Дискуссии об идеологических элементах в экономической науке ведутся с середины XIX века. Они затрагивают целый ряд проблем: природы идеологии и ее влияния на экономическую мысль, места ценностей в экономическом анализе, различия между позитивной и нормативной экономической теории, отношения между фактами и их оценкой, между сущим и должным. Корень всех этих вопросов в том, что, в отличие от явлений природы, социально-экономическая реальность пронизана ценностями. Это относится и к позиции ученого-экономиста, который вряд ли может рассматриваться как субъект, стоящий вне этой реальности, как независимый и незаинтересованный наблюдатель.

Факты и ценности

Существует достаточно простой аргумент в пользу того, что любая наука, в том числе и социальная, должна быть свободна от ценностей. Его даже можно представить в форме силлогизма:

Научные суждения должны быть объективными.

Ценностные суждения не могут быть объективными.

Таким образом, наука не должна содержать ценностных суждений.

Конечно, такое лаконичное решение мало кого устроит. Первая посылка применительно к социальному знанию вполне может оспариваться. Кто-то может отрицать и второй тезис и тем или иным способом доказывать возможность объективности ценностей. Такого мнения, например, придерживались неокантианцы В. Виндельбанд и Г. Риккерт, отстаивая существование объективных ценностей.

Однако наиболее известна в этом плане позиция М. Вебера, который считал, что существует многообразие субъективных ценностей, и одновременно выдвигал постулат об объективной, свободной от оценок социальной науке. Согласно Веберу, существует фундаментальное различие между фактами и ценностями. Социальный ученый должен говорить лишь о фактах, но не о ценностях. Разумеется, он может исследовать, на какие ценности ориентируются изучаемые им агенты социальной деятельности. Но это также вопрос фактов. Как гражданин социальный ученый может занимать определенную политическую и идеологическую позицию в отношении ценностей. Но, решив стать ученым, он должен оставить эту позицию в стороне и заменить ее позицией исследователя, определяемой лишь научной проблемой. В этой позиции действуют методы науки, процедуры контроля и эмпирической верификации предлагаемых решений проблемы. В этом смысл веберовского тезиса об объективности социальных наук и их независимости от ценностных моделей, которые принимают практически действующие люди. В результате, несмотря на широкий исторический и культурный плюрализм ценностей, наука может вырабатывать объективное и интерсубъективное знание: «Правилен и всегда останется таковым тот факт, что методически корректная научная аргументация в области социальных наук, если она хочет достигнуть своей цели, должна быть признана правильной и китайцем»^[1].

В экономических дискуссиях ценности обычно конкретизируются через понятия сущего и должного. Стоит отметить, что оживленная полемика вокруг роли ценностей в начале XX в. перекинулась и в отечественную науку. Ее анализ дает известный экономист Н. Д. Кондратьев в главе «Категория сущего и должного в социально-экономических науках» своей незаконченной методологической работы. Сам он считал ценности неустранимым элементом экономической науки, следуя в этом своему учителю М. И. Туган-Барановскому: «В конце 10-х годов настоящего столетия под сильным влиянием философии Канта и неокантианцев Виндельбанда и Риккерта за необходимость для политической экономии категории должного высказался выдающийся русский экономист Туган-Барановский. Таким образом, он в известной мере сблизился с этической школой политической экономии. С другой стороны, методологически он сблизился с самобытным русским течением, известным под именем субъективной школы в социологии. Как в лице своих основоположников Михайловского и Лаврова, выступавших еще с 70-х годов прошлого века, так и в лице своих продолжателей, например Кареева, Чернова и др., эта школа твердо стояла на позиции необходимости и неизбежности для общественных наук категории должного и оценочных суждений»^[2].

Но как все же быть с различием сущего и должного? Известно, что на их противоположность и невозможность логического перехода от суждений о том, что «есть», к суждениям о том, что «должно быть» впервые обратил внимание Д. Юм. Его утверждение о том, что из фактов и описаний невозможно вывести оценки и предписания, закрепилось как «принцип Юма». Помимо прочего, из него следует, что суждения о должном не имеют ясных эмпирических референтов, поскольку в них речь идет не о том, что реально существует, а о том, что лишь должно быть. Неясно также, как к ним применять истинностные оценки. В силу этого, возможность их включения в научное знание вызывает серьезные сомнения.

В классической политической экономии, преимущественно британской, этот круг проблем вылился в разграничение между «позитивной» экономической теорией, которая описывает и объясняет сущее, и «нормативной» стороной экономики – практическими рекомендациями экспертов по вопросам экономической политики. Здесь видно некоторое сходство с веберовской позицией: экономист как ученый должен оставаться в сфере объективных фактов и проблем, но как заинтересованный гражданин – он может выйти на более широкий форум и, руководствуясь своими ценностными предпочтениями, посоветовать, как приблизить те или иные экономические реалии к должному, т. е. более хорошему, по его мнению, состоянию. В принципе, он может занять даже более объективную позицию. Цель в соответствии с определенными ценностями (например, равенством или справедливостью) эксперту задает лицо (или политический орган), принимающее решение. Эксперт от имени науки говорит лишь о том, какие средства подходят для достижения этой цели, каковы будут издержки при ее достижении. Выбор же действующее лицо должно сделать само.

Разграничение позитивного знания и нормативных предписаний общепринято и в наши дни. Это ясно выражено в самой известной работе по методологии экономики XX в. – эссе М. Фридмена «Методология позитивной экономической науки». По мнению Фридмена, «позитивная экономическая наука принципиально независима от какой-либо этической позиции или нормативных суждений... она занимается тем, «что есть», а не тем, «что должно быть». Ее задачей является создание системы обобщений, которые можно использовать для корректных предсказаний тех следствий, к которым приведет любое изменение обстоятельств. О ее качестве следует судить по точности, широте охвата и согласованности с реальностью тех предсказаний, которые она дает. Короче говоря, позитивная экономическая наука является или может являться «объективной» наукой точно в том же смысле, как и любая из физических наук»[3].

Однако представляется, что экономические теории в этом отношении все же далеки от физических, что стремление к строгому разделению позитивного и нормативного подходов лишь несколько по-иному ставит, но не решает проблему соотношения сущего и должного в экономическом анализе. В логическом отношении их разграничение выглядит четким, поэтому экономисты согласны с тем, что нельзя вывести должное исключительно из сущего. Однако на практике отделить должное от сущего непросто. Многие утверждения о фактах содержат скрытые нормативные посылки, которые делают незаметным переход от них к оценочным суждениям. Например, в описательных по форме суждениях могут использоваться такие понятия, как «неравенство», «свобода», «справедливость», «труд», «капитализм», «социализм», «эксплуатация», «безработица», «бедность» и т. п. Использование таких ценностных по своей сути понятий практически неизбежно привносит неявные оценки в фактуальные рассуждения. Ф. Хайек считал, что это происходит при использовании даже такого на вид нейтрального термина, как «социальный», когда говорят о «социальном государстве», «социально ориентированной экономике» и т. п. В подобных суждениях «фактическое и нормативное значения слова «социальный» из-за его явной дихотомичности постоянно меняются местами, и то, что поначалу кажется описанием, исподволь превращается в предписание»[4].

В результате получается так, что, хотя большинство экономистов согласно с самой идеей свободной от ценностей позитивной экономической теории, в реальном экономическом знании граница между объективными описаниями и оценками остается проницаемой. В конечном счете, это связано с человеческим характером науки. Ученые-экономисты живут в обществе, оправдывают или критикуют сложившиеся социальные и экономические отношения. Поэтому сомнительно, чтобы их ориентиры радикально отличались от ценностей и целей, которые складываются в обществе. Эта ситуация ведет к проблеме соотношения объективного знания и идеологии.

Теории и идеологии

Существует много пониманий феномена идеологии. Как известно, К. Маркс трактовал идеологию как «иллюзорное» или «ложное сознание», поэтому наука, коль скоро она стремиться к истинному знанию, должна очищаться от идеологии. Однако это непростая задача, поскольку существуют идеологические иллюзии, которые не являются субъективными по своей природе. По Марксу, социальная реальность может сама представлять себя в ложных или иллюзорных формах, так что иллюзии существуют до всякого размышления и теоретизирования. Наиболее известным примером этого является «товарный фетишизм», описанный в «Капитале». Если теоретик-экономист «позитивно» описывает и объясняет такую реальность, то в результате получается идеологизированная теория, характерная для «буржуазной политэкономии». Этому Маркс противопоставлял критическую теорию, которая наряду с объективным описанием капиталистической экономической системы должна дать ее критику в смысле выявления механизмов, которые приведут к распаду этой системы и ее смене более развитой общественно-экономической формацией.

Эта трактовка идеологии рассматривается ныне как слишком узкая и противоречивая. В современной экономической литературе идеология обычно понимается как целостная и более или менее логически согласованная совокупность идей и концепций, которые выражают представления о сути и структуре определенной социально-экономической системы. Идеология в этом плане задает целостное видение экономической реальности и соответствующих ценностей, причем обычно ценностные суждения маскируются в ней под констатацию и обобщение фактов. Это придает идеологиям убедительность и возможность влиять на мировосприятие больших групп людей.

В эпистемологическом плане идеологии сходны с метафизикой. В них также используются весьма универсальные категории и понятия, не поддающиеся непосредственной эмпирической верификации. Этот момент стоит подчеркнуть, поскольку он связан с возможными путями проникновения идеологий в экономические теории. На мой взгляд, основной из этих путей состоит в проникновении идеологии в парадигму (в смысле Т. Куна) или концептуальное ядро (в смысле И. Лакатоса), которые задают общие рамки для экономического анализа. Если учесть, что в философии науки признается неизбежность неверифицируемых «метафизических предпосылок» научных теорий, то ситуация с экономическими теориями в общем плане сходна с естественными науками, с той разницей, что в последних метафизика ценностно нейтральна, а в первых – ценностно нагружена.

Можно отметить и некоторые другие возможные пути проникновения идеологии в экономические теории. Это выбор определенной модели «экономического человека»[5], предпочтение тех или иных объектов и методов анализа, принимаемые способы идеализации и абстрагирования, определяющие видение реальности в специфической перспективе. Все это может выглядеть техническими допущениями, но неявно определяться идеологическим выбором.

Эта картина подтверждается и историей экономической мысли. Так, в развитии экономических теорий XIX в. отчетливо просматриваются своего рода идейные комплексы, в которых теории, методы и идеологические элементы достаточно тесно взаимосвязаны. Кристаллизация этих комплексов была связана с особенностями формирования экономической науки в существенно различных условиях капиталистической модернизации в Англии, Франции, и Германии. В Англии основным стал комплекс, объединяющий идеологию либерализма, методологический индивидуализм и теорию конкурентного рыночного обмена. В условиях запаздывающей модернизации во Франции сложился комплекс, связывающий социально-конструктивистскую идеологию «индустриализма», в крайних вариантах социалистическую по характеру, методологический коллективизм и теории государственного регулирования экономики, в Германии – консервативную идеологию национального протекционизма, методологический коллективизм и теории «исторической школы» в национальной экономии[6]. Разумеется, это в значительной степени идеальные типы, отражающие лишь доминирующие в этих странах направления экономической мысли.

Ситуация значительно изменилась в XX в., когда доминирующее течение экономической науки – неоклассическая теория – стало преподносить себя, в духе позитивистских стандартов, максимально очищенным от ценностных и идеологических моментов объективным пониманием и объяснением реальности. Идеологические элементы в этой теории, действительно, не просматриваются в явном виде. Но в принятой в ней модели человека и в связанной с последней теории рационального максимизирующего выбора, по мнению многих экономистов, можно обнаружить идеологический смысл. А именно, эти элементы теории предполагают отказ от анализа социальных отношений между людьми, абсолютизируют свободный рыночный обмен, а через это вносят весомый вклад в оправдание капитализма. В связи с этим некоторые авторы, например П. Бурдье, рассматривают доминирующее неоклассическое направление в экономической теории как современный эквивалент больших идеологий прошлого, поскольку в него неявно, но жестко встроено неолиберальное видение общества.

Но если дело обстоит таким образом, то можно ли выделить все же в этих комплексных построениях «позитивное», свободное от идеологий содержание? В свое время известный австрийский экономист Й. Шумпетер в своей трехтомной «Истории экономического анализа» предложил и попытался реализовать простой, но элегантный способ отделения в экономических теориях собственно научного знания от идеологических составляющих. Он признавал, что даже крупнейшие теоретики экономики не были беспристрастными исследователями хозяйственной жизни. Однако реальный их вклад в науку определяется не их идеологическими предпочтениями, но развитием средств анализа и объяснения. Поэтому необходимо тщательно выделять аналитическую аргументацию как наиболее значимую и отделять ее от преходящих ценностно-идеологических наслоений. «Аналитическая работа начинается с видения, а оно идеологично почти по определению. Если есть хоть какой-нибудь мотив, побуждающий нас видеть факты так, а не иначе, то можно не сомневаться, что мы увидим их так, как нам хочется… Единственное, что утешает, так это то, что существует широкий круг явлений, никак не затрагивающих наши эмоции и поэтому представляющихся разным людям одинаково. Кроме того, мы можем отметить, что правила и приемы анализа в той же мере независимы от идеологии, в какой наше видение пронизано ею»[7].

Но здесь возникает ряд вопросов. Во-первых, так ли легко отделить преходящее «видение» от аналитических построений? Й. Шумпетер, как и упомянутый выше М. Фридмен, разделял типично позитивистскую позицию отделения науки от метафизики. Однако после Т. Куна и И. Лакатоса мы склонны скорее признать, что именно метафизика, входящая в парадигму или «твердое ядро» определенной научной программы, задает общее видение реальности, без которого невозможна аналитическая работа. Во-вторых, столь ли малозначимо и преходяще это идеологическое видение? Ведь человек, как в буквальном, так и в переносном смысле, не может видеть «ниоткуда» или «всесторонне». Он видит с определенной позиции и в определенной перспективе. Это, с одной стороны, ограничение, с другой – возможность продуктивно продвигаться в определенном направлении в познании в смысле решения все более тонких и сложных аналитических задач – «головоломок», в терминологии Т. Куна. Сходную ситуацию в социальных науках отмечает Н. Луман: «Ценности суть «слепые пятна», которые вооружают способностью к наблюдению и действованию... В фиксированной таким образом перспективе видят лучше (четче, глубже, а также дальше в будущее), но именно в силу этого подставляют себя также и под наблюдение со стороны других» [8].

Таким образом, задача, видимо, состоит не максимальном очищении экономических теорий от идеологических предпосылок, но в их экспликации и выявлении их характера. Тем более что этому способствует сосуществование в экономической науке целого ряда конкурирующих направлений: неоклассическая школа и неокейнсианство, монетаризм и неоавстрийская школа, неомарксизм и институционализм. Эта ситуация позволяет ученым видеть со стороны «слепые пятна» конкурентов и не позволять им затушевывать наличие ценностных допущений в их исследовательских программах.