ИНТЕЛРОС > №4, 2012 > Теории и практики борьбы с отчуждением: контрапункты юбилеев

А.В. Бузгалин
Теории и практики борьбы с отчуждением: контрапункты юбилеев


21 марта 2013

Так получилось, что 2011–2012 годы оказались сопряжены с целой серией круглых дат. Двухсотлетие войны 1812 года и 200 лет со дня рождения Александра Ивановича Герцена. Сто пятьдесят лет отмены крепостного права и 50 лет протестных акций рабочих в Новочеркасске…

Все эти даты кажутся мало связанными между собой, но в истории есть и невидимые нити, и они могут сопрягать кажущиеся мало взаимосвязанными события.

В современной России официальное празднование юбилея войны 1812 года было не случайно окрашено лишь в один цвет: победы российского оружия и российской государственности, оттененный к тому же изрядным флером ура-патриотической риторики. Между тем эта война, не случайно названная Отечественной, стала неявным вызовом идеологиям и теориям будущего, обнажив одно из самых глубоких противоречий российской социальной истории. Отечественная война 1812 года проявила великое и трагическое скрещение выбора между патриотизмом и шовинизмом, с одной стороны, социальным прогрессом и реакцией – с другой. Для россиян она была защитой Отечества. Посему не случайным был действительный патриотический подъем практически всех слоев общества, в том числе и тех, кто накануне жестоко противостоял друг другу – дворянства и крепостных.

Оставим официальную трескотню и мишуру, сопровождающую любую, в том числе отечественную, войну, в стороне: на фронте массовый патриотизм подтверждается кровью и жизнью миллионов, готовых жертвовать собой ради Родины; он либо есть, либо его нет. Но если он есть, и есть союз ранее непримиримых антагонистов – сословий и экономических классов, из которых одни жили в роскоши, другие в нищете, одни были на вершине европейского образования того времени и почитывали Вольтера, в то время как других продавали и покупали как скот, – то встает вопрос: почему?

Почему крепостные крестьяне России выступили против Наполеона, который в Европе проводил недвусмысленно буржуазные, в том числе антикрепостнические, реформы?

Ответ на этот вопрос на самом деле достаточно прост и хорошо известен любому грамотному марксисту: потому что «экспорт революций» – путь к регрессу. В конкретных условиях России это означало одно из двух. Либо завоевание России Наполеоном, которое неминуемо обернулось бы еще одним витком ограбления крестьянства завоевателями, дополненным – и это едва ли не наиболее важно – социо-культурным подчинением россиян. Либо унизительный для России мир, который привел бы опять же к усилению гнета крестьянства со стороны государства и помещиков, которые стремились бы компенсировать потери от поражения, и к приходу к власти наиболее реакционных, готовых сотрудничать с победителем кругов российской «элиты». Плюс – еще раз специально это подчеркну – национально-культурное унижение. Все это отчасти понимали, отчасти чувствовали «классовым инстинктом» даже крепостные.

Отсюда важный урок: защита Отечества становится прогрессивным действием даже в том случае, если враг представляет исторически более прогрессивную социально-экономическую и политико-идеологическую систему. Отсюда и прогрессивная роль подлинного патриотизма.

Но у этой медали была и другая сторона: официозный ура-патриотизм, который обернулся не только оккупацией Франции и установлением (на штыках войск России и ее союзников) в этой стране власти одного из самых гнилых и реакционных режимов Западной Европы, не случайно вызвавшего целую серию революций, но и реваншем реакции в России.

Когда-то, в СССР, нам едва ли не в школьном курсе истории специально говорили: 1812 год пробудил народные массы. Я бы сказал строже: та Отечественная война пробудила к жизни самосознание себя как субъекта истории и у определенной части крестьянства, и у определенной части дворянства. После 1812 года наиболее живые слои едва ли не всех классов России почувствовали не только дряхлость прежней системы и необходимость ее смены, но и собственный потенциал социального творца. Человек, который на практике убедился в своей способности к самоорганизации (хотя бы в партизанском отряде), к самопожертвованию и героизму во имя ценностей более высоких, нежели собственная сытость или дворянская спесь, – такой человек невольно поставил перед собой и вопрос о своей способности к изменению общественных условий своей жизни.

Так Отечественная война 1812 года пробудила декабристов.

Об этих удивительных людях, – возвысившихся до социального протеста и исторического творчества не от безысходности и голода, но в силу чувства ответственности за судьбы общества, ответственности, растущей и из культуры, и из морали, и из опыта героических свершений недавней войны, – надо писать особо. Такое серьезное исследование декабризма – мой (наш) долг перед этими великими социальными творцами. Но сейчас не об этом. Сейчас о том, что на место этих репрессированных героев (эти слова – не пафосность; это теоретическая квалификация поступка) не случайно пришел Александр Герцен и его товарищи.

«…Декабристы разбудили Герцена…», – в советские времена была такая полудиссидентская песенка о том, как революционеры будили друг друга на протяжении последних столетий российской истории. Песенка была глупой, но популярной, ибо отражала реалии, теоретически обобщенные крупнейшим, по моему глубокому, убеждению, мыслителем и революционером России последних столетий – В. И. Лениным.

Герцен, действительно, пришел в историю российской революционной борьбы не случайно.

И не случайно оказался в центре уже упомянутого перекрестья: Россия и/или Запад – с одной стороны; социальный прогресс и/или регресс – с другой (причем последняя дилемма чем далее, тем более превращалась в вопрос о соотношении либерализма и социализма). Герцен, как никакая другая фигура в Российской истории, оказался и творцом, и жертвой, и символом как минимум двух линий противостояния: славянофилов и западников, левых и правых. Именно оттуда, с середины позапрошлого века идут и нынешние дилеммы: левые державники и интернационалисты, правые националисты и космополиты… Именно с той поры оказываются принципиально сложными все решения вопросов о соотношении социального прогресса и патриотизма.

В марксизме они имеют некое принципиальное теоретическое решение, ибо для марксиста патриотизм – это не упрочение определенного (своего!) государства (под которым мы понимаем прежде всего определенный аппарат власти). Упрочение, которое я поддерживаю в любом случае, чтобы оно не делало. Просто на том основании, что оно свое. Патриотизм для нас – нечто иное: это и защита, и развитие, и критика особого культурно-исторического пространства – Родины – в диалоге с другими народами и культурами, но не за счет их принижения или ущемления. Это особое пространство формируется языком. Это пространство формируется историей культуры, причем как собственно народной, так и той, что развивается в диалоге с другими культурами (для нас Гамлет Козинцева есть часть нашей культуры). Его формирует и природно-географическое пространство, но не как геополитический, а как социокультурный феномен. В определенных условиях его может формировать и собственно политический вектор: именно он доминирует в эпоху отечественных или национально-освободительных войн…

Но не будем увлекаться: этот текст – не место для развернутых рассуждений о феномене патриотизма и его отличие от национализма.

Вернемся к Герцену. В его творчестве, как я уже сказал, весьма жестко и противоречиво пересеклись сразу несколько линий: понимание прогрессивности тех форм и институтов демократии, которые уже обрел Запад в XIX веке, и боль за судьбы своей России, в которой насильственное внедрение этих форм приведет скорее к регрессу; понимание прогрессивной роли капитализма и поиск путей, которые позволили бы его России «проскочить» через все те чудовищные противоречия, которые он несет с собой…

Эти вопросы вновь обнажил Октябрь 1917-го, поставив перед большевиками вопрос о возможности продвижения к социализму в отсталой в техническом отношении стране. Эти вопросы вновь обнажила сталинщина с ее державно-бюрократическими мутациями социалистических тенденций и Великая Отечественная война с ее великим и патриотическим, и интернационалистским подъемом, когда не только патриоты СССР, Франции, Польши и т. д., но и патриоты-немцы сражались против германского фашизма. Постсоветская история нашей Родины вновь показала, сколь актуальны эти вопросы: принудительная «либерализация» и «демократизация» оказались не только а-патриотичны, но и регрессивны с социальной точки зрения.

И сегодня мы все вновь оказываемся в том же перекрестье социально-политического выбора: Россия и Запад, либерализм и социализм. И сегодня перед каждым из нас стоит выбор: кто ты? Социалист-державник с националистическим оттенком? Державник-консерватор, ратующий за великую капиталистическую Россию? Либерал-западник? Левый интернационалист, видящий лучшее будущее своей Родины как часть международного левого проекта? Автор этих строк всегда был и остается на интернационалистской позиции. Я уверен, что именно она позволяет мне быть не только тем, кто любит свою Родину, т.е. родные мне культуру, народ, язык, но и тем, кто видит недостатки, а подчас реакционность в социально-экономическом и политико-идеологическом устройстве своей страны. Тем, кто способен быть критичен к ее официальным вождям, кто стремится к диалогу с культурами других народов, ценит их не меньше, чем свою (хотя свою любит больше). Тем, кто в общем для всех народов императиве социального и нравственного прогресса – снятии всех форм отчуждения – видит главный критерий оценки прогрессивности или регрессивности той или иной национально-государственной системы. И потому может с полным правом говорить: именно потому, что я люблю свою Родину, наш народ и культуру, я буду всячески содействовать социальному прогрессу и у себя в стране, и в мире. И если власть в моей стране будет реакционной, я буду критичен по отношению к ней и солидарен с прогрессивными силами за рубежом. Но при этом буду всегда твердо знать: внешней экспансией внутренних проблем моей Родины (равно как и любой другой страны мира) не решить.

Эта позиция остается до сих пор спорной. Даже среди левых, многие из которых будут поддерживать «своего» царя в споре с чужим только потому, что он свой, любить российского капиталиста только за то, что он «русский», и закрывать глаза на то, что он эксплуатирует наш народ зачастую гораздо более жестоко, чем иная транснациональная кампания. И в той мере, в какой сохраняются эти проблемы, для нас актуальным останутся и достижения, и ошибки великого мыслителя нашей страны – Александра Ивановича Герцена, о работах которого читайте подробнее в этом номере журнала и выходящей вскоре в рамках серии «Библиотека журнала “Альтернативы”» книге «Россия и Запад. Социализм и либерализм».

И еще о юбилеях. 150-летие отмены крепостного права в России, равно как и 50-летие протестных акций рабочих, расстрелянных в Новочеркасске, к сожалению, не были отмечены специальными текстами в нашем журнале. В этом коротком вступлении я, естественно, не могу восполнить этот пробел. Но не сказать об этих событиях несколько слов не могу.

Прежде всего об отмене крепостничества. Это тот опыт, который, на мой взгляд, очень наглядно показывает, к сколь негативным последствиям приводит не-свершение революционных преобразований в условиях, когда они давно назрели. Попытка разрешения противоречий военно-феодальной системы, царившей вместе с династией Романовых в России на протяжении столетий, на пути проведенных в 1861-м половинчатых социально-экономических и социально-политических реформ привела к чудовищно противоречивым формам запаздывающего развития капитализма в России. Отказ от крепостничества при сохранении основ феодального землевладения, ударивший, по образному выражению Некрасова, «одним концом по барину, другим по мужику», еще менее последовательные реформы в области социально-политической (земство и т. п. при сохранении абсолютизма и сословного неравенства) – все это в конечном счете обернулось чудовищно противоречивой формой военно-феодального империализма. Последний окончательно показал свою нежизнеспособность во время русско-японской и Первой мировой войн, закономерно рухнув под натиском революций 1905 и 1917 годов.

Обратимся вновь к Герцену. Будучи человеком, горячо любившим свою Родину, он не мог не видеть (как, кстати, и Маркс) реакционности сложившейся в нашей стране системы, не мог не быть революционным критиком ее порядков, ее властителей. Не мог не думать (опять же, как и Маркс) о возможности ее будущего развития на социалистических основаниях. И вот здесь-то опять встает «вечный» для теоретиков социализма вопрос: а можно ли было начинать созидание нового, посткапиталистического общества в России тогда. Тогда – это не только в XIX, но и в начале XX века (и даже во второй половине – вспомним о планах Хрущева и Горбачева). Этот вопрос остается актуальным для нас и сейчас, в начале XXI столетия, ибо Россия вновь стала страной отсталого периферийного капитализма.

Мы уже немало рассуждали об этой теме на страницах нашего журнала и вернемся к ней в № 1 следующего года, а сейчас, завершая наше введение к номеру, посмотрим в этом контексте на новочеркасские события.

На мой взгляд, в них, как океан в капле воды, отразились основные противоречия того строя, который сложился в СССР. Даже в годы «оттепели» и пусть частичного, но ухода от сталинщины, наша система не смогла не оказаться по своей господствующей форме авторитарно-репрессивной, как бы «автоматически» использующей оружие против несанкционированных свыше массовых социальных протестов. И еще – бюрократически неталантливой и жестокой. Предпочитающей уходить от проблем путем либо их замалчивания (а то и прямой лжи), либо насилия (причем далеко не только по отношению к инакомыслящим, о чем и свидетельствует Новочеркасский расстрел).

Но при этом одновременно и героически-энтузиастической: ведь 1961 год – это еще и год Гагарина. И нынешние юбилеи – это еще и 50-летие первого полета человека (советского человека!) в космос, и 90-летие образования СССР.

СССР – мира, чьи противоречия и достижения будоражили, будоражат и будут будоражить человечество.

СССР – проекта, который остался незаконченным, несмотря на события 1991-го, двадцатилетие которых тоже пришлось на прошлый год.

И тем самым – вызова, на который мы – левые – должны ответить.


Вернуться назад