Что может подумать простодушный читатель о тяжелом журнале с высокомерным названием “Сноб”, чья обложка украшена определением: “Пляжный номер. Девятнадцать сочинений для летнего чтения”? А то и подумает, что здесь собраны гламурные истории о богатых для богатых, помещенные среди фотографий, рекламирующих самые дорогие удовольствия.

Ожидания оказались обманутыми.

Ничего летнего — ничего легкого — никакого обещанного “пляжного” чтения не оказалось.

Хотя… как посмотреть.

Со времен аспирантской молодости и соответствующего ежедневно-многочасового сидения в читальном зале тогдашней Ленинки я не встречала — одновременно и столько вместе — читающих одиноких людей, как на пляже французской Ривьеры.

Читали, читают и читать будут — и не с помощью ридеров. На пляж приносят именно книги. Книги как книги. Не одно лишь чтиво (хотя и этого хватает — несколько лет тому назад на подобном пляже я насчитала двенадцать европейских языков, на которых все читали одну и ту же книгу — “Код да Винчи” Дэна Брауна. И на русском, разумеется). Серьезные книги тоже читают.

Иные как бы нагоняют год, наверстывают непрочитанное. А юные существа… Я видела крупную русскую девочку лет одиннадцати в круглых очках и круглой соломенной шляпке, под присмотром няньки читавшую Томаса Манна по-немецки.

Журнал “Сноб” представил литературную сборную с приглашенными звездами.

“Сноб” — это вызов. Вызов толстожурнальному сообществу: ну и толстый же этот номер, собранный редактором по литературным проектам С. Николаевичем: 304 страницы крупного формата.

Текст убористо набран и изящно сверстан в одну, две, три колонки. С игрой шрифтами в заголовках. С иллюстрациями, эксклюзивно продуманными разными художниками к каждой, тоже эксклюзивной публикации: либо рассказы, специально написанные для этого выпуска, либо предоставленные автором журналу главы из романов, которые находятся в процессе создания (Людмилой Петрушевской, Татьяной Толстой, Андреем Геласимовым).

“Дорогой редакции” (так она сама себя именует в титрах) явно велено денег не жалеть.

Кроме всех сопутствующих прелестей бумажного выпуска есть и сайт в Интернете, еще более насыщенный авторами, колонками и т.д. Контент немалый — и постоянно прирастающий. (Кстати, к каждому тексту “бумажного” номера есть сноска — обсудить текст в соответствующем разделе www.snob.ru).

Надо только зарегистрироваться — и вам предоставляются расширительные возможности •) читать текст; •) слушать его в авторском исполнении; •) смотреть и слушать автора, читающего свой текст; •) читать комментарии; •) участвовать в комментировании.

Теперь по именам. Собраны, кроме названных (о которых всяко судачила литературная публика после их предыдущих романов, особого успеха не имевших), другие известные и даже среди них знаменитые: Эдуард Лимонов, Александр Терехов, Михаил Шишкин, Виктория Токарева, Леонид Юзефович. Аккуратно разбавлены теми, кто еще вроде — относительно — “на новенького”, но без кого журнал неполный: Захар Прилепин, Сергей Шаргунов.

Как-то в интервью для “Ex-Libris-HГ” я ответила на коллективный вопрос молодых критиков, среди которых была Алиса Ганиева, — каким должен быть критик? — следующим образом: критик должен быть красивым. Вот Алиса Ганиева, переквалифицировавшись из критиков в прозаики, украшает журнал очень выразительной фотографией и не очень выразительным, этнографическим рассказом “Шайтаны”.

Рассказы (и фрагменты крупной прозы) русских и русскоязычных писателей в самом широком географическом разбросе — от израильтянина Аркана Карива до швейцарца Михаила Шишкина — сосуществуют со специально для “Сноба” написанными (и переведенными) текстами Альберта Санчеса Пиньоля, Нила Геймана и Майкла Каннингэма. Нет никакой границы — мол, здесь наше, посконно-исконное и зарубежно-соотечественное (это единство уже почти общепринято), — а там зарубежка-иностранка. Так вот, нету никакого гетто — ни для нас, ни для них. Все вместе. Рядом. Сравнивайте.

Между прочим, — стратегически неплохая редакторская мысль: скрестить “Иностранку” с “Новым миром”. Или “Знаменем”.

Но не только в этом интрига.

Конечно, это не старый толстый журнал в классической своей структуре.

Здесь нет ничего, кроме прозы, — причем относительно короткой.

Здесь нет критики, рецензий, обзоров, статей, реплик, публицистики, стихов, архивов, мемуаров и свидетельств, в общем, всего того, что составляет костяк журнала. То есть нет рубрик — и их наполнения. Может быть, перед нами скорее выпуск-альманах, а не журнал? И все-таки — журнал. Потому что представляет срез совсем новой литературы — с пылу с жару, из-под пера вытащенной. Именно это ощущение “свежих продуктов”, только что упакованных, и создает журнальную ауру, — хотя структура журнала предельно упрощена.

Почему?

Дело в изначальной установке — на летнее чтение?

Не думаю.

За исключением рассказа Виктории Токаревой, как всегда у Токаревой, легкого и приятного, — все остальные тексты, по нынешнему выражению, не только цепляют, но и грузят.

Еще один парадокс, заложенный в журнале, — и еще один вызов — это вызов формату “больших” книг (в том числе и одноименной премии), а также книгоиздателям и книготорговле, ориентирующейся прежде всего на романы.

Номер в целом является аргументом в пользу разнообразия в пределах одного издания. Много прозаиков — разнообразнее индивидуальности, почерки, стили, приемы. Разные языки, мироощущения, оценки. Много рассказов — интереснее, “сюжетно” богаче, насыщеннее историями и персонажами, чем один роман (П. Крусанова, А. Иличевского и т.д., то есть тех, которые объемом претендуют на “Большую книгу”).

Есть нечто общее, объединяющее почти всех поверх границ форматов — и индивидуальностей.

Если прибегнуть к такому традиционному и до сих пор не подводившему методу, как мотивный анализ, становится очевидным вызов культуре гламура внутри гламура.

И, может быть, это главный мессидж номера.

“Сноб” презирает развлекательную дешевку, сколько бы она ни стоила, — и уходит на развлекательную сторону драмы, если не трагедии.

При этом выбирает незамыленные, но вечные темы.

Людмила Петрушевская: мать и сын. Как сказано в краткой редакционной сноске, “автор продолжает разрабатывать одну из главных тем своего творчества”.

Михаил Шишкин: сын и мать. (“Большинство его произведений имеют сугубо автобиографический характер”.)

Александр Терехов: отец и сын. (На фоне физически тошнотворного псевдопатриотизма, изображенного через футбольный фанатизм отечественной выделки.)

Татьяна Толстая: он и она (падший архангел Д., переселяющийся в мужские тела). Жизнь его за ее счет.

Андрей Геласимов: я — это он. Возвращение на малую родину. (Ничего, кроме ужаса, стыда и рвоты.)

Аркан Карив: он и она. (Детская — первая — любовь, расставание с которой равносильно смерти.)

Татьяна Щербина: я (повествователь) и подруга. Женщина и ее цель (муж-иностранец, эмиграция и т.д.), путь, который приводит к смерти.

Александр Селин: свои и “чужие”, парадокс насилия (не гастарбайтеры! земляки и т.д.)

Леонид Юзефович: история есть торжество насилия и смерти (“Самодержец пустыни”).

При этом смерть и насилие (или ее аналог — исчезновение) справляют свой праздник практически во всех рассказах или фрагментах пишущихся еще романов. Смерть собирает свою жатву — или сигнализирует о своей победе над жизнью, как череп в рассказе Эдуарда Лимонова “Майя. История одного черепа”, одном из лучших в номере “Сноба”.

Дополняет эти мотивные (и лейтмотивные) линии проза, переведенная с английского и каталонского.

Продолжаю.

Майкл Каннингем: конец семьи. “Семья Ребекки как целое отдельное государство”. Финальные стадии не только исчезновения и распада родственных связей, но и самих ее “составляющих”.

Альберт Санчес Пиньоль: “Дары врагов”. Гротеск вражды семейных кланов.

Так и кружится эта карусель неостановимых и невосстановимых связей, их распада; вражды и привязанности; “ангельства” и демоничности, любви и смерти.

Повторяю: и все это предложено читателю в упаковке пляжного номера.

Объединяют и поддерживают друг друга не только мотивы, но и реальный — или имитированный — “автобиографизм” большинства текстов. То, что уже получило в литературоведении терминологическое определение “эго-прозы”.

У Эдуарда Лимонова фундаментом повествования является сознание героя-автора — с инкрустацией текста реальными персонажами (в частности, А.М., букеровским лауреатом, который легко вычисляется даже теми, кто, в отличие от меня, в университетские годы не учился с А.М. в одном “турбинском” семинаре). Реальность гротескно смещена у Лимонова — да так, что за столь реальными персонажами веришь в реальность этой фантастики.

Фактурно, как всегда, представлен у Петрушевской быт, повседневная жизнь, — фантастический слом настигает читателя только в финале; но не забудем, что это не роман “Парашютист”, а только фрагмент его.

От первого лица ведет повествование Захар Прилепин (“Черная обезьяна”). Секретная кремлевская лаборатория исследует убийц, в том числе якобы уже умерших в тюрьме, как Салман Радуев. Но тоже — обязательно! — с фантастическим сдвигом. “Я” начинает крениться от увиденного-услышанного — и возвращается к себе через лирический финал, кстати, весьма напоминающий об исповедальной прозе позднего Юрия Казакова (“Во сне ты горько плакал”, “Свечечка”). Как бы от ужаса увиденного “я” — ребенком бежит к своему личному спасению, к отцу-матери, утыкаясь в их ладони. Все это должно сработать, — но не срабатывает, потому что есть ткань повествования. Короче говоря, — а как это написано? Отвечаю: “Он посмотрел на меня, опять удивляясь, зачем он это рассказывает невесть кому, и, внутренне махнув рукой, сказал, обращаясь в никуда”. Или: “Специалист пожевал губами, видимо, это означало относительное согласие со мной”. Примеры взяты наобум из одной — всего лишь — колонки страничного трехколонника. Коэффициент неряшливой скорописи зашкаливает. Опять — публицистика, да и дурная, — с модным апокалиптическим и новым народническим дизайном (“Зачем ты меня звал, пахнущий табаком…? Зачем ты звала меня, пахнущая молоком, с руками, побелевшими от стирки?”).

Шаргунов. Опять, как и у Прилепина, земля начинается с Кремля (рассказ “Гулай”): “В Кремле было назначено на три часа дня. Есть не хотелось. В два в маленьком кафе “Транзит”, что в Хрустальном переулке, он пил чай”. Кремль дает ему задание срочно лететь в Киргизию на очередную революцию, дабы лучше понять обстановку. Изнутри. Типа “разведка боем”. Принимает героя в кремлевском кабинете некто Саблин, обрисованный с нескрываемым восторгом. Мыслью о Саблине закольцовывается рассказ: “Он вспомнил о Саблине и улыбнулся, будто увидел радугу”. Закомплексованность на власти, не иначе. Что у Прилепина, что у Шаргунова. Причем — вплоть до восторга.

Опять спросим: как это написано?

Молодой автор учится письму и жизни (горячие точки, как же) у Проханова. В том числе однообразию псевдоживописности. Типа “солнце, набирая жирную мощь, заливало все”. Однообразие заливает все, а не солнце: герой три раза сидит в кафе. Начало мы уже процитировали (см. выше), а вот и финал: “Одинокий, Саша сидел в кафешке аэропорта… Самолет был в два. Есть не хотелось”. Последняя фраза повторена дважды буквально.

Литературные амбиции есть и у других “новых толстых” журналов. “Русский пионер”, отдавший в прошлом году номер целиком под роман Натана Дубовицкого (?) “Околоноля”, выпустил очередной номер: печатаются первые главы нового романа все того же автора под тем же псевдонимом, — остальные (читатели? члены клуба “РП”?) могут присоединиться, написать продолжение, — журнал обещает опубликовать наиболее удачные из них. Не сомневаюсь, что самые удачные будут принадлежать золотым перьям “РП” — Тине Канделаки, Ксении Собчак, Маргарите Симоньян и т.п. колумнистам.

Стратегии у “Сноба” и у “Русского пионера” разные.

“Сноб” отбирает в свой амбициозно-литературный номер не только “пятизвездных” прозаиков, но и тех, с которыми связывает определенные литературные надежды.

Трудно себе представить, чтобы здесь был размещен рассказ неизвестного автора. В качестве дебюта. Даже многообещающего.

То есть на самом деле “Сноб” он и есть сноб — снимает сливки.

И — интригует, не новыми именами, а романами, которые пишутся. Так сказать, попробовать блюдо, которое еще скворчит на сковороде. Причем пробу снимает — как бы — не повар, а посетитель гастрономического ресторана. Да, если прибегать к таким аналогиям, — то традиционные литературные журналы работают по принципу “универсального магазина”, где есть все, где представлен в расширяющемся разнообразии практически весь жанровый репертуар современной литературы (проза — роман, повесть, рассказ, нон-фикшн; поэзия — стихотворение, цикл, поэма, даже “книга стихов”; критика — статья, эссе, обзор, рецензия, полемика, дискуссия; публицистика — аналитика, очерк, портрет, заметки и размышления… всего не перечислишь).

“Сноб” сделан по принципу: один жанр (рассказ или фрагмент прозы, равновеликий по объему рассказу) — много авторов. Зато задействованы подсобные жанры, отсутствующие в толстых журналах, — фотопортрет на полосу и полосная иллюстрация индивидуального художника.

Фотопортреты выполнены мастерски. Перед нами — галерея полноценных художественных работ, хоть сейчас на выставку: мастер глазами мастера. Специальная постановка фигуры в пространстве или освещение лица портретируемого говорит о нем больше, чем сам портретируемый хотел бы о себе сказать. Действует по принципу: в произведении сказалось больше, чем хотел сказать автор (а соавтором здесь, бесспорно, выступает и сама “модель”). Может быть, допускаю, — и о себе, и о тексте, представленном в “Снобе”.

Фотография — льстит.

Особое значение придано “королеве” номера Людмиле Петрушевской. Номер снабжен CD с ее кабаретными песнями-шлягерами, заслужившими бешеную популярность у понимающей публики, — это так сказать, бонус умному читателю-слушателю. То есть — включаем слух! Но и зрение. Профильный портрет Петрушевской — поистине флорентийский. Ну если не королева, то дукесса точно. В винно-коричнево-серой гамме, с необыкновенной величины сердоликовым перстнем, в параджановской шляпе. И даже с улыбкой на устах — но очень странной, не приподымающей уголки губ, навсегда опущенные. Соответствует ли рассказ этому облику если не королевы, то феи-волшебницы, распределяющей дары на всю нашу будущую жизнь? Соответствует. Навсегда я запомнила жадно схваченный и миллионно оттиражированный телевизионщиками кадр — Петрушевская на первом (!) букеровском премиальном вручении и банкете сидит за столиком подавленно-одинокая, в окружении водочных и винных бутылок. Хамский кадр — свидетельство мелкой душонки ТВ-добчинского, — а здесь, в “Снобе”, все правильно.

Виктория Токарева, знающая, много мышковавшая лиса; Сергей Шаргунов — в полувоенном. Татьяна Толстая — на уплывающем темном фоне, повторяющем бархат глаз и шелк волос, — лучше, по-моему, невозможно, — хорошо бы роман “Архангел Д.” этому портрету соответствовал. Фрагмент по крайней мере дает такую надежду. Смешной Прилепин, забавный Шишкин, закрытый Юзефович, Терехов, который дурачится, невозможная красавица Алиса, измученный страстями Ипполитов и чуть улыбающийся Лимонов — такими мы их не видели. Но увидел же фотограф Данил Головкин.

Это — не паспортная фотография, это вместо критики — вглядывание в писателя. Чем упорнее вглядываешься, тем лучше понимаешь автора, которого, может быть, только предстоит прочесть. Столь же изысканно решены и “книжные” иллюстрации — искусство, практически утраченное (как и искусство перевода, — вот уже и конгресс переводчиков собираем, а мастера перешли в мир иной, почти не оставив внимательных учеников). Здесь то же, что и с фотографией, — попадание в цель и даже больше, чем в цель (если текст слабее картинки).

Включая зрение, журнал расширяет восприятие.

Традиционный журнал аскетичен. Только буквы: остальное — ваше воображение.

Без границ.

И наконец, последнее.

“Русский пионер” при всех его претензиях, колонках, романах Натана Дубовицкого, как законченных, так и нарочито незавершенных, не вызывает другого желания кроме как пожать плечами. Литературный “Сноб” другое дело: здесь даже не ревность (потому что большинство текстов, как говорили в советские времена, — высокохудожественные), а радость. И даже не за сам журнал, а за ту “температуру по больнице” современной прозы, которую он весьма доказательно продемонстрировал.

Литературные амбиции новых журналов свидетельствуют о сдвигах и изменениях — не в самой литературной реальности, а в обществе.

Строго говоря — ожидания (если даже они связаны с литературой) были совсем другими. И ряд имен должен был быть совсем иным: Полина Дашкова, Дмитрий Глуховский… Ну, Сергей Минаев. Даже Улицкая. Ну, даже Веллер с Кабаковым или Дмитрий Быков, самый плодовитый писатель нашего не очень плодотворного времени, размножающийся в газетах, журналах и на ТВ клонированием самого себя, Дм. Быкова, — почти всегда, впрочем, остроумного. Так нет — теперь разворачивается литературная кампания совсем иного рода.

Серьезный автор настоящего толстого журнала становится автором “Сноба” на переходе в модные писатели.

С Лимоновым, Шаргуновым или Прилепиным здесь как раз дело обстоит понятнее — политическая составляющая их литературной известности и карьеры очевидна. Здесь и репутационно-биографический ряд, включающий тюремное заключение, и лидерство в партии (Э. Лимонов), и участие в боевых действиях в Чечне плюс активная работа в нижегородском отделении все той же НБП (З. Прилепин), и недолгое, но живо запечатленное в прозе счастье пребывания на верхушке партии “Справедливая Россия” (С. Шаргунов). Так что известность их поддержана, если не обеспечена, общественно-политической активностью (в разной степени, конечно: в случае Шаргунова это не столько активность, сколько активничанье).

А вот перевод Михаила Шишкина из элитарных в модные писатели — это совсем другое дело. Неожиданный — не переход, а именно перевод состоялся на глазах изумленного читателя. Хотя главной, направляющей силой этого перевода стал вовсе не журнал “Сноб” — он только выявил и закрепил этот перевод, — а издательство “АСТ”.

Это — не результат творческого поведения писателя, а результат стратегии издательства. Его служб — PR и распространения. Как вообще успех в современном мире потребления — результат рекламы.

Но рекламы совсем другого, более изощренного характера.

Не от щита (рекламного).

Рекламный щит хорош (и срабатывает) для Татьяны Устиновой, Поляковой, Сотниковой, Полины Дашковой. Кстати, Д. Донцовой он уже не требуется — но там задействованы другие технологии, прежде всего — создание своего индивидуального мифа.

У Донцовой это происходит через “автобиографическую” книгу, с воспоминаниями об отце, Аркадии Васильеве, писательском функционере, — как он чуть ли не дружил с Владимиром Войновичем, прогуливая вместе собачек… В свой миф, как в авоську, складывается все: от волшебного избавления от смертельной болезни до фотографирования в обнаженном виде (а ведь далеко не юная леди, мать семейства, дети давно взрослые, — как бы не бабушка). На что не пойдешь — ради мифа-то.

Но вернемся к новой стратегии новых журналов. На самом деле литературные рельсы уже прокладывались — в течение последних лет — Александром Кабаковым: в журнале РЖД “Саквояж”, где он служит главным редактором (журнал с шести-, если мне не изменяет память, -миллионным тиражом, о чем поведал в одной из телепрограмм сам редактор; правда, распространяется он насильственным путем — как купейное приложение к железнодорожному билету), есть такой формат: в течение года в каждом выпуске, ежемесячно, один и тот же автор печатает по новому рассказу (Дмитрий Быков, Ольга Славникова, Евгений Попов уже отработали свою дюжину и написали — фактически по сборнику рассказов, один из которых номинировался на “Большую книгу” и даже вошел в шорт-лист — “Любовь в седьмом вагоне” О. Славниковой).

А еще до “Саквояжа” был “Новый очевидец” — тоже с литературными амбициями, и заместителем главного редактора там работал тот же Кабаков: рассказы тоже были эксклюзивными для данного издания.

Не буду о “Плейбое” — его лит. амбиции почти угасли. Были еще скабрезные рассказы Нины Садур в журнале “Cat’s”, текли мелодраматические слюни и сопли в “Космополитене”… но это все и рядом не стоит с вызовом “Сноба”.

На самом деле чем больше вызовов и амбиций, подкрепленных хорошим гонораром, — тем лучше для писателей, а значит, лучше для литературы в целом. Ведь это несерьезно — делить ее на отсеки для бедных и богатых. Нищим умер Ван-Гог, а сколько стоит, — простите за банальное напоминание.

Сколько ни поливали “толстожурнальную” прозу, сколько на нее ни вешали собак, как только ни обзывали — однако пришла пора, она влюбилась, в “Сноб” пригласили писателей, заботливо выращенных и поддержанных толстыми литературными журналами: и “знаменских”, и “новомирских”, и “октябрьских”, и “дружбо-народных” Л. Юзефовича и А. Терехова, Л. Петрушевскую и М. Шишкина, Т. Толстую и А. Геласимова, С. Шаргунова и А. Ганиеву.

Вот так.