Аитова Гульнара Шайдулловна –
к.филос.н., старший преподаватель кафедры новой истории
и мировой политики ТюмГУ,
учёный секретарь ОД «Альтернативы»

В юбилейном выпуске журнала «Альтернативы» – «Нам 20 лет!» в 2011 году Лев Константинович Науменко в своих пожеланиях журналу отметил важность изучения проблемы социальных чувств. К таковым в первую очередь он отнёс чувство социальной справедливости и чувство Родины.^[1] Автор данной статьи солидарна с тезисом Л. К. Науменко о том, что: «Один из самых отвратительных продуктов позорного авантюризма рыночных реформ – выжигание идеи социальной справедливости и оболгание идеи патриотизма. Само слово «патриот» было поставлено рядом со словом «фашист» патриотами атлантического «отечества», где у них уже находятся и «нажитое непосильным трудом», и «жилплощадь», и дети, и наследники. Ничто великое не вершилось в истории без социальной страсти. И во все века чаяние социальной справедливости и было такой великой страстью».^[2]

Именно с этой цитаты мне бы хотелось начать свою статью и тем самым попытаться обозначить в рамках журнала «Альтернативы» саму проблему роли чувства социальной справедливости в поисках выхода из исторического тупика.

Действительно, в современной России такие слова, как совесть, справедливость, правда, добро, красота, любовь уходят не просто из речевого оборота людей, но и из самих общественный отношений, как нечто раздражительное, вечное и актуальное лишь для философских дискуссий и религиозных проповедей, но не для стабильной и самодовольной жизни обывателя. Мало, кто в век массового потребительства и реанимации традиционализма, ещё способен увидеть в них реальную моральную силу, которая может перевесить и соблазн материального богатства, и давление социокультуры. Между тем, как ни раз это бывало в истории, именно эти слова превращаются в толчок, в нравственный импульс волевой и духовно-практической деятельности человека именно в те моменты, когда общество достигает тупика и, казалось бы, теряется в поисках выхода из нерешённых проблем.

За последние 25 лет российское общество переживает историческое стечение неимоверно огромного количества проблем, которые парадоксальным образом возвращают нас к прошлому как к вновь повторяющимся вызовам и не решённым задачам, но с ещё большим багажом противоречивости и запутанности. Однако, становится ли от этого требование справедливости импульсом для позитивных преобразований и движения к социальному равенству? На взгляд автора, как раз наоборот, Россия совершает безнадёжные обороты по порочному кругу в поисках национальной идеи и справедливости в традициях народа, в сугубо абстрактном конструировании объединяющих общество идей, которые в свою очередь вытекают из до сих пор не преодолённого нами, не оставленного в прошлом столь радикального противопоставления исключительности социокультурного, либо цивилизационного пути развития, и пути истории.

Как ни парадоксально, но сегодня реактуализация этического, т. е. справедливого, измерения общественных отношений невозможно без обращения к истории, т. е. к нравственным импульсам, общественным идеалам, которые способны стать толчком для общественно-исторической деятельности человека. В этой связи для целей настоящей статьи автор разводит понятия “социокультурная эволюция” (“социокультура”), двигателем которой выступает “человеческое сознание, а оно не может гарантировать совпадение результата и замысла” и “история”, где её двигателем, напротив, является “самосознание человека, поднимающее его над эмпирией, и поэтому в истории не может быть расхождения между замыслом и результатом”^[3]. Между тем, автор вводит разграничения в само понимание термина «социокультура», в которой присутствуют как положительные, созидательные начала, исторически сформировавшиеся на протяжении многовековой человеческой деятельности, так и негативные стороны, которые усиливаются по мере отката исторического прогресса человечества. Примером такого усиления негативной социокультуры является реставрация капитализма в России, об особенностях её проявления речь пойдёт ниже.

В конечном итоге, разведение понятий “социокультура” и “история” позволяет увидеть, какие ориентиры и подходы направлены на сознательное изменение человеком мира в соответствии с требованиями общественного идеала и справедливости, а какие – осуществляются силами стихийной социокультурной эволюции^[4]. Отсюда, не абстрактно-отвлечённый, а исторический взгляд на справедливость заключает в себе импульс социальной страсти, или своего рода дух истории, врывающегося в стихийную социокультурную эволюцию.

Для понимания современного российского общества этот момент принципиально важен тем, что острота не разрешённых проблем в сфере ценностных ориентиров, в культуре общественных отношений, и только потом в политике и в экономике уходит корнями в не-исторический, а в исключительно социокультурный (стихийный) способ их разрешения с усугублением его наиболее негативных сторон с господством государственно-бюрократических основ в единстве с интересами имущих классов над интересами как отдельной личности, так и общества в целом. Отсюда исходит и вся драма современной ситуации не только в России, но и в мире в целом с поиском выхода именно из кризиса истории, когда не стихийные силы цивилизации, не власть отчуждённых форм в лице государства, рынка, или общественного мнения, а человек и его духовно-практическая деятельность направляют личностное и общественное развитие.

Одним словом, исторический характер императива справедливости есть императив возвращения Человека в историю, а не в её “конец”, как предсказывали неолиберальные теоретики в начале 1990-х гг. Чувство справедливости, представления о справедливом общественном устройстве рождаются в глубинах человеческого самосознания в процессе её (его) практической деятельности, в отношениях с людьми. В связи с этим автор пытается показать, что Россия стоит перед историческим вызовом снятия как общинно-патерналистских черт собственной социокультуры, так и прорыва человека из современного мира отчуждения в мир истории, которые, на взгляд автора, и возможны через личностное переживание императива справедливости.

Социокультурные оковы справедливости

Процессы рыночной глобализации, благодаря которым разрастается современная капиталистическая цивилизация в глобальном масштабе, настолько стихийны, что вопрос о справедливости и истории не воспринимается в качестве нечто определяющего в жизни человека. Пребывающей в застывшем состоянии и озабоченный вопросами благополучия и сытости современный социум не способен увидеть в этом разрыве проблему, или даже кризисную ситуацию. Усугубляя “обособление индивида от социума и других индивидов, противостояние индивидов друг другу и социуму”^[5], цивилизация отвергает императив справедливость как движущую силу исторического развития. В рамках социокультурной эволюции (той же цивилизации) на протяжении столетий вызревают представления о справедливости, которые её обезличивают, преграждают путь для её подлинного раскрытия как чувства и социальной страсти, побуждающих человека к изменению мира. В этой связи определяя смысл справедливости, Ф. Энгельс имел в виду именно это, адаптированное для разрастающейся цивилизации представление о ней, которое, по его словам, есть “<…> идеологизированное выражение экономических отношений либо с их консервативной, либо с их революционной стороны”^[6].

Действительно, нередко справедливость в стихиях социума превращается в идеологическую защиту тех или иных общественных интересов. В наши дни, поднимая проблему популярности лозунгов социальной справедливости среди самых разнородных общественно-политических течений, российский политолог Б. Ю. Кагарлицкий объясняет это тем, что “справедливость – это лишь то, что на данный момент в данном обществе считается справедливым” и о том, что “справедливость консервативна по своей сути”^[7]. Если эти определения верны для социума, то историческая точка зрения их не приемлет. Более того, с ними сложно согласиться в силу того, что они ограничивают справедливость такими канонами социокультуры, как идеологичность, консервативность, а главное – отчуждение от личностного переживания этого чувства.

Но именно социокультурный подход к справедливости превалирует в общественном сознании; на его основе люди, как правило, судят о реалистичности той или иной политики государства по достижению справедливости, её адекватность по удовлетворению разных общественных интересов, формирующихся в социальной структуре общества. В этом заключается своего рода идеологический пласт требований справедливости, но который, следует признать, внутри стихии цивилизации лишь ограничивается удовлетворением интересов одних социальных слоёв за счёт других.

И всё же почему вопрос справедливости в России не подъёмен и неразрешим силами гибридной социокультуры, в которой присутствуют в извращённой форме наследие советского прошлого, элементы Запада в виде рынка, буржуазной демократии, реставрация дореволюционных форм общественного сознания и др.? Как мне представляется, весьма актуальны в этом отношении рассуждения отечественного философа А. А. Зиновьева о природе социокультурного типа России. В её антиномичном феномене, или “коммунальности”, философ видел ценность в понимании и причин краха советского коммунизма, и реалий постсоветской России. “Коммунальность”, т. е. общинно-государственные, государственно-бюрократические стихийно сложившиеся основы общества, с его точки зрения, является доминирующим ядром социокультурного типа России. Она же проявляется в антиномичном характере российского народа, в котором наряду с милосердием, добротой, состраданием, отзывчивостью легко уживаются звериный эгоизм, недоброжелательность, подозрительность, доносительство и зависть. При этом он разводит понятия коммунизм и коммунальность, где первый играл роль обуздания российской социокультуры: “<...> коммунизм возник как организация сферы коммунальности в масштабах целого общества, как обуздание стихии коммунальности, упорядочивание её и управление ею. Вырастая из коммунальности и являясь её развитием, коммунизм одновременно сложился и как феномен антикоммунальности, как сдерживание и ограничение коммунальности, — как форма и средство самоорганизации коммунальности. Так что в результате разрушения коммунизма на его месте не могут автоматически возникнуть явления западной демократии и рыночной экономики. Рухнут лишь ограничения на коммунальность и организующие её средства, в результате чего наступит прежде всего буйство её негативных проявлений и свобода для её преступного аспекта”^[8].

Более того, обуздание коммунальности осуществлялось её же общинно-бюрократическими методами в результате чего в советском обществе не был до конца доведен исторический проект нового человека. К. М. Кантор в этой связи подчеркивал, что: «Образование, наука и искусство возводились на фундаменте все той же «коммунальности. <…> Гомо советикус оставался все тем же общинником, государственным иждивенцем, “одобрялкиным”, даже будучи крупным учёным или художником»^[9].

Не с крахом ли СССР связано буйство нашей коммунальной социокультуры и её наиболее негативных и преступных проявлений? Такие её радикальные явления за последние два десятилетия, как массовая приватизация крупных промышленных предприятий, молниеносный переход от советской плановой экономики к полукриминальному рынку, сращение криминала с чиновничье-бюрократическими аппаратом власти повлекли за собой колоссальный рост социального неравенства, хроническую бедность, как по “доходам”, так и по “лишениям”, формирование среди населения чувств о недосягаемости справедливого общества даже в далёкой перспективе, смирение с социальным злом и существующим положением вещей. В этом буйстве негативных сторон российской социокультуры в полной мере проявились неспособность российского народа оказать гражданское сопротивление актам несправедливости и социального унижения.

В этом не последнюю роль сыграли социокультурные ограничители, которые в нашей стране гораздо сильнее, чем в других обществах, хотя, в частности, в западных странах они не менее укоренены с той лишь разницей, что являются результатом отказа от поиска альтернатив капитализму^[10].

И все же проблема российского традиционализма до сих пор остаётся решающим фактором, преграждающим путь к историческому выражению императива справедливости. Безусловно, с одной стороны, справедливость в национальном сознании народа осознается как “правда”, тесно связанная с чувством правдивости тех или иных поступков личности; равноценности людей^[11]. Но, с другой стороны, практически идея справедливости активно перетекает в феномен “носителя правды”, в лице которого для российского человека выступает государство. Отсюда, не человек, не общество, а государство превращается в главного организатора социального порядка в строгом соответствии с коммунальными традициями, где «государь», «правитель» выступает в качестве «носителя правды», доброго и справедливого^[12].

К своим социокультурным коммунальным традициям Россия обращается и сейчас по мере усиления феноменов несправедливости. Как показывают результаты социологических исследований, проведённых Институтом социологии РАН в 2013 г., а также политэкономический анализ отношений собственности и труда, в российском обществе идёт активное размежевание между различными социально-экономическими слоями и классами; чувство несправедливости общественных отношений становится хроническим переживанием общества, что не может не вызывать тревоги за будущее страны^[13].

Однако же, коммунальные предрассудки и пороки, возродившиеся с новой силой с экспансией капитала, лишь усугубляют в российском социуме пессимизм и безверие в альтернативные механизмы достижения справедливости. Поэтому даже мечта о справедливом общественном устройстве, которое занимает почётное третье место среди других желаний россиян, не выступает стимулом для личного участия в общем деле, т. к. вновь именно сильное государство, а не сами граждане согласно социологическим опросам должно взять на себя роль субъекта и гаранта справедливого обустройства страны.^[14]

В частности, такое предназначение государства, или, по словам историка А. Фурсова, русской власти “с её автосубъектным, неограниченным, надзаконным характером, с её гиперволюнтаризмом и свободой от населения (общества)” обуславливается спецификой пространственных и ресурсных особенностей России, с их ограниченным и весьма низким уровнем избыточного продукта.^[15] Из-за недостатка избыточного продукта, материально-вещественной субстанции, или собственности, которые в отличие от Запада, где они оформились в достаточном завершённом виде в феномене капитала, в России не сложился богатый господствующий класс (властно-собственническая верхушка этого класса). Тем самым, русская власть возлагала на себя ответственность более или менее равномерного распределения ресурсов (собственности) среди населения, при этом сдерживая интересы как бюрократии, так и господствующих классов.^[16]

Нельзя спорить с тем, что пространство в России играет немаловажную роль в проблеме справедливого распределения народного богатства. И все же трудно согласиться с тем, что лишь российская власть вносит специфику в решение этой проблемы. На взгляд автора, эта специфика определяется отношениями человека к пространству, как к своей первой природе. В этом смысле, с одной стороны, человек в России поглощается пространством до такой степени, что пребывает вне истории.

Между тем, представляется весьма спорным тезис о том, что исключительно российская власть способна наполнять идейным содержанием пространство и гарантировать социальную справедливость. За последние два десятилетия стихийные (криминальные) силы российской социокультурной эволюции превратили пространство в “ничейную” и “безыдейную” субстанцию.^[17] Как известно, политические элиты в этом процессе сыграли не последнюю роль. В начале 1990-х гг. номенклатурно-бюрократические слои государства стали активным инициатором и проводником рыночных реформ, заимствованных с иной, западной буржуазной модели, которые чуть ли не привели к очередному краху, но уже российского государства. И вновь в начале 2000-х гг. она же, российская власть, выступает активным субъектом предотвращения процессов “расползания” государственности, опасных дезинтеграционных процессов в стране.^[18]

И в этих же условиях право на восстановление “справедливости” поглощается социокультурными силами, т. е. попытками государства сформировать социальную систему распределения. То, что С. Кордонский видит в этом создание сословной социальной структуры, целью которой является обеспечение со стороны государства справедливого распределения, а также определение параметров социальной политики и социальной справедливости^[19], на взгляд автора, размывает подлинный исторический смысл социальной справедливости. Поэтому и эти усилия не способны собрать разорванную социальную ткань России и “безыдейное” состояние российского пространства лишь по тому, что традиционно воспроизводят модель «преобразований сверху».

Парадоксально, но в наших условиях именно “цивилизованный” рынок и пришедшая вместе с ним тотальная коммерциализация отношений возрождают среди населения традиционные способы решения своих материальных и экономических проблем, покидая регионы в поисках заработка в направлении центра. По словам Наумова, в этом наблюдается возврат к феномену “отходничества” времён царской России XVIII в.^[20]

Но все-таки способны ли избавить ли нас от пороков моральной деградации и несправедливости чиновничье-бюрократические механизмы установления “социальной справедливости” или отходничество, которые развиваются стихийно и не являются результатом сознательных изменений самих граждан? Взгляд автора очевиден, а ситуация ожидания со стороны общества “инициатив и преобразований сверху”, к сожалению, актуализирует вызовы не будущего, а прошлого. Россия вновь оказалась в оковах собственного традиционализма, попустительства, принявшие лишь “осовремененный” облик, но также продолжающие сдерживать прорывы к общественной солидарности и сплочению. К тому же внедряя разрушительные, а не созидательные элементы западной цивилизации, мы не осознаем, что в итоге страна превратилась в социальный гибрид из “обломков советизма, из подражания западнизму и из реанимации загримированных призраков дореволюционной России”^[21].

И, тем не менее, есть ли выход из сложившегося тупика?

Исторические смыслы справедливости

На взгляд автора, иной выход не просто возможен, он навязывается самой необходимостью и не только потому, что Россия находится в тупиковом состоянии, но ещё и потому, что она является частью глобального мира, который в свою очередь не в меньшей мере пребывает в условиях цивилизационный безысходности. В этом смысле как для России, так и для всего остального мира такой вектор жизненно востребован, и он уже не может ограничиваться лишь очередным выходом из кризиса цивилизации, поскольку национальные и глобальные проблемы все более указывают на назревший кризис Истории, т. е. проблему включения Человека в обустройство жизни по правилам подлинной свободы и справедливости. В то же время этот глобальный исторический вызов для России совпадает с проблемой не катастрофического расставания с прошлым, которое возможно через осознание и переосмысление того момента, что строительство справедливого общества начинается и продолжается “снизу”, а не “сверху”, и что фундамент такого общества устойчив лишь при расширении низовых горизонтальных связей и форм общения между людьми.

Однако, для такого прорыва проблема справедливости должна быть тесным образом соприкасаться с проблемой Человека. В данном случае мы имеем дело с противоположным социокультурному историческим взглядом на справедливость. Иными словами, исторический взгляд актуализирует вопрос о чувстве справедливости, побуждающее человека к социальным и политическим изменения действительности. Между тем, нужно принимать во внимание тот момент, что внутренне несвободный, несамостоятельный, необразованный человек, в конечном итоге, способен лишь на пассивное пользование благами социальной справедливости, воспринимая это как должное, но не задумываясь о личной ответственности за их достижение.

В свете же разрастания в настоящее время негативных черт в российской социокультуре вопрос о справедливости звучит ещё острее, а именно: каким образом возможно движение к справедливым отношениям в России в условиях, когда доминирующим типом личности остаётся “общинник” и “одобрялкин”, а не свободная, нравственная и самодеятельная личность, сознательно и деятельно реализующая требования справедливости?

В данном случае автор считает необходимым лишь обозначить тезис о том, что реактуализация истории, т. е. возвращение Человека в историю, тесным образом связана не с абстрактным, идеологизированным, а конкретным, т. е. практическим выведением требований справедливости. Таковое выведение возможно, взглянув на её противоположность, а именно – на несправедливость. Общеизвестно, что чувство несправедливости на протяжении истории человечества являлось и является одним из сильнейших импульсов социальной и политической борьбы. В этом смысле автор выделяет “базисную” основу этого чувства, которая в свою очередь складывается из двух принципиальных компонентов: общественные условия и отношения, порождающие несправедливость (I) и особенности совместной деятельности людей по преодолению этой несправедливости (II).

В каждом из данных “базисных” основ несправедливости присутствует негативный социокультурный компонент, а значит, как было показано выше, он влияет и на закрепление несправедливости, и на формирование не долгосрочных и не вполне деловых моделей по снятию несправедливости. В этой связи главный вопрос состоит в том, в каком направлении будет развиваться это чувство несправедливости: в коммунальном, т. е. по законам социально-биологической природы человека, или в историческом, иными словами, путём расширения деловых форм совместной деятельности людей по снятия отношений несправедливости в данных конкретных условиях^[22]. Этот вопрос принципиально важен для понимания российского общества, а именно того, к каким совместным действия побуждает чувство несправедливости людей в определённый промежуток времени, и какие формы отношений они производят, формирует ли оно по мере снятия несправедливости подлинное сплочение, а значит, совместное коллективное творчество.

Отсюда, принципиальна роль Человека, ибо сама страсть и жажда справедливости рождается внутри человеческого самосознания. «Развитие отношений справедливости отражает развитие самой индивидуальности до её общественных, конкретно-всеобщих, определений в процессе совместной жизни индивидов»^[23]. Иными словами, движение от несправедливости к справедливости осуществляется самим человеком через совместные усилия людей в разрешении проблемы. В частности, Михаил Лифшиц определил «нравственность» как: «<…> нить, связывающая людей друг с другом, то есть общественное отношение».^[24] В таком смысле именно чувство справедливости из абстрактной морали и ценности действительно способно стать моральной силой сплочения миллионов, когда начнёт произрастать из реальных попыток преодоления несправедливости, а не из абстрактных идеологизированных представлений.

В современной условиях взгляд на справедливость как на императив, рождающийся во взаимодействии, в отношениях между людьми подтверждается словами члена Межрегионального профсоюза «Рабочая Ассоциация» - МПРА, Д. Кожнева, который заметил, что путь к солидарности в коллективе начинается с Человека: «Совместно пережитые испытания сформировали костяк нашего профсоюза. Они не чувствуют себя отдельными работниками. Они все друг друга знают. Главное, чтобы люди почувствовали себя людьми в полном смысле этого слова, потому что они привыкли к тому, что их постоянно унижают; они привыкли быть вторым сортом, а тут впервые они увидели, что с ними считаются, они могут решать – от них зависит все»^[25].

Взгляд сквозь призму чувства несправедливости позволяет обозначить проблему, которая состоит в том, что в зависимости от доминирования негативных или позитивных сторон социокультурной среды жажда справедливости будет воплощаться в различных формах. В негативном смысле, как было уже замечено, несправедливость будет обретать либо патерналистский, либо разрушительный характер. В свою очередь в позитивном снятии несправедливости, автор видит исторический смысл справедливости, непосредственным “базисом” и одновременно результатом которого является свободная личность.

Как мне представляется, в данной точке пересекаются и свобода, и справедливость, а именно в историческом содержании справедливости, когда человек сам становится носителем чувства справедливости и субъектом претворения её требований в жизнь. Актуальна в этой связи точка зрения Карла Кантора на акт освобождения личности, который он рассматривал через парадигмальный проект или цель истории. Исторический проект, по его словам, “направляет индивида не к самореализации и даже не к столь необходимому здоровому обществу, элементарному самоизменению (отказу от обмана, взяточничества, властолюбия, демагогии, от dolce farniente), а к самопревосхождению себя естественного, паттернального”^[26] (т. е. социокультурного).

Для России этот исторический вызов, в сущности, есть вызов превосхождения самих себя в том виде, в котором доминируют в нас собственная негативная социокультура, общественное мнение, ложные и манипулятивные ориентиры, превращая нас в массу “одобрялкиных”, общинников, осуждающих тех, кто совершает акт самоосвобождения, либо попустительски “верующих”, что государство или иные институты решат проблему общего блага.

В то же время не всякая социокультура может быть реальным “базисом” для возвышения над нею, для исторического творчества личности. И, по мнению автора, таковым может быть только тот “базис”, который формируется в практике совместных (коллективных) действий. Положительный исход их созидания, а не перерождения в действия негативного характера (как голодовки, потребительского отношения к институциям общественной солидарности, сословной модели общества, так и криминальные формы перераспределения) требуют развития образования и культуры.

Отсюда, весьма важно практическое развитие следующего определения образования: «<…> с социальной точки зрения образование – это не особый сегмент рынка, создающий товар особого рода, а общественный инвариант, общественное благо (наподобие воздуха или солнечной энергии), обеспечивающее воспроизводство социума. Оно должно обеспечивать формирование нравственно ответственной личности, без чего социум не может успешно развиваться. И в этом смысле общедоступное образование есть социально-нравственный императив».^[27]

Вот почему без образования и культуры сегодня нереализуемы надежды на возрождение человека, а также, по словам философа В. М. Межуева, на преодоление противоречий между образованными и необразованными, между народом и интеллигенцией, и, в конечном итоге, между физическим и умственным трудом, за которыми и стоят, по его мнению, все проблемы России.^[28]

Вне созидания положительного “культурного базиса” будет возрастать роль негативных тенденций, в том числе через реанимацию сословного принципа в государственной политике. По своей сути, реанимация феодальных механизмов решает проблему не социальной справедливости, а нивелирования образования как института становления личности, превращая его в привилегию, тем самым “реанимируя” не только старый мир имущих и неимущих, привилегированных и непривилегированных “сословий”, но и сам принцип растворения человека в стихии обезличенной социокультурной эволюции.

Немаловажно и то, что в России до сих пор образование рассматривается как внешняя, вспомогательная сфера, обслуживающая материальное производство, а не самодовлеющая сфера развития высшей ценности – Человека. Перелом этой тенденции не осуществим, как высоко бы мы не мечтали о “сильном государстве”, без деятельного участия, прежде всего, рядовых граждан, их общественных институций в смене представлений о предназначении образования и культуры как самодостаточных сфер развития внутренне свободной и творческой личности, чувствующей свою сопричастность к общему делу.

На мой взгляд, без справедливости невозможно движение к идее нового человека. Иному, как показывает безысходная ситуация современной цивилизации глобальных корпораций и коррумпированных государств, не суждено стать стимулом подлинной общественной солидарности и сплочения. В конечном итоге, лишь Истории дано пройти через судьбу человека и драму внутреннего самосознания личности. В противном же случае внеисторические бытие социума, задавленного проблемами выживания, погоней за выгодой, деньгами, сытостью силой пессимизма, эгоизма, частного интереса, зависти, по словам Владимира Маяковского, обывателей-вульгарис, будет выдавливать дух справедливости и дух истории из жизни человека. А пресловутое общественное мнение без нравственного трепета будет “адаптировать” правду и историческую справедливость под алчные интересы господствующих антигуманных институтов, называя “историей” политехнологические манипуляции, интеграцию в мировую цивилизацию всемирной торговли, которые на самом деле откидывают многие народы на задворки подлинной истории.