В статье рассматривается процесс складывания политической риторики в россии начала XIX столетия на примере речей Александра I к сеймам великого княжества Финляндского (1809) и Царства Польского (1818, 1820, 1825). Анализ источников проводится в сравнении с материалами предшествующего периода (речь Екатерины II при открытии Уложенной комиссии в 1767 году) и интерпретируется в контексте коммуникации не только с Финляндией и Польшей, но и с российской империей в целом. Автор демонстрирует разрыв, произошедший в политической риторике за указанный период и рассматривает формы передачи установок власти в этот период. в качестве приложения к статье опубликованы две речи Александром I, произнесенные перед Польским сеймом 1818 года.

Статья посвящена дискурсивной структуре ленинских текстов, которая до сих пор не становилась предметом специального анализа. В фокусе внимания — особенности текстов Ленина на лексическом, синтаксическом, риторическом и функционально-прагматическом уровнях, которые современники воспринимали и описывали как девиации на фоне стандартных политико-языковых форм эпохи. Повелительный характер, целеустремленность, прагматизм и почти бесконечная эластичность языковой структуры прослеживаются на примере палитры из пятнадцати различных значений ленинской идиомы «партийности», возникающих в многообразных контекстах политических и интеллектуальных полемик, которые вел создатель СССР.

В статье обсуждается важное для российской монархии в эпоху Великих реформ различие между «регулярным» верноподданством в значении законопослушности и благонадежности, с одной стороны, и верностью/преданностью как индивидуализированной формой политической лояльности — с другой. Кому, когда, при каких обстоятельствах и сколь долго разрешалось или предписывалось проявлять «верноподданнические чувства» в манере более спонтанной и своеобразной, чем большинству членов соответствующей сословной, конфессиональной или этнической группы? Во второй половине XIX века постоянной формой контакта между властью и подобными лоялистами были подававшиеся через Министерство императорского двора, но при этом добровольные и специально не регламентировавшиеся личные панегирики особам царской крови от самых разных подданных. Не все из них удостаивались всемилостивейшего принятия, и в критериях отбора отразились более общие представления той эпохи как о политической сущности, так и о своего рода эстетике лояльности монарху.