Дзарасов Солтан Сафарбиевич
д.э.н., профессор, гл.н.с. Института экономики РАН

Московский экономический форум имеет смысл и достоин внимания, если он скажет что-то отличное от того, что было сказано на Гайдаровском форуме властей в январе, где, несмотря на прозвучавшие отдельные пессимистические нотки о застое экономики и неизбежной стагфляции, преобладали оптимистические настроения. Ни о каких допущенных в прошлом ошибках, а тем более – роковых решениях, приведших к кризисному состоянию российской экономики, речи не было. Наоборот, в полном соответствии с погубившей нас советской традицией возникшие трудности объявлялись теневыми сторонами наших достижений. Утверждалось, что эти трудности являются «следствием достаточно успешной реализации экономической политики последних 10–12 лет, которые позволили нашей стране подняться на качественную ступень, на которой мы сталкиваемся с совершенно другими по своей природе и масштабами вызовами». Вот так-то, сталкиваемся с проблемами, порожденными успешной реализацией экономической политики.

Если Московский форум стоит на такой же позиции правоты избранной нами модели развития, то вряд ли его проведение может быть оправдано. В нем есть смысл, если он станет ареной проявления озабоченности широкой общественности кризисной ситуацией, сложившейся у нас в результате рыночных реформ. Для ее понимания в центр нашего внимания необходимо поставить, во-первых, объективный анализ того, что показал опыт четверти века их осуществления в России; во-вторых, поиск альтернативной экономической модели, способной вывести страну из кризиса и открывающей перед ней более благоприятную перспективу развития.

1. Что показали рыночные реформы

Говоря о своей кризисной ситуации, мы не вправе забывать то, чем мотивировались и как проводились у нас рыночные реформы более 20 лет назад. Это проливает свет на то, что происходит сейчас. Реформы проводились, исходя из оценки государственной собственности и планового управления экономикой как негодных. Причина усматривалась в том, что общественная собственность якобы «ничейна», а потому, мол, управленец не заинтересован в эффективном ведении дел. Он просто безучастно выполняет не соответствующие нуждам страны и народа директивы сверху. Если же эту ситуацию изменить, уверяли нас, и по примеру капиталистических стран ввести частную собственность и рыночную конкуренцию, то появится эффективный собственник, способный поднять нашу экономику к новым высотам.

В то время красок не жалели, чтобы разрисовать рыночную экономику с господством частной собственности как чудодейственную силу, единственно способную придать нашей экономике недостающий ей импульс для достижения высоких темпов роста и уровня народного благосостояния развитых стран.

Как этого достичь? Очень просто, отвечали нам: одним ударом (названным «шоковой терапией») приватизировать государственную собственность, высвободить цены из-под контроля, открыть страну для внешнеэкономических операций – и все само собой пойдет наилучшим образом. Рай, нам говорили, находится прямо за углом. Стоит названным образом осуществить либерализацию экономики, как мы не более чем через полгода окажемся в этом раю и заживем самым процветающим образом.

Подобная лубочная картина будущего вытекала из постулатов господствовавшей на Западе и принятой нами экономической теории, называемой неоклассической ортодоксией. Опираясь на эти постулаты, реформаторы показывали нам журавля в небе, которого легко достать, стоит только протянуть к нему рыночную руку. С помощью таких посулов вставшие у власти и нацелившиеся на захват народной собственности дурачили народ, втягивая его в тенета рыночной экономики, выпутаться из которых, как они знали, будет проблематично.

С опорой на фактические данные и теоретические обобщения наш форум должен показать, что все это с самого начала было тем, чем и оказалось на практике: обманом народа. Никакого роста экономики после реформ не только не было, а, наоборот, последовал небывалый в мирный период нашей истории спад экономики.

Таблица 1.

Динамика внутреннего валового продукта России за 1990–2012 гг.

Так как факт 20-летнего развала российской экономики замалчивается властями, в целях открытия этой правды нам придется на этом остановиться. Для этого вместо данных российской статистики, искажающих картину ввиду резких колебаний в оценке продукции, воспользуемся более объективными данными Мирового банка, отслеживающего динамику мирового ВВП в неизменных ценах (табл. 1)[1].

Данные таблицы показывают, что вместо обещанного ускорения роста экономики после перехода на рыночные основы, наоборот, сразу начался обвал российской экономики, безостановочно продолжавшийся до 1998 года. Чем более шумно гремела пропагандистская компания о преимуществах рыночного ведения хозяйства, тем круче, как показывают данные приводимой таблицы, экономика катилась вниз. Они обнажают полную беспочвенность сеявшихся тогда надежд и утверждений о безусловной способности рынка (в отличие от плана) перевести экономику на магистраль экономического роста. Этот прогноз подтвердился с точностью до наоборот. Как раз в рамках планового ведения хозяйства, хотя и со снижающимися темпами, экономика росла. Когда она была переведена на рыночные основы, то, как показывает таблица, экономика вступила на путь неуклонного спада, опустившись в 1998 году до 57% от уровня 1990 г. Правда, после этого в силу ряда обстоятельств, прежде всего притока нефтегазовых сверхдоходов, началось некоторое оживление. Экономика стала, хоть и медленно, но все-таки подниматься, достигнув в 2013 году 123% от уровня 1990 г.

Как оценивать приведенные данные, говорят ли они о росте российской экономики или ее восстановлении после стольких лет разрушения? Цифры сами по себе на этот вопрос ответить не могут. Для этого надо учитывать отражаемые ими процессы, в данном случае реалистичность экономического роста. Для получения ответа на этот вопрос приведенные данные Мирового банка нуждаются в соответствующей корректировке под углом зрения понимания экономического роста.

Во-первых, необходимо принять во внимание, что под экономическим ростом принято понимать не простое возрастание по сравнению с предыдущим годом, а превышение максимума предыдущего периода. В качестве примера сошлемся на советскую статистику, где экономический рост исчислялся по сравнению с 1928 г., т. е. годом достижения максимума предыдущего периода, каковым был 1913 год. Если мы не хотим обманывать себя, то все происходящие до прежнего максимума изменения надо характеризовать как восстановление прежнего уровня, и только меру его превышения можно считать экономическим ростом.

Во-вторых, при определении объема ВВП следует учитывать отличие методики его исчисления в советской и современной статистике. В первом случае финансовые, торговые и иные услуги в него не включались, а в современной статистике они добавляются, за счет чего его объем дополнительно возрастает.

В-третьих, с течением времени в расчет показателя ВВП включается стоимость вновь возникшей продукции (например, не имевшихся раньше мобильных телефонов), которая не имеет цены базового периода, а потому ее приходится считать по текущей цене с большой долей инфляционного компонента. От этого стоимостная величина ВВП искусственно завышает его физический объем, что имело место и в данном случае.

Если бы в табл. 1 удалось ввести указанные поправки, то вполне могло бы оказаться, что ВВП в его физическом измерении либо не превысил уровень 1990 г., либо превысил его незначительно.

Но если даже приведенные цифры роста ВВП признать достоверными, это все равно не меняет катастрофичности нашей ситуации. Мы ограничились показателями падения объема ВВП лишь для краткости изложения. В действительности это падение не было и не могло быть чем-то изолированным, а сопровождалось множеством других связанных с этим негативных явлений. Так, инвестиции в экономику в том же 1998 году упали до четверти советского уровня, и этот уровень так и не достигнут до сих пор. Частные собственники обратили приватизированные богатства на паразитическое потребление, вывозя их за рубеж, устраивая там себе роскошную жизнь. Они оказались не эффективными собственниками, а безумными транжирами, способными лишь на то, чтобы попавшее в руки бросать на ветер.

Отсутствие должных инвестиций пагубно сказалось на экономическом потенциале страны. Хотя статистические сборники перестали публиковать данные о возрастной структуре производственного капитала, но и без этого его катастрофическое состояние достаточно характеризуется низким уровнем производительности труда и неконкурентоспособностью российских товаров на мировом рынке. Снижение курса рубля – еще одно свидетельство ослабления российской экономики, снижения ее конкурентоспособности на мировом рынке. Зависимость страны от экспорта топливно-сырьевых товаров также является показателем развала нашей обрабатывающей промышленности и потери ее способности к научно-техническому прогрессу.

И все-таки в большом ряду обрушившихся на нашу голову несчастий самым главным является вымирание нашего народа. В охаиваемые либералами советские годы смертность нашего населения была одной из самых низких в мире. С осуществлением реформ она стала резко возрастать с одновременным снижением рождаемости. Об этом говорят данные табл. 2[2].

Таблица 2.

Коэффициенты рождаемости и смертности за 1970–2013 гг.

(в расчете на 1000 человек населения)

Эти данные показывают катастрофическую ситуацию населения страны: вместо высокой рождаемости и низкой смертности населения и как следствие его роста в советский период, рыночные реформы вызвали диаметрально противоположный процесс – уменьшение численности российского населения. Если общая численность населения России еще в 1995 г. составляла 148.3 млн. чел., то в 2011 г. – только 142.8 млн.[3], что означает уменьшение на 5.5 млн. чел. Но если учесть, что за это время российское гражданство получило около 3.5 млн. чел., то чистые потери страны в людях от сверхсмертности населения составят около 9 млн. человек. Если к этому еще прибавить вовсе не появившихся на свет вследствие снижения рождаемости, то приходится признать беспрецедентно катастрофический характер осуществленных нами рыночных преобразований. Мало того, что они привели к разрушению нашей экономики, плюс к этому созданный нами самими Молох рынка еще поглотил около 12–15 млн. человечески жизней.

К сожалению, обо всем этом ни на каких форумах речи не идет. Молчаливо предполагается, что, чем меньше останется ртов, тем больше достанется тем, кто овладел общественным пирогом.

Из всего сказанного и показанного, таким образом, вытекает тот вывод, что проведенные в России начале 90-х годов прошлого века рыночные реформы явились губительными для экономики и основной части населения страны.

2. Упущенный шанс

Перед лицом показанной выше реальности с повестки дня не сходит вопрос о том, был ли у нас другой выбор в осуществлении рыночных реформ. Что советская экономика не могла остаться в прежнем виде, обычно признается бесспорным. Но куда и как ее надо было поворачивать – широко дискутируется в кулуарах, в особенности под влиянием впечатляющих успехов Китая. При этом находящиеся на службе капитала лица и органы доказывают, что иного выбора не было, так как, мол, советский корабль тонул прямо на глазах. Наиболее фанатичные договариваются до того, что на нас якобы «надвигалась гражданская война», и только с помощью Аладдиновой лампы реформаторов мы смогли ее избежать.

На самом деле это досужие вымыслы людей, не дающих себе труда разбираться в хитросплетениях общественно-экономического развития, в том числе в логике гражданской войны. Она возникает не ранее того, когда коса находит на камень, и тогда никакой «мудростью» избежать ее уже бывает невозможно. Верно другое. Советская плановая система уже не соответствовала требованиям времени, и ее надо было менять. Такого рода робкие попытки (например, мартовский и сентябрьский Пленумы ЦК КПСС в 1965 г.) делались, но должного успеха не имели. Тем не менее, инерция, хотя и в замедленном темпе, все равно двигала нас вперед. Никакого сколько-нибудь угрожающего гражданского конфликта в стране не было. Поэтому вполне уместен вопрос: что было бы, если бы не было никаких реформ, и страна просто продолжала бы свое инерционное движение по накатанной колее бюрократического планирования?

Известно, что в предшествовавшее реформам десятилетие 1981–1990 гг. ежегодный темп роста российского ВВП составлял от 2.5 до 3.2 процента. Но предположим, что в следующее 20-летие темпы роста еще больше снизились бы и составили всего 2%. Простой расчет показывает, что даже в этом случае российский ВВП к настоящему времени достиг бы объема в полтора раза больше нынешнего. При этом не было бы тех разрушительных последствий, которые отбросили нашу экономику на десятилетия назад. Не было бы вызванного реформами роста смертности населения. Не было бы многих других негативных последствий роковых реформ. Выходит, что даже инерционный рост советской экономики выглядит упущенным шансом по сравнению с развалом, вызванным рыночными реформами.

Но ведь был и шанс того, что могло быть гораздо лучше. Многие из нас трезво оценивали экономическое положение страны и обладали достаточным интеллектуальным потенциалом, чтобы предложить меры по коренному его улучшению. Об этом свидетельствует то возбуждение, которое вызвала горбачевская перестройка в различных слоях советского общества. Нашумевшая в свое время книга демократических сил «Иного не дано», изданная в 1988 г. под редакцией Ю. Н. Афанасьева, с участием академиков А. Д. Сахарова, В. Л. Гинзбурга, Н. Н. Моисеева и других видных ученых и писателей, была одним из ярких проявлений необходимости демократических перемен в стране. Не меньшего внимания заслуживает разработанная в свое время и предложенная большой группой ученых разных специальностей Академии наук СССР под руководством акад. А. И. Анчишкина «Комплексная программа научно-технического прогресса» (КП НТП), которая была рассчитана на 20 лет.

Ни в одном из названных выступлений не предлагались приватизация государственной собственности и возврат к капитализму. Наоборот, в них предусматривалось преобразование социализма путем его демократизации, ограничения централизованного контроля над экономикой и широкого использования рыночного механизма для корректировки плановых показателей развития. Подзаголовком «Иного не дано» были: гласность, демократия, социализм. КП НТП также предусматривала вполне реалистичные и эффективные преобразования управления и планирования. При их осуществлении они позволяли ввести в действие новые стимулы технического прогресса и на этой основе повысить объем производства, производительность труда и народное благосостояние.

В основу предложенной тогда учеными программы преобразований и развития лежала концепция высокоразвитого социализма, которая предусматривала взаимоувязанное решение широкого круга технических, экономических и социальных проблем. «В основе этой концепции», – указывал акад. Анчишкин А. И., – «следует сразу выделить два момента, которые обычно в теории и практике планирования отождествляются: планомерность экономического развития и экономическая роль государства»[4]. В то время никто не мог представить, что очень скоро мы начнем видеть свободу и свое лучшее будущее в том, чтобы открыть двери и окна для вывоза капиталов за рубеж и офшоризации доходов, а самим остаться на бобах. Считалось, что формы планомерного развития могут и должны меняться, а роль государства в экономике должна оставаться незыблемой. Из этого исходили и разработчики программы. Поэтому широкое использование рыночного механизма предусматривалось в рамках государственных гарантий полной занятости населения и служения экономики общенародным интересам. Программа предусматривала ежегодный темп роста национального дохода в 5.7–6.3 процента[5], что в течение намеченного срока могло привести к 2.5–3-х кратному увеличению совокупного продукта.

Почему же все эти благие планы и предложения не были реализованы? Потому что вставшие у власти воинствующие неолибералы стали утверждать, что улучшение экономического положения страны в условиях руководящей роли Коммунистической партии (статья 6 Конституции СССР) и сохранения планового управления невозможно, а потому по примеру развитых стран надо перейти на рыночные основы ведения хозяйства. Теперь это опровергнуто опытом Китая. Благодаря сочетанию плана и рынка, от чего мы легкомысленно отказались, Китай выходит на передовые позиции в мире.

Как бы то ни было, наш поспешный отказ от социализма является фактом и требует объяснения того, почему это произошло. Как теперь стало ясно, дело было в том, что прикованные к внешней опасности, мы в свое время не увидели идущую изнутри опасность перерождения и развращения правившей нами бюрократии, ее зараженность вирусом частной наживы. Правда, в нашем идейном арсенале было предупреждение Л. Д. Троцкого, который давно указывал и на источник этого перерождения – привилегированное положение советской бюрократии по сравнению с рядовыми гражданами страны. Он писал: «Привилегии имеют небольшую цену, если их нельзя передать детям по наследству. Поэтому привилегированная бюрократия рано или поздно захочет завладеть управляемыми предприятиями, превратить их в частную собственность»[6].

Это время наступило в период глубокого кризиса советского общества, который пришелся на период горбачевского правления. Сказать, что вместе со своим окружением Горбачев оказался глухим к предложенным им спасительным мерам, – это значит сказать только половину правды. Другая, более важная ее половина состоит в том, что именно тогда наступило время обмена власти на собственность: как предвидел Троцкий, бюрократия захотела превратить управляемые ею предприятия в свою частную собственность.

Предвидение Троцкого позволяет нам лучше понять разницу между тем, что произошло в СССР, и тем, что происходит сегодня в Китае. Советская бюрократия отказалась от советской системы в пользу неэффективной модели капитализма, сказочно обогатившей некоторых выходцев из ее среды, но приведшей к упадку экономики страны и обнищанию большинства ее населения. В Китае ситуация оказалась более сложной. Китайская модель тоже оказалась особенно выгодной предпринимателям, связанным с правящей бюрократией. Однако она сохранила плановые начала экономики и в течение нескольких десятилетий обеспечивает стране самые высокие темпы экономического роста и повышения уровня жизни если не всех, то все же весьма широких слоев населения.

Английский философ Перри Андерсон проанализировал разные судьбы русской и китайской революции и то, почему советские коммунисты не оказались способными на то, что удалось их китайским товарищам. Причина в том, говорит Андерсон, что, несмотря на значительные жертвы, «культурная революция» в Китае не сопровождалась таким массовым истреблением населения и партийцев, в особенности старой партийной гвардии, как раскулачивание и «Большой террор» в СССР. «К концу «культурной революции»», – пишет он, – «лишь около одного процента членов КПК были навсегда исключены из нее, и почти все высшие руководители партии, на которых Мао обрушился в 1960–69 гг., за исключением Лю Шаоци, выжили. В отличие от Сталина, Мао был вождем, приведшим китайскую революцию к победе, и он не стал проводить массовых убийств «старой гвардии», боровшейся вместе с ним»[7]. Если бы сталинский террор не истребил цвет народа и не выкосил практически все революционное поколение партии, то вместо утвердившегося карьерного интереса каждое поколение передавало бы следующему социалистический идеал общественного служения. Тогда, надо думать, и в руководстве партией и страной мы имели бы другой состав партийно-государственных кадров. Если бы, например, подобно Дэн Сяопину, к рулю партийного руководства после смерти Сталина вернулся Николай Бухарин, то, пройдя все чистилища террора, он был бы руководителем другого типа, нежели Хрущев, а тем более Горбачев.

Но так как наследие служения общественному идеалу было прервано, и каждое поколение воспринимало от предыдущего традицию приспособленчества во имя собственной выгоды, то этот мотив и стал определяющим для моральной и политической физиономии советских руководителей. Связанная с собственной выгодой карьера стала основным мотивом позиции и поведения. Типичным представителем такого типа руководителей был Б. Н. Ельцин с окружавшей его камарильей. А они не были заинтересованы ни в какой программе, кроме одной: «все богатства страны – в наши руки».

Мы не будем останавливаться на известных криминальных способах достижения этой цели со стороны тех, кто пришел к власти на смену коммунистам под флагом рынка и демократии. Скажем только, что по масштабам вакханалии грабежа своего народа установившие свою власть новые российские правители изумили мир и вызвали резко враждебное к нам отношение со всех сторон. И как тому не быть, если по числу в одночасье возникших долларовых миллиардеров мы оказались впереди всей планеты. Согласно «Докладу о глобальном распределении богатства» за 2013 год, если в мире один миллиардер приходится на 170 миллиардов богатства домохозяйств, то в России – на каждые 11 миллиардов богатства домохозяйств. Если в мире миллиардеры владеют 1–2% всего богатства домохозяйств, то в России 110 миллиардеров владеют 35% всего богатства[8].

О чем эти данные говорят? Чтобы сделать 110 семей миллиардерами, мы отправили на тот свет около 9 миллионов и обрекли на страдания многих других, стоящих на очереди за ними. Вот что значит встать впереди всей планеты по числу миллиардеров. За 20 лет удалось наделать столько миллиардеров, сколько другим не удалось за сотни лет. Между тем о том, что это иначе как невиданным грабежом народа сделать невозможно, в публичных обсуждениях речь заходит редко. Участники форумов типа Гайдаровского сами неплохо обогатились путем таких реформ и, естественно, их воспевают. «Кто бы мы были и какие места сейчас занимали, не будь таких реформ», – рассуждают они. Но занимает ли их чреватая непредвиденными последствиями имущественная и социальная поляризация населения страны? Между тем идущая оттуда угроза должна быть, на наш взгляд, предметом первостепенной озабоченности властей и общественности.

3. Необходимость перехода к планово-рыночной модели экономики

Не надо иметь семи пядей во лбу для понимания того, что проведенная в ходе реформ приватизация была небывало дикой в человеческой истории, и это без соответствующих последствий остаться не может. Возникшая вследствие этого кричащая поляризация в распределении доходов и богатства среди населения представляет собой бомбу замедленного действия. Нейтрализовать эту угрозу путем преследования так называемого «экстремизма» в действиях, а тем более в суждениях – это не более чем проявление политического невежества. Историческим опытом многократно доказано, что с народным недовольством карательными мерами справиться невозможно. На место одних репрессированных встают другие, и пожар разрастается еще больше. Сегодняшнее затишье не должно нас обманывать. Прежде чем взорваться, недовольство людей накапливается годами постепенно и незаметно. Только в последующем, когда сделать бывает уже ничего нельзя, люди начинают сожалеть об упущенных возможностях предотвращения надвигавшейся катастрофы.

Нам тоже сегодня следует трезво оценивать то, к чему привели проведенные рыночные реформы: к небывалому в мирное время развалу экономики и растущему недовольству основной массы населения. Первое десятилетие осуществления реформ, как было отмечено выше, отмечено резким снижением объемов ВВП, промышленного и сельскохозяйственного производства и инвестиций. Перераспределение общественного богатства привело к невиданным темпам роста гиперинфляции, вмиг смявшей многолетние сбережения населения. Мы узнали безработицу, рост тяжких форм преступности, массовую коррупцию, поразившую общество, и возросшую смертность, приведшую к уменьшению численности российского населения.

В течение второго десятилетия произошли определенные позитивные изменения, но коренного перелома к лучшему не наступило. Повышение мировых цен на экспортируемые Россией энергоресурсы и другие сырьевые товары увеличило приток в страну валютных доходов, что оказало оживляющее влияние на экономику. Ее спад сменился восстановительным ростом. В России был достигнут уровень производства ВВП 1990 года, хотя в ряде других стран (Грузия, Украина) нет даже этого. Тем не менее, по объему инвестиций в реальный сектор экономики и их доле в национальном доходе современной России еще далеко до уровня советского времени.

 Причина в том, что полученные доходы теперь не столько вкладываются в экономику, сколько утекают за рубеж или направляются на паразитическое потребление новоявленных собственников, что полностью развенчало миф об эффективности частного собственника. Об этом теперь предпочитают помалкивать, так как дело обернулось полным произволом по принципу «правящей элите – все, рядовым гражданам – крохи». Рядового можно безжалостно выбросить в ряды безработных, а избранного увольняют с таким золотым парашютом, которого нигде дают в мире, кроме как у нас. Ослепленные жаждой наживы не замечают, как сыплют порох в подвал дома, в котором живут.

 Захват и перехват народного добра, деликатно называемые «рейдерством», стали нормой нашей жизни. Правда, осуждение этих порядков и нравов также стало всеобщим. Проф. А. В. Бузгалин пишет, что в 2000-х «мы убедились, что частный собственник в России стремится не к долгосрочным инновационным проектам, а к реализации модели «попила-отката», ибо паразитирование на природных ресурсах и государственном бюджете вкупе с коррупционными сделками и рейдерством гораздо прибыльнее вложений в научно-технический прогресс»[9]. Отсюда безнадежное старение производственного аппарата страны, невозможность ее технической модернизации в рамках принятой модели экономики.

В итоге получилось, что потерянное двадцатилетие перевело российскую экономику с пути умеренного развития на путь сползания к экономике периферийного типа, не имеющей иной возможности выживания, кроме обслуживания нужд более развитых стан. Отсюда энергосырьевая зависимость российской экономики. Избавиться от этого в рамках принятой модели экономики невозможно. Как печальный опыт собственного двадцатилетия, так и опыт стран, показывающих высокие темпы экономического роста, подводят нас к выводу о необходимости для нас планово-рыночной модели экономики, составляющей альтернативу модели неолиберальной и сочетающей достоинства рынка с позитивной экономической ролью демократически функционирующего государства.

Вступление в ВТО окончательно закрепит наше положение как страны периферийного капитализма, экономика которой подчинена интересам тех, кто господствует на мировом рынке. Придется поставлять господствующим там странам топливно-сырьевые товары по ценам ниже, а покупать там готовые изделия по ценам выше их трудовой стоимости, что окончательно обескровит нашу экономику. Права на интеллектуальную собственность и технические новшества будут монополизированы другими. Ни о какой модернизации экономики в такой ситуации всерьез речи быть не может. Будет происходить не модернизация, а деградация российской экономики.

Теперь ясно как солнце, что при всех своих минусах советская экономика была намного более эффективной, чем нынешняя. Более того, надежд на улучшение уже не осталось. Почему? Потому что плохое для большинства населения очень даже хорошо для меньшинства, этой чуждой своей стране компрадорской олигархии, которая презирает народ, а страну рассматривает как не более чем поле для собирания трофеев. Награбленные капиталы олигархи вывозят за рубеж и тем ставят себя в зависимость от иностранного капитала. Там же они обосновываются на постоянное жительство. Так, в книге двух английских журналистов «Лондонград»[10] показано, как жители английской столицы шокированы роскошью и безумными тратами живущих там мафиозных богатеев из России. Они скупают королевские поместья, замки, дворцы, спортивные клубы, яхты, самолеты, прислугу и черт знает что еще. Еще бы, ведь модель «грабительского капитализма», как назвал новую социальную систему в России Джордж Сорос, была придумана для них.

Впрочем, то же самое относится и к тем их коллегам, которые пока остаются здесь. Они тоже не озабочены ничем другим, кроме собственного обогащения. Ставшие известными факты криминала и коррупции – лишь вершина айсберга. На самом деле режим порождает эти пороки ежечасно и ежеминутно в массовом масштабе, а потому «борьба» против них в рамках порождающей их же модели ничего изменить не может.

Если бы частный собственник действительно был более эффективен, чем советский директор и рабочий коллектив, как нас уверяли российские псевдолибералы, то давно была бы успешно осуществлена та модернизация, о которой столь же упорно, сколь и бесплодно сейчас говорят. Пока что модель экономики, благодаря которой криминальное дно общества смогло подняться над ним, вызывает большое – и законное – недовольство рядовых россиян. Не надо быть Нострадамусом, чтобы предсказать, что добром это не кончится.

Одежда с чужого плеча нам не подходит. Я старался показать это в своей недавно вышедшей книге «Куда Кейнс зовет Россию?». Этот великий экономист и прорицатель ХХ века давно утверждал, что «гений русского славянства показал себя слабо приспособленным к современному бизнесу и предпринимательству в рамках усложняющейся экономики индустриального мира, которая поэтому часто перепоручалась иностранным или полуиностранным силам; более, чем другим европейцам, славяне должны быть признательны своим евреям. Русские, которые колеблются между бессознательной самонадеянностью и смутным универсализмом, не очень-то склонны к организованному индивидуализму в стиле Западной Европы. Вклад, который творческая мощь России внесла в копилку мировых ценностей, – иного рода»[11]. Проницательным взором выдающегося мыслителя Кейнс давно увидел в нас то, что сами плохо различаем до сих пор.

Наверное, таких философов, писателей, художников, композиторов, балерин и многих других представителей духовной культуры, каких дала Россия, США не показали. Зато на такую промышленную и деловую культуру, технику и рациональную организацию, какие создали американцы, мы оказались неспособны. Как говорится, suum cuique (каждому – свое). После начала рыночных реформ в Китае на родину вернулись со своими капиталами более двух десятков крупных китайских бизнесменов. У нас таковые не известны. Зато полно охотников вывозить капиталы за рубеж.

Англичанами и американцами мы стать не можем, да и нет в том нужды. По примеру таких успешно развивающихся стран, как Китай, Вьетнам, Индия, Бразилия, нам тоже надо отвергнуть принципы Вашингтонского консенсуса и сесть за шитье кафтана по своей фигуре. Я имею в виду планово-рыночную модель экономики, соответствующую нашей специфике и интересам. Порок советской практики состоял в том, что план не корректировался рынком. Порок нынешней в том, что рынок не находится под целевым воздействием плана. Мы отказались от того, что умели, и приняли то, что у нас, видимо, никогда не получится. В результате мы утратили основную гарантию устойчивости нашего общества – занятость людей и справедливое распределение доходов.

Российский идеал в отличие от западного – не столько свобода, которая у нас превращается во власть волка над овцой, а скорее справедливость. Но при нынешней ситуации она не достижима. К ней можно приблизиться, только ограничив аппетиты криминального капитала и выдвинув на первый план социальные цели общества. Само собой, по законам свободной рыночной конкуренции, как показал опыт всех рыночных стран, вопреки нашим фанатикам рынка, она не достигается. Социальное рыночное хозяйство повсеместно было создано путем ограничения аппетитов частных собственников и государственного регулирования экономики.

Так надо поступать и нам. Помимо нашего собственного опыта планового ведения хозяйства, к нашим услугам разработанная западными учеными на основе теории Кейнса посткейнсианская теория регулируемой экономики. Она противопоставляет свой поход неоклассическому, согласно которому капитализм настолько хорош и совершенен, что альтернативы ему нет и быть не может. Посткейнсианство стоит на другой позиции. В отличие от марксизма, оно не является революционной теорией и не выступает за полный отказ от капитализма – но в то же время не считает его настолько совершенным, что в нем ничего не надо менять. Наоборот, говорит оно, у капитализма есть свои пороки, и он нуждается в таких изменениях, благодаря которым альтернативные формы ведения хозяйства могут быть более эффективными.

На этом основании посткейнсианство отвергает исходное положение неоклассики о присущем рынку и капитализму свойстве спонтанного саморегулирования, достижения общего равновесия – так называемой оптимальности по Парето. Оно отрицает способность агентов рынка рассчитать и предвидеть результаты своих действий и находить наилучшее со всякой точки зрения решение. Наоборот, говорит оно, экономика характеризуется фундаментальной неопределенностью будущего, и точные последствия своих действий люди рассчитать не могут. Кризисные спады явный тому показатель. В рынке и капитализме заложена тенденция не к равновесию, а к его нарушению, когда экономике приходится функционировать «на острие ножа», что чревато обострением социальной напряженности. Единственное, что могут делать люди, – это с помощью государства в желательном направлении воздействовать на развитие экономики. Отсюда выдвижение кейнсианством на первый план задачи обеспечения занятости путем стимулирования частных и государственных инвестиций и накачивания совокупного спроса как стимулятора экономического роста.

Но при всей важности для нас разработок посткейнсианства нам следует учитывать, что они сделаны на основе опыта западных стран, в то время как Россия имеет немалую собственную специфику. Она-то и должна быть учтена в первую очередь при выборе модели экономического развития. Эта специфика заключена, в частности, в широких социальных гарантиях советского времени: полной занятости населения, бесплатности множества услуг по медицинскому и профилактическому обслуживанию, образованию, организации отдыха и досуга, низкой квартплате, транспорту и т. д. Надо быть социально слепым, чтобы не видеть, какое недовольство на фоне вызывающе демонстративного потребления состоятельных вызывает полный отказ от всего этого, «монетизация» этих социальных гарантий. Если мы хотим сохранить мир в своем доме, государство должно найти способы регулирования этих процессов.

Но так как с неба ничего, кроме дождя, не падает, то оно не найдет других источников удовлетворения этих нужд, кроме ограничения аппетитов частного капитала. Введение прогрессивного подоходного налога надо считать первоочередной, но недостаточной мерой в этом направлении. Наиболее верным способом решения социальных проблем в духе гражданского согласия представляется ренационализация добывающих отраслей промышленности с перенаправлением их рентных доходов в государственный бюджет в целях удовлетворения социальных нужд. Это, конечно, очень больной вопрос. Но надо выбирать между ожиданием революционного взрыва и его предотвращением путем смягчения социальной напряженности.

Разумеется, без модернизации экономики и ее роста никакие меры не в состоянии обеспечить социальный мир в обществе, а в этом подчиненный рыночному произволу частный капитал показал себя только с отрицательной стороны. Ни в росте экономики, ни в ее модернизации на него не следует больше рассчитывать. Нет иного выхода, кроме введения индикативного планирования, отличного от советской практики, но все-таки необходимого для развития прогрессивных отраслей экономики и создания новых рабочих мест, обеспечения полной занятости населения. Вскоре нам предстоит увидеть, что задача создания 25 млн. новых рабочих мест в рамках существующей модели экономики останется на бумаге. Чудес ожидать не следует. Давно известно, что единственным способом достижения полной занятости является ее связь с инвестициями. Российский собственник их не осуществляет. Вместо инвестиций в экономику и создания рабочих мест он свои капиталы вывозит за рубеж и тратит на свое паразитическое потребление. Эту ситуацию нельзя изменить ничем, кроме государственного контроля над ним и подчинения его функционирования интересам развития экономики и социальных нужд населения.

*   *   *

Здесь удалось рассмотреть лишь основные проблемы, которые, по нашему мнению, диктуют необходимость отказаться от неоклассической концепции при изучении экономической теории и воспринять разработки посткейнсианства. Подобным же образом следует отказаться от неолиберальной и принять планово-рыночную модель экономического развития. К сожалению, наша экономическая и общественно-политическая мысль в этом направлении развивается весьма робко ввиду слабого знакомства российской общественности с альтернативными мэйнстриму концепциями экономического развития. Нужен более решительный шаг в этом направлении. Нельзя ограничиваться только тем, что нам предлагают круги Запада, не заинтересованные в нашем развитии. Надо нам самим начать лучше знакомиться с тем, что нам нужно. Тогда мы увидим, что западная экономическая мысль с учетом нашего собственного опыта планового хозяйства в состоянии принести нам гораздо бóльшую пользу, чем до сих пор.