Социально-политическая история человечества идет своеобразными волнами: поднимается волна массового протеста против системы, достигает высшей точки, проигрывает системе, после чего динамика протеста коллапсирует. Как правило, при этом дискредитируется идеология, которая объединяла на общей платформе протеста подчас весьма разнородные силы.

Так, позднее Средневековье характеризовалось мощными выступлениями сельских и городских низов, во главе которых нередко становились рыцари. Этот феномен получил название «крестьянских войн», а его идеологией стало религиозное сектантство эсхатологической ориентации. После поражения этих войн и эпохи затишья в эпоху Возрождения новая вспышка борьбы, знаменем которой стал пересмотр католицизма изнутри – протестантизм. После Контрреформации и эпохи тяжелого социального застоя, совпадающего с правлением Луи XIV («короля-солнце») и последующим регентством, начинается подъем Просвещения, которое ведет к Французской революции, потрясшей не только Европу, но практически весь мир. Через кратковременное затишье – Священный союз, Меттерних, Николай I и т. д. – начало всеобщего социалистического наступления на традиционный порядок под знаменем марксизма…

Сегодня мы находимся в очередном периоде «затишья». Потерпел поражение в холодной войне социалистический лагерь; возглавлявший его СССР перестал существовать, а его европейские союзники перешли на сторону врага. Это не могло не сказаться на марксистской идеологии и левой идее в целом, поскольку военно-политический крах сил, блокирующихся под тем или иным девизом, неизбежно ведет к глубокому внутреннему кризису духовных и интеллектуальных принципов, которые мотивировали данный период борьбы.

Однако это не значит, что протестные силы в мире разгромлены и уничтожены. Напротив, их потенциал неизмеримо мощнее сегодня, чем в самое беспокойное время XIX столетия, гораздо мощнее даже, чем в период максимальных успехов Советской власти в XX веке. Надо отдавать себе отчет в том, что и в позапрошлом, и в прошлом столетии от 80% до половины тогдашнего человечества находилось в состоянии глубокого социального сна. Африка, Латинская Америка, дореволюционная Россия и т. д. были политически полностью демобилизованы, и концентрация протеста происходила на пятачке тогдашних «мегаполисов», на авансцене тогдашнего весьма камерного социального театра.

Сегодня, наоборот, до 90% нынешнего человечества политически мобилизовано. Не только пригороды Парижа, но и джунгли Мьянмы и сельва Южной Америки включены сегодня в общую структуру баррикад, рассекающих мировой мегаполис.

Однако эти силы сегодня находятся в замешательстве – у них нет общей платформы. Марксизм дискредитирован, не работает как метод анализа. Более того, массы, в том числе и причастный к поверхностному образованию «нижний средний» класс городов, интуитивно чувствуют методологический и духовный крах общелиберальной цивилизации, интеллектуальная матрица которой формировалась в XVIII–XIX вв. на основе позитивизма и рационализма. (Воинствующий материализм прежних революционеров также был составной частью этой либеральной матрицы.)

Силы протеста ощущают, что новая «точка сборки» должна состояться в религиозном поле, в том, что можно условно определить как «теология освобождения». Но пока что ни сами массы, ни пытающиеся говорить от их имени интеллектуалы не овладели новым перспективным дискурсом, не нашли еще подходов к нему.

На этом фоне временного интеллектуального паралича мирового протеста глобальная система организовала экономику, разделенную между двумя полюсами: полюс потребления, воплощенный в США, и полюс производства, воплощенный в Китае. Все остальные страны представляют собой спектр тех или иных преобладаний либо одного полюса, либо другого, плюс та часть мира, которой отведена роль сырьевого придатка, обслуживающего и потребление, и производство.

Нельзя сказать, что эта поляризация является чем-то совсем недавним. Сразу после 1945 г. США взяли курс на то, чтобы превратить разгромленную Европу и побежденную Японию в мастерские по обслуживанию своего внутреннего рынка. Сама программа восстановления послевоенных экономик имела задачей сделать из бывших суверенных центров силы экономические пространства, которые заполняют товарами потребительский рынок США, но при этом являются полностью зависимыми оккупированными территориями без всяких амбиций, могущих представить угрозу для победителя.

К 1990 г. одновременно с коллапсом советской системы и Европа, и Япония стали представлять собой нечто большее, чем просто экономические территории. Они уже не довольствовались ролью политических карликов, экономическое могущество ФРГ и Японии внушило некоторым их политикам иллюзию, что это могущество можно конвертировать в политический статус, в серьезное влияние.

Американская элита предвидела такой ход развития своих сателлитов. Именно поэтому уже Никсон предпринял шаги к тому, чтобы вырастить в лице Китая могучий противовес тем своим союзникам, которые утратили знание своего места и чувство реальности. Загнивание и кризис идеологического контроля КПСС совпали с эпохой реформ в Китае, в результате которых эта огромная страна превратилась во всемирную мастерскую, завалившую весь мир таким объемом дешевых потребительских товаров, с которым просто невозможно было конкурировать. В конечном счете это привело к глубокому кризису японской экономики, попавшей в ловушку высокого уровня жизни, созданного в Японии. Нечто подобное случилось и с Германией. В итоге Япония подверглась политической маргинализации, а консолидация европейского континента в Евросоюз прошла не по европейскому, а по американскому сценарию, в результате чего Евросоюз сегодня представляет собой агонизирующую бюрократическую структуру, крах которой повергнет Европу в гораздо больший раскол между народами, чем это имело место до начала всяких объединительных процессов. Очень важно отметить, что Китай, став полюсом производства в глобальной экономике, одновременно представляет собой единственное на данный момент и последнее значимое государство, которое связано с марксистским социализмом, с «красным проектом» XX века. Китай сохранил компартию как организующую силу, а компартия в значительной мере сохранила символическую преемственность со своими революционными истоками.

Те, кто ностальгирует по старому государственному социализму, напрасно будут искать в этом обстоятельстве утешение. Парадоксально, но ненарушенная преемственность с коммунистическими истоками в современном реформированном Китае гораздо глубже и беспощаднее хоронит социализм, чем прямое поражение СССР в холодной войне. Оно свидетельствует о полной конвертации номенклатурной государственной машины в обслуживание целей и задач, формулируемых мировой системой угнетения. Трудно представить себе более глубокое и выразительное фиаско сталинско-маоистской концепции социалистической государственности!

Сегодня Китай стоит перед вызовами, подобными тем, что скомпрометировали развитие Западной Европы и Японии. Подавляющее большинство китайских производств работает из прибыли, не превышающей 2%. Ревальвация юаня грозит уничтожить эту прибыль и таким образом сделать 80% китайской экономики нерентабельной. Этой «ревальвации» требуют США, которые не опасаются экономического краха обслуживающего их внутренний рынок «полюса производства». Главное для Америки – устранить конвертацию экономической мощи в мощь политическую.

Другим вызовом китайской экономике оказывается необходимость в условиях мирового кризиса расширять собственный внутренний потребительский рынок. Соответственно сопряженный с этим рост потребления и доходов также наносит удар по конкурентности китайских товаров на внешних рынках. Биполярность потребление – производство требует, чтобы в промышленных зонах планеты царила вопиющая нищета, при которой зарплата в 10 долларов оказывается для данной страны вполне приемлемым «уровнем жизни».

Расширение внутреннего потребительского рынка – это гонки между сокращающейся рентабельностью китайского производства вовне и ростом потребления внутри. Эти гонки Китай обречен проиграть, несмотря на свои полтора миллиарда населения, так же, как до этого их проиграла Япония со своими 130 и Европа с 400 миллионами жителей.

Но есть и еще более угнетающая перспектива для китайского проекта по превращению своей страны во всемирную мастерскую. Нынешний кризис продемонстрировал, что поляризация производства и потребления может быть основана только на ростовщическом кредите и расширяющемся рынке виртуальных финансовых инструментов, которые образуют колоссальный пузырь спекулятивной экономики. Ясно, что экономика потребления, свободная от производства, может существовать только в условиях растущего кредитования этого безудержного потребления. Что в свою очередь можно компенсировать до какой-то степени только снижением потребления в зонах производства.

Заправилы мировой системы прекрасно знают, что это путь в тупик, и ведут глобальную экономику к этому тупику совершенно целенаправленно. Коллапс биполярной экономики мира неизбежно будет связан с новой мировой войной и вхождением в эпоху постпотребительской экономики. Это будет экономика, основанная не на мобилизации человеческого ресурса, а, наоборот, на исключении огромного большинства населения из экономической реальности. Постпотребительская экономика будет связана с многообразной и беспощадной войной системы против человеческой биомассы, которую подвергнут травле голодом, генетически распространяемыми эпидемиями, химической и генной кастрацией через распространение генетически измененных продуктов, провоцирование хаоса и междоусобиц за пределами жестко охраняемого всемирного мегаполиса.

На пути к такой реорганизации система должна будет упразднить все геополитические центры силы, опирающиеся на «почву», т. е. устойчивые макронациональные сообщества с цивилизационной самоидентификацией. Упразднению подвергнутся Соединенные Штаты, Россия, Китай, Индия…

Особые проблемы для системы связаны с исламским миром. Это единственное сообщество, которое одновременно со своей многочисленностью (четверть населения мира) связано религиозно-идеологической солидарностью, которая уже в своей основе представляет солидарность антисистемного протестного типа. Поэтому разгром исламского пространства, уничтожение его инфраструктуры, хаотизация социальной жизни, изоляция большей части мусульман в геополитическом гетто – это первоочередная задача системы, которую она пока возлагает на США до их упразднения.

Китай сегодня – один из немногих центров силы, где существует политическое общество в старом классическом смысле слова. (На Западе оно в значительной мере заменено «гражданским» обществом, которое функционально разоружено перед сговором властных элит.) Именно поэтому миссия Китая в современном мире заключается отнюдь не в том, чтобы снабжать мирового обывателя дешевыми трусами и гаджетами. Она заключается в том, чтобы стать организационной точкой сборки для всех сил, которые не имеют альтернативы, кроме протестной борьбы, а это  три четверти современного человечества.