ИНТЕЛРОС > №1, 2013 > Национальный капитализм: развитие или насаждение отсталости?

Руслан Дзарасов
Национальный капитализм: развитие или насаждение отсталости?


17 мая 2013

В течение более двух пореформенных десятилетий Россия по-прежнему оказывается неспособна даже восстановить уровень экономического и социального развития советской эпохи. Апелляция к показателю ВВП, формально достигшему дореформенного уровня, выглядит малоубедительной на фоне продолжающегося упадка обрабатывающей промышленности и роста экспорта продукции низкой степени передела, беспрецедентного старения и износа основных фондов, низкого уровня жизни населения. Похоже, что зависимость от т. н. «нефтяной иглы» осуждается теперь всеми. В связи с этим все большее распространение получает представление о возможности и желательности другого капитализма, ориентированного на национальные интересы страны. Обсуждаются и главные черты искомого строя: применение элементов национального планирования, прекращение вывоза капитала за рубеж, направление прибылей из энергетического сектора экономики в обрабатывающую промышленность, укрепление обороноспособности страны, расширение социальных обязательств государства и повышение уровня жизни людей. Указываются и примеры стран, как считается, успешно применяющих подобную модель экономики: современные Китай, Индия и Бразилия, действительно сохранившие высокие темпы экономического роста даже в условиях недавнего глобального спада. Переход к этому, национально ориентированному капитализму обычно мыслится в рамках мирного, эволюционного развития, поскольку Россия «исчерпала свой лимит на революции». При этом одни надеются просто объяснить власти преимущества успешного национального развития перед национальной катастрофой, а другие – испытавшие разочарование в доброте намерений властей – стремятся вызвать массовое гражданское движение за упомянутые перемены в стране.

Автор настоящих строк сам отдал дань этим настроениям, предложив свой вариант «планово-рыночного хозяйства» для нашей страны[1]. Однако в условиях перехода мировой экономики от глобального спада к «Великой стагнации» неутешительные результаты российских реформ ставят вопрос о самой возможности эффективного национального развития в условиях современного капитализма. В данной работе хотелось бы привлечь внимание российской научной общественности к препятствиям, стоящим на этом пути.

1. Капитализм и развитие

Прежде всего, следует прояснить, что понимается под самим термином «развитие». Существует большое множество трактовок этого понятия в мировой науке[2]. Автор данных строк придерживается понимания развития, восходящего к философии истории Гегеля, считавшего критерием прогресса осознание свободы. С этой точки зрения под развитием стран и народов имеется в виду обретение ими субъектности в истории, когда те, кто в прошлом был лишь пассивным объектом эксплуатации со стороны колонизаторов, не просто добиваются формальной независимости, но становятся полноправными членами мирового сообщества, достигают современного уровня материального и культурного развития, создают благоприятные условия для самореализации своих граждан.

Такое понимание истории соответствует отечественной традиции общественной мысли. Оно было выражено еще основателем русского революционного социализма Александром Герценом (см. его «Письма об изучении природы»). Под влиянием гегелевской философии он синтезировал такую ценность «западников», как права и свободы индивида, со «славянофильской» идеей народности в своей теории крестьянского социализма. Герцен считал, что вне процветания нации невозможна подлинная самореализация индивида[3]. Так родилось русское народничество. Связь подобной философии истории с проблемой развития подчеркивается целым рядом исследователей. Например, Теодор Шанин считает, что русская революционная мысль предвосхитила проблематику современных развивающихся стран[4].

Как известно, народники считали успешное развитие капитализма в России невозможным, полагая, что внутренний рынок в стране слаб, а мировой – поделен между развитыми странами-колонизаторами. Марксисты полагали, что капитализм в России будет развиваться так же, как и по всему миру, создавая сам свой внутренний рынок (см., например, классическую работу В. И. Ленина раннего периода его деятельности «Развитие капитализма в России»). В дальнейшем раскол по тому же вопросу произошел уже в среде самих марксистов. Меньшевики стояли на платформе ортодоксии, считая, что русская крупная буржуазия (правые меньшевики во главе с Плехановым) или мелкая и средняя (меньшевики-интернационалисты во главе с Мартовым) способна осуществить переход России к капитализму[5]. Поздний же большевизм можно понимать как своеобразное «марксистское народничество». В самом деле, ленинская теория «перерастания буржуазно-демократической революции в социалистическую» и теория «перманентной революции» Льва Троцкого исходили из того, что в России не может утвердиться развитый капитализм. Причина виделась в том, что отечественная буржуазия не может стать «гегемоном» буржуазно-демократической революции, на что надеялись меньшевики. Как видим, проблема возможности «национально ориентированного капитализма» далеко не нова для отечественной истории и общественной мысли.

Выдвинув идею о «неравномерности развития стран в эпоху империализма» и о «слабом звене в цепи империализма», Ленин вступил в противоречие со своей собственной позицией периода спора с народничеством. Он также вступил в противоречие с «Коммунистическим манифестом» Маркса и Энгельса, в котором воспевается вклад буржуазии в развитие производительных сил, говорится, что дешевые цены это «та тяжелая артиллерия», которая «разрушает все китайские стены», принуждая все народы принять капитализм «под страхом гибели», – и (в другой работе) делается вывод, что развитые страны показывают отсталым «образ их собственного будущего». Следует отметить, что под конец жизни Маркс стал сомневаться в линейном пути развития истории, задумавшись о различии между развитым и отсталым капитализмом. Источником этого переосмысления логики «Коммунистического манифеста» стало знакомство с работами русских народников, прежде всего – Николая Чернышевского[6].

На взгляд автора, дебаты о будущем капитализма в предреволюционной России во многом предвосхитили идеи мир-системного подхода, развиваемого школами Фернана Броделя, Иммануила Валлерстайна, Андре Гюндера Франка, Джованни Арриги, Самира Амина и других. Отличительной чертой этих течений является взгляд на капитализм как на неоднородную мировую систему, развивающуюся через эксплуатацию центром (развитые страны) периферии (отсталые страны). Следует подчеркнуть, что мыслители рассматриваемого направления вышли из марксизма и сохранили, хотя и в разной мере, связь с исходным мировоззрением. Автор данных строк полагает, что такие фундаментальные категории Маркса, как трудовая стоимость, прибавочная стоимость и цена производства, создают незаменимую аналитическую основу для мир-системного подхода и особенно для исследования современного капитализма.

Совершенно напрасно Валлерстайн думает, что Маркс создал свой «Капитал» только для анализа замкнутого, изолированного хозяйства, в то время как капитализм исторически всегда развивался как мировая система[7]. Представляется, что Валлерстайн подсознательно ограничивается мышлением в категориях первого тома «Капитала», тогда как для осмысления мирового капитализма еще бóльшие возможности открывают теоретические модели второго и особенно третьего томов этого бессмертного труда. Речь идет о схемах воспроизводства и о знаменитой проблеме превращения трудовой стоимости в цену производства (или проблеме трансформации в западной терминологии).

Опуская алгебраические схемы, поясним суть дела для читателей, не знакомых с предметом. Установив, что единственным источником стоимости товаров является труд, и, соответственно, что в основе прибыли лежит прибавочная стоимость, т. е. продукт неоплаченного труда рабочих, Маркс переходит к анализу макроэкономической структуры капитализма. Здесь он блестяще разрешает загадку, с которой столкнулся Давид Рикардо: если единственным источником стоимости является труд, то прибыль должна быть пропорциональна затратам труда на производство товаров. Между тем в реальности прибыль распределяется в экономике в соответствии с величиной капитала[8]. Маркс разрешил это противоречие, проследив механизм формирования прибыли из прибавочной стоимости. Прибавочная стоимость создается пропорционально труду, но распределяется пропорционально капиталу. Если в данной отрасли норма прибыли на затраченный капитал выше, то капитал перетекает в нее из менее выгодных секторов, производство расширяется, цены падают и прибыль понижается. Возникает тенденция к установлению равной прибыли на равновеликий капитал. Это означает перераспределение прибавочной стоимости между различными отраслевыми группировками капиталистов. Если трудовая стоимость товара на отраслевом уровне складывается из стоимости потребленных средств производства (c), оплаты труда рабочих (v) и прибавочной стоимости (m), то «цена производства» на межотраслевом уровне складывается из первых двух элементов плюс прибыль, соответствующая средней норме на капитал (p). Это означает, что при прочих равных условиях абсолютная величина прибыли будет тем больше, чем больше величина применяемого капитала. Это и есть превращение трудовой стоимости в цену производства, к которой тяготеет денежная цена товара.

Важнейшим выводом из сказанного является различие между трудовой стоимостью и ценой производства. Для отраслей, в которых рабочих рук применяется больше относительно орудий труда (например, для сельского хозяйства), цена производства будет ниже, чем трудовая стоимость. Для отраслей, в которых используется меньше рабочих относительно орудий труда (например, для промышленности), цена производства будет выше трудовой стоимости. Как видим, разница обусловлена отраслевым соотношением капитала и труда, которое Маркс называл органическим строением капитала, и которое сейчас называется капиталовооруженностью труда. Отрасли с высоким органическим строением капитала располагают ценами выше трудовой стоимости, что позволяет их капиталистам присваивать часть прибавочной стоимости, созданной рабочими производств с низким органическим строением капитала. Впрочем, капиталисты последних отраслей не остаются в накладе, получая свою «законную», среднюю норму прибыли на вложенный капитал. (В накладе остаются рабочие.) Таким образом, капитализм характеризуется глубоким неравенством трудовой стоимости и цены производства, к которой, как сказано, и тяготеют реальные денежные цены.

В течение всего времени с момента появления марксизма это несовпадение стоимости и цены рассматривалось его идейными противниками как самое уязвимое место этого учения. Справедливости ради следует отметить, что проблема здесь есть. Тщательный математический анализ выявляет невозможность, исходя из предпосылок Маркса, соблюсти одновременно равенство суммы трудовых стоимостей и суммы цен производства с одной стороны, и совпадение совокупных величин прибавочной стоимости и прибыли – с другой. Это породило огромную литературу о проблеме трансформации. Однако был предложен целый ряд ее решений при соблюдении исходных предпосылок Маркса. Сегодня возрождается интерес к русской экономико-математической школе конца XIX – первой трети XX веков, которая осуществила разработку данной проблематики, внеся в нее оригинальный вклад[9]. В послевоенный период эта традиция была продолжена Пьеро Сраффой, опиравшимся на наследие Рикардо[10]. По мнению автора данных строк, важным достижением Сраффы является то, что в его работе проблематика схем воспроизводства и превращения трудовой стоимости в цену производства изложена как две стороны единой теоретической модели. В результате получает более точное теоретическое обоснование мысль Маркса о том, что распределение дохода между рабочими и капиталистами, а также перераспределение доходов между различными группировками капиталистов, определяет цены товаров. Однако у Сраффы, как и у тех представителей русской школы, которые близки к нему, есть существенный недостаток: отказ от открытой апелляции к трудовой стоимости.

Между тем, именно разница между трудовой стоимостью и ценой является важнейшим аналитическим инструментом, позволяющим анализировать мировое хозяйство, стержень которого образуют центро-периферические отношения. Как будет показано ниже, именно применение механизма превращения трудовой стоимости в цену производства предоставляет надежную теоретическую основу для мир-системного подхода и изучения проблем развития. Трудозатратные производства с низкой капиталовооруженностью (низким органическим строением капитала) характерны для периферии мирового капитализма, тогда как капиталоемкие производства с высокой капиталовооруженностью труда (высоким органическим строением капитала) характерны для центра. Это находит свое выражение в структуре цен, которые выше трудовой стоимости для продукции развитых стран и ниже трудовой стоимости для продукции стран неразвитых. Это означает, что экономики мировой периферии вынуждены безвозмездно передавать значительную часть созданной их рабочими трудовой стоимости экономикам центра. В этом заключается сущность неэквивалентного обмена и эксплуатации периферии мирового капитализма его центром.

В свете этого механизма можно лучше понять те методы, посредством которых капитализм ограничивает развитие целых стран и регионов мира, закрепляя их положение как простого объекта истории, не допуская создания условий для реализации творческого, созидательного потенциала большей части человечества, принадлежащей к периферийным обществам. В самом деле, вы никогда не догоните в своем развитии того, кто систематически и безвозмездно располагает значительной частью вашего фонда труда. Рассмотренная модель подводит надежную теоретическую основу под мир-системный подход. Она также позволяет по-новому взглянуть на старый спор марксистов и народников. Оказывается, не так уж неправы были последние, когда говорили о принципиальной ограниченности внутреннего рынка в России при капитализме.

2. Насаждение отсталости

Накопление капитала центром мирового капитализма за счет безвозмездного присвоения части фонда трудовой стоимости периферии должно было неизбежно сопровождаться деградацией целых регионов мира. Именно об этом свидетельствует вся история развития мирового капитализма. Разумеется, народы – жертвы подобного мирового порядка не могли согласиться на него добровольно. Одним из распространенных либеральных мифов является представление о том, что капитализм одержал мировой триумф исключительно благодаря динамизму и инновационности, протестантской этике, бережливости и другим достоинствам этой общественной системы. Вот, однако, что пишет известный американский политолог С. Хантингтон: «Запад покорил мир не превосходством своих идей, ценностей или религии (в которые были обращены немногие члены других цивилизаций), а превосходством организованного насилия и его применением. Представители западной цивилизации часто забывают этот факт, представители не-западных цивилизаций – никогда»[11].

Именно насилие, примененное в мировых масштабах, лежало в основе успеха европейской индустриальной революции, начавшейся в конце XVIII в. Выдающийся английский историк Э. Хобсбаум отмечает неразрывную связь между промышленной революцией и колониальной империей Великобритании того времени. Он считает, что «экспортные отрасли не зависели от скромных 'естественных' темпов роста внутреннего спроса какой-либо страны». Их стремительный подъем достигался «двумя основными средствами: захватом экспортных рынков ряда других стран и разрушением внутренней конкуренции в отдельных странах, т. е. политическими или полу-политическими средствами войны или колонизации»[12]. Это имело далеко идущие последствия для стран, ставших объектом экспансии.

Еще в 1960-е годы большое внимание международной научной общественности привлекла концепция «развития отсталости» американского экономиста Андре Гюндера Франка[13]. В его эпохальной работе устанавливается тот важнейший факт, что отсталость т. н. «развивающихся стран» является искусственным феноменом, т. е. носит не естественный, а рукотворный характер. Большинство стран Азии, Африки и Латинской Америки к моменту вторжения в их жизнь капитализма были развитыми для своего времени обществами, обладавшими диверсифицированными экономиками и относительной социальной стабильностью. Попав в сферу колониальной эксплуатации, эти общества подвергались глубокой трансформации, которая затронула как их производительные силы, так и общественные отношения. Экономикам колоний навязывался монокультурный характер, т. е. многообразие их хозяйственной деятельности сводилось к нескольким основным трудозатратным производствам, ориентированным на потребности метрополий. Одновременно трансформировалась и социальная структура этих стран. Крестьянство лишали доступа к земле и, навязав массовую бедность, под угрозой голода создавали армию дешевого труда для трудозатратных производств. Одновременно изменялся и правящий класс колонизированных стран. В его среде взращивалась компрадорская буржуазия, выступавшая в роли посредника в эксплуатации природных и трудовых ресурсов своих стран в интересах метрополий. (В связи с этим, Франк удачно назвал подобные правящие классы Латинской Америки «люмпен-буржуазией»[14].)

Так, между 1500 г. и второй половиной XVIII в., т. е. в период созревания предпосылок индустриальной революции в Великобритании, в колониальную зависимость от европейцев попали сотни миллионов людей в Африке, Северной и Южной Америке, в Азии и на Ближнем Востоке. Основу международной торговли этого периода составили поставки сырья и сельскохозяйственных продуктов из колоний в метрополии. Экономики этих регионов прошли глубокую перестройку. В них было насаждено рабство для производства нескольких товаров, таких, как: золото и серебро, сахар, чай, рис, индиго и др. В XVIII в. сложился знаменитый треугольник английской внешней торговли. Купцы этой страны приобретали рабов в Западной Африке и продавали плантаторам в Новом Свете, включая Вест-Индию и Южную Америку. На вырученные средства закупали дешевые колониальные продукты для английского рынка. Наряду с колониальной торговлей, рабство сыграло важную роль в накоплении капитала, финансировавшего индустриализацию конца XVIII – начала XIX вв.[15] Так Западная Африка превратилась в экспортную экономику, главной статьей вывоза которой стали люди. За период с 1500 г. по 1750 г. этот регион потерял около 100 млн. чел.[16] В это число входят погибшие в войнах за массовый захват людей, умершие при транспортировке в Новый Свет и обращенные там в рабство.

При этом до начала XIX в. такие крупные страны Азии, как Индия и Китай, оставались вне сферы колониального закабаления, т. к. имели армии, сопоставимые по силе с европейскими. Но с началом промышленной революции в Европе военные возможности колонизаторов резко возросли. Индия стала колонией Великобритании, а Китай подвергся разделу на сферы влияния соперничавшими державами.

Индия XIX в. демонстрирует классический образец колониального развития. Два принципиальных инструмента, обеспечивших власть заокеанской метрополии над экономикой страны, – это строительство инфраструктуры и внешний долг. В течение XIX в. за счет заемного английского капитала в стране были построены современные по тем временам морские порты и сеть железных дорог. Они обеспечили вывоз дешевых сырьевых товаров из страны и поставку на местный рынок дорогой промышленной продукции метрополии. У Англии возник систематический дефицит торгового баланса с Индией. Однако заработанную валюту колония была вынуждена переводить в метрополию в счет уплаты внешнего долга. В результате роста производства на экспорт юг страны был полностью трансформирован в плантационную систему, подобную насажденной Испанией и Португалией в Латинской Америке. Индия стала поставлять в метрополию хлопок-сырец, чай, рис, пшеницу и некоторые другие товары. Местные феодалы превратились в экспорт-ориентированных плантаторов.

Однако результаты этого развития для населения страны оказались просто катастрофическими. В Индии произошел скачок голода, от которого в 1800–1850 гг. умерло 1.4 млн. чел., а в 1875–1900 гг. – уже 15 млн. чел.![17] Эта трагедия совершенно необъяснима с позиций либерального мировоззрения. В самом деле, страна преобразовалась на рыночно-капиталистической основе, получила современную по тем временам инфраструктуру и глубоко интегрировалась в мировую экономику. Казалось бы, это пример прогрессивного развития, обеспеченного капитализмом. Однако следует помнить о перераспределении стоимости по силе капитала в буржуазном обществе. Значительная часть ресурсов, которые ранее были заняты в производстве продовольствия для собственного населения, оказалась теперь переориентирована на производство экспортной продукции. Если бы внешняя торговля осуществлялась на взаимовыгодной основе, то Индия располагала бы теперь валютными доходами, которые позволяли бы ей приобрести недостающие продукты питания в соседних странах. Однако через занижение цен на ее продукцию и механизм внешнего долга Индия была вынуждена безвозмездно передавать метрополии значительную часть своего фонда труда. Именно поэтому она не могла более ни произвести продукты питания в должном количестве, ни приобрести их. Это и привело к усилению массового голода. Он является только частью той огромной человеческой цены, которая уплачена за подъем английского капитализма. Таким образом, трагедия Индии является эмпирическим подтверждением глубокой научной достоверности теории превращения трудовой стоимости в цену производства.

Не менее значима с этой точки зрения история Нового Света. Здесь наблюдался следующий парадокс. Будучи наделен плодородными почвами, теплым климатом и значительными запасами полезных ископаемых, юг Северной Америки с точки зрения природно-климатических условий обладал гораздо бóльшим потенциалом для экономического роста, чем Северо-Восток. Однако вплоть до второй половины XX в. юг США оставался отсталым регионом, зависимым от севера страны, где происходило интенсивное накопление капитала и промышленное развитие[18]. Этот парадокс, так же как и горькая судьба Индии, объясняется с позиций трудовой теории стоимости. Именно из-за своих благоприятных природных условий южные штаты были включены в систему колониальной эксплуатации. Все земли здесь были захвачены плантаторами для производства хлопка на экспорт в Великобританию. Поскольку здесь наблюдался дефицит свободной рабочей силы, то была сделана ставка на крайнюю форму принудительного труда – рабство. Однако поскольку колониальная продукция поставляется в метрополии по ценам ниже трудовой стоимости, то накопление капитала для индустриализации на юге было подорвано изначально. (Это не мешало, впрочем, плантаторам накапливать личное богатство и наслаждаться уровнем жизни, не уступавшим роскоши их заокеанских партнеров.) С другой стороны, северо-восточные штаты с центром в Нью-Йорке, не располагая соответствующими природными преимуществами, обладали гораздо более значимыми социальными позициями.

Дело в том, что эти штаты, особенно после обретения независимости от Великобритании, стали посредником в эксплуатации людских и природных ресурсов Нового Света в интересах европейских метрополий[19]. В реальности, этот регион с центром в Нью-Йорке сам стал местной метрополией, через которую происходила вся торговля юга с Европой, поставка сюда рабов, промышленной продукции, продуктов питания и т. д. Стремительно богатевший Север быстро опередил Юг в промышленном развитии. Поскольку земли северо-востока не годились для производства экспортной продукции, они в значительной мере оставались свободны. Именно поэтому рабочие северных предприятий могли бросить работу и заняться фермерством. В силу этого собственники предприятий были вынуждены платить высокую заработную плату, что побуждало внедрять передовые, трудосберегающие технологии. Таким образом, основой промышленного развития севера США стало получение части фонда трудовой стоимости, безвозмездно передававшегося югом страны и другими регионами Северной и Южной Америки европейским метрополиям.

Принципиально по тому же пути зависимого развития, по которому шли в XIX в. Индия, классическая колониальная страна Азии, и Египет, классическая колониальная страна Ближнего Востока, пошла и Россия после крестьянской реформы 1861 г. Суть царской стратегии индустриализации хорошо выразил российский министр финансов Вышнеградский, провозгласивший: «сами недоедим, но вывезем!». (Недоедало, разумеется, крестьянство.) Основная ставка делалась на привлечение иностранного капитала при сохранении архаичных форм помещичьего землевладения и самодержавия. С этой целью крестьянство принуждалось продавать хлеб по низким ценам. На доходы от продажи хлеба по бросовым ценам на европейском рынке (на котором приходилось конкурировать с дешевым американским и аргентинским зерном) царское правительство закупало золото и серебро, обеспечивая знаменитый золотой рубль Витте. Иностранный капитал, создававший предприятия в России, вывозил прибыли в золотых рублях. К этому надо прибавить огромные государственные внешние займы правительства под грабительские проценты. Строительство железных дорог, развитие добычи угля и руды, металлургия, лесная промышленность и отдельные предприятия машиностроения развивались с опорой на иностранный капитал за счет систематического ограбления крестьянства. В результате, с одной стороны, происходило сказочное обогащение иностранного капитала и его российских приспешников, а с другой – стремительное разорение российского крестьянства и обнищание рабочих[20].

Трансформация коснулась и российского правящего класса. Крупный петербургский промышленно-банковский капитал рос на посредничестве в эксплуатации своей страны, зависел от самодержавия и никак не мог выполнить ту роль лидера модернизации, которую возлагали на него правые меньшевики. Справедливости ради отметим, что в России этого периода был и национально ориентированный капитал. Он был представлен, прежде всего, московскими купцами и промышленниками, а также земскими элементами в других регионах страны. Однако он оставался зависимым от тарифной политики самодержавия, косным и реакционным, так и не сумев стать значимой национальной силой, оказать самостоятельное влияние на развитие страны[21].

Естественно, что отставание России от ее западных соперников на этом пути не только не удавалось преодолеть, – наоборот, оно увеличивалось! Подушевой национальный доход, исчисленный в постоянных ценах, в 1861 г. был выше, чем в России, в Великобритании в 4.5 раза, в США – в 6.3 раза, в Германии – в 2.5 раза, во Франции – в 2.1 раза; в 1913 г. эта разница достигла 4.9, 8.7, 3.1 и 2.5 раз соответственно[22]. Несмотря на то, что Россия обладала наибольшим населением, территорией и запасами полезных ископаемых в этой группе стран, ее доля в их совокупном промышленном производстве составляла лишь 4.2% в начале ХХ в.[23] При такой отсталости русской промышленности нет ничего удивительного, что Россия потерпела сокрушительное поражение в Первой мировой войне[24]. Эти факты имеют только одно логически приемлемое объяснение: так же, как и большинство стран Азии, Африки и Латинской Америки, Россия пошла по пути зависимого капитализма, на котором самостоятельное развитие принципиально исключено. Народники были первыми, кто почувствовал это и попытался теоретически осмыслить, хотя полноценное объяснение данного феномена возможно только с марксистских позиций.

Следует признать, что одной из почти неизвестных российской общественности страниц мировой истории является та дорогая цена, которой обошелся человечеству экономический подъем капитализма. Между тем, как отмечает индийский историк: «Преимущества, которые пожинали европейские правящие классы и их коллеги из других частей света в торговле, территориальной экспансии и накоплении, были достигнуты за счет страданий миллионов людей в Европе, двух Америках, Африке и Азии. Эти страдания были навязаны (курсив мой – Р. Д.) людям в ходе мобилизации обездоленного и очень часто принудительного и несвободного труда для накопления капитала, и шли рука об руку с пролетаризацией европейского труда во имя той же цели»[25].

Таким образом, история мирового капитализма свидетельствует, что исходное условие развития – наличие отсталости – силой навязывается странам, попавшим в зависимое положение. Механизм насаждения отсталости состоит в трансформации как производительных сил – через внедрение трудозатратных технологий, так и производственных отношений – через пауперизацию населения и воспитание компрадорского правящего класса, выступающего как посредник в эксплуатации трудящихся своей страны в интересах иностранного капитала. Результатом этой стратегии является концентрация в т. н. развитых странах производств с высокой добавленной стоимостью, обеспечиваемых дешевыми поставками трудоемких товаров с периферии. Именно трудовая теория стоимости вскрывает сущность этого процесса – безвозмездную передачу значительной доли фонда труда зависимых обществ центру мирового капитализма.

 

(продолжение следует)



[1] Дзарасов Р., Новоженов Д. Крупный бизнес и накопление капитала в современной России.  М.: Едиториал УРСС, 2005. Гл. 8.

[2] См., например: Чешков М.  Идея развития: возможность обновления // Общественные науки и современность.  2004.  № 5, 6.

[3] Malia M.  Alexander Herzen and the birth of Russian socialism. 1812–1855.  Cambridge (Mass.): Harvard University Press, 1961. P. 313–318.

[4] Шанин Т.  Революция как момент истины: Россия 1905–1907 – 1917–1922 годы / Пер. с англ. Е. М. Ковалева.  М.: Весь мир, 1997.

[5] Тютюкин С.  Меньшевизм: страницы истории.  М.: РОССПЭН, 2002.

[6] Late Marx and the Russian road: Marx and ‘peripheries of capitalism’ / a case presented by Teodor Shanin.  London: Routledge & Kegan Paul, 1984.

[7] Wallerstein I.  World-system analysis. An introduction.  Durham (NC, USA): Duke University Press, 2004.

[8] Поскольку различные отрасли экономики характеризуются различным соотношением труда и капитала – например, в сельском хозяйстве работников относительно орудий труда больше, чем в промышленности, – то и норма прибыли (отношение величины прибыли к стоимости капитала) на затраченный капитал должна быть разной. В сельском хозяйстве она должна быть выше, а в промышленности ниже. Между тем в английской экономике XIX в., которую наблюдал Рикардо, под действием конкуренции происходило выравнивание норм прибыли, т. к. капитал перетекал из менее доходных в более доходные отрасли.

[9] См. работу: Клюкин П. Н. Элементы теории хозяйственного кругооборота в трудах российских экономистов-математиков конца XIX – первой трети XX вв.  М.: Институт экономики РАН, 2010.  Традиция начинается с работ М. Туган-Барановского и включает такие фамилии, как Дмитриев, Борткевич, Курский, Шапошников, Харазов, Слуцкий, ранний Леонтьев и другие. П. Клюкин оспаривает бытующее на Западе мнение о том, что русские экономисты-математики выступали как простые предшественники Сраффы, показывая их оригинальный вклад.

[10] Сраффа П. Производство товаров посредством товаров. Прелюдия к критике экономической теории.  М.: Юнити-Дана, 1999.

[11] Huntington S.  The clash of civilizations and the remaking of world order.  New York: Simon and Schuster, Inc., 1997.  P. 51.

[12] Hobsbawm E.  Industry and empire.  Harmondsworth, Middlesex, UK: Penguin Books Ltd., 1968.  P. 48.

[13] Frank A.  The development of underdevelopment // Monthly Review.  1966.  Vol. 18.  No. 4.  P. 17–31.

[14] Frank A.  Lumpen-Bourgeoisie: Lumpen-development. Dependence, Class, and Politics in Latin America.  New York and London: Monthly Review Press, 1972.

[15] Williams E.  Capitalism and slavery.  Chapel Hill and London: The University of North Carolina Press, 1994.

[16] Frank A.  Dependent accumulation and underdevelopment.  London: The Macmillan Press Ltd., 1978. P. 20.

[17] Ibid., p. 90.

[18] Dowd D. A comparative analysis of economic development in the American West and South // The Journal of Economic History.  1956.  Vol. 16.  No. 4 (December).  P. 558–574.

[19] Frank A. Dependent accumulation and underdevelopment.  London: The Macmillan Press Ltd., 1978. P. 61.

[20] Кагарлицкий Б. Периферийная империя. Россия и миросистема.  М.: Ультра. Культура, 2004. С. 318–404; Лященко П. История народного хозяйства СССР. 4-е изд. Т. 1–2.  М., 1956.

[21] Owen Th. Capitalism and politics in Russia: a social history of the Moscow merchants, 1855–1905.  Cambridge: Cambridge University Press, 1981.

[22] Gregory P. Russian National Income, 1885–1913.  Cambridge: Cambridge University Press, 1982.  Р. 155–157.

[23] Боффа Дж.  История Советского Союза. Т. 1. От революции до второй мировой войны. Ленин и Сталин. 1917–1941 гг.  М.: Междунар. отношения, 1994. С. 17.

[24] Маевский И. В.  Экономика русской промышленности в условиях первой мировой войны.  М.: Издательство «Дело», 2003.

[25] Bagchi A.  Perilous passage. Mankind and the global ascendancy of capital.  Lanham, Maryland: Rowman & Littlefield publishers Inc., 2008.  P. XIV–XV.


Вернуться назад