Науменко Лев Константинович – д.ф.н., профессор, эксперт Фонда «Альтернативы»

И. Канту принадлежат прекрасные слова: «Даже преступная мысль злодея величественнее и возвышеннее всех чудес неба». Я не думаю, что он имел в виду исключительно «Небо» веры. Своей «небулярной теорией» он внес вклад и в небо астрономии, в небо естественнонаучного знания. И ему же принадлежат другие слова: «Я ограничил знание, чтобы дать место вере». Тем самым он освятил авторитетом философии раздор в благородном семействе и дележ наследства между науками о природе и науками о человеке.

«Два плавания» Сократа

Кант попытался лишь завершить то, что началось более двух тысяч лет назад, – узаконить окончательным формальным приговором разрыв брачного контракта естественнонаучного и гуманитарного знания. Более двух тысячелетий назад началось их движение в противоположных направлениях. Вектор первого – исследование естественной необходимости: причинность, структурность, равновесность, дезорганизация, хаос и «тепловая смерть» вселенной. Вектор второго – упорядочение, самоорганизация, развитие, творчество, субъект, цель, разум, свобода.

С софистов и Сократа начался «поворот к человеку» как особой, нефизической реальности, к субъекту и «отворот» от природы, от объекта. Раздвоилась и философия. Та ее половина, что тяготела к природе, стала «натурфилософией», умозрительной физикой, «мета-физикой», «сверх-физикой», учением о неких скрытых сущностях и сокровенных «смыслах» природы, спровоцировав на стороне естествознания призыв-«оберег»: «Физика, бойся метафизики!» (Ньютон) А та ее половина, что тяготела к человеку, другой призыв: «Философия, презирай физику!» Эти слова мы не найдем в сократических диалогах Платона. Но они передают смысл «двух плаваний» Сократа, особенно рельефно прорисованный в «Федоне».

Сократ рассказывает ученикам о том, как началось его вхождение в философию, которая тогда была тем, что стали называть впоследствии «натурфилософией», философией природы, и что было просто знанием, физикой, еще не «отпочковавшейся» от философии. Он говорит о том, какое сильное впечатление произвели на него мысли Анаксагора, особенно тогда, когда он прочел у него о «нусе», «уме», который правит в природе. «Я обрадовался», – говорит Сократ. – «Если устрояющий разум все устраивает, то и каждую вещь он помещает туда, где ей лучше всего находиться»: солнце – на небо, землю – в центр и т. п. Сократ здесь говорит о целесообразности. А целесообразность – это «принцип человека». «Но, мой друг, быстро стала ускользать от меня эта радужная надежда, когда я, продвигаясь вперед в чтении книг, увидел, что Анаксагор вовсе не пользуется разумом и не указывает никаких причин для объяснения устройства мироздания, но, вместо того, ссылается в качестве причин на воздух, эфир, воду и многие подобные несуразности. Я вынес впечатление, что Анаксагор попал в такое же положение, как если бы кто сказал: все, что делает Сократ, он делает посредством своего разума, а затем, пытаясь указать причины каждого из моих поступков, стал бы говорить так: я сижу теперь здесь потому, что мое тело состоит из костей и мускулов; потому, что кости тверды и разделены одна от другой суставами, мускулы же способны растягиваться и сокращаться, что кости окружены плотью и охватывающею ее кожей. Так как кости подвижны в своих сочетаниях, то мускулы, вследствие их сокращения и растяжения, дают мне возможность сгибать мои члены, что и служит причиною, почему я сижу теперь здесь, согнувшись. Пожалуй, и по поводу нашей беседы Анаксагор стал бы приводить такого же рода причины и ссылаться на звук, воздух, слух и т. п., до бесконечности, а истинные причины, поведшие к беседе, пренебрег бы назвать; именно, что афиняне сочли за лучшее осудить меня и что поэтому и я, со своей стороны счел за лучшее (курсив мой – Л. Н.) сидеть здесь и, в ожидании более справедливой участи, подвергнуться тому наказанию, к какому афиняне меня приговорили (его приговорили к смерти – Л. Н.). Ведь, клянусь собакою, мне думается, эти мускулы и кости давным-давно были бы в Мегарах либо в Беотии, если бы я счел это за наилучшее и если бы я не считал более справедливым и более прекрасным, вместо спасения бегством, подвергнуться тому наказанию, к какому присудило меня государство. Однако приводить такие вещи в качестве причин совсем нелепо… Ведь это значило бы не быть в состоянии различить, что одно есть, действительно, причина, а другое – то, без чего причина никогда не была бы причиною»[1].

Мы привели почти полностью этот отрывок из беседы потому, что он стоит того. Здесь рубеж. «Первое плавание» – знакомство с природознанием, «второе плавание» – поворот к человеку, к учению о выборе, о разуме, об идеях, об идеале, о свободе. В центре внимания Сократа – причинность естественная, т. е. необходимость принудительная, и «причинность свободная» («то, без чего причина не была бы причиною»), финальность. Сократ приходит к выводу, что познание природы не способно ничего дать для самопознания человека, ибо «царство природы» – царство слепой необходимости, вещей, объектов, а «царство человека» – царство свободы, самопричинной, целесообразной деятельности, царство субъекта. В природе одно зависит от другого, принуждено другим, в человеке – самопричинность, т. е. свобода. «Принцип природы» исключает «принцип человека», «принцип субъекта», «антропный принцип». Отсюда и презрение к природознанию. Противостояние того и другого – противостояние детерминизма и финальности. В природе – структурность, в «мире человека» – функциональность, целесообразность, «наилучшее», «то, ради чего».

История физики показала, что внешняя причинность, принудительность неизбежно ведет к распаду структур, к хаосу и к гибели Вселенной. Этот вектор прочерчен вторым законом термодинамики: все виды энергии выродятся в теплоту, тепло перейдет от более нагретых тел к менее нагретым, разность температурных потенциалов исчезнет, наступит равновесие, придет тепловая смерть. Вселенная здесь движется от порядка к хаосу, от бытия к небытию.

Только во второй половине ХХ в. в физике была нащупана альтернативная тенденция – порядок из хаоса и поставлен вопрос о креативной, творческой эволюции Вселенной; пусть еще неуверенно, вчерне намечена «точка возврата», сулящая интеграцию физики и биологии, наук о природе и наук о человеке. Уже сбывается прогноз молодого Маркса о том, что науки о природе и науки о человеке сольются в одну науку. В основе этого прогноза – потребность понять эволюцию материи как «становление природы человеком». Это мысль о неслучайности разума во Вселенной, о фундаментальности субъектной (не субъективной!) составляющей природных процессов, о креативной сущности этих процессов, о человеке не в умирающей, а в креативной Вселенной. А это значит, что из «второго плавания Сократа» необходимо вновь отправиться в первое со всем богатством, обретенным во втором. Иными словами, сократово «Познай самого себя!» должно стать познанием Вселенной. Сократ должен вернуться на Итаку науки, не усеченной, а полной, целостной!

То, о чем пойдет ниже речь, конечно, еще не теория, может быть даже не гипотеза, а счастливая волнующая догадка физической мысли. Счастливая потому, что речь идет о расширении фундамента гуманизма, фундамента «самостоянья человека» и его «величия» (А. Пушкин). Здесь я вступаю на почву такой науки, где не могу считать себя даже дилетантом. Проще всего, конечно, сказать с упреком: «Не в свои сани не садись!» Но в том-то и дело, что, не садясь не в свои сани, не следовало бы садиться и в свои. Надеюсь, что читатель отнесется снисходительно к неточностям и огрехам. Несколько облегчает мое положение то обстоятельство, что «антропный принцип» в физике сами физики-космологи называют не физическим, а метафизическим. Вот это, если и не придает мне уверенность, то все же как-то оправдывает дерзость. Так что, если меня и высекут, то я готов сам себе говорить, как говорил герой одной популярной кинокомедии: «Надо, Федя, надо!» Утешением может послужить и то, что я не одинок2.

Антропный принцип в космологии

В 1973 г. известный астрофизик Брендон Картер в докладе на международном симпозиуме в Кракове, посвященном 500-летию со дня рождения Николая Коперника, представил доклад: «Совпадения больших чисел и антропологический принцип в космологии». Доклад он начал так: «Коперник преподал нам очень поучительный урок, согласно которому мы не должны, не имея на то достаточных оснований, предполагать, что занимаем привилегированное положение во Вселенной. К сожалению, это привело к сильной (и не всегда подсознательной) тенденции расширять этот принцип до весьма сомнительной догмы, суть которой заключается в том, что наше положение не может быть привилегированным ни в каком смысле»3.

Со времен Коперника утвердился взгляд: не только Земля не является центром Вселенной, но и Солнце, и даже наша Галактика. Соответственно и человек, стало быть, и разум – не высший цвет, а ничтожное случайное событие в децентрированной, деструктурированной Вселенной. Или, словами знаменитого хирурга Н. И. Пирогова, – «бастард от случки случая со случайной природой». Теперь вспомним постмодернистскую идею абсолютной децентрации – современный, усиленный вариант абсолютного релятивизма. Центра нет. Децентрация и деконструкция – главный принцип постмодернизма.

В чем самая простая естественнонаучная сущность этой идеи? Существование человека предполагает особые условия – наличие воды, углерода, света, атмосферы, определенной температуры океана и суши и т. д. Вопрос в том, связаны ли эти особые, локальные условия с эволюцией Вселенной в целом, т. е. являются ли они необходимыми для этой эволюции или нет? Более того: заложены ли предпосылки антропогенеза в самом фундаменте материи или нет? Естественнонаучная мысль всего ХIХ и первой половины ХХ века такую проблему не стала бы обсуждать. Однако оказалось, что некоторые очень важные факты физики указывают на такую связь.

Это факты поразительной, можно сказать даже граничащей с чудом, согласованности друг с другом фундаментальных физических постоянных, констант, согласованности, выражающейся в совпадении «больших чисел». Это, например, постоянная Планка, гравитационная постоянная, масса протона, размер, масса, время жизни различных структур от атомов до звезд и галактик. Например, известно четыре вида взаимодействий, имеющих разную природу: гравитационное, электромагнитное, слабое и сильное (слабое – взаимодействие нейтрино с веществом, сильное – внутриядерное). Воздействие нейтрино обеспечивает превращение протонов и нейтронов друг в друга. Так вот: если бы постоянная слабого взаимодействия была меньше, то нейтрино не было бы способно «пробить» внешнюю оболочку звезды, и взрыва сверхновой не было бы. А «обломки» взрыва – это материал для нашей Вселенной. А если бы она была больше, то нейтрино было бы поглощено звездой, и взрыва тоже не было бы. А значит, не было бы и нашего Солнца, и нашей планеты, и нас вместе с ними. Еще: критическая плотность в начальный миг расширяющейся (фридмановской) Вселенной. Если бы плотность в начальный момент была ниже критической, то сегодня она была бы ничтожно мала и жизнь невозможна. А если бы она была выше, то Вселенная давно сколлапсировала бы по типу «черных дыр».

Физики заговорили о «подгонке», «тонкой подстройке» значений фундаментальных постоянных под факт появления человека! Словно бы кто-то так настроил атомные и звездные струны, чтобы появление человека было неизбежным, гарантированным.

Получается, что Вселенная эволюционировала в очень узком коридоре численных значений этих констант. Самые незначительные отклонения от тех значений, при которых возможен антропогенез, привели бы к тому, что ни звезд, ни атомных ядер, ни галактик просто не существовало бы. Например, увеличение постоянной Планка (квант действия) более чем на 15% делает невозможным нуклеосинтез (ядерный)), т. е. объединение протона с нейтроном. Вместо барионной вселенной (структурно упорядоченной, «вещной» среды, как говорил советский психолог А. Н. Леонтьев), была бы лептонно-фотонная пустыня. (Барионная вселенная – это та, где в результате нуклеосинтеза родились все элементы таблицы Менделеева, включая углерод и кислород, без которых была бы невозможна любая структурная организация. А в бесструктурном мире невозможна психика, невозможно поведение, невозможен субъект-наблюдатель.) Вселенная была бы постмодернистской. Отношение константы электромагнитного взаимодействия к константе гравитационного дает число 10⁴⁰. В разных взаимодействиях и процессах повторяется «мистическое число» – 10⁴⁰. Почему? Еще: время существования Вселенной к моменту появления человека так относится к ядерному времени, как электрическая сила к гравитационной.

Примем во внимание, что все эти постоянные независимы и относятся к разным разделам физики. Получается, что физика подстроена под антропологию, эволюция Вселенной – под антропогенез. В этом случае человек рассматривается только как физическое барионное существо. Но в самой формулировке антропного принципа мы встречаемся с человеком-субъектом, с «наблюдателем».

Вот два варианта антропного принципа – слабый и сильный (терминология Картера).

«Слабый»: «то, что мы предполагаем наблюдать, должно удовлетворять условиям, необходимым для присутствия человека-наблюдателя».

Слабый антропный принцип, явно родственный априоризму и агностицизму, действительно слаб – он слаб по мысли. В лучшем случае его содержание тривиально. Смысл кратко и точно выразил А. Л. Зельманов: «…сама возможность существования субъекта, изучающего Вселенную, определяется свойствами изучаемого объекта». Конечно! А в худшем случае – это тавтология, т.е. бессмыслица: наблюдение предполагает наблюдателя, а наблюдатель – наблюдение. Это ведь что-то очень похожее на «принципиальную координацию» Р. Авенариуса. Едомого нет без едока, а едока без едомого. Словом, «нельзя объять необъятное», нельзя наблюдать ненаблюдаемое. Можно и так: прямохождение невозможно без тяготения. А тяготение без прямохождения? Вода кипит при 100ºС. Нужен ли особый «кипятильный принцип»? Наблюдать ненаблюдаемое нельзя. Но мыслить-то его можно? Иначе – как появился бы сам «слабый принцип»? В такой физической картине мира нет места самому физику, стало быть, и картине! «Наблюдатель» – это запоздалая дань философской традиции еще «первого позитивизма» и релятивизма. Следует говорить, конечно, о человеке.

Второй вариант, повторю его (по Картеру): «Вселенная должна быть такой, чтобы в ней на некоторой ступени эволюции мог существовать наблюдатель», т. е. человек как физическое существо.

Здесь опять две версии. Первая: природные процессы стохастичны, вероятностны, случайностны, что обуславливает рождение множества вселенных, в каждой из которых реализуется случайный набор физических постоянных. Одна из них – наша. Здесь проблема не решается: случайным оказывается не человек во Вселенной, а сама Вселенная. («Случайная Вселенная» – название книги П. Дэвиса.) Я назову это слабой версией сильного принципа.

Вторая: «сильная версия». Вселенная единственна, она самоорганизуется, «тонкая подстройка» изначально заложена в фундаменте Вселенной, с нею и «наблюдатель». Отсюда следует привилегированное положение человека во Вселенной.

Вот как это выглядит на языке космологии.

Допустим, что постоянная Планка увеличена на 15%. Тогда протон не сможет объединиться с нейтроном, и нуклеосинтез будет невозможен. А если увеличить массу протона на 30%, то нуклеосинтез тоже будет невозможен. Если уменьшить эту постоянную, то открылась бы возможность образования устойчивого ядра гелия. В результате чего весь водород выгорел бы еще на ранних ступенях расширения Вселенной, нуклеосинтез опять был бы невозможен.

Логика такова: если совпадение констант есть, то человек возможен. И обратно: если человек есть, то совпадение констант необходимо. Отсюда следует чрезвычайной важности вывод: узкие рамки значений фундаментальных постоянных открывают возможность процессов нарастающей сложности и упорядоченности материи, что позволяет понять антропный принцип как фундаментальный креативный закон развития Вселенной, ее движения от простого к сложному, ее восхождения к человеку – диалектический закон. А это значит, что стена между природой и культурой рушится. И природа, и культура имеют одну сущность – творческую. Но она динамична, эволюционна, содержит, словами Пригожина, «стрелу времени». Здесь важен и прямой ход – от простого к сложному, и обратный – от сложного к простому. Вспомним, как аккуратно и точно формулировал свою гипотезу Ленин: «в самом фундаменте материи следует предположить существование способности, родственной ощущению – способности отражения»4. Родственной! Речь, таким образом, не только о физических предпосылках существования физического существа, но о субъекте и субъективности.

Резюмируем сказанное на другом языке. Возможны два подхода к антропному принципу.

Первый: мир антропоморфен, «человекомерен». Здесь можно вспомнить Протагора: «Человек – мера всех вещей»

Второй: человек космомерен, природомерен, натуромерен, ибо он – часть природы.

Необходим третий: вселенная и человек – две ступени одного и того же – два модуса материи, необходимо приходящей к самоотражению, самопознанию, две фазы одной линии эволюции «субстанции», становящейся субъектом. Человек – высшая.

Что является критерием высоты, т. е. того, что выше существа разумного уже ничего быть не может? – Только одно: инверсия, превращение необходимости в свою противоположность – свободу. То есть реализация необходимости в форме целесообразной деятельности, где результат предшествует процессу, план – действию, цель – реализации. Вот на этом базисе и совершается развитие культуры. Это та самая «финальность», которую распространяли на всю природу. Отсюда и телеология, и теология, Провидение, промысел, энтелехия и т. п.

Рациональное разрешение всей этой проблемы, на мой взгляд, может быть только одно: целесообразность есть целосообразность. Цели необходимо должны согласоваться с целым, вселенским миропорядком, ибо человек – частица Вселенной.

Но надо учесть еще одну инверсию, что в естествознании мало учитывалось: человек есть такая часть, которая эквивалентна целому, некоторым образом содержит в себе это целое, не пространственно / структурно, а функционально. Можно было бы назвать это «принципом голографии». Разбейте голографическую пластинку, и в каждом осколке картины будете снова иметь картину целого. Разотрите гидру в порошок, и из каждой частицы вырастет целая особь.

Разум человека как конечного существа бесконечен. Он идеальное подобие бесконечности Вселенной (в ильенковском смысле). Это и актуальная, и потенциальная бесконечность. Но и развивающаяся материя бесконечна и актуально, и потенциально. Бесконечность реализуется уже на базисе деятельности субъекта, подчиняющего себе природное. Функция, творчество подчиняет себе структуру, превращает ее составляющие в органы своего самодвижения. Природа здесь есть уже «сотворенная природа», «вторая природа», производная от творческой деятельности субъекта. Она и есть материальный базис его свободы. Потенциал структурной эволюции человека как природного существа исчерпан. Дальнейшее – функциональная эволюция. Натуральное поглощается функциональным. Материя в лице человека и его разума создала структурный орган своего самопознания. С этого момента она сама, вовлекаемая в креативную деятельность человека, становится структурным органом самодвижения субъекта. В «мире человека» роли поменялись. Ведущей стороной уже оказывается не принудительная необходимость, а свобода, понятая как самопричинность. Суть этого «поворота природы к человеку» в том, что возникло существо, способное действовать не по логике собственной конечной организации, а по логике организации всех вещей во Вселенной. Это и есть его «бесконечная организация». Отсюда и следует, что материю необходимо понимать не только как субстанцию, но и как субъекта, как становление материи субъектом. В человеке и посредством человека материя познает самое себя. Нам думается, что и «антропный принцип» в физике – о том же самом.

Есть еще два момента, которые здесь следует упомянуть. Первый диалектико-логический, методологический, второй – эстетический.

Одно из главных «правил» диалектической логики звучит так: «анатомия человека – ключ к анатомии обезьяны». В свете того, что сказано об «антропном принципе», правило это следует расширить: анатомия человека – ключ к «анатомии» Вселенной. Необходимо, однако, иметь в виду, что обезьяна и человек, «элементарная клетка» и целое, простое и сложное – это disjecta membra, разъятые части целого, и разъяты они во времени. «Клетка» – это актуально данная часть целого. Клетка и это целое, организм, сосуществуют, оба налицо. А в истории, в эволюции они разделены. Трудность состоит в том, что в прошлом эта «клетка» – элемент другого целого, функциональна в нем и ему подчинена. А сегодняшняя «клетка» интегрирована в ином целом, функциональна в нем и ему подчинена. Это, таким образом, разные клетки. Так, например, товар в докапиталистических обществах совсем не то же самое, что в обществе капиталистическом. Исполнение требования единства логического и исторического предполагает особую операцию – отнесение к будущему. Аналогично и отнесение к прошлому. Ясно ведь, что «историческая обезьяна» – клетка того целого, которого сегодня нет. А та обезьяна, об анатомии которой мы размышляем, глядя в человека, – другая обезьяна, частица другого целого, в котором уже есть человек. Точно так же Сократ оценивает себя и свою казнь, относя все дело к будущему. В другом целом, в будущем, злорадствующие афиняне будут посрамлены, ибо они уничтожили «наилучшего» из них. Правда Сократа восторжествует в будущем. Настоящее видимо, а вот будущее невидимо, ибо его еще нет. Но оно мыслимо.

Все это означает только одно: целое, к которому следует относить явление, есть историческое целое, одно, а не два, целое, развернутое во времени, где настоящее, прошедшее и будущее лишь моменты. А целостность прошедшего и целостность настоящего – лишь фазовые состояния исторической целостности. В этом смысле не только анатомия человека есть ключ к анатомии обезьяны, но и анатомия обезьяны – ключ к анатомии человека. Это два конца одного и того же. Не надо только искать в человеке обезьяну, равно как и в обезьяне человека. Тут необходимо иметь в виду «нечто третье». Это целостность исторического процесса.

Второе, о чем хотелось бы сказать, – это эстетический момент. Вопрос сформулируем так: возможно ли эстетическое созерцание природы, в которой нет человека? Что именно созерцает в природе человек и в чем отличие этого созерцания от наблюдения физика, ботаника, зоолога? В любом пейзаже подразумевается «наблюдатель». Картина апеллирует к наблюдателю, спектакль – к зрителю, соната – к слушателю. Это понятно: в страданиях молодого Вертера читатель так или иначе узнает себя. Только в этом случае драма его волнует. Но в том ли только дело, что свое «наблюдатель» встраивает в чужое или находит свое в чужом? Миф, например, антропоморфен, он очеловечивает природу, олицетворяет стихийные силы, с помощью воображения он проецирует человека вовне, накладывает его печать на природу. Исчерпывается ли этим и содержание, и смысл мифа? Думается, что нет. Антропоморфное в мифе – это басня, т.е. ложь. А вот индивидуализация и персонификация природы в мифе – это не только басня. Здесь приоткрывается нечто более глубокое и более важное. И в мифе, и в искусстве вообще (а миф – прародина искусства) человек, индивидуальность узнает в природе свою «родовую сущность». В самом деле. Развитие в природе шло по пути не только усложнения, но и по пути индивидуализации. Индивидуализация есть выражение все более и более глубокой интеграции элементов, возрастания степени целостности. Губка, разрезанная на части, не умирает, она живет во множестве своих подобий. Части в этом организме имеют более высокую степень автономности и независимости от целого. Структурное еще существует рядом с функциональным. Более высокая организация обусловливает и более высокую степень интеграции, создавая специальный орган интеграции – нервную систему. Диффузно рассеянные нервные клетки превращаются в нервную систему, возникает высшая нервная система. Анатомический результат – цефализация. Стало быть индивидуализация природы в мифе и искусстве – не антропная печать, налагаемая на природу, а обнаружение человеком в природе начала, родственного себе.

Так в чем отличие эстетического созерцания от наблюдения ученого? Когда нам говорят о прекрасном, то разъясняют, что это пропорциональность, гармония. А разве физик, химик, биолог, физиолог не ищет то же самое – гармонию в своих объектах, порядок? Это еще вопрос, где гармонии больше – в искусстве или в науке. Да и в науке помимо других принципов («соответствия», «дополнительности» и т. д.) есть также и «принцип красоты» теории. Мне думается, что признак, отличающий эстетическое созерцание от научного наблюдения, – это очеловечение природы. Однако его следует понимать не как приписывание антропоморфных черт природным объектам, а как индивидуализацию объектов эстетического созерцания. Элементарные частицы, атомы, молекулы, клетки, нейроны, особи генерализованы, они не индивидуальны, у них нет лица. В мифе и искусстве объекты индивидуализированы и персонифицированы. Спрашивается: эта индивидуализация есть следствие особой организации познавательно-эстетической способности человека, т.е. нечто субъективное? Или, напротив, эта способность есть отражение развития материи в направлении индивидуализации, т. е. по «антропному принципу»? Вся послекантовская гносеология и эстетика пошла по первому пути, за исключением марксистской эстетики. В системе идей марксистской эстетики не «мир искусства» «гомоцентричен», а человек и мир человека космоцентричны, не мир «гомомерен», а человек «онтомерен» (это главная идея «онтогносеологии» М. Лифшица). Человек индивидуализирует, персонифицирует в искусстве природу, а природа индивидуализируется и, наконец, персонифицируется в человеке. Тут не два разных процесса, а один. Это становление «нашего» – «моим» и «моего» – «нашим».5

---

[1] Творения Платона. Т. 1. Петроград: Академия, 1923. С. 181–184.

2 См.: Жданов Ю. А., Минасян Л. А. Антропный принцип и «Космология духа».  http://www.trinitas.ru/rus/doc/0202/010a/02020034.htm

3 Картер Б. Совпадение больших чисел и антропологический принцип в космологии // Космология: теории и наблюдения. М. 1978. С. 369–379.

4 Ленин В. И. Полн.собр.соч. Т. 18. С. 40.

5 См.: Науменко Л. К. «Наше» или «Мое». Марксизм и постмодернизм // Альтернативы. 2008, № 3.