Александр Неклесса
председатель Комиссии по социальным и культурным проблемам глобализации,
член  бюро  Научного совета  «История мировой культуры» при Президиуме РАН,
руководитель Группы «Север-Юг» Центра цивилизационных и региональных исследований Института Африки РАН

Полный текст в формате PDF

ПОСТСОВРЕМЕННОСТЬ КАК ПОСТКОЛОНИАЛЬНОСТЬ: МЕТАМОРФОЗЫ ЦИВИЛИЗАЦИОННОГО ТРАНЗИТА

Есть две достаточно разные, но сопряженные вселенные: физическая и антропологическая, объединенные единой «большой историей». Каждую из них можно подразделить на парные ипостаси: природный космос необъятных размеров и микромир с собственными законами. Так же и социальный космос состоит из миллиардов персональных, подчас весьма странных миров. Все эти аспекты бытия взаимосвязаны непростым образом, представляя единую комплексную систему.

Эволюционный марафон

Мир людей – вселенная с меняющимися кодами ментальности, моделями поведения, концептами политической и хозяйственной практики. В ту или иную эпоху, в том или ином регионе нас объединяет организация сознания (координаты бытия) и социальная ментальность – «то общее, что есть у Цезаря и последнего солдата его легионов, у Людовика Святого и крестьянина его домена, у Колумба и матроса на его каравеллах» (JacquesLeGoff). Модификация социума предваряется изменением ментальности, предопределяющей социальные нормы и политический порядок.

История – эволюционный марафон. Социальная ментальность, однако, весьма инертна, она сопротивляется изменениям. Ее генезис хорошо описывает легендарная история про обливаемых водой шимпанзе, пафос которой – демонстрация силы и цепкости ритуальной «вирусизации» сознания. История эта упомянута в изданной в конце прошлого века Гарвардской школой бизнеса книге Гари Хамеля и Коимбатори Кришны Праалада (Gary Hamel & C.K. Prahalad) «Состязание в погоне за будущим». Несмотря на нечеткую атрибуцию самого эксперимента, его логика многое нам говорит о наследовании установок ума и шаблонов поведения, если и не в популяции обезьян, то в человеческом обществе.

Суть описываемого эксперимента примерно такова. К потолку помещения, где находятся пять шимпанзе, привязывается связка бананов, рядом устанавливается лестница. Однако при попытке какой-либо из обезьян подобраться к бананам всех обливают ледяной водой. Ситуация повторяется, после чего, если кто-то все же пытается достать бананы, другие удерживают ее силой. Затем одну из обезьян заменяют на новую, которая естественно устремляется к бананам, но остальные в соответствии со сложившейся практикой останавливают ее. При замене еще одной особи, первая сухая обезьяна, не имевшая негативного опыта с ледяной водой, тем не менее, действует совместно с коллективом. В результате после полной замены всех мокрых особей на сухих, обезьяны продолжают жить согласно стереотипу поведения, ставшему ритуалом, переходящим в традицию.

Прерывание эстафеты усвоенного поведения в человеческом общежитии носит взрывной характер. Инерция быта и бытия нарушается критическими событиями: природными катаклизмами либо героическими усилиями по разрешению накопленных противоречий. Эволюционный лифт приходит в движение.

Для ситуации транзита естественна и характерна социальная турбулентность – стохастическая суета, хаотизации прежней и генезис новой организации. Этот процесс различным образом проявляется в социокультурных ареалах. А «большой транзит» цивилизации можно, с определенной мерой условности, свести к трем состояниям: прошлое (ante), современное (mode), грядущее (post), перемежающимся чересполосицей «гибридных средневековий».

Доминантой целеполагания политических субъектов в историческом прошлом являлось пространственное развитие: строительство империй, морских или континентальных, – им были свойственны геополитические ориентиры. Современность все более ориентируется на освоение и оптимизацию времени: колонизацию нереализованных, но реализуемых с той или иной степенью вероятности состояний – борьбу за будущее. Постсовременность же представляется молекулярным и разновекторным миром с мультиплицированной суверенной субъектностью – мозаичным и подвижным трансграничным сообществом.

Цивилизационный транзит

Сегодня мы расстаемся с прежним цивилизационным статусом и связанными с ним организационными формами, т.е. обитаем в ситуации цивилизационного транзита. ХХ век – время перехода от пространственного развития (завершившегося глобализацией – «эффективной оккупацией» планеты современной цивилизацией) к краху имперских структур. И далее – апофеозу и кризису национальной государственности.

На протяжении столетия распад континентальных и морских империй, последующий этатистский tourdeforce социальных и политических инженеров (с тем или иным идеологическим наполнителем) сопровождались демонтажем сословных перегородок, политической демократизацией, либерализацией общественных норм, гендерной эмансипацией, десегрегацией, деколонизацией, серией «бархатных» революций. А затем новым изданием «весны народов», обернувшись возвратной волной культурно-демографической экспансии постколониального мира.

В ХХI веке политическая власть ускользает от этатистских структур. Человечество переживает социокультурный переворот, проходя своего рода riteofpassage, реализуя новую формулу социальных и политических координат, полагая мир интерактивным сообществом людей и народов(PaxHumanum), а не пространственной комбинаторикой государств. Проявления постмодернизации трудно анализировать с региональных и национальных позиций – это комплексное, интерактивное поле. На пороге нового миллениума на планете развиваются два доминантных процесса: глобализация и индивидуация, сопровождаемые становлением новых и мутацией прежних политических и прочих институтов, производством инновационного технического, технологического, социального инструментария. Постсовременное средневековье, генерирующее протееобразных неформальных субъектов, – это гибридное сообщество мирного и немирного сосуществования политического наследия предшествующей эпохи и многообразных динамичных организмов.

Концепту глобализации как «финалу истории» – политической и экономической связности современного мира, противопоставлен взгляд на универсальную перестройку как следствие системного кризиса институтов административных, государственных, идео-партийных тотальностей, прочих унифицирующих механизмов. Внимание обращено тенденции индивидуации и приватизации, замещение субординативности субсидиарностью. Реорганизация современного строя, преображаемого и атакуемого с различных позиций, смещает и расширяет привычный исторический горизонт. Картография антропологического космоса расходится с географической его интерпретацией, генерируя все более сложные синдиахронные связи и конструкты.

Социальная турбулентность

Глобализация создает общую оболочку для хозяйственной практики и универсальной коммуникации, а индивидуация части обитателей планеты продуцирует множество анклавов транзита, служащих порталами иной цивилизационной организации, отрицающей прежнее устройство антропологического универсума, генерируя неопределенность в суммарной траектории истории.

Территориальная экспансия стран и народов постепенно замещается конкурентной приватизацией призрачных, многомерных пространств будущего. Также цели и ментальность геополитики, связанные с ответственным владением земными территориями, их политическим и административным обустройством, вытесняются геоэкономикой, ориентированной на организацию хозяйственной и контроль финансовой деятельности в контексте глобального рынка, управление маршрутами транспортировки и траекториями транзакций, правами доступа, режимами благоприятствования, преференций и санкций. А создание и свободное использование технологий оказывается важнее обладания произведенными на их основе продуктами. При этом интенсивность коммуникаций (деятельное «соседство») преобладает над непосредственной территориальной близостью.

Растет влияние геокультуры, учитывающей зоны культурных разломов, удельный вес социокультурного капитала, выделяя центры его гравитации, экспортирующие, транслируя на иные языки, принципы и стандарты жизнедеятельности; а также роль геоантропологии, фиксирующей динамику и пути антропотоков, перераспределяющих население планеты, изменения в картографии человеческих активов, их разнообразие, потенциал. Сложные алгоритмы теории, практики, техники ведут к разделению образования, интеллектуальной и корпоративной деятельности на эксклюзивную, частную, и инклюзивную, общественную, с критическими социальными последствиями. Сфера практики пронизывается вирулентной генерацией людей-предприятий (mеnterprisers), их экспериментальных, экзотичных, радикальных стартапов; новациями политиков-акционистов: визионеров, реконструкторов, популистов, действующих вне прежнего формата партийности.

Привычные типы государственности модифицируются, поглощаясь, в конечном счете, обществом, сопрягаясь при этом с разного рода структурами, преобразующими современные политические системы. А перемены в понимании трансграничной суверенности высвобождают скованные прежней эпохой силы и устремления. Углубляется кризис системы международных отношений, мировой бюрократии и связанных с нею институтов; формируется многоуровневая среда сетевых трансграничных связей, включая присутствие влиятельных антропо-социальных корпораций, других комплексных субъектов и неформальных агентов перемен.

Национальная государственность, утрачивая былое величие и позиции, основания и смыслы, испытывает кризис идентичности, ощущая собственную диссипацию (национальные интересы – локальны, информация, финансы, компетенции – глобальны). Предчувствуя и переживая институциональную хаотизацию, уходящие в прошлое политические организмы пробуждают встречный ветер национализма, сопротивления шквалу перемен. Столкновение усилий по удержанию ситуации и нарастающего потока трансформаций предопределяет генезис социальной турбулентности.

Постсовременность как постколониальность

Постсовременность может быть охарактеризована как своего рода вселенская постколониальность – мир транзита действенной субъектности к мультиплицированному соборному обществу, актуализирующему возможности высокоадаптивной самоорганизации комплексных динамичных конструкций и сложноорганизованных личностей. Отрицая прежнее мироустройство, Постсовременность воспроизводит в планетарном масштабе подобие постколониальной ситуации самоопределения, что позволяет обратиться к проблематике суверенизации стран, осваивавших и продолжающих осваивать свой независимый статус в различных версиях его становления

Моделирование динамичных сопряжений и актуального состояния ансамбля «Север – Юг» связано с определением пропорций постсовременности и постколониальности, модернизации и неоархаизации в универсальном трансформационном процессе: композиция взаимно контаминируемого мироустройства явно сложнее привычной политической биполярности, идеологически мотивированных утопий или дистопий современности.

Присутствие как колониальности, так и постколониальности в композициях Постмодерна усложняет декодирование цивилизационного транзита и картографирование гибридного мира, выявляя невидимые до поры препятствия. Постколониальность – устремленность к миру, в котором нет метрополии, нет доминирования ни политического, ни персонального, но есть личный героизм, терроризм и бесконтрольность вольноотпущенника. Нация мыслится как сообщество энтузиастов, патриотизм же в трансграничной вселенной воспринимается как некое подобие расизма (e.g. дискриминация эмигрантов легальных и нелегальных), т.е. как историческая близорукость, предполагая аналогию с участью сельской общины и трайбализма в эпоху Модернити.

Сложный мир Постмодерна, опровергающий Современность, это иной, мультиплицированный демиург, другая, пугающая откровенность и персонализированная форма нарастающего факториала взаимоотношений. Атакуются не только локальные нестроения и режимы, но весь глобальный социальный организм – репрессивная к миноритарным акционерам общая система, непреодолимая обычным порядком. Потому и сокрушаются в первую очередь модели поведения (Роза Паркс, отказавшаяся уступить место в автобусе белому), либо символы угнетения (от памятников героям конфедерации и работорговцам до знаменитого восточно-европейского и постсоветского «ленинопада»).

Крах земных империй, ветхость авторитарных конструкций предполагают крушение политического и ментального империализма. Протест из сферы материальных претензий сдвигается в экзистенциальную плоскость, отрицая как супремасизм привычные практики Современности, высвобождая стихии и производя переоценку жизненных ценностей, целей и ситуаций. В оптике симпатизантов конфликт с репрессивной обыденностью преломляется в замысел вселенской деколониальности: революции антиконформизма, персонализма, достоинства – скалярную траекторию опознанных, но не осознанных в будущей полноте метаморфоз.

---

Литература

1. Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. М.: Прогресс-Академия. 1992. 376 с.
2. Неклесса А.И. Прыжок лягушки. – М.: ИНТЕЛРОС. 2013. 44 с.
3. Неклесса А.И. Кризис истории. Мир как незавершенный проект. – Полис. Политическиеисследования. № 1. 2018. С. 80-95. URL: https://doi.org/10.17976/jpps/2018.01.06
4. Неклесса А.И. Мускулы войны и нервы мира: гибридная метаморфоза. Методологические и прогностические аспекты постсовременного общежития. – Полис. Политические исследования. № 4. 2019. С. 149-164. URL: https://doi.org/10.17976/jpps/2019.04.11
5. Неклесса А.И. Геоэкономическая формула мироустройства. – Мировой порядок - время перемен. Сборник статей. Под ред. А.И. Соловьева, О.В. Гаман-Голутвиной. / Российская ассоциация политической науки. М.: Аспект Пресс. 2019. С. 326-341.
6. Неклесса А.И. Мультиплицированный суверенитет. Постколониальность как фрактальный извод постсовременности. – Африка в условиях формирования полицентричного мира. / Отв. ред. Волков С.Н., Дейч Т.Л. М.: Институт Африки РАН 2020. (в печати).
7. Hamel G., Prahalad C. Competing for the Future. Boston (MA): Harvard Business School Press, 1994, 327 p.