичны и более похожи на науку, чем сама наука. Не будет преувеличением сказать, что научное мышление обязано детективу своей популярностью.

В классическом детективе велико уважение к человеку – даже последний пьяница в Сен-Мери-Мид поддерживает протоколы мышления высокого уровня.

Для детектива характерна представленность чистого типа мышления (обыденного, аналитического или диалектического), причем один и тот же автор может использовать в разных произведениях все эти типы, что очень необычно.

Любой детектив можно рассматривать, как формальный контрпример к принципу «бритвы Оккама».

Заметим здесь, что если бы детектива не было, понадобилось бы его выдумать.

К другим примерам артефактов можно отнести квантовую механику, общую теорию относительности, ряд книг, среди которых произведения Кэрролла, Булгакова, Стругацких («Град обреченный»)».

(Из неопубликованного конспекта по теории прогнозирования: «О «диких картах» второго рода»).

 

Часть 4. 1980-е годы: «Волны гасят ветер»

«Вельва сказала:  Домой поезжай!  Гордись своей славой!  Отныне сюда  Никто не придет,  Пока свои узы  Локи не сбросит,  И не настанет  Гибель Богов!» Старшая Эдда: прорицание Вельвы

1980-е годы усугубили процессы 1970-х.: активное содержание уходит из мировой онтологии полностью. Все жизненные форматы «собираются» через экологию, равновесие, баланс, воспроизводство. Напряженность базовых противоречий падает: начинается размонтирование СССР (перестройка), а с ним – «левого политического проекта», мир временно становится «неполярным», а «стандартная модель» откладывается на дальнюю полку. Надо думать, тоже - временно.

Оба противоречия – Ойкумена – Окраина и СССР – США редуцируются до сателлитов самих себя прежних…

            Зато неожиданно и резко активируются «дикие карты» первого рода: события случайные, маловероятные, но значимые. Как нельзя более вовремя происходит Чернобыльская катастрофа, поставившая черту под Советским Союзом, Неоимперским российским проектом, социализмом, техноромантизмом 1960-х. И, опять-таки, как нельзя более вовремя в мир «вбрасывается» персональный компьютер. Это технологическое достижение «сублимировало» системный «инновационный скачок», ожидающийся после технологического застоя 1970-х.

Происходит «фиксация сценария»: информационные технологии вместо конструкционных. Создание систем автоматического управления (АСУ ТП), частичное решение проблемы рисков «ручного управления». Всего этого в мире «Полдня…» нет – мы уходим из Реальности Стругацких в совершенно другую действительность.

Почему-то так получилось, что появление компьютеров и переход к информационным технологиям привел к неожиданному эффекту: управление стало преобладать над производством, а коммуникация – над деятельностью.

Метафора эпохи: «Я вообще не понимаю, зачем строят корабли»…

 

---

[1] Джереми Кларксон: Почему я без ума от космоса. "The Sunday Times" 07 октября 2007 http://www.inosmi.ru/translation/237057.html

[2] (с) В.Рыбаков

[3] «Дело в том, Саша, - сказал Роман, обращаясь ко мне, - что у нас идеальный директор. Он один в двух лицах. Есть А-Янус Полуэктович и У-Янус Полуэктович. У-Янус – это крупный ученый международного класса. Что же касается А0Януса, то это довольно обыкновенный администратор».

[4] В этот период выходят «Обмен разумов» Р.Шекли, «Фантастическая сага» Г.Гаррисона, «Снятся ли андроидам электроовцы?» Ф.Дика, «Бог света» и «Девять принцев Янтаря» Р.Желязны, «Заповедник гоблинов» К.Саймака, «Чайка по имени Джонатан Ливигстон» Р.Баха.

[5] Так шахматисты называют ход ладьей на заведомо закрытую линию, которая, однако, должна будет, по мнению гроссмейстера, через некоторое время открыться.