До революции 1917 года вопрос о своевременности революции в России вообще не вставал для Розы Люксембург как некая особая проблема. Ее позиция по отношению к вопросу своевременности русской революции совпадала с позицией всей революционной социал-демократии, как российской, так и западной. Да, социально-экономические предпосылки социализма в России слабы, но внутренние противоречия в России выдвигают пролетариат на авансцену освободительного движения и позволяют ему, опираясь на поддержку разгорающейся мировой революции, бороться за социалистические цели. Однако события 1917–1918 гг. заставили Розу Люксембург осмысливать вопросы о том, какое развитие может получить изолированная русская революция. А ответ на этот вопрос в значительной мере зависел и от оценки ее своевременности под углом зрения выяснения вопроса о влиянии недостаточных внутренних (и, как оказалось, – вопреки прежним ожиданиям, – и внешних) предпосылок революции на ее развитие и исход.

В этих размышлениях «по горячим следам» Роза Люксембург непосредственно не подвергала пересмотру свой взгляд на своевременность революции. Более того, она резко выступила против «доктринерской теории, разделяемой Каутским с партией правительственных социалистов, согласно которой Россия, как страна экономически отсталая, преимущественно аграрная, будто бы еще не созрела для социальной революции и для диктатуры пролетариата. Это теория, которая считает допустимой в России только буржуазную революцию – а из этого мнения вытекает также и тактика коалиции социалистов в России с буржуазными либералами, – это одновременно теория оппортунистического крыла в российском рабочем движении, так называемых меньшевиков под испытанным руководством Аксельрода и Дана»[1].

Но проблемы развития изолированной русской революции в условиях недостаточных предпосылок встали во весь рост уже не как теоретические, а как актуальнейшие практические проблемы, проблемы ближайших политических решений. Роза Люксембург вынуждена была констатировать: «…Эксперимент с рабочей диктатурой осуществлялся в немыслимо трудных, анормальных условиях: посреди мирового пожара и хаоса империалистической бойни народов, в железной петле самой реакционной военной державы Европы, при полном бездействии международного пролетариата. Напротив, элементарные понятия о социалистической политике и представления о ее необходимых исторических предпосылках вынуждают признать, что в таких фатальных условиях даже самый огромный идеализм, самая безграничная революционная энергия способны осуществить не демократию и не социализм, а лишь бессильные, искаженные их попытки»[2]. Именно факторы, определявшие крайне неблагоприятное сочетание внутренних и внешних предпосылок развития русской революции по социалистическому пути, осмысливались Розой Люксембург в качестве причины вынужденной тактики большевиков, отходящей от генерального русла движения к социализму.

Центральным вопросом расхождения тактики большевиков с генеральной линией социалистической революции был для нее вопрос о пролетарской демократии. Роза Люксембург не подвергала сомнению необходимость отступления от демократических прав и свобод в интересах борьбы за удержание власти пролетариатом в условиях, когда пролетариат составляет меньшинство. Так, она вполне понимала причины, повлекшие за собой роспуск Учредительного собрания. Однако ту критику, которой в связи с этим роспуском лидеры большевиков подвергли вообще любые представительные демократические учреждения, Роза Люксембург считала ошибочной: «Разумеется, каждое демократическое учреждение имеет свои рамки и недостатки, как, впрочем, и все другие человеческие институты. Но только найденное Троцким и Лениным целебное средство – устранения демократии вообще – еще хуже, чем тот недуг, который оно призвано излечить: оно ведь засыпает тот живой источник, черпая из которого только и можно исправить все врожденные пороки общественных учреждений, – активную, беспрепятственную, энергичную политическую жизнь широчайших народных масс»[3]. Главным вопросом для нее здесь был вопрос о том, может ли развиваться диктатура пролетариата, основанная на пролетарской демократии, в условиях резкого ограничения всех демократических прав и свобод. «Учредительным собранием и избирательным правом вопрос, однако, не исчерпывается», – писала она. – «Должно быть принято во внимание также упразднение важнейших демократических гарантий здоровой общественной жизни и политической активности трудящихся масс: свободы печати, права союзов и собраний, которые стали незаконными для всех противников Советского правительства. Для такого вмешательства ни в коей мере не достаточно вышеприведенной аргументации Троцкого о неповоротливости демократических выборных учреждений. Напротив, совершенно очевиден, неоспорим тот факт, что без свободной, неограниченной прессы, без беспрепятственной жизни союзов и собраний совершенно немыслимо именно господство широких народных масс»[4].

Она горячо протестовала против того, чтобы, по ее собственным словам, «выдавать нужду за добродетель». Действия, навязанные условиями ожесточенной гражданской войны в стране с преобладающим крестьянским населением, подвергшейся иностранной интервенции и не поддержанной революционным движением в других странах, не могут выдаваться за правильную революционную политику за пределами такой гражданской войны, и уж тем более не должны превращаться в пример, обязательный для всех остальных.

Возражения, выдвинутые против анализа Розы Люксембург в начале 1922 года Георгом Лукачем, имели под собой основания. Ведь русская революция, в конце концов, так и осталась изолированной, а внутри страны большинство крестьянства не могло быть союзником пролетариата (тоже, кстати сказать, не вполне единого в своих устремлениях) на пути построения социалистического общества. В этих условиях обращение к принципам пролетарской демократии натыкалось на непреодолимые препятствия, ибо ее последовательное осуществление означало угрозу потери власти не только большевиками, но и любой политической группировкой, выступающей от имени пролетариата. Однако Лукач так и не поставил, и, соответственно, не дал ответа на напрашивающийся вопрос: а что станет с пролетарской революцией, которая (вынужденно или нет – это в данном случае уже не важно) отбросит принципы пролетарской демократии?

Роза Люксембург знала ответ на этот вопрос еще в 1918 году: «Ленин и Троцкий поставили на место представительных учреждений, вышедших из всеобщих народных выборов, Советы как единственное истинное представительство трудящихся масс. Но с подавлением политической жизни во всей стране неизбежно будет все более затухать и жизнь в Советах. Без всеобщих выборов, неограниченной свободы печати и собраний, свободной борьбы мнений замирает жизнь в любом общественном учреждении, она превращается в видимость жизни, деятельным элементом которой остается одна только бюрократия. Общественная жизнь постепенно угасает, дирижируют и правят с неуемной энергией и безграничным идеализмом несколько дюжин партийных вождей, среди них реально руководит дюжина выдающихся умов, а элита рабочего класса время от времени созывается на собрания, чтобы рукоплескать речам вождей, единогласно одобрять предложенные резолюции». К сожалению, этот прогноз полностью оправдался.

Каким же виделся Розе Люксембург правильный выход из сложившейся ситуации? Как может пролетарская диктатура опираться на демократию? В общем виде ответ ей был известен: «Историческая задача пролетариата, когда он приходит к власти, – создать вместо буржуазной демократии социалистическую демократию, а не упразднить всякую демократию. Однако социалистическая демократия не начинается лишь на обетованной земле, когда создан базис социалистической экономики, не является готовым рождественским подарком храброму народу, который тем временем верно поддерживал горстку социалистических диктаторов. Социалистическая демократия начинается одновременно с уничтожением классового господства и строительством социализма. Она начинается с момента завоевания власти социалистической партией. Она есть не что иное, как диктатура пролетариата. …Эта диктатура должна быть делом класса, а не небольшого руководящего меньшинства от имени класса, т. е. она должна на каждом шагу исходить из активного участия масс, находиться под их непосредственным влиянием, подчиняться контролю всей общественности, опираться на растущую политическую сознательность народных масс»[5].

Проблема, однако, заключалась в том, как быть, если не удается обеспечить «активного участия масс», если институты диктатуры пролетариата не находятся «под их непосредственным влиянием», если «растущую политическую сознательность народных масс» сменяет истощение сил, апатия, усталость и неверие в собственные возможности? И это притом, что сознательные, активные, просвещенные слои пролетариата и так, по масштабам стоящих задач, ничтожны? Как быть, если контроль трудящихся над учреждениями социалистического государства настолько слаб, что бюрократия легко эмансипируется от этого контроля?

Следует сказать, что внутри большевистской партии к этому времени уже сложились левые оппозиционные течения, которые указывали на гибельность для дела революции наметившегося превращения диктатуры пролетариата, долженствующей опираться на самую широкую демократию для трудящихся, в диктатуру узкого слоя бюрократии. Позднее к этим голосам во многом присоединился и такой влиятельный деятель революции, как Троцкий, поначалу отвергавший возражения Розы Люксембург. Однако ситуация уже изменилась необратимым образом. Перед левой оппозицией встали те же вопросы, которые были поставлены мною выше. И удовлетворительно разрешить их она не смогла.

Сегодня мы знаем, какой ответ дала история на эти вопросы. Но из этого ответа еще предстоит извлечь теоретические уроки. Мы знаем, что случается, когда революция сворачивает на неправильный путь. Но из этого знания еще автоматически не вытекает знание о том, каково должно быть правильное решение. Вопрос о том, как обеспечить осуществление демократии в условиях, когда обстоятельства борьбы за социализм вынуждают отступать от нее, остается открытым. И, соответственно, неизбежно возникает вопрос – также остающийся до сих пор открытым – о том, не свидетельствует ли неразрешенность данного вопроса о несвоевременности социалистической революции в условиях, когда для нее не созрели достаточные социально–экономические предпосылки?

Ответ на этот вопрос зависит от того, существовала ли в Советской России (и в странах с аналогичными условиями) возможность, путем широчайшего развития политических прав и свобод, обеспечить в кратчайшие сроки такое политическое и гражданское воспитание пролетарской массы, которое могло бы обеспечить развитие диктатуры пролетариата на фундаменте действительной пролетарской демократии. Думается, однозначного ответа на этот вопрос не существует. Успех такой политики был отнюдь не гарантирован. При неблагоприятных условиях политика воспитания масс путем широкого развития демократии была чревата риском утраты пролетариатом политической власти. Но даже и при самых благоприятных условиях такая политика могла бы быть успешной в лучшем случае наполовину, ибо невозможно из того человеческого материала, который достался русской революции, в кратчайшие сроки соорудить режим образцовой пролетарской демократии. Впрочем, об этом догадывалась и сама Роза Люксембург, когда писала: «Нельзя требовать от Ленина и его товарищей сверхчеловеческого, ожидать еще и того, чтобы они при таких обстоятельствах оказались бы способны сотворить чудо, создав самую прекрасную демократию, самую образцовую диктатуру пролетариата и процветающую социалистическую экономику»[6].

Но чего добились большевики, отказавшись от риска проведения политики последовательного развития демократии? Это дало возможность удержать власть, провести в перспективе экономические преобразования, обеспечившие небывалый подъем хозяйства, науки и культуры в Советской России. Но, отказавшись от такого риска, руководство большевиков встало на путь, приведший, в конечном счете, к падению СССР и к буржуазной реставрации.

На самом деле Роза Люксембург и не видела выхода из сложившихся противоречий в рамках самой русской революции. Главным условием, которое позволило бы отказаться от вынужденных шагов по ограничению демократии, она считала развитие мировой революции и только на ее почве считала возможным правильное разрешение вставших перед большевиками проблем. «…Им принадлежит бессмертная историческая заслуга: завоеванием политической власти и практической постановкой проблемы осуществления социализма они пошли впереди международного пролетариата и мощно продвинули вперед борьбу между капиталом и трудом во всем мире», – подчеркивала Роза Люксембург. – «В России проблема могла быть только поставлена. Она не могла быть решена в России, она может быть решена только интернационально»[7].

Такой подход снова возвращает нас к критике со стороны Георга Лукача, который бросил Розе Люксембург упрек в идеализировании движущих сил русской революции. Он полагал, что ей свойственно «гипертрофирование чисто пролетарского характера революции, то есть гипертрофирование как внешнего могущества, так и внутренней ясности и зрелости, какими пролетарский класс может обладать и фактически обладал в первой фазе революции. Оборотной стороной такого гипертрофирования оказывается одновременная недооценка значения непролетарских элементов в революции. А именно: как недооценка непролетарских элементов внутри класса, так и недооценка влияния непролетарских идеологий в среде самого пролетариата»[8]. Как быть, если революция так и останется изолированной и будет развиваться не только при недостаточных предпосылках, но и во враждебном окружении? Как сделать выбор, чем пожертвовать: последовательным проведением пролетарской демократии, без чего власть неизбежно перерождается; или гарантиями удержания власти, поскольку при широком развитии политических прав и свобод в таких условиях ими скорее воспользуется мировая буржуазия, нежели русский пролетариат, представляющий собой меньшинство в стране? Георг Лукач считал, что как раз властью ни в коем случае жертвовать нельзя: «Формы и степень «свободы» зависят в период диктатуры от состояния классовой борьбы, от силы врага, от интенсивности угрозы диктатуре, от требований завоевываемых на сторону диктатуры, от зрелости союзнических с пролетариатом и находящихся под его влиянием слоев. Свобода столь же мало, как и социализация, может быть самоценной. Она должна служить господству пролетариата, а не наоборот»[9].

Таким образом, постановка вопроса о фатальных ошибках русской революции имеет право на существование, но из нее неизбежно вытекает и вопрос о ее несвоевременности, приведшей, в конечно счете, к ее поражению. Из этих ошибок и из поражения революции необходимо извлечь уроки. Но во всемирно-историческом смысле попытка большевиков осуществить социалистическую революцию в России не была ни ошибкой, ни даже поражением социалистического движения. Это было огромное продвижение вперед, обогатившее нас бесценным практическим опытом и повлиявшее на ход всемирной истории, подтолкнув вызревание предпосылок социализма в недрах существующего капиталистического общества.