Альберт Кашфуллович Байбурин

Музей антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера)

РАН, Санкт-Петербург / Европейский университет в Санкт-Петербурге

 

Александра Михайловна Пиир

Европейский университет в Санкт-Петербурге

 

I. Фоновые представления о счастье в русской культуре

Чтобы понять специфику феномена советского счастья, попытаемся кратко описать традиционные представления о счастье в русской культуре. Со времен выхода словаря В. Даля (первое издание 1863 г.) для слова счастье выделяется два круга значений. Первый описывается с помощью таких понятий, как удача, случайность, желанная неожиданность. Второй соотносится с представлениями о блаженстве и полном осуществлении желаний. Описанию этих значений посвящены появившиеся в последнее время работы о концептуализации счастья в русской языковой картине мира [Воркачев 2001; Шмелев 2002; Колесов 2002; Залялеева 2004 и др.]. Предпринимаемые попытки выявления семантических констант слова счастье оставляют впечатление, что за пределами внимания остается нечто весьма существенное, быть может определяющее характер русского счастья. Имеется в виду комплекс представлений, связанных со своего рода метафизикой счастья в русской традиции

Хорошо известно, что оба упомянутых комплекса значений восходят к представлениям о доле, участи, судьбе. Внутренняя форма слова счастье достаточно прозрачна: основным морфологическим и семантическим компонентом является часть. Для начального със редуцированным гласным реконструируется значение ‘хороший, добрый’, и таким образом все слово трактуется как ‘хорошая часть’, ‘добрая судьба’ [Фасмер 1971: 816]. Показательно, что еще в прошлом веке слово часть могло использоваться в значении ‘счастье’ и наоборот: счастье в значении ‘часть’, например, в выражения типа своей части (участи, счастья) не минуешь; час придет и часть (долю, счастье) принесет; сидень сидит, а часть (доля) его растет и др.