ИНТЕЛРОС > Версия для печати > Сергей Маркедонов. Вернуться на Кавказ

Чечня и другие

Сегодня в российском информационном пространстве мирно сосуществуют два образа Северного Кавказа. Первый фактически тождествен одной Чечне. Это регион, в котором уже нет места для терроризма. «Я думаю, что вполне можно говорить об окончании контртеррористической операции - при понимании того, что правоохранительные органы Чечни практически берут на себя основную ответственность за состояние правоохранительной сферы. В Чечне созданы все органы государственной власти, я уже об этом говорил, и вы хорошо об этом знаете». Именно такая оценка прозвучала в конце января 2006 года из уст российского президента Владимира Путина. На этом Северном Кавказе, свободном от террористов, при активнейшем участии премьер-министра и Героя России Рамзана Кадырова осуществляется политика президента РФ Владимира Путина по налаживанию мирной жизни в некогда мятежной республике. Здесь боевики сдаются целыми партиями (до пятидесяти человек), признавая неверными заблуждения сепаратистской молодости. Здесь правоохранительные структуры работают намного лучше федеральных подразделений. Об этом тоже не преминул напомнить глава российского государства: «Надо сказать, что правоохранительные органы Чеченской Республики всё жестче и жестче контролируют ситуацию и больше берут на себя ответственности. Более того, к сожалению или к счастью, могу констатировать, что часто и работают более эффективно, чем федеральные силы, ответственно подходят к решению задач».

Второй Северный Кавказ на официальном уровне представлен более скромно. «Сегодня в некоторых других регионах Северного Кавказа нас ситуация даже больше беспокоит, чем в Чечне». Такова оценка ситуации в регионе, данная президентом Путиным. И это, между тем, практически всё (не считая утечек из так называемого доклада президентского полпреда Дмитрия Козака летом 2005 года), что было сказано официальными лицами о ситуации в самом проблемном российском регионе за 2005-2006 годы.

Однако северокавказская палитра куда как более многоцветна. По количеству террористических и диверсионных атак Дагестан обошел Чечню еще в 2005 году. Сегодня информационные сводки из этой крупнейшей северокавказской республики напоминают сообщения с фронтов контртеррористической операции в Чечне образца 1999 года. Не сильно отстает от Дагестана и Ингушетия. Именно на ее территории нашел свою смерть Шамиль Басаев. Здесь же ее находят и милиционеры, российские военнослужащие, чиновники, рядовые обыватели. Терроризм стал реальностью не только Дагестана и Ингушетии, но и кавказской «спящей красавицы»- Кабардино-Балкарии (именно так называл эту республику Джохар Дудаев). Теракт в Ставропольском крае (ногайское село Тукуй-Мектеб Нефтекумского района) в феврале 2006 года показал, что участниками организаций радикальных исламистов становятся местные (а не чеченские или дагестанские) ногайцы, не инкорпорированные во властные и бизнес-структуры региона.

Второй Северный Кавказ - это неразрешенный осетино-ингушский конфликт, время от времени напоминающий о себе в обеих республиках, и этнонационалистические выступления в Адыгее против проекта «укрупнения регионов», и латентные (до поры до времени) противоречия между Дагестаном и Чечней, Чеченской Республикой и Ингушетией.

Социально-политическая ситуация на российском Северном Кавказе (реальном, а не пиаровском) с каждым днем демонстрирует все больше признаков растущей дестабилизации. И дело здесь не в количестве терактов, экстремистских действий и радикальных политических инициатив. Речь идет о масштабном системном кризисе российской кавказской политики и всех основных ее составляющих (управленческая практика, кадровая политика, идеология). Его дальнейшее развитие и отсутствие системы антикризисных мер чреваты самыми непредсказуемыми последствиями.

Однако было бы методологически неверно рассматривать Кавказский регион как некий заповедник терроризма и экстремизма. На Северном Кавказе представлены все проблемы всей российской внутренней политики, наблюдаются симптомы всех ее болезней. Но на Кавказе эти проблемы приобретают гипертрофированные формы. Если это передел собственности, то с обязательным отстрелом (сожжением) проигравших. Если борьба за власть, то непременно с дополнением в виде межэтнического или межконфессионального противоборства, если приватизация власти, то с обязательным родоплеменным колоритом.

Перезагрузка конфликтов

В последние два года в Кавказском регионе произошло обновление целого ряда межэтнических конфликтов, считавшихся с середины девяностых годов замороженными. «Бороздиновская битва» прошлого года (зачистка отрядами братьев Ямадаевых села, населенного дагестанцами) ухудшила и без того непростые дагестано-чеченские отношения. Не добавили этим отношениям позитива и инициативы представителей чеченской элиты об объединении двух республик.

Обсуждение осетино-ингушского конфликта также вышло из кабинетов и переговорных комнат на площади. И в этом выходе сегодня невозможно видеть одну лишь «бесланскую логику». Несмотря на то, что устранить последствия осетино-ингушского конфликта и решить проблемы вынужденных переселенцев президент России Владимир Путин поручил к концу 2006 года, конфликт в его сегодняшнем состоянии далек от окончательного разрешения. 5 июля 2006 года десять ингушей, проживающих в поселке беженцев Майский, начали голодовку. Их главным политическим требованием было возвращение в места прежнего проживания в селах Пригородного района Северной Осетии. Сам поселок Майский находится на административной (сегодня в большей степени похожей на государственную) границе двух северокавказских республик. Единственной стороной, которая до сих пор воздерживается от политико-правовой оценки вооруженного осетино-ингушского противостояния октября 1992 года, является федеральная власть.

Начало июля 2006 года ознаменовалось очередным всплеском информационной войны между политическими элитами Республики Северная Осетия-Алания и Республики Ингушетия. Однако новые взаимные обвинения затронули не только представителей республиканских властей. 5 июля 2006 года, руководитель Северной Осетии Таймураз Мамсуров в ходе своей встречи с представителями СМИ высказал целый ряд жестких политических позиций и оценок, вызванных акцией в Майском.

Во-первых, глава республики фактически обвинил руководство Ингушетии в разжигании вражды и нетерпимости по отношению к осетинским властям: «В сопредельной республике находятся люди, которым не нравятся мирные процессы в решении конфликта осени 1992 года. Есть политики в парламенте и правительстве Ингушетии, будоражащие граждан Северной Осетии ингушской национальности. Высокопоставленные чиновники бродят по населенным пунктам Пригородного района и призывают людей не обустраиваться в тех местах, которые выделены им руководством Северной Осетии. Тех, кто обустраивается в поселке Новом, горе-политики называют предателями ингушского народа и призывают их к голодовкам и другим акциям. Мы почти ежедневно вылавливаем этих чиновников и выгоняем за пределы республики. Считаю, что президенту Ингушетии Мурату Зязикову следует призвать к порядку своих подчиненных. Ингуши могут жить там, где проживали раньше, но они сами не идут в прежние места проживания».

Во-вторых, глава Северной Осетии представил позицию ингушских властей как выгодный бизнес на проблеме вынужденных переселенцев: «Правительством Российской Федерации решено до конца текущего года урегулировать все вопросы по конфликту четырнадцатилетней давности. Тем самым определенные высокопоставленные лица будут лишены финансовых средств, которые поступают из федерального центра на нужды так называемых беженцев. У нас достаточно сил для того, чтобы обеспечить безопасность своих граждан».

Последний тезис главы Северной Осетии вызывает особый интерес. Согласно и Российской Конституции, и федеральному Закону о гражданстве, гражданин - это правовая категория, которая не имеет региональной и этнической привязки. Россиянин - это лицо, обладающее российским гражданством, - вне зависимости от места проживания и пятого пункта (ликвидированного на горе радетелям за чистоту крови). Таким образом, вовсе не представитель выборной региональной фронды, а назначенный президентом РФ чиновник, высшее должностное лицо республики фактически говорит об отдельно существующих гражданах Северной Осетии и подразумевает (не говоря прямо) граждан какого-то иного типа, проживающих в Ингушетии.

Возможно, в словах главы Северной Осетии есть рациональное зерно. Действительно, ни для кого не является секретом, что в Ингушетии есть политики и чиновники, давно утилизировавшие конфликт с осетинами в своих узкокорыстных целях. Они фактически превратили межэтническое противоборство в политический (и не только) бизнес. Но означает ли это, что вслед за признанием данного тезиса, мы должны признавать осетин и ингушей представителями разных сообществ граждан, не имеющих равных прав на территории одного (!) государства. Думается, принять данный тезис означает одно - признание де-факто той системы апартеида, которая сложилась на сегодняшний день в осетино-ингушских отношениях (раздельное проживание, раздельное обучение, формирование образа врага, инструментализация конфликта для удержания у власти).

Однако и ингушская сторона не осталась в долгу. Тезисы, озвученные Таймуразом Мамсуровым, получили ответ со стороны Министерства по связям с общественностью и межнациональным отношениям Республики Ингушетия. В заявлении, распространенном в СМИ, была изложена позиция республиканской власти, диаметрально противоположная тезисам Мамсурова: «Со своей стороны, мы обращаем внимание на тот факт, что голодовка могла быть спровоцирована представителями Северной Осетии в качестве протеста против выступления, сделанного полпредом президента РФ в ЮФО Козаком, на которого возложены функции решения проблемы и восстановления конституционных прав вынужденных переселенцев. Во время встреч с руководителями региональных и федеральных властей вынужденные переселенцы неоднократно слышали от полпреда Президента РФ в ЮФО Козака о том, что все проблемы вынужденных переселенцев, в том числе и проблемы, связанные с документацией, с возвращением в места прежнего проживания, будут решены до конца 2006 года. И впредь, как было заявлено на одной из последних встреч Дмитрием Николаевичем Козаком, «нет таких понятий, как закрытые для возвращения населённые пункты». Это не согласовывается с тем, что на самом деле происходит».

Следует заметить, что представители обеих конфликтующих сторон апеллируют в своих претензиях и критических заявлениях к позиции федерального центра. Вопрос «когда же Москва возьмет на себя ответственность и разрубит осетино-ингушский узел?» является лейтмотивом писем, обращений, публичных выступлений политиков, правозащитников, экспертов с той и другой стороны. В этом смысле и осетины, и ингуши добились консенсуса. В обеих республиках есть запрос на эффективное государство, сильную центральную власть, готовую обеспечить равные правила игры для конфликтующих республик.

Выдвижение проекта по укрупнению Краснодарского края за счет Адыгеи мгновенно спровоцировали политическую консолидацию «черкесского мира» в марте-апреле 2006 года. 17 апреля 2006 года Россия потерпела очередное политическое поражение на Северном Кавказе. На сей раз Кремль вчистую проиграл «битву за Майкоп». В ходе встречи президента Владимира Путина и главы Республики Адыгея Хазрета Совмена высокие стороны достигли соглашения о том, что Совмен продолжит исполнение президентских обязанностей до февраля 2007 года. В это время истекает срок президентской легислатуры Совмена - в отличие от федерального президента глава Адыгеи исполняет свои обязанности не четыре года, а пять лет.

Соглашение между Владимиром Путиным и Хазретом Совменом уже пытались представить как компромисс, спасший Адыгею от масштабного этнополитического кризиса и едва ли не от повторения чеченского сценария начала девяностых годов. «Битву за Майкоп» можно считать проигранной, потому что Кремль 17 апреля 2006 года отступил от всех им ранее заявленных (явно или в закамуфлированной форме) планов. В настоящем тексте мы не будем вести речь о правильности кремлевских политических комбинаций. В данном случае мы просто констатируем факт. Кремль весной прошлого года (опьяненный успехом объединительных референдумов в Пермской области и Коми-Пермяцком АО, Красноярском крае, Эвенкии и на Таймыре) начал прощупывать почву по поводу объединения маленькой северокавказской республики Адыгея (около 450 тыс. населения) и большого Краснодарского края (5,5 млн. населения, третий по численности субъект РФ).

И федеральные чиновники на территории Адыгеи, и полпред президента в Южном федеральном округе Дмитрий Козак не единожды высказывали недовольство политикой Хазрета Совмена и его окружения. Вопрос об отставке, что называется, висел в воздухе. В результате же встречи Владимира Путина и Хазрета Совмена принимается решение о том, чтобы глава Адыгеи и далее исполнял свои обязанности, а проект объединения, скорее всего, будет сдан в архив. Кремль в споре республиканского чиновника и федерального полпреда признал правоту первого. «Может быть, они начнут думать не о том, как ликвидировать республику адыгов, а как способствовать развитию экономики», — заявил Мурат Берзегов, председатель Черкесского конгресса. Губительность стратегии поглощения национальных республик краями и областями констатировали авторы Обращения влиятельного черкесского движения «Адыге Хасэ». Свою поддержку Совмену высказал и адыгейский «Союз ветеранов Абхазии». Примечательно, что учредительное собрание Союза прошло в Майкопе 13 апреля 2006 года, то есть во время кризиса власти в республике.

Таким образом, Хазрет Совмен получил необходимую мирную передышку до февраля 2007 года. Есть время позаботиться и о преемнике, и о преемственности курса по сохранению республиканской этнократии. Сама федеральная власть, затеяв проект «укрупнение» под универсальный стандарт, не продумав до конца его управленческую и идеологическую стратегии, предоставила Совмену все возможности для победы.

В 2005-2006 годах из-за территориально-административных преобразований в Приэльбрусье обострились кабардино-балкарские противоречия. 17 июля 2006 года Конституционный суд России фактически снял с себя обязанности посредника в разрешении «межевого спора» в КБР. Конституционный суд прекратил производство по жалобе жителей КБР, оспоривших серию республиканских законодательных актов, принятых « в развитие» муниципальной реформы. Речь идет о двух актах – Законе «Об административно-территориальном делении Кабардино-Балкарии» и Законе «О статусе и границах муниципальных образований в Кабардино-Балкарии». И если в осетино-ингушском конфликте исполнительная власть РФ предпочитает «держать паузу», то в этнотерриториальном споре в КБР КС России «умыл руки», отказавшись дать правовую оценку реализации муниципальной реформе в северокавказской республике.

Оба обжалованных законодательных акта были приняты в феврале 2005 года (еще в период исполнения обязанностей президента Валерия Кокова). Основной сутью этих законов, вызвавших и обращение в КС РФ, и массовое недовольство, стала административно-территориальная перекройка. Несколько, преимущественно балкарских, селений были присоединены к муниципальному образованию – республиканской столице Нальчику. При этом жители понесли и серьезные потери. Во-первых, они утратили статус селян, а с ней и 25-процентную надбавку к окладам бюджетников (для населения балкарских сел - это чувствительная потеря). В соответствии с законами поменялся также статус так называемых межселенных земель. Во-вторых, «объединение» этих территорий со столичным городом (а любой столичный город в субъекте РФ - это своя «Москва» с сопутствующей стольному граду дороговизной) привело к необходимости платить более высокие налоги на недвижимость. Такова цена «приобщения к цивилизации».

На первый взгляд, потери и проблемы, описанные выше, относятся к числу социально-экономических вопросов. Однако на Северном Кавказе, где доминирует идея не частной, а этнической собственности на землю, присоединение балкарских сел к кабардинскому и русскому Нальчику получило этническую трактовку. Жители балкарских сел стали рассматривать этот процесс как игнорирование их прав, именно как прав этнического меньшинства в республике. Если раньше балкарские села имели «свое» самоуправление с доминированием этнических балкарцев, то теперь все вопросы будут решаться нальчикской (читай: кабардинской и русской бюрократией, хотя влияние последней и не столь значительно). На обострение ситуации работает и фактор негативной истории (депортации балкарцев). Любую дискриминацию (и социально-экономическую в том числе) представители балкарского этноса рассматривают как продолжение репрессивной политики государства. При этом массовое сознание не делает особого различия между федеральной и региональной властью.

Спору нет, рушить социальные перегородки, разделяющие различные этнические группы на Северном Кавказе, нужно, как необходимо и преодоление «ласкового апартеида» и формирование общероссийской гражданско-политической идентичности. Однако эта работа (можно даже сказать, масштабный проект) не должна начинаться с административно-территориального размежевания, сопровождаемого этностатусными спорами. Возможно, она должна завершаться созданием новых (под один количественный стандарт) муниципальных образований, но перед этим не следует создавать предпосылок для межэтнического противостояния. Между тем изменение карты муниципальных образований в КБР уже вызвало акции публичного протеста.

В краях и областях Русского Юга весной-летом 2005 года произошла серия межэтнических столкновений. В марте 2005 года в Новороссийске неоказачьи лидеры организовали серию армянских погромов. В августе 2005 года почти синхронно прошли чеченско-казачий конфликт в Ремонтненском районе Ростовской области и чеченско-калмыкский конфликт в селе Яндыки Лиманского района Астраханской области. В ходе урегулирования перечисленных выше конфликтов власти как регионального, так и федерального уровня допустили одну и ту же ошибку. Они продемонстрировали неизбывное желание спустить постконфликтное урегулирование на тормозах, объяснить все обычной «бытовухой». В действиях региональных властей присутствовало желание преуменьшить перед Москвой масштабы конфликтов, перепоручить дело чиновникам на уровне главных специалистов или начальников отделов и ограничиться подготовкой аналитической справки с оптимистическим прогнозом.

Но проблема в том, что конфликты на Дону, Кубани и в Ставрополье раз от разу становятся все более жесткими и жестокими, в них вовлекается все большее количество людей. Требования участников становятся все более радикальными. Недооцененный федеральной властью межэтнический конфликт кубанского неоказачьего движения и турок-месхетинцев уже привел к первому со времен еврейской эмиграции этнически мотивированному выезду за рубеж жителей нашей страны летом 2004 года. При этом эмиграция месхетинских турок - это эмиграция лиц, желавших получить российский паспорт, а не отказаться от него. Этнополитическая ситуация в мирных территориях Юга России заслуживает самого серьезного внимания. Игнорирование латентных конфликтов в этом регионе может в ближайшем будущем существенно расширить его конфликтную географию.

И такое расширение, безусловно, произойдет в том случае, если нынешний застойный сценарий будет продолжен. В этом случае мы получим импорт чеченского конфликта и дагестанского кризиса на Русский Юг. Те проблемы, которые сегодня стоят в Чечне и в Дагестане, завтра будут стоять в Ставрополье, на Кубани, в Ростовской и Астраханской областях. Освоение этих территорий – это не только приход новой рабочей силы и занятие определенных конкурентных социальных ниш. Это - импорт идей (этнонационализм и религиозный экстремизм), негативных стереотипов и обид, нанесенных жителям республик федеральной и региональной властями. Некоторые конфликтные ситуации, характерные для республик Кавказа, уже воспроизводятся на Русском Юге. Это - конфликт между представителями традиционного ислама и «обновленчества» (салафийи, ваххабизма), конфликты между различными этногруппами.

Сегодняшнее пробуждение Северного Кавказа отчасти напоминает пресловутый парад суверенитетов начала девяностых годов. Однако сходство между масштабным этнополитическим кризисом ельцинской эпохи и новой дестабилизацией эпохи укрепления вертикали носит чисто формальный характер. И в том, и в другом случае, речь идет о мобилизации этнонационализма. Но проблемы начала девяностых годов были отложенным платежом по советским долгам. Первое пробуждение региона было вызвано не российской федеральной властью, а региональными политическими сообществами. Именно они заставляли российскую власть замирять Кавказ методом проб и ошибок – «хасавюртами», договорами о разграничении полномочий, покупкой региональных элит и силовыми акциями. В результате волну межэтнической конфликтности (за исключением Чечни) удалось существенно снизить. Однако ключевые вопросы развития Кавказского региона остались не просто без разрешения, но и без должной постановки.

Среди них:

· перенаселение республик, как следствие высокая безработица и острота земельных отношений;

· урбанизация по-горски, то есть переселенческий процесс с гор на равнину;

· архаизация социально-политической жизни;

· «окукленнность» этнических и конфессиональных групп;

· полиюридизм, сильное влияние обычного права.

Сегодняшние проблемы российской власти в регионе во многом вызваны ошибками и просчетами самой власти, ее нежеланием решать существующие проблемы. Фактически государство действует ситуативно, увеличивая контингенты внутренних войск, проводя бессистемные рейды и зачистки, не устраняя предпосылки кавказского терроризма и экстремизма. Начиная с 2000 года укрепление вертикали в Северо-Кавказском регионе свелось к заключению нового пакта федерального центра с региональными элитами. Последние отказываются от националистического дискурса и демонстрируют лояльность и преданность Кремлю. За это Кремль закрывает глаза на маленькие слабости региональных режимов. Поэтому дела Буданова и Ульмана обсуждаются в каждой газете, а подвиги братьев Ямадаевых и кадыровского спецназа становятся фигурами умолчания. Разве это не способствует укоренению во власти корпоративных сообществ, работающих отнюдь не во благо российского государства?

Процесс чеченизации Чечни, то есть передачи власти и контроля над ресурсами в республике местной элите (состоящей, в том числе, и из вчерашних боевиков) продемонстрировал фундаментальную слабость российского государства и его институтов в регионе. В этом же ряду и колебания российской власти по дагестанскому вопросу - от принуждения местной элиты к прямым президентским выборам до принципиального отказа от самой выборной процедуры. Если же говорить о системе назначений глав республик, то при отсутствии публичных процедур и критериев этих назначений на Кавказе это лишь усилит и без того сильную региональную коррупцию.

Системный сепаратизм

«Мужчина, 29 лет, носит бороду, зовет войска в бой именем Аллаха, по-русски говорит с сильным чеченским акцентом. Еще недавно это было бы весьма точное описание какого-нибудь злейшего врага Москвы. Но Рамзан Кадыров, пока его бывшие товарищи по оружию скачут по горам, прячась от российских солдат - Герой России, частый гость президента Владимира Путина и региональный лидер прокремлевской политической партии. Официально Кадыров - заместитель премьер-министра Чечни, но, по словам специалистов, Кремль сделал его фактическим лидером - и, вполне, вероятно, добавляют они, что вскоре Москве придется об этом пожалеть. Местное телевидение занято исключительно освещением каждого шага Кадырова. Когда у него родился первый сын, это событие отмечалось во всем регионе - всю ночь в воздух палили из пулеметов, а мирные жители в страхе прятались по подвалам». Процитированный отрывок из статьи «Чечней правит маленький Сталин Кадыров» корреспондента агентства Reuters Оливера Буллога как нельзя лучше отражает политическую атмосферу в замиренной Чечне.

5 октября 2006 года премьер-министру Чечни исполнилось 30 лет. Эта юбилейная дата позволяет Рамзану Кадырову de jure, а не de facto претендовать на пост первого лица республики. Такая процедура облегчается тем, что никаких выборов для легитимации политических амбиций премьера Чечни не нужно. Достаточно лишь воли президента Владимира Путина и исполнительности его администрации. Но уже сегодня многие представители российской партии власти предсказывают президентское будущее Кадырову-младшему. Так, один из представителей «Единой России» Франц Клинцевич, отвечая на вопрос «Чего не хватает Рамзану Кадырову?», ответил: «Президентского кресла. Но я не сомневаюсь, что он его осенью займет».

В своем интервью «Независимой газете» от 14 августа 2006 года (которое можно оценить как программное выступление чеченского премьера) Кадыров-младший не скупился на жесткие высказывания в адрес президента Чечни. На вопрос корреспондента о том, почему Алу Алханов преобразовал Совет безопасности Чечни в Совет экономической и общественной безопасности (мотивируя это высоким уровнем коррупции в республиканских эшелонах власти), Кадыров ответил: «Что касается коррупции, то у нас ситуация лучше, чем в других регионах (правда, по каким критериям делался подобный вывод, премьер Чечни уточнять не стал - С.М.). Откуда это взял Алханов, я не понял. Он это решение с нами не согласовал. Я был не в курсе, министры были не в курсе, парламент был не в курсе. Туда назначили человека по имени Герман Вог (вообще-то у него фамилия Исраилов), он был помощником Алханова, он его родственник. А сейчас он будет бороться за экономическую безопасность. Хорошо, пусть борется».

Как говорится, полный набор обвинений. Президент Чечни, по мнению Кадырова, не чужд непотизма. Более того, именно президент, считает премьер-министр, фактически является узурпатором, поскольку принимает решения единолично, не «посоветовавшись с товарищами». После подобных обвинений необходимо либо уходить в отставку по причине несогласия с узурпацией власти вышестоящим лицом, либо искать защиты в суде.

Однако описанные выше сценарии возможны в государстве, где существуют формально-правовые правила игры, а не система неформального сюзеренитета-вассалитета. В своем интервью Кадыров сделал «прозрачный намек» на то, что Алханов не имеет «корней в Чечне». Говоря о чиновниках республики, имеющих «родственников в России», Кадыров-младший вспомнил министра финансов Эли Исаева и Алу Алханова. Однако для Исаева Кадыров нашел оправдательные мотивы: «У Исаева была причина - жена болела, она живет в Москве». Для Алханова таких адвокатских ноток у Кадырова не нашлось: «У Алу Дадашевича семья, по–моему, живет в Ростове-на-Дону. У всех остальных дети учатся в Чечне. Так что работать министры стали лучше. И ночью работают, и днем. В любое время на боевом посту».

Чечня в последние два года позиционируется федеральной властью как оазис мира и стабильности на Северном Кавказе. На сегодняшний день Москва рассматривает Чечню как некий паттерн для всего региона. Главный террорист Шамиль Басаев мертв. Так называемый «президент Ичкерии» Абдул-Халим Сайдулаев убит. Объявлена амнистия участникам незаконных вооруженных формирований, которую уже поспешили объявить политическим успехом. Фактический лидер республики Рамзан Кадыров не устает демонстрировать свою лояльность Кремлю, не забывая при этом демонстрировать экономические успехи (восстановление республики, создание социальной инфраструктуры).

Другие многочисленные факты, мешающие целостному восприятию столь благостной картины, не принимаются во внимание создателями PR-проекта «Мирная Чечня». Между тем сегодня мы можем говорить о концентрации всей реальной власти в республике руках чеченского премьер-министра. Этот факт всего лишь свидетельствует о сохранении значительной роли неформальных связей, поскольку не президент (официальный глава республики), а премьер-министр, сын автора стратегии «чеченизации» власти и управления, реально осуществляет властные полномочия в Чечне. Значит, институционализация власти в республике (существеннейшая предпосылка для долгосрочного ее замирения) так и не осуществилась. Зато реализованы политический и правовой партикуляризм, выдавливание из республики российских контролирующих инстанций (ликвидация поста негласного «смотрящего за республикой» - русского главы правительства), минимизация влияния российских силовых структур, «чеченизация» власти и управления, милиции, распространение этого проекта на армию, сохранение предпосылок для появления новых басаевых, проникновение боевиков в другие республики Кавказа. Та же амнистия вчерашним боевикам будет осуществляться не по формально-правовым основаниям, а по личным каналам Рамзана Кадырова, то есть фактически этот процесс будет не общегосударственным проектом, а персональным проектом премьера Чечни.

Сегодня Кадыров помимо кремлевской поддержки и внутреннего ресурса имеет ресурс популярности у населения республики. Он показал (и вчерашним боевикам, и просто молодым людям, ищущим какие-то перспективы) как можно, не уходя в горы, получать от жизни все. Более того, премьер Чечни показал этим людям стиль, с помощью которого можно выигрывать политические баталии. Ничего, что без опоры на российские законы, ничего, что на основе превращения Чечню в некое подобие Бухарского эмирата. Главное - относительно мирно и с сохранением дистанции от Москвы. «Нам договор не нужен. Если нам не дадут льгот и преференций, каких-то особых условий, конечно же. А просто так подписывать договор нет смысла». Такую оценку перспективам заключения Договора о разграничении полномочий между Грозным и Москвой дал Кадыров-младший. Сегодня только Рамзан Кадыров может диктовать условия Москве. И это нравится «младочеченцам». Даже такие зубры региональной политики, как Минтимер Шаймиев, Муртаза Рахимов, Константин Титов и Юрий Лужков следуют в фарватере кремлевской политики. Один только Кадыров требует, а не просит. На этом фоне «законник» Алханов, чурающийся популизма, выглядит бледно.

Таким образом, процесс чеченизации Чечни, то есть передачи власти и контроля над ресурсами в республике местной элите (состоящей, в том числе, и из вчерашних боевиков) продемонстрировал фундаментальную слабость российского государства и его институтов в регионе

Пробуждение Дагестана

2005 год войдет в историю Северного Кавказа как год Дагестана. Эта самая крупная северокавказская республика в 2005 году обошла Чечню по числу террористических актов. В 2006 году эта тенденция продолжилась. И в случае с Дагестаном бросается в глаза идеологическая и, если угодно, теоретико-методологическая несостоятельность нынешних творцов кавказской стратегии России. События 1999 года в Чечне и вокруг мятежной республики были квалифицированы как террористическая угроза, а борьба с ней получила название контртеррористической операции (она же борьба с международным терроризмом).

Подобный язык никак нельзя назвать адекватным, но российская власть хотя бы пыталась ввести чеченский кризис в определенную систему координат, а также дать свою интерпретацию событий начала - середины девяностых годов на Северном Кавказе. В соответствии с официальной трактовкой чеченского вопроса, рост террористической активности в Чечне — результат деятельности зарубежных исламистских проповедников и политических экстремистов, стремящихся превратить северокавказскую республику в часть «всемирного джихада». Российская власть борется в Чечне не столько с сепаратизмом, сколько с «мировым терроризмом», который в свою очередь нанес страшный урон самому чеченскому народу.

Но то, что в течение всего 2005 года происходило в Дагестане , вообще не получило системной интерпретации со стороны федеральных властей. Даже неадекватной. При этом в отличие от терактов в Чечне, дагестанские акции по большей части не носят анонимного характера. Чеченский терроризм сегодня находится на определенном спаде. Чеченский терроризм после бесланской трагедии выродился в борьбу атомизированных групп, для которых сепаратизм уже не связан с созданием независимой Ичкерии. Куда перспективнее перейти в «системные сепаратисты» и получить свой гарантированный административный пай от Москвы. Чеченский сепаратизм сегодня - это стремление к сохранению своей маленькой территории войны, неподконтрольной никакой власти - ни российской, ни ичкерийской.

Теракты 2005 года в Дагестане - это подчеркнуто «авторское дело». Джамааты «Шариат», «Дженнет» регулярно берут на себя ответственность за политические убийства.

Исламские радикалы перешли в активное наступление, осознавая свои силы и влияние, как в республике, так и на Кавказе в целом.

Дагестан вышел в лидеры в своеобразном соревновании по терроризму. Но что сейчас нужно делать российской власти? Вести контртеррористическую операцию? И если да, то по какому сценарию? Кто виноват в стремительной чеченизации Дагестана? Международные террористы, ваххабиты или кто-то третий? Увы, эти вопросы остались без ответа.

Терроризм как средство политической борьбы в обеих кавказских республиках стал важным политическим фактором в начале девяностых годов. Однако почерк у чеченских и дагестанских террористов был (и остается) разным. Чеченский терроризм с самого начала был терроризмом сепаратистским и антироссийским. Несмотря на исламистскую риторику организаторов иисполнителей терактов, можно отметить, что в идеологическом багаже независимой Ичкерии лозунги защиты ислама ичистоты веры занимали подчиненное положение, уступая идее государственной независимости Чечни.

В любом случае терроризм в Чечне зарифмован с натисками и отступлениями российской политики. Терроризм в Дагестане не имеет столь жесткой федеральной «привязки». Действия чеченских террористов диктуются необходимостью противостояния федеральной власти и в меньшей степени власти республиканской, тогда как дагестанский терроризм нацелен, прежде всего, на Махачкалу. Хотя успокаиваться из-за этого в Москве не стоит. Москва — следующая цель, тем паче, что в сегодняшней Чечне в рядах боевиков воюет немало выходцев из Дагестана. Более того, заявления джамаата «Шариат» о высадке десанта моджахедов-террористов в Москве уже прозвучали. Но налицо разная мотивация терактов, разный уровень идейно-политической подготовки террористов, и разная, если угодно пассионарность. Если в Чечне идет борьба за сохранение своих мятежных островков, то в Дагестане планируется исламский мега-проект. А значит, у власти еще есть шанс переломить ситуацию, сыграть на противоречиях между организаторами великих потрясений.

Исламский вызов

Однако пробуждение Дагестана происходило в более широком контексте исламского пробуждения Кавказа. Трагические события в Нальчике 13 октября 2005 года показали, что теперь главным террористическим оппонентом Российского государства будет не «защитник свободной Ичкерии», а «участник кавказского исламского террористического интернационала». В этом смысле российский Северный Кавказ воспроизводит исторический опыт стран исламского Востока. Подобный этап смены поколений террористов и терроризма уже пройден государствами Ближнего Востока и Северной Африки. Если в шестидесятые-восьмидесятые годы прошлого века главными субъектами террористической борьбы были светские этнонационалисты (Ясир Арафат и ООП), инструментально и конъюнктурно обращавшиеся к религиозным ценностям и лозунгам, то с начала восьмидесятых первую скрипку начинают играть поборники «чистого ислама» (Братья мусульмане, Исламский джихад). Теперь Северный Кавказ с некоторым отставанием пройдет схожую эволюцию.

В начале девяностых в северокавказском регионе доминировали этнонационализм и идея этнического самоопределения. На практике это привело к реализации принципа этнического доминирования в политике, управлении и бизнесе. Радикальные этнонационалисты активно использовали и террористические методы борьбы. Кто сказал, что всплеск терроризма в Дагестане касается только сегодняшнего дня? За первую половину 2005 года здесь было совершено 80 терактов. Между тем, в 1989-1991 годах в Дагестане было совершено более 40 политических покушений, а в 1992-м - чуть менее 40, в 1993-м - около 60 покушений и вооруженных нападений. Были в начале девяностых и знаковые теракты. В июне 1993 года боевики аварского Народного фронта имени имама Шамиля и лакского движения Казикумух захватили сотрудников райвоенкомата в Кизляре и потребовали выведения из города подразделений спецназа российского МВД. Но в отличие от терактов образца 2005 года тогдашние террористические вылазки имели не религиозные, а этнополитические мотивы. Та же мотивация отличала действия чеченских сепаратистов, с 1991 года боровшихся за «независимую Ичкерию».

Во второй половине девяностых этнонационализм уступает место лозунгам «чистоты ислама». Во-первых, этническая пестрота Кавказа на практике делает радикальный этнонационализм политической утопией (особенно в регионах, где нет сильного численного перевеса одной этногруппы, как в Карачаево-Черкесии). Во-вторых, борьба за превосходство этноса фактически приводит к победе этноэлиты, которая быстро коррумпируется и замыкается на собственных эгоистических устремлениях. Народные же массы довольствуются ролью митинговой пехоты. Как следствие во второй половине девяностых годов на Кавказ пришли идеи радикального ислама, или «ислама молящегося», противопоставляющего себя «исламу обрядному (погребальному)». По словам политолога Константина Казенина, «многовековая укорененность ислама в жизни народа периодически приводила к спору ислама «традиционного», связанного с народными религиозными устоями и практикой, и ислама «чистого», декларирующего свою свободу от «примесей», народных традиций. При этом в исторической перспективе, одно и то же направление ислама могло играть роль «традиционного», то роль «чистого». Если в XIX веке роль «чистого» ислама сыграл мистический суфизм, то в конце ХХ столетия эта роль была отведена салафийе (ваххабизму), сторонники которого объявили войну традиционалистам - суфиям.

Процесс распространения «чистого ислама» затронул Чечню (особенно после Хасавюрта), Дагестан и другие субъекты российского Кавказа, включая и относительно мирную Западную часть региона (Адыгею, Кабардино-Балкарию). Появились яркие проповедники «обновленного ислама», хорошо подкованные в основах исламского богословия в отличие от косных провластных ДУМов - Духовных управлений мусульман. В Адыгее таким проповедником выступил репатриант из Косова Рамадан Цей, в Карачаево-Черкесии - Рамзан Борлаков и Ачимез Гочияев, в Кабардино-Балкарии - Мусса (Артур) Мукожев, в Дагестане - братья Кебедовы.

«Чистый ислам» как нельзя лучше подходил к кавказским условиям. В отличие от «традиционализма», эта система ислама обращена к надэтническим универсалистским и эгалитарным ценностям - эдакий «зеленый коммунизм». Для сторонников «молящегося ислама» не имеет значения принадлежность к тейпу, клану или этнической группе. Отсюда и возможности формирования горизонтальных связей между активистами из разных кавказских республик. В условиях отсутствия внятной идеологии и концепции российского национального строительства салафийа стала интегрирующим фактором на Кавказе.

Весь фокус, однако, заключается в том, что если исламский национальный проект развивался как антироссийский, то многие лидеры «обновленцев» не грешили русофобией и были готовы на российскую юрисдикцию на Северном Кавказе при условии его тотальной исламизации. Одновременно кавказские ваххабиты отвергают светский характер российской государственности, и институты российской власти в регионе. Постепенно количество перешло в качество, и радикалы перешли от проповеди к террору, и к началу нового века этнонационализм повсеместно (включая Чечню) уступил место религиозному исламскому радикализму. В Нальчике в октябре 2005 года и в течение всего года в Дагестане лозунги отделения Ичкерии от России не выдвигались, зато умами овладевает идея формирования особой социально-политической реальности без России и вне России.

Это означает то, что в наиболее нестабильном и конфликтном российском регионе принципиально изменится характер угроз. Теперь вызов российской власти будет исходить не только из Чечни. В ближайшем будущем весь Северный Кавказ превратится в поле жесткой борьбы. И очень важно правильно понимать суть этой угрозы. Беда, когда лидеры государства не осознают, с каким противником борются, какие ресурсы этот противник имеет. Министр обороны Сергей Иванов высказал гипотезу о противостоящем России «бандподполье». Еще раньше сам президент Путин призвал вести борьбу с бандитами. Значит, следуя этой логике, сегодня России на Кавказе угрожают группы щипачей, медвежатников или гопников. Между тем российской власти и, кстати сказать, либерально-модернизационному проекту в целом угрожают не подпольщики-бандиты, а политически и идейно мотивированные люди, понимающие свои цели и задачи. В отличие от коррумпированной и развращенной российской элиты - как властной, так и оппозиционной.

При этом далеко не все исламские «обновленцы» перешли линию, разделяющую терроризм и борьбу с Россией от простого негодования по поводу коррупции и закрытости местной власти. Сегодня еще не поздно отделить «работников ножа и топора» от фрустрированной региональной интеллигенции и обыкновенных лузеров. Было бы фатальной ошибкой записать в ваххабиты и русофобы всех оппонентов республиканских властей. Если такой шаг будет сделан, Россия не досчитается многих своих сограждан. В том смысле, что лояльность нашему государству у многих сменится лояльностью салафитским джамаатам.

И самое главное: российская власть должна отказаться от рассмотрения борьбы за Кавказ как программы социальной реабилитации . Сегодня речь идет не столько о деньгах, сколько о серьезном идеологическом противоборстве. И выиграет в этом противостоянии тот, у кого будут крепче нервы, сильнее воля, чьи аргументы окажутся убедительными, а идеи и цели более привлекательными. И чья вера окажется сильнее. Сегодня главная задача федеральной власти на Северном Кавказе — «россиизация» ее жителей, слабо «воображающих себя» гражданами одной страны - Российской Федерации. Население региона в большинстве своем на первое место ставит этническую, конфессиональную, родовую, но не общегражданскую российскую идентичность. Для того чтобы преодолеть эту ситуацию необходимо преодоление внутрирегионального апартеида, оптимизация внутренней миграции.

Для этого российской власти требуется принципиально иная кадровая политика. Проводниками «российской идеи» на Кавказе должны стать не лично преданные бюрократы и не коррумпированные чиновники, а политически мотивированные люди (как представители Москвы, так и слой так называемых «еврокавказцев», то есть выходцев из республик Кавказа, нацеленных на реализацию модернизационного, а не трайбалистско-традиционалистского проекта). Однако на протяжении всего существования постсоветской России высшая власть вместо насаждения формального права систематически усиливала неформальные связи в Северо-Кавказском регионе. Все это в совокупности и привело к утрате контроля и влияния за ситуацией и новому пробуждению Кавказа в 2005 году.

Если уже сегодня российская власть не возьмется за решение сложного клубка социально-экономических и политических проблем Кавказе системно, а не посредством кадровой чехарды и поиска стрелочников (казус Дзасохова, на которого «повесили» Беслан), то завтра Кавказ будет обустроен по разумению других сил. Сохранение нынешнего инерционного сценария Кремля «сдача всего в обмен на лояльность» может привести к тому, что региональные элиты окончательно приватизируют власть в республиках. Но воспитанное отнюдь не в традициях американской и европейской демократии население может начать борьбу против несправедливой приватизации власти под исламистскими и этнонационалистическими лозунгами. В этой ситуации выбор между экзальтированной толпой, состоящей из бедных и интеллектуально ограниченных людей, и приватизаторами республиканской власти не будет столь очевиден.

В любом случае, если Россия хочет сохранить за собой Кавказ, альтернативы усилению государства в этом регионе нет. Точнее, единственная альтернатива - это несколько федераций полевых командиров. Другой вопрос, что означает для нас «усиление государства»? Очевидно, что это - не усиление местных этнономенклатурных режимов и их коррупционных связей с московскими покровителями. Это и не сдача региональных ресурсов и власти под чисто внешнюю лояльность и не хаотические проверки паспортов и зачистки. Ключ к решению этих проблем находится за пределами Кавказского региона. Все проекты по обустройству Северного Кавказа упираются в одну точку. Для того, чтобы деприватизировать АОЗТ «Чечня», «Карачаево-Черкесия», «Адыгея» и другие объекты административного рынка Россия должна стать полноценным государством. Не корпорацией кормленцев, а сильным государством, которое будет невозможно купить и которому жители Кавказа будут готовы присягать и служить.