Пер Мoнсон – профессор социологии, директор Центра российских и восточно-европейских исследований Гетеборгского универсистета (Швеция)

«Не вызывает сомнений то, что я не марксист»^[1]

Одним из центральных для европейской истории является вопрос о том, какую роль Карл Маркс и его теория, названная марксизмом, на самом деле сыграли в русской Октябрьской революции 1917 года и какова их ответственность за развитие Советского Союза. Сам Маркс был европейцем, и марксизм родился в Европе. Однако благодаря контактам русских социал-демократов со Вторым Интернационалом марксизм «дошел» и до страны, которая зачастую не рассматривается как часть Европы^[2]. И все же именно в России марксизм впервые «пришел» к власти и оформился в государственную идеологию, которая оправдывала все те ужасы, которые пришлось пережить миллионам людей. В одной из самых читаемых в истории книг – «История ВКП(б). Краткий курс» – авторы идеологии чествовались в катехизисной форме:

«Маркс и Энгельс, великие учители пролетариата, в противовес социалистам-утопистам первые разъяснили, что социализм – не выдумка мечтателей (утопистов), а необходимый результат развития современного капиталистического общества [...] Маркс и Энгельс учили пролетариат сознавать свои силы, сознавать свои классовые интересы и объединяться для решительной борьбы против буржуазии. Маркс и Энгельс открыли законы капиталистического развития общества и научно доказали, что развитие капиталистического общества и классовая борьба в нем должны неизбежно привести к падению капитализма, к победе пролетариата, к диктатуре пролетариата. […] Но чтобы победить старый мир и создать новое бесклассовое общество, пролетариат должен иметь свою собственную рабочую партию, которую Маркс и Энгельс называли коммунистической партией»[3].

Для многих, кто не был близко знаком с сочинениями Маркса и Энгельса, написанное представлялось довольно хорошим резюме того, чему их учили. Если добавить к этому и то, что, автором текста, вероятно, был Сталин, то связь между марксизмом и сталинской политикой приобретает более «интимный» характер. Открытие после распада Советского Союза архивов и исследований, касающихся личной ответственности Сталина за лишения и смерти миллионов людей, показали, что сегодня можно «считать полностью доказанным, что сам Сталин был не только символом режима, но и ведущей фигурой, принимавшей основные решения и инициировавшей все правительственные действия какого-либо значения»[4]. Сталин не только обобщал и формулировал то, что он сам считал наиболее важными истинами марксизма, он также в конце своей жизни неоднократно перечитывал Маркса и Энгельса (хотя в основном читал он Ленина). Публично он хотел быть воспринятым как марксист, и таковым он считал себя на самом деле – письма Сталина и его рукописные заметки, сделанные в сочинениях Маркса, Энгельса и Ленина в последние годы жизни Сталина, говорят о том, что он считал себя убежденным марксистом и наедине с самим собой[5].

Однако, то, что Сталин считал себя марксистом, совсем не означает, что на Маркса автоматически возлагается ответственность за то, что сделали его последователи, равно как нельзя возложить вину на Иисуса за крестовые походы или инквизицию или на пророка Мухаммeда – за теракт 11 сентября в Соединенных Штатах. Но вопрос все же остается: в какой степени разработанные Марксом теоретические и политические идеи могли быть использованы его последователями для оправдания захвата власти во время русской революции в 1917 году, а затем для того, чтобы убить миллионы людей – как реальных, так и воображаемых противников режима. Именно этот вопрос и обсуждается в дальнейших разделах этой статьи.

Маркс и Россия

Для самого Маркса и для многих последующих марксистов центральным был вопрос: насколько обобщающим был его анализ капиталистического развития десятилетий середины XIX века и в какой степени остальной мир была обречен на тот же процесс. Казалось, что Маркс ответил на этот вопрос в достаточно ясной форме, когда он в 1867 году в предисловии к первому изданию «Капитала», написал:

«Классической страной этого [капиталистического] способа производства является до сих пор Англия. В этом причина, почему она служит главной иллюстрацией для моих теоретических выводов. Но если немецкий читатель станет фарисейски пожимать плечами по поводу условий, в которые поставлены английские промышленные и сельскохозяйственные рабочие, или вздумает оптимистически успокаивать себя тем, что в Германии дело обстоит далеко не так плохо, то я должен буду заметить ему: De te fabula narratur! («о тебе речь идет!») [...] Страна, промышленно более развитая, показывает менее развитой стране лишь картину ее собственного будущего[6].

Для политических и стратегических дебатов в русском революционном движении этот вопрос имел особое значение. Представление о том, что капиталистический способ производства будет вытеснять все докапиталистические формы хозяйства, доминировало в социал-демократическом движении на рубеже XIX и XX веков, и поэтому определяющим в русских дискуссиях стал вопрос какой именно должна быть предстоящая анти-царская революция. То, что русское самодержавие являлось феодальным режимом, было ясно, и в соответствии с марксовой схемой способов производства – «азиатский, античный, феодальный и современный буржуазный» – будущая революция должна была быть буржуазной, и она по примеру французской революции 1789 года должна была привести к созданию буржуазного общества. К социалистической революции социал-демократы могли стать готовыми только после определенного периода капиталистического развития, так как, согласно Марксу, «ни одна общественная формация не погибает раньше, чем разовьются все производительные силы, для которых она дает достаточно простора, и новые более высокие производственные отношения никогда не появляются раньше, чем созреют материальные условия их существования в недрах самогó старого общества»[7].

Проблема осложнялась тем, что в России существовало другое социалистическое течение, которое конкурировало с социал-демократией и не принимало «модель этапов» Маркса. Это движение называлось «народники», и из него в 1902 году образовалась эсеровская партия. Народники, как и социал-демократическое течение, не были однородными, и в их среде существовало несколько направлений, но общим для них всех было то, что они верили и надеялись, что Россия сможет пропустить капиталистическую фазу и перейти непосредственно от существующего феодального общества к социалистическому. Почвой для такого «исторического прыжка» и возлагавшихся по этому поводу ожиданий считалась древняя традиция общины, получившая развитие в русской деревне. Это была форма управления, при которой некоторое число крестьянских хозяйствующих семей с помощью старейшины коллективно решало, что и когда сеять и жать, как вести уход за скотом и когда необходимо произвести перераспределение земель в зависимости от размера семей и их домашнего хозяйства. Община могла также принимать решения в вопросах незначительного характера, касавшихся непосредственно самой деревни. Кроме того, она отвечала за отношения со внешним миром, к примеру, в вопросах налогообложения и призыва солдат на военную службу.

Первый том «Капитала» К. Маркса был переведен на русский язык в 1872 году и сразу же стал пользоваться успехом[8]. В отличие от восприятия «Капитала» в Германии (где к тому же книга продавалась очень вяло), в России теория Маркса не воспринималась как концепция, согласно которой буржуазное общество являлось предпосылкой для социализма, который станет «естественной исторической необхо­димостью». Теория Маркса рассматривалась в большей степени как углубленная критика капитализма со всеми его уродствами и ужасами. Поэтому Маркс оказался популярным среди народников, надеявшихся, что этот этап можно будет пропустить. В 1873–1874 гг. несколько тысяч сторонников народников Михаила Бакунина и Петра Лаврова[9] подались в русские деревни для того, чтобы убедить крестьян восстать против царской империи; но все это «хождение в народ» потерпело фиаско. Крестьяне покачивали головами и считали пришедших агитаторов сумасшедшими – а среди них были, в основном, студенты, вернувшиеся после учебы в Швейцарии, где тогда жил Бакунин. Те крестьяне, которые головами не качали, шли в ближайший полицейский участок и доносили на пришедших. Большинство этих народников оказались арестованы и посажены в тюрьму или сосланы в Сибирь.

Именно в этот период порвал с народнической организацией «Земля и воля» «отец русского марксизма» Георгий Плеханов. Организация после неудачи «хождения в народ» становилась все более террористической. После нескольких неудачных покушений одной из групп террористов, основавшей новую организацию «Народная воля», в конце концов удалось в марте 1881 года убить царя Александра II. В январе 1880 года Плеханов уехал за границу, чтобы избежать ареста. Он не возвращался на родину до тех пор, пока в 1917 году не был свергнут царь. В 1880 году он основал новую организацию «Черный передел», в названии которой отразилась старая мечта русского крестьянства о получении обрабатываемой им земли после гигантского передела.

Несколько лет спустя – в 1883 году, когда умер Маркс, он создал вместе с четырьмя другими русскими эмигрантами в Женеве группу «Освобождение труда»[10]. Публикацией брошюр и статей, тайно перевозимых в Россию, большинство из которых конфисковалось полицией и цензурой, группа начала распространять свое понимание идей Маркса. И именно этот привезенный материал повлиял на формирование представления о марксизме будущими лидерами русского социал–демократического движения, включая Ленина[11].

В 1881 году, пытаясь найти решение важнейших для русского революционного движения стратегических проблем, один из членов группы Плеханова – Вера Засулич[12] – написала Марксу в Лондон и спросила: какого мнения он сам придерживается в вопросе о том, может ли Россия пропустить капиталистическую стадию развития. Четыре сохранившихся черновика показывают, как трудно было Марксу составить ответ Засулич. Проблема для него заключалась в том, что те, кто называл себя его учениками, исходили из написанного им в первом томе «Капитала». Но с тех пор он изменил свою позицию. В 1869 году, когда имелись планы по переводу «Капитала» на русский, Маркс начал изучать этот язык, чтобы суметь полностью погрузиться в ситуацию там и глубже изучить роль общины в русском обществе[13]. Кроме того, Маркс был высокого мнения о русских революционерах «Народной воли», но довольно невысоко отзывался о тех русских, которые затем заявили себя марксистами[14].

Менять свою позицию Маркс начал раньше, что заметно, если сравнить немецкие издания 1867 и 1873 годов с французским изданием «Капитала». В немецких изданиях Маркс пишет, что экспроприация собственности крестьян является основой первоначального накопления капитала и что она имеет различные формы и проходит различные стадии в разных странах – «только в Англии она получает свою классическую форму». Во французском издании 1872–75 гг., которое было не просто переводом немецкого издания, но версией, переработанной и отредактированной самим Марксом[15], он уточняет, что, хотя этот процесс до сих пор завершен только в Англии, «все другие западноевропейские страны последуют тем же путем»[16]. Может показаться, что в этом разъяснении сказано в основном то же, о чем Маркс написал в первом издании «Капитала» в 1867 году, но главное здесь то, что Маркс теперь проводит границу между Западной и Восточной Европой – и Россия является частью последней.

Эволюцию взглядов Маркса по этому вопросу можно видеть и в письме, написанном осенью 1877 или 1878 года в русский журнал «Отечественные записки». В одной из статей журнала утверждалось, что в главе «Капитала» о «так называемом первоначальном накоплении» Маркс изложил «историко-философскую теорию об универсальном поступательном развитии»[17]. В своем ответе, который так и не был отправлен, Маркс написал, что критик превратил его «исторический очерк возникновения капитализма в Западной Европе в историко-философскую теорию о всеобщем пути, по которому роковым образом обречены идти все народы, каковы бы ни были исторические условия, в которых они оказываются...». Это, по словам Маркса, было бы для него «одновременно и слишком лестно, и слишком постыдно». Что касается вопроса о роли деревенской общины в возможном переходе к социалистическому обществу, то Маркс написал, что он пришел к выводу, что, «если Россия будет продолжать идти по тому пути, по которому она следовала с 1861 года [когда было отменено крепостное право], то она упустит наилучший случай, который история когда-либо предоставляла какому-либо народу, и испытает все роковые злоключения капиталистического строя»[18].

Вопрос о развитии России и роли общины в этом развитии, по его мнению, был еще не решенным. Вот почему ему было так трудно ответить Вере Засулич, особенно после того, как у него сложились хорошие отношения с «Народной волей» – в Лондоне его посетил представитель организации, и Маркс очень хорошо принял его; кроме того, Марксу прислали народовольческую программу, которая была адресована русским рабочим[19].

Более того, Маркс высоко оценил убийство Александра II и описал группу, совершившую акцию, как «действительно дельных людей, без мелодраматической позы, простых, деловых, героических»[20]. В первоначальном длинном наброске ответа Засулич он пишет: «Русские «марксисты», о которых Вы говорите, мне совершенно неизвестны»[21].

Это предложение не было включено в отправленный в конце концов краткий ответ. В своем ответе Маркс цитирует собственные слова, взятые из французского издания «Капитала», где он подчеркивает, что тем же путем, что и Англия, пойдут страны Западной Европы. Соответственно, он ответил Засулич так:

«Анализ, представленный в «Капитале», не дает, следовательно, доводов ни за, ни против жизнеспособности русской общины. Но специальные изыскания, которые я произвел на основании материалов, почерпнутых мной из первоисточников, убедили меня, что эта община является точкой опоры социального возрождения России, однако для того чтобы она могла функционировать как таковая, нужно было бы прежде всего устранить тлетворные влияния, которым она подвергается со всех сторон, а затем обеспечить ей нормальные условия свободного развития»[22].

Таким образом, как представлялось Марксу в 80-е годы XIX века, этот вопрос еще не был тогда решен, и ответ на него зависел от хода ближайших событий. Наконец, в предисловии ко второму русскому изданию «Манифеста коммунистической партии» (1882 г.) в анализе Маркса стал фигурировать новый фактор: зависимость успеха русской революции также и от революции на Западе[23]. Здесь впервые в обсуждении темы русской крестьянской общины мы видим, что отношения между революциями в России и на Западе рассматриваются в качестве решающего обстоятельства в вопросе о том, в какой степени община могла бы стать основой для строительства коммунистического общества в России.

Изменил ли Маркс свою позицию снова? Чем можно объяснить это неожиданное сопряжение будущей русской революции с социалистической революцией на Западе – сопряжение, которое будет играть важную роль в решении русских большевиков взять власть в октябре 1917 года? Ответ: вероятно, дело не в том, что Маркс изменил свое отношение, так как написал это предисловие не он, а Фридрих Энгельс. Маркс, который был тогда болен и находился в депрессии после смерти своей жены, позволил Энгельсу написать предисловие; Энгельс же «сохранял твердую уверенность в том, что, как только начнется русская революция, за ней обязательно последует германская революция»[24].

Энгельс и марксизм

Впервые в дискуссиях об ответственности Маркса и марксизма за развитие Советского Союза назовем имя Энгельса. Его можно было бы упомянуть и ранее, так как Энгельс тоже с интересом следил за событиями в России (он начал изучать русский язык в 1852 году)[25] и был знаком с дебатами по поводу русской крестьянской общины[26]. В очерке, озаглавленном «О социальном вопросе в России», написанном в 1875 году, он высказал точку зрения, что русская крестьянская община может стать основой для перехода к новому обществу, но только в случае, если пролетарская революция уже осуществится в Западной Европе[27]. Следовательно, не Маркс, а Энгельс связал русскую революцию с успешными революциями в Западной Европе. После смерти Маркса Энгельс разработал ту концепцию, которую все чаще стали называть «марксизмом», и она не всегда была вполне созвучна с мыслями Маркса. Например, постановка вопроса о роли общины в русской революции была полностью отвергнута Энгельсом, который вместо этого говорил о будущей капиталистической России^[28].

Вклад Энгельса в разработку марксизма обсуждался много. Но есть три бесспорных момента, которые важно иметь в виду при анализе его вклада. Первый момент –длительная интеллектуальная и политическая дружба Энгельса с Марксом. С того момента, как они встретились в Париже в 1844 году после того, как Энгельс послал статью в журнал Маркса «Немецко-французский ежегодник»^[29], и до дня смерти Маркса, который умер, сидя в своем кресле, 14 марта 1883 года, – и эту картину застал пришедший навестить друга Энгельс, – они были очень близки друг другу. В течение нескольких лет Энгельс «приносил себя в жертву», работая в семейной текстильной фирме Эрмен & Энгельс в Манчестере, чтобы иметь возможность обеспечивать Маркса и его семью. Для того, чтобы элементарно выжить, Маркс часто просил у Энгельса деньги, и, судя по переписке между ними, случаев разногласия между ними было не очень много, отчасти потому, что Энгельсу было достаточно того, что во многом в их отношениях он занимал позицию подчиненного[30].

Вторым моментом, пожалуй, более важным, является то, что Энгельс пережил Маркса на двенадцать лет и что именно в период между 1883 и 1895 годами вырабатывались основы того, что называлось «марксизмом» и было усвоено как немецким, так и международным рабочим движением во Втором Интернационале. В течение этих лет Энгельс был бесспорным авторитетом во всех теоретических и стратегических вопросах в рамках движения, а молодое поколение – Карл Каутский, Эдуард Бернштейн, Георгий Плеханов и другие – писали ему, этому «старику» в Лондоне, чтобы проконсультироваться по различным вопросам. Наряду с этим Энгельс работал и над публикацией новых изданий Маркса и собственных работ. На основе оставленных Марксом рукописей он редактировал и издал в 1885 и 1895 годах соответственно тома II и III «Капитала»[31]. Благодаря этой работе Энгельс сыграл не только большую, но и решающую роль в развитии марксизма[32].

Для понимания «Капитала», особенно третьей книги, ставшей в итоге предметом наибольших споров^[33], важен тот факт, что именно Энгельс редактировал издание на основе написанных Марксом в 1864–65 гг. рукописей и что он полностью опустил все то, над чем Маркс работал в течение 70-х годов, главным образом, материал по России. По мнению некоторых исследователей, это означало, что вся «экономическая критика» Маркса стала восприниматься совершенно по-другому, чем считал Маркс. Интерес Маркса к событиям в России объяснялся не только его интересом к возможной революции там, но и тем, что он теоретически пока не решил проблему «естественной необходимости» капиталистической экономики во всех обществах[34].

Третий момент, еще более спорный, состоит в том, что именно Энгельс разработал теорию, которая стала философской основой марксизма: диалектику природы. Предысторией этой теории был давний интерес Энгельса к естественным наукам и его попытки увязать современное развитие естественных наук с теориями Маркса и его собственными о развитии человеческой истории и современного капиталистического общества.

Утром 30 мая 1873 года его, судя по всему, посетило озарение. Энгельс бросается к письменному столу и описывает все в письме к Марксу[35]. В последующие годы он продолжал развивать свои мысли, и публично они были впервые представлены в полемике с немецким приват-доцентом Евгением Дюрингом, который в 70-е годы XIX века приобрел определенную известность в немецкой социал-демократической партии. Лидеры «партии Маркса», прежде всего Август Бебель и Вильгельм Либкнехт, призывали Маркса выступить с критикой теорий Дюринга, но Маркс был занят работой над вторым томом «Капитала» и изучением ситуации в России, и потому эту задачу неохотно взял на себя Энгельс[36].

Результат критического рассмотрения Энгельсом Дюринга был опубликован в форме статей в газете «Вперед» (Vorwärts, 1877–78) и в том же году позже в виде книги «Анти-Дюринг». Книгой, которая представила марксизм более широкой аудитории, стал именно «Анти-Дюринг», а также краткое резюме «Развитие социализма от утопии к науке», опубликованное на французском языке в 1880 году и переведенное на немецкий язык в 1882-м. Именно поэтому особый вклад Энгельса в марксизм – идея диалектики природы, согласно которой законы человеческой истории и капиталистического общества являются специальными проявлениями тех законов, которые действуют в природе, – важен для того марксизма, который сформировался в конце XIX века и который затем развили, каждый по-своему, Каутский, Плеханов, Ленин и Сталин[37].

Дискуссия по поводу вклада Энгельса в содержание и развитие марксизма в основном касалась роли диалектики природы в понимании исторического развития и теории естественно-необходимого коллапса капитализма в будущем, гарантиро­вавшего исторический триумф социализма таким же вынужденным образом, как и законы природы[38]. В России эту теорию сформулировал Плеханов и назвал «диалектическим материализмом»; как Ленин, так и Сталин считали диалектический материализм базовой философией марксизма, и он, таким образом, стал частью советской государственной идеологии и тем «марксизмом», который для многих сегодня ассоциируется с Марксом[39].

Поэтому важным представляется вопрос: каким было отношение самого Маркса к попытке Энгельса разработать диалектику природы? Позиции разных авторов и исследователей по этому поводу очень разные. Ответ здесь особенно трудно дать ввиду трех обстоятельств: во-первых, философские сочинения молодого Маркса не были известны до их опубликования в 30-е годы XX века, и поэтому диалектика природы Энгельса (или диалектический материализм – позже сокращенный до «диамата») стала философской основой «пролетарского мировоззрения». Во-вторых, в сочинениях Маркса и письмах Маркса и Энгельса друг другу и другим людям нет никаких однозначных указаний на то, что Маркс разделял взгляды Энгельса на диалектику природы. В-третьих, в предисловии ко второму изданию в 1885 году Энгельс писал, что это мировоззрение было разработано по большей части Марксом, и поэтому: «для нас было чем-то само собой разумеющимся, что это мое сочинение не могло появиться без его ведома. Я прочел ему всю рукопись перед тем, как отдать ее в печать…»[40]. Известно также, что Маркс сам участвовал в написании раздела о политической экономии, что свидетельствует в пользу принятия им подхода Энгельса.

Все эти три обстоятельства обсуждались рядом исследователей, и, несмотря на то, что отношение Маркса к диалектике природы Энгельса отнюдь не ясно, тем не менее, многие, как сторонники, так и критики марксизма или коммунизма, согласны в том, что Энгельс в «Анти-Дюринге» изложил точку зрения Маркса[41].

От марксизма к «энгельсизму»

О Марксе и Энгельсе часто говорят как об одном лице[42]. Быть может, в этом что-то есть, считает один из исследователей: ведь Энгельс понимал Маркса лучше, чем последний понимал самого себя, и переводил мысли Маркса на более простой язык, который был понятнее для основной массы читателей[43]. Это «переплетение» Маркса и Энгельса, восприятие их как близнецов было присуще не только тем, кто критически относился к их совместной работе, но и представителям марксизма-ленинизма[44].

Тем не менее, против такой точки зрения насчет гармоничных «близнецов» многие возражали, и не в последнюю очередь – западные исследователи Маркса[45]. Ряд авторов проводил резкое различие между «естественнонаучным» марксизмом Энгельса и более «гуманитарным» марксизмом Маркса. В особенности после возрождения марксистской мысли в 60-е годы XX века некоторые стали даже утверждать, что Энгельс исказил подлинный марксизм (марксизм Маркса), и поэтому Маркс не несет ответственность за то, что недавно происходило в Советском Союзе[46].

Как представляется, многие из тех, кто анализирует отношения между Марксом и Энгельсом (на разных уровнях), с самого начала имеют для себя ясную позицию, которую остается лишь подтвердить. Но вопрос этот не следует представлять в черно-белом свете: ведь Маркс и Энгельс не были ни интеллектуальными «однояйцевыми близнецами», ни совершенно противоположными друг другу мыслителями. Существуют разные ответы даже на, казалось бы, простой вопрос: знал ли Маркс содержание «Анти-Дюринга»? Один из исследователей в связи со словами Энгельса, что он «прочел всю рукопись Марксу», утверждает после анализа всех заявлений Маркса, сделанных им в письмах по поводу диалектики природы Энгельса, что не нашел ничего дающего основания предполагать, что Маркс был восторге от этой идеи, считал ее совпадающей с его собственными взглядами или даже вообще был знаком с ней[47].

Те, кто обсуждает этот вопрос, дают, как ни парадоксально, совершенно противоположные истолкования тому факту, что Маркс ни в письмах, ни публично не высказался по поводу диалектики природы Энгельса. Это воспринимается либо как доказательство того, что Маркс поддерживал мысли Энгельса, либо как доказательство того, что он относился к ним отрицательно[48].

Что бы Маркс ни думал о диалектике природы, большинство все же соглашается с тем, что она стала важной частью той системы мыслей, которая сформировалась в конце XIX века и которую стали называть «марксизмом». Получается, что философская основа этого марксизма формулировалась не самим Марксом и не Марксом и Энгельсом вместе, а только Энгельсом. Следовательно, концепцию «марксизма» предпочтительно было бы называть иначе.

В некотором смысле, идеология, которая примерно с 1890 года называлась «марксизмом», является скорее созданием Фридриха Энгельса, чем Карла Маркса. Поэтому к ней гораздо лучше подходил бы термин «энгельсизм». Социалисты, как правило, изучали «Анти-Дюринг» и его сокращенный вариант «Развитие социализма от утопии к науке», а не «Капитал». Таким образом, не Маркс, а Энгельс разработал так называемое марксистское мировоззрение. В первые годы существования Второго Интернационала Энгельс являлся неоспоримым авторитетом для лидеров рабочего движения и социалистических теоретиков. Он был оракулом, у которого можно было проконсультироваться по всем теоретическим, практическим и стратегическим вопросам. Именно поэтому необходимо обратить внимание на энгельсизм в марксизме.

Согласно ортодоксальному марксистско-ленинскому мифу, Маркс и Энгельс были интеллектуальными близнецами, которые по практическим соображениям взяли на себя различные задачи[49].

Если следовать этому ходу мысли, можно сказать, что именно энгельсизм, а не марксизм лег в основу диалектического материализма Плеханова, который Ленин, а за ним и Сталин сделали основой «марксистско-ленинской партийной идеологии»[50]. Почему же многие авторы считают само собой разумеющимся, что разработчиками этой доктрины являются одновременно как Маркс, так и Энгельс? Представим себе, что Энгельса однажды утром в мае 1873 года не посетило «диалектическое прозрение»; тогда он не пытался бы разработать диалектику природы, и этот строившийся на естественнонаучной базе «энгельсизм» никогда не был бы обнародован – ни в «Анти-Дюринге», ни в «Развитие социализма от утопии к науке», а соответствующие заметки Энгельса не были бы опубликованы в Советском Союзе в 1925 году под названием «Диалектика природы»; и в этом случае никто бы не считал Маркса диалектическим материалистом[51].

Тогда было бы невозможно утверждать (как это делают даже люди, заявляющие, что хорошо знакомы с предметом), что «диалектический материализм, как его проповедовали Карл Маркс и Фридрих Энгельс, – самая популярная метафизическая доктрина нашего времени» и что «сегодня он является официальной философией советской империи и всех марксистских школ за пределами этой империи»[52], или что Ленин «считал себя рыцарем марксистской ортодоксии. И по-своему, специфическим образом, он действительно был верен доктринам Маркса и Энгельса настолько, насколько возможно. Оба основателя марксизма одобряли насильственные революции, диктатуру и террор; они предсказывали «диктатуру пролетариата» и надеялись на нее... Многие допущения ленинизма восходят непосредственно к марксизму середины XIX века»[53]. Поэтому вопрос о Карле Марксе и ответственности марксизма за события в Советском Союзе по крайней мере отчасти связан с восприятием вклада Маркса и – соответственно – Энгельса в развитие марксизма. Наибольшие расхождения касаются вклада Энгельса: «Для некоторых Энгельс – плохой философ, детерминист, позитивист и механистический материалист […]; с точки зрения других, Энгельс был гением… сознательно отвергшим редукционизм»[54].

Но во вкладе Энгельса есть еще одна составляющая, на которую многие ученые не обратили внимания. Корни этого вклада – в молодых годах Энгельса, когда он работал в Манчестере в семейной компании «Эрмен & Энгельс». Там он встретил свою подругу жизни, ирландку, рабочую девочку Мэри Бернс (см. примечание 31); она показывала ему те пролетарские районы, где теоретический коммунизм Энгельса получил эмпирическое подтверждение. На протяжении почти двух лет, проведенных Энгельсом в Манчестере, он, помимо блестящего эскиза «Наброски к критике политической экономии», написал свою первую книгу «Положение рабочего класса в Англии». Именно благодаря этой книге реально существующий пролетариат был впервые представлен как класс, который должен восстать против ужасных условий, царивших в Англии раннего капитализма, включая Манчестер – центр текстильной промышленности. Коммунизм, формировавшийся в первую очередь в Германии, в среде младогегельянцев, таких, как Гесс и Маркс, носил более философский характер. Во Франции его носителями были ремесленники. В Манчестере Энгельс вступил в контакт с представителями раннего чартистского движения в Англии и со сторонниками реформатора Роберта Оуэна, что повлияло на осознание Энгельсом политических и социальных требований рабочих в качестве предвестников будущего коммунизма. Без этого опыта, приобретенного Энгельсом в Манчестере, по словам одного манчестерского историка, «не было бы Советского Союза, и история 20 века была бы совсем другой»: «ни Ленина, ни ГУЛАГа, … ни футболок с Че»[55].

Это обоснование коммунистической идеологии борьбой между классами современного капиталистического общества – между буржуазией и пролетариатом – сыграло решающую роль как в русской революции 1917 года, так и в «революции сверху» Сталина, начиная с 1928 года и далее. Согласно этой точке зрения, считалось оправданным убивать миллионы людей, считавшихся «классовыми врагами», были ли они сторонниками царя, представителями буржуазии, кулаками (богатыми крестьянами), членами буржуазных или умеренных социалистических партий или бывшими большевиками – как троцкисты или бухаринцы. Все эти «враги» подлежали искоренению для того, чтобы в один прекрасный день достичь цели – коммунистического общества. Таким образом, согласно этой интерпретации, политику Ленина и Сталина сформировало и узаконило представление о классовой борьбе в революционном социализме, предложенное Энгельсом в книге о социальных ужасах капитализма в Манчестере в 40-е годы XIX века.

Никоим образом нельзя отрицать того, что Маркс также говорил о «классовой борьбе в капиталистическом обществе» или что ему принадлежит, пожалуй, самое известное высказывание на сей счет: «История всех до сих пор существовавших обществ была историей борьбы классов» (в «Манифесте коммунистической партии»)[56]; но возможность очистить учение о классовой борьбе от всех этических принципов была предоставлена его сочетанием с «научной необходимостью». То, что «научно доказано», очевидно, не может быть поставлено под сомнение, и именно научно обоснованной теорией классовой борьбы Энгельс создал возможность, позволившую Плеханову, Ленину, а затем Сталину не только политическими аргументами, но и от имени «научного социализма» убедить своих сторонников в праве на казнь миллионов классовых врагов[57].

Маркс, Дарвин, Энгельс, Каутский

Если ответственность за политику Ленина и Сталина лежит не на Марксе и марксизм, а скорее на Энгельсе и «энгельсизме», то в этой цепочке не хватает еще одного звена: Чарльза Дарвина. Несомненно, ни для Маркса, ни для Энгельса Дарвин не имел такого же большого значения, как Гегель, но он сыграл важную роль в качестве связующего звена между попытками Маркса и Энгельса разработать теорию истории («исторический материализм»), марксовским анализом «законов движения буржуазного общества» (теория капитала) и «диалектикой природы» Энгельса.

Маркс прочитал «Происхождение видов» в 1860 году – через год после публикации, и после этого он писал немецкому лидеру рабочего движения Фердинанду Лассалю: «Очень значительна работа Дарвина, она годится мне как естественнонаучная основа понимания исторической борьбы классов»[58]. Год спустя он отчасти изменил свое мнение, заметив: «Примечательно, что Дарвин в мире животных и растений узнает свое английское общество с его разделением труда, конкуренцией, открытием новых рынков, «изобретениями» и мальтусовской «борьбой за существование»»[59]. Энгельса прочитал книгу раньше Маркса и писал ему в декабре 1859 г.:

«Вообще же Дарвин, которого я как раз теперь читаю, превосходен. Телеология в одном из своих аспектов не была еще разрушена, а теперь это сделано. Кроме того, до сих пор никогда еще не было столь грандиозной попытки доказать историческое развитие в природе, да к тому же еще с таким успехом. С грубым английским методом приходится, понятно, мириться»[60].

Если сравнить это с тем, что Маркс написал Лассалю, то можно увидеть, что в данном случае скорее Энгельс вдохновил Маркса, чем наоборот. Это становится еще яснее, когда читаешь продолжение письма Маркса Лассалю:

«Приходится, конечно, мириться с грубой английской манерой изложения. Несмотря на все недостатки, здесь впервые не только нанесен смертельный удар «телеологии» в естествознании, но и эмпирически объяснен ее рациональный смысл»[61].

Давно считалось известным, что, «несмотря на то, что у Маркса едва ли был какой-либо личный контакт с Дарвином, он все же предложил посвятить главный труд своей жизни, «Капитал» (или какую-либо его часть, версию или ее перевод), Дарвину, но Дарвин отказался от предложения»[62]. Это должно было означать, что Маркс, несмотря на приведенные выше комментарии, был высокого мнения о Дарвине. Маркс послал Дарвину экземпляр «Капитала» (второго немецкого издания 1873 года) с посвящением «Мистеру Чарльзу Дарвину от искреннего поклонника. Карл Маркс, Лондон 16 июня 1873 г.»[63]. Три с половиной месяца спустя Дарвин ответил:

1 октября 1873 года

Уважаемый сэр,

Я благодарю вас за честь, которую вы мне оказали, посылая мне вашу большую работу о «Капитале», и я желал бы всем сердцем, чтобы я был более достойным ее, лучше понимая глубокий и важный предмет политической экономии. Хотя наши исследования столь различны, я думаю, что мы оба искренне желаем расширения знания и что [это расширение] в долгосрочной перспективе, безусловно, сделает человечество счастливее.

Остаюсь

Искренне Ваш

Чарльз Дарвин[64].

Теория, утверждающая, что Маркс хотел посвятить Дарвину «Капитал», опирается на другое письмо от Дарвина, датированное 13 октября 1880 года, где он выражает благодарность «за доброжелательное письмо и приложение к нему» и несколько ниже пишет: «Я бы предпочел, чтобы эта часть или том не посвящалась мне (хотя я благодарю Вас за оказанную честь), поскольку это в определенной степени предполагает мое одобрение издания в целом, о котором я не знаю ничего»[65].

Тем не менее, нет никаких доказательств этой теории: «письмо Маркса, к сожалению, не найдено»[66]. Письмо Дарвина нашли среди оставленных Марксом бумаг, и поэтому исследователи Маркса полагали, что письмо было написано ему. Впервые оно было опубликовано в русском журнале «Под знаменем марксизма» (№ 1–2, 1931)[67]. На самом деле письмо получил «зять» Маркса Эдвард Эвелинг, после того как он сам написал Дарвину и попросил разрешения посвятить ему свою будущую книгу «Дарвин для начинающего»[68]. Эвелинг был убежденным дарвинистом еще до встречи с дочерью Маркса Элеонорой; хотя он был уже женат, он начал жить с ней (позже он женился еще на одной женщине) и стал «горячим марксистом»[69]; и именно он в 1898 году (возможно, после того, как подделал подпись Элеоноры) получил яд, который она приняла и от которого умерла. Эвелинг и опубликовал в 1897 году письмо Дарвина к Марксу 1873 года. Кроме того, он вместе с немецким материалистом Людвигом Бюхнером посетил в 1881 году Дарвина; они обсудили тогда вопросы религии[70].

Вопрос, хотел ли Маркс посвятить Дарвину «Капитал», представляет не только академический интерес, но и касается того, считал ли Маркс свою теорию истории дополнением дарвиновской теории эволюции, построенным на той же основе. Если Маркс в конце 1880-х годов хотел посвятить свою большую работу Дарвину, это говорит о том, что он был очень высокого мнения о нем и хотел связать свою собственную теорию с дарвиновской. Но если он этого не хотел, то это может означать, что он не считал свой исторический анализ основанным на «естественно-историческом развитии»[71]. В настоящее время существуют убедительные доказательства того, что на самом деле Дарвин был в контакте с Эдвардом Эвелингом; отсюда можно сделать вывод, что переписка между Марксом и Дарвином в 1873 году стала последним контактом между ними и что после 1873 года, по-видимому, интерес Маркса к теории Дарвина уменьшился[72]. Это подтверждается и тем фактом, что в этнологических заметках Маркса 1879–1881 гг. Дарвин цитируется лишь один раз, и ничего не говорит о том, что интерес Маркса к нему позже вновь возрос[73]. Поэтому вывод таков: Маркс не строил свой общественный анализ на дарвиновской основе – как это явно делали первые марксисты. Этот вывод подкрепляется тем фактом, что Маркс в 70-е годы XIX века углублялся скорее в докапиталистические формы общества, чем в теории эволюции.

Зато неоднократно возвращался к Дарвину Энгельс во время работы над своей «Диалектикой природы». Теорию эволюции Дарвина он считал «третьим великим открытием» (вместе с открытиями преобразования энергии и органической клетки), дававшим возможность объяснить вариации органической жизни в природе. Дарвин, согласно Энгельсу, также заложил основу для понимания исторического развития человеческого разума[74].

Именно на этом фоне следует воспринимать сравнение дарвиновского и марксовского «открытий» Энгельсом на похоронах Маркса. Согласно энгельсовскому сравнению, материалистическое понимание истории Маркса становится «четвертым открытием», а собственное открытие Энгельса – «диалектика природы» – «пятым», что, наконец, структурирует всю систему мышления. Именно эта система развивается в 80-е годы XIX века в «пролетарское мировоззрение», или, как его часто называли, «научный социализм», разработанный первым после Энгельса поколением марксистов, в частности, Карлом Каутским.

Важное значение Каутского для русской социал–демократии, включая Ленина и большевиков, выпало из истории. Это можно объяснить тем, что Ленин и Каутский в начале войны в 1914 году заняли противоположные позиции, а затем после русской революции 1917 года стали политическими противникам. Но Каутский, наряду с Энгельсом, в течение последних десятилетий XIX века был «ведущим идеологом европейского социализма. После смерти Энгельса Каутский как его друг и наследник смог занять влиятельную позицию, на равную с которой впоследствии могли претендовать лишь немногие социалисты. Он был «папой римским» социализма, оракулом приближающейся революции ...Он был приемным отцом и наставником для целого поколения молодых социалистических авторов и теоретиков во всей Европе»[75].

Именно этот фундаментальный «марксистский сциентизм» развивал и распространял Каутский, в том числе в Центральной и Восточной Европе, включая обе фракции русской социал-демократической партии – большевиков и меньшевиков.

Ленин в это время еще не успел заявить о себе; выделялось скорее правое крыло в социал-демократическом рабочем движении – ревизионисты во главе с Бернштейном в Германии, так называемые «экономисты» в России, – раскритикованные другими лидерами. В 1914 году произошел первый раскол между центром и левыми, после 1917 года пропасть между Каутским и Лениным углубилась, в итоге чего между ними возникло жесткое противостояние, и Каутский стал «ренегатом»[76].

Уже через неделю после Октябрьской революции Каутский резко критиковал большевиков за то, что они захватом власти пытались построить социализм в такой отсталой стране, как Россия. По мнению Каутского, использование террора и подавления в строительстве социализма полностью противоречило теориям Маркса и Энгельса[77].

 Именно в ответ на критику Каутского Ленин написал работу «Пролетарская революция и ренегат Каутский» – брошюру в сотню страниц, полную злобных выпадов против своего бывшего учителя. В ней Ленин пытался узаконить захват власти и террор против «классовых врагов», используя цитаты из Маркса. В особенности Ленин обвинял Каутского в «извращении концепции диктатуры пролетариата и в принижении Маркса до либерала, и тем самым – в разрушении революционной силы угнетенного класса»[78].

Как критика Каутским большевистского режима, так и критика Лениным Каутского были борьбой за то, кто является «лучшим марксистом». Как Ленин замечает, у Каутского «вместо «экономического анализа»… каша и путаница первого сорта. Вместо марксизма это – обрывки либеральных учений и проповедь лакейства перед буржуазией и перед кулаками»:

«О, ученость! О, утонченное лакейство перед буржуазией! О, цивилизованная манера ползать на брюхе перед капиталистами и лизать их сапоги! Если бы я был Круппом или Шейдеманом, или Клемансо, или Реноделем, я бы стал платить господину Каутскому миллионы, награждать его поцелуями Иуды, расхваливать его перед рабочими, рекомендовать «единство социализма» со столь «почтенными» людьми, как Каутский. Писать брошюры против диктатуры пролетариата, рассказывать о вигах и тори в XVIII веке в Англии, уверять, что демократия означает «охрану меньшинства», и умалчивать о погромах против интернационалистов в «демократической» республике Америке, – разве это не лакейские услуги буржуазии?»[79]

Диктатура пролетариата

Итак, в вопросе о возможной ответственности Маркса за развитие событий в Советском Союзе мы остановились на том, что Карл Каутский и марксистский лидер Октябрьской революции Владимир Ленин вступили в соревнование друг с другом по вопросу о том, кто из них в большей степени «марксист» и является ли противник марксистом вообще. Как в таком случае мы можем определить, кто прав – Каутский или Ленин, если уже сначала решили для себя, каков должен быть ответ? Можно сравнить заявления обоих с тем, что сам Маркс написал в различных книгах, статьях, черновиках, письмах, – точно так же, как это делали многие другие, настаивая на точности по отношению к «оригиналу». Но поскольку Маркс, – как, впрочем, и Энгельс и последующие марксисты, – все написали так много, то представляется чрезвычайно трудным, если не невозможным, найти внутри довольно широких рамок современного социализма такую позицию, для которой нельзя было бы найти таким образом поддержку. Кроме того, перефразируя сказанное об одном философе в энциклопедии, можно утверждать, что «взгляды [Маркса], наверняка, изменились, но каким именно образом – ученые расходятся во мнениях»[80]. Это сказано об Аристотеле, но, конечно, касается также и Маркса, и Энгельса или Плеханова, Каутского, Ленина и даже Сталина. Все в той или иной степени меняли свои позиции в разное время и в разных ситуациях; можно, однако, обсуждать вопрос, насколько сильными были эти изменения и почему они произошли. При этом для понимания смысла различных заявлений или для толкования определенного теоретического утверждения часто нужно также знать конкретный контекст[81].

На самом деле одним из самых важных краеугольных камней в конструкции «марксизма» конца XIX века является то, что независимо от контекста, выделяется истинное ядро позиций Маркса (и Энгельса), образующее основу «марксизма». Даже очень хорошо разбирающиеся и начитанные ученые (например, Колаковский) называют Маркса и Энгельса «основателями» и пишут: «Мы можем сказать, что с появлением «Коммунистического манифеста» социальная теория Маркса и его указания к действию получили законченное оформление в виде четко обрисованной и неизменной схемы. Его поздние работы не вносили каких-либо существенных изменений в то, что он написал раньше, но обогащали ранее написанное конкретным анализом и превращали то, что до того существовало порой лишь в качестве афоризмов, лозунгов или «верхушки» аргументации, в массивную теоретическую конструкцию»[82].

Это пишет автор, который вообще не упоминает работу Маркса над русской историей и дискуссию по поводу возможной роли общины в русской революции. Поэтому не будет преувеличением утверждать, что Колаковский в данном случае следует по стопам Энгельса, полностью исключая то, что проигнорировал и Энгельс, когда он отредактировал и издал II и III тома «Капитала».

Проблема такого подхода к анализу причин и следствий заключается в том, что она базируется на методологически ошибочной концовке, которая может быть выражена как post hoc ergo propter hoc («после этого, следовательно, из-за этого»). Идея заключается в том, что написанное Марксом и Энгельсом привело к тому, что написали Каутский и Плеханов, что, в свою очередь, привело к тому, что написал Ленин, что, в свою очередь, привело к тому, что говорил и делал Сталин. При таком взгляде получается, что Маркс является «первопричиной» в причинно-следственной цепи, которая тянется к Сталину, и поэтому Маркс может считаться ответственным за его политику. В графической форме такой «причинно-аналитический» подход выглядит так (модель 1):

 

Маркс I (реальный Маркс, который прожил свою жизнь) →

→ сочинения Маркса → читатель

 

Эта модель строится с учетом того, что Маркс существовал как реальный человек, который своими действиями и текстами дал читателям прямую возможность узнать, что он на самом деле подразумевал своими произведениями. Но «можно привести аргументы в пользу того, что процесс определения смысла работ [Маркса] прямо противоположен этому очевидному процессу переноса. Если анализировать восприятие текстов [Маркса], то следует начать с читателя, который работает с текстом и начинает с предвзятых мнений, вопросов и предположений. Именно читатель является активным толкователем текста и, следовательно, в некотором смысле конструирует «мнение» [Маркса]»[83]. Если исходить из этой точки зрения, то придется перевернуть вышеприведенную модель, и тогда мы получим модель 2:

 

Читатель → сочинения Маркса → Маркс II, III, IV и т. д.

(Интерпретации определенных читателей)

 

Там, где указан «Маркс I», имеется в виду настоящий Маркс, сделавший многое в своей жизни. Маркс II, III, IV и т. д – это не существовавшая в реальности личность, а то, чем он стал в результате интерпретации текстов и другого своего наследия. Конечно, речь не идет обо всех толкованиях, к тому же можно считать бесспорными некоторые базовые факты – известно, что Маркс родился в 1818 году и умер в 1883 году, а также и то, в какие годы были опубликованы его книги. Несмотря на то, что кто-то из читателей будет верить и надеяться, что именно его собственная интерпретация согласуется с первоначальными намерениями Маркса, какого-либо способа полностью разрешить различные споры по поводу толкований нет. Читатель «далеко не пассивен в своем отношении к тексту. На самом деле, учитывая разнообразие различных прочтений Маркса и Энгельса, легче обосновать точку зрения, согласно которой в диалектическом процессе, когда читатель получает смысл из текста, а смыслы, которые может получить читатель, ограничены текстом, – ведущей стороной является читатель»[84].

Если при чтении текста главную роль действительно играет читатель, то результат его интерпретации следует рассматривать как сочетание намерений толкователя, контекста, в котором используется интерпретация[85], и возможных интерпретаций, порождаемых текстом. Все толкователи мыслей Маркса, включая Энгельса, формировали в своих подходах собственное понимание его идей, на которое влияли их намерения по использованию этих идей и их собственные мысли в соотношении с марксовыми. Энгельс стал играть роль главного толкователя мыслей Маркса после его смерти потому, что говорил о нем как о неоспоримом идеале. Каутский, Плеханов и Ленин в своих теоретических и политических проектах тоже использовали Маркса и даже обращались к авторитету Энгельса, который они сами помогали создавать. Поэтому представляется сложным делом пытаться обсуждать проблему вины, к примеру, анализируя смысл одного ключевого понятия, такого, как «диктатура пролетариата»[86], чтобы понять, кто толковал его ближе к первоначальному замыслу Маркса – Каутский или Ленин. Любая попытка прийти к общему понятию с однозначным содержанием не учитывает проблематичность такого абстрагирования: содержание самого понятия может сильно варьироваться. Ленин использовал идею «диктатуры пролетариата» для легитимизации партийной диктатуры, которая была установлена после октября 1917 года и затем стала атрибутом однопартийного государства СССР. Каутский, в свою очередь, использовал этот термин почти как синоним демократии[87]. То, что на Маркса в своих интерпретациях ссылались как Ленин, так и Каутский, указывает на проблематичность попыток установить, какое определение предполагал Маркс для этого выражения всякий раз, когда он его использовал[88].

Выводы тех, кто все же попробовал проанализировать, что именно Маркс, Энгельс, Плеханов, Каутский, Ленин и Сталин имели в виду под термином «диктатура пролетариата», отличаются друг от друга по вопросу о том, когда, где и с чьей подачи этот термин приобрел то содержание, которое встречается у Ленина, а затем у Сталина. Плеханов ввел это понятие во время дискуссий в России с народниками, вместе с Лениным он включил его в программу партии в 1903 году; тем не менее, использование в дальнейшем этого понятия Лениным отличается от использования его Марксом и Энгельсом:

Именно Ленин переосмыслил пролетарскую диктатуру в антидемократическом духе и сделал ее синонимом однопартийной системы и беззаконного террора. Ленин не последовал за Плехановым, он порвал с ним и превратил эпизодическую фразу Маркса в обоснование авторитаризма. В ряде вопросов Ленин был настоящим (хотя и невольным) новатором, и ленинизм появился как новая форма марксизма в период между 1900 и 1905 годами после того, как Ленин отказался от важных элементов более демократической теории Плеханова. Эволюция понятия «диктатуры пролетариата» от Плеханова до Ленина – составная часть истории рождения ленинизма[89].

Маркс и марксизм

По-видимому, трудно прийти к однозначному ответу на вопрос об ответственности Маркса и марксизма за развитие Советского Союза, особенно при Сталине, так как Ленин едва успел стать свидетелем образования Союза в 1922 году из-за болезни в последние годы жизни. Это, конечно, не означает, что с ним не были связаны важные предпосылки для последующих лет сталинской власти: он позволил Сталину занять высокие посты и дал возможность ему ссылаться на свои теории. Можно ли рассуждать подобным образом и в отношении Маркса?

Один из способов подойти ближе к этому вопросу заключается в том, чтобы провести в анализе различие между «Марксом» и «марксизмом». Чисто аналитически это трудно сделать, так как почти все занимающиеся Марксом и марксизмом, – как научно, так и политически, – смешивают эти понятия, констатируя происхождение марксизма от Маркса, и утверждают, что основателем марксизма является Маркс (и, по мнению многих, также и Энгельс). То, что стало называться марксизмом, сформировали последователи на основе отдельных цитат и интерпретаций Маркса (и иногда Энгельса). Получается, что непосредственно избранные цитаты и интерпретации образуют так называемый «марксизм». Таким образом, нет никакой возможности говорить, что сам Маркс был бы «марксистом», за исключением тех случаев, когда он интерпретирует себя сам[90].

Для того, чтобы принять, что Маркс не был основателем марксизма, следует расценивать памятные знаки о нем в бывших коммунистических странах не как символ его пророческого или богоподобного статуса, а скорее как знак признания дела его жизни – попытки понять и объяснить свое общество и направление его развития. Речь идет о том, чтобы видеть в нем прежде всего человека, который иногда (может быть, часто) ошибался, но в ходе своей интеллектуальной работы обнаружил важные исторические и социальные процессы, и который не оставлял работу на полдороги из-за дешевой популярности, но был готов искать новые пути, когда найденный ответ не удовлетворял его. То, что он прекратил работу над второй книгой «Капитала» и вместо этого в течение 10 лет посвятил себя России и другим «неразвитым» странам (к неудовольствию Энгельса), говорит не о том, что он не был серьезным исследователем, а, наоборот, свидетельствует о том, что он был таковым. Так не поступает тот, кто заинтересован лишь в распространении идеологии.

Кто же выиграет от «понижения» Маркса до «просто» знающего и интересного ученого, который сам никогда не пытался разработать «научный социализм»^[91] и не задумывался о том культовом статусе, который у него появился после смерти? Тогда, наверное, будет легче анализировать его фактический вклад, не связывая его постоянно с понятием «истинного марксизма». Маркс пытался развивать исторически ориентированную общественную науку, исходя из теорий и методов, которые он считал правильными. То, что общественная наука того времени не оказала ему того признания, которого он считал себя достойным, беспокоило Маркса, но при этом ему не нравились чествования в свой адрес к концу жизни, когда его имя стало широко известно в радикальном лагере. Он также мог быть, как минимум, критичным по отношению к идеям сторонников, и не в меньшей степени – к тем, кто был ему политически близок, как немецкие рабочие лидеры Август Бебель и Вильгельм Либкнехт.

Надо понимать, что Маркс, как и все люди, менял позиции по мере растущих знаний и опыта и по мере погружения в ту или иную проблематику. Полностью согласованного и свободного от противоречий Маркса, где все написанное и сказанное им вписывается в некоторую большую мозаику, нет. Вот почему существует так много различных марксизмов – не только потому, что он работал над разной проблематикой на разных этапах своей жизни, но и потому, что сказанное им в один период он не мог подтвердить позже. Если «то, что нас научили называть «марксизмом», сформировалось только после смерти Маркса»[92], то все баталии по поводу того, кто наиболее верен Марксу, совершенно неинтересны. Неинтересны и попытки выяснения – сколько всего существует «марксизмов». В литературе есть все: «Два марксизма: научный и критический»[93], «Три лица марксизма: советская идеология, маоизм и гуманистический марксизм»[94] и, наконец, «Четыре жизни Карла Маркса» (собственная жизнь Маркса, марксизм-ленинизм, западный марксизм и современный «глобализированный марксизм»)[95]. К этому можно добавить «ортодоксальный марксизм» (созданный Каутским и Плехановым и доминировавший до 1914 года), австрийский австромарксизм, марксизм Франкфуртской школы, представленный такими именами, как Адорно, Хоркхаймер и Маркузе, исторически ориентированный марксизм в Англии 1950-х – 60-х гг. и евромарксизм (прежде всего в юго-западной Европе), различные академические направления, возникшие после нового прочтения Маркса в 60-х годах XX века (например, школа Альтюссера, исследования логики «Капитала», аналитический марксизм)[96]. Кроме того, можно назвать и отдельных личностей, работавших, как считается, в марксистской традиции в более широком смысле – Розу Люксембург, Льва Троцкого, Антонио Грамши, Жан-Поля Сартра, Эрнеста Манделя и многих, многих других.

Ленин и Сталин – не единственные претенденты на то, чтобы выступать от имени Маркса. Но, поскольку большевики стали первыми захватившими власть во имя Маркса, и все последующие коммунистические государства во многом пошли по тому же самому пути – разрешая только одну партию, разрабатывая пятилетние хозяйственные планы, подавляя инакомыслие, создавая аристократию бюрократической номенклатуры и чествуя Маркса, – те, кто не знаком с историей, могут подумать, что от Маркса ведет прямая дорога к коммунизму, оформившемуся после 1920 года. Так как и упомянутые государства, и их противники подчеркивали эту связь, это утверждение в конце концов зафиксировалось как однозначная истина. Но достаточно напомнить о тысячах марксистов, которые с самого начала выступали с критикой такого развития и такого использования Маркса, особенно о таких противниках Ленина и его марксизма, как Каутский и меньшевики. Тысячи, возможно, сотни тысяч марксистов погибли в сталинских тюрьмах и трудовых лагерях – только потому, что у Сталина были наилучшие возможности для распространения своих взглядов на марксизм, а голоса других был подавлены; так что нет никаких оснований для принятия его притязаний быть единственным истинным толкователем Маркса. Тот, кого можно считать ответственным за насилие в Советском Союзе, безусловно, не может стоять в ряду всех других толкователей Маркса, находившихся в оппозиции к власти и заплативших за это своей жизнью. Те, кто считает, что существует простая линия причинно-следственной связи от Маркса до Сталина, просто принимают интерпретацию Сталина, в которой он сам был «величайшим в истории марксистом», тогда как на самом деле существовало большое количество толкований различных моментов работ Маркса. Эти интерпретации также могут с полным правом называться «марксизмом», несмотря на то, что за ними не стоял гигантский государственный аппарат, который в Советском Союзе смог оформить марксизм-ленинизм в монолитную государственную идеологию.