ИНТЕЛРОС > Версия для печати > Владимир Мау. Демократия, суверенитет и экономика

«Суверенная демократия» как страшилка
В 2005 году в политической жизни России появился новый термин – «суверенная демократия», в котором некоторые усмотрели основание официальной идеологии страны. Его взяла на вооружение «Единая Россия», страдающая от отсутствия знаковых идеологем, и после непродолжительной дискуссии термин этот занял одно из центральных мест в программе партии парламентского большинства. Возможно даже, что «суверенная демократия» станет исходным пунктом в формулировании той самой национальной идеи, по которой вот уже полтора десятилетия печалятся отечественные интеллектуалы.

Появление нового термина было воспринято с очевидной настороженностью. Это неудивительно. В традициях нашей страны использование популярных в развитом мире понятий с некоторым прилагательным, выхолащивающим суть определяемого слова. Таков был смысл «социалистической демократии» и «народной демократии», которые обозначали режим, противоположный демократическому. Естественно, что появление нового термина вызвало подозрения: не пытаются ли с нами вновь сыграть по правилам, хорошо памятным по советскому прошлому? Не является ли все это лишь вульгарной попыткой закамуфлировать отказ от демократических принципов организации общества и ужесточение политического режима? Иными словами, опасения состоят в том, чтобы «суверенная демократия» не оказалась синонимом «ненастоящей демократии».

Эти сомнения и эта настороженность имеют право на существование, особенно в контексте многовековой российской истории. Но эта сторона дела отражает, скорее, злобу сегодняшнего дня. Действительно, «суверенная демократия» может оказаться идеологемой для прикрытия превратностей и мерзостей текущего политического процесса. Однако все это не должно приводить к отказу от анализа фундаментального аспекта проблемы. Именно он и представляет реальный интерес для понимания долгосрочных тенденций развития России.

Серьезный анализ долгосрочных проблем вполне может вестись сквозь призму «суверенной демократии». Однако такой анализ предполагает в исходном пункте разделение двух терминов и выявление их экономических оснований. Только после этого возможно вернуться к их синтезу и дать внятное (точнее, недвусмысленное) определение того и другого. Объясните, что вы понимаете под демократией и суверенитетом, – и многие вопросы и сомнения отпадут. А уж соглашаться или не соглашаться с тем, что получится в результате – дело избирателя.

Демократия и экономическое развитие

Проблема экономических основ демократии неисчерпаема. О ней писали на протяжении, по крайней мере, нескольких столетий, и еще долго будут спорить и писать. Прежде всего, надо определиться с самим понятием «демократия». Ведь в дискуссии последнего времени опять зазвучали нотки, несущие памятный нашему поколению отблеск прошлого. Того прошлого, когда на заявления западников о недемократическом характере «народной демократии» сознательный советский гражданин должен был решительно ответить: «А у вас негров линчуют».

Действительно, демократия в своем развитии прошла несколько этапов, и она не может быть сведена к какой-то конкретной политической форме. Но и любой режим, называющий себя демократическим, нельзя считать таковым лишь по факту самоназвания. Ни форма правления, ни факт всеобщего избирательного права еще не делают политическую систему демократической.

Демократия - это политический режим, при котором политическая жизнь страны основывается на волеизъявлении ее граждан, периодически и свободно формирующих национальные и местные органы власти. Однако принципиальный вопрос состоит в том, кого относить к гражданам. Именно здесь заключено первое экономическое основание демократического строя.

Мы привыкли отождествлять демократический режим с наличием всеобщего избирательного права. Между тем, это понимание демократии характерно лишь для ХХ века, причем на практике она работает только в экономически развитых странах мира. Реальная демократия – это демократия налогоплательщика, предполагающая наличие финансово независимых и образованных людей, которые благодаря этим своим качествам способны принимать ответственные решения относительно государственного управления.

Иными словами, устойчивость демократического режима требует, чтобы к избирательным урнам приходили люди, которым есть что терять в случае неэффективной политики властей. Эти люди имеют неплохую историческую память, и их гораздо труднее обманывать популистскими посулами, чем население менее развитых (аграрных, доиндустриальных) стран. Именно поэтому образованное городское население не готово активно участвовать в хозяйственной деятельности (и как налогоплательщик, и, тем более, как предприниматель), если его мнением пренебрегают. И именно поэтому, начиная с определенного уровня экономического развития, возникновение демократического режима в данной стране становится неизбежным.

Исторический опыт свидетельствует, что демократический режим остается устойчивым, только если всеобщее избирательное право появляется при достижении определенного уровня среднедушевого ВВП (примерно 2000 долл. в ценах 1990 года). На этом уровне большинство населения страны оказывается уже достаточно богатым, чтобы принимать ответственные решения и нейтрализовывать влияние люмпенов, получающих избирательные бюллетени. Из приводимой таблицы видно, что попытки введения всеобщего избирательного права на более низких уровнях развития приводят или к его скорой отмене (как во Франции после революции 1789 года), или к превращению в ничего не значащую процедуру (как в СССР после 1936 года). А достижение уровня развития, примерно втрое превышающего указанный выше, делает переход к демократической системе просто обязательным. Задержка на этом пути, как видно на советском примере, приводит к тяжелейшему системному кризису[1].

Таблица 1.

Всеобщее избирательное право и уровень экономического развития отдельных стран^*

Страны	Год введения всеобщего избирательного права (для мужчин там, где не совпадает с избирательным правом для женщин)	ВНП на душу населения в этом году	Год введения всеобщего избирательного права (предоставление избирательного права женщинам)	ВНП на душу населения в год предоставления избирательного права женщинам.
Великобритания	1918	5583	1929	5255
США	1870-1890-е годы	около 3500	1919	5687
Дания	1915	3635	1915	3635
Австралия	1949	6971	н.д.

Франция	1852	1669	1946	3819
Германия	1871	1891	1919	2763
Аргентина	1912	3904
Чили	1925	2876
СССР	1936	1991
Италия	1946	2448
Польша	1921	около 2000
Япония	1948	1660

Бразилия	1891	772	1932	1030
Мексика	1917	1500	1953	2151
Аргентина			1947	5089
Египет	1956	570

^* Данные по ВНП на душу населения приводятся по расчетам А.Мэддисона, бравшего за единицу измерения доллар США 1990 года (См.: Maddison A. Monitoring the World Economy 1820-1992. Paris: OECD, 1995).

В тех случаях, когда всеобщее избирательное право вводилось, а потом отменялось, приводится последняя дата его установления.

В реальной жизни все демократические институты не могут возникнуть одновременно. Требуется немалое время для их внедрения в повседневную практику. Можно выделить институты (правила игры, законы), принципиально важные для устойчивого экономического роста, по отношению к которым остальные выступают уже как вторичные.

К первичным политическим условиям, необходимым для роста, относятся гарантии неприкосновенности человека, его жизни и свободы. Это предполагает и наличие независимой судебной системы, а также определенного уровня независимости СМИ, их способности обеспечивать общественный контроль над ситуацией. Защита жизни и собственности является абсолютно необходимой основой современного экономического роста: прежде, чем накапливать и инвестировать, организовывать и производить, и даже прежде, чем сохранять собственность и тратить деньги, человек должен быть уверен, что его жизнь и свобода не зависят от произвола начальства.

Мы провели обширное статистическое исследование, в котором измерялось влияние разных политических институтов на экономический рост в более чем полусотне стран, проходивших через глубокую трансформацию во второй половине ХХ века. Анализ подтверждает, что по сравнению с перечисленными факторами гораздо меньшую роль играют конституционная система (президентская или парламентская республика), территориальное устройство (федерация или унитарное государство), налоговый режим и административные барьеры – и многое, многое другое. Опыт Англии – первой страны современного экономического роста – полностью подтверждает этот вывод[2].

Тезис о приоритетной роли личной безопасности хорошо характеризуется диалогом между одним советским юристом и нэпманом. «Советская власть приняла решение о гарантии сохранности банковского вклада. Понесет ли теперь буржуазия деньги в банки?» - спросил юрист. И получил ответ: «А как насчет сохранности жизни вкладчика?».

Таким образом, уровень экономического развития в значительной мере предопределяет политические институты, предпочтительные для данной страны. Следовательно, оптимальный для устойчивого экономического роста политический режим зависит от уровня ее экономического развития. Страны высокого уровня развития могут решать задачи адаптации к постиндустриальным вызовам только при наличии достаточно развитых институтов современного демократического общества. Страны низкого уровня развития (вроде Китая) успешно решают задачи модернизации в условиях авторитарного политического строя.

Сказанное означает лишь одно. Политический режим должен обеспечивать конкурентоспособность национальной экономики, причем делать это в средне- и долгосрочной перспективе. Для страны уровня развития современной России это должен быть, несомненно, демократический режим. Конкретные формы его осуществления могут быть различными, однако он при любых обстоятельствах должен обеспечивать соблюдение базовых прав личности – неприкосновенность жизни и частной собственности. Кроме того, уровень социально-экономического (и интеллектуального) развития современной России не предполагает возможность длительного манипулирования общественным мнением и решения задач модернизации авторитарным путем.

Экономические основы суверенитета

Демократический режим и экономические успехи отнюдь не предполагают автоматически наличие полного суверенитета, как это понятие сложилось после Вестфальского мира 1648 года. Опыт ХХ столетия дает, по крайней мере, два примера развития демократической системы, сопровождаемым устойчивым экономическим ростом при ограниченном суверенитете.

Во-первых, это послевоенные Япония и Германия. В этих странах современные демократические институты создавались усилиями оккупационных властей, причем они же играли стабилизирующую роль при осуществлении болезненных экономических реформ. Тех реформ, которые позволили позднее заговорить о японском и германском «экономическом чуде» и которые заложили экономические основы реальной мощи этих двух стран. А тем самым заложили основы для их подлинного суверенитета.

Во-вторых, посткоммунистические страны Центральной и Восточной Европы. Освободившись от советского влияния, они приняли решения быстро двигаться по пути присоединения к основным институтам современного западного общества – ЕС и НАТО. Этот выбор означал ограничение их суверенитета, поскольку требовал подчинения определенным правилам, необходимым для членства в названных организациях. Это были правила развитого мира, которые сыграли важную стабилизирующую роль в развитии стран ЦВЕ и обеспечили гораздо большую мягкость трансформации, чем в государствах СНГ. Однако цена этой стабильности – ограниченность экономико-политического маневра и необходимость подчинять свои интересы интересам принявших их в свои ряды организаций. Результат оказался парадоксальным: если в первый период трансформации (примерно первое десятилетие, до вступления в ЕС) средний темп роста стран ЦВЕ был выше, чем в СНГ, то в дальнейшем картина стала противоположной – постсоветские страны растут заметно быстрее, чем новые члены ЕС.

Из сказанного не стоит делать однозначный вывод. Экономический рост не является единственным критерием в пользу того или иного выбора. К тому же замедление темпов роста сопровождается заметным ростом конкурентоспособности – страны ЦВЕ в подавляющем большинстве находятся среди первых пятидесяти стран (в рейтинге Всемирного экономического форума), тогда как страны СНГ – во второй половине списка. Хотя бюджетные проблемы Польши или нынешний политический кризис в Венгрии свидетельствуют о незрелости сформированной системы и отнюдь не безоблачных перспективах конкурентоспособности этих стран. Что опять же отчасти объясняется некоторым нарастанием «расслабленности» стран, которых освободили от требований, предъявляемым к кандидатам. У российской элиты пока больше оснований для проведения ответственного политического курса.

Впрочем, рассуждения о размене экономического роста или конкурентоспособности на ограничение суверенитета применительно к современной России имеют сугубо абстрактный смысл. С одной стороны, Россия не собирается вступать в НАТО или ЕС, да ее там никто и не ждет. С другой стороны, оккупировать нас тоже, вроде бы, никто из развитых стран не собирается («заговор мировой закулисы» мы обсуждать не намерены). Таким образом, осуществлять модернизацию Россия может только самостоятельно – хотя и принимая во внимание опыт других государств. В этом смысле суверенитет нам практически гарантирован, если только мы сами сумеем его себе обеспечить, заняв достойное место в современной глобальной конкуренции.

Проблема экономических основ суверенитета имеет сложную природу. Суверенитет хорош тогда, когда обеспечивает экономическое благосостояние и конкурентоспособность национальной экономики. Это предполагает и высокие темпы роста, обеспечивающие сокращение разрыва (конвергенцию) с наиболее развитыми странами мира.

О конкурентоспособности говорят все – в среде правительственной и научной, в центре и в регионах. Термин «конкурентоспособность» становится одним из наиболее употребляемых в дискуссии по вопросам экономической политики. При председателе правительства еще весной 2004 года был создан Совет по конкурентоспособности. О конкурентоспособности теперь говорят не меньше, чем в былые времена о финансовом кризисе, стабилизации или и инфляции. Этот лексический сдвиг отражает реалии посткоммунистического развития и сам по себе уже свидетельствует об огромном расстоянии которое было пройдено страной по пути рыночной трансформации[3].

Рейтинг конкурентоспособности России по данным ВЭФ за 2006 год снизились на девять процентных пунктов – страна скатилась на 62-е место. У нас любят проводить сравнения с так называемыми «странами BRIC» (Бразилия, Россия, Индия, Китай). Так вот, по индексу конкурентоспособности Россия отстает от Индии (43-е место) и Китая (54-е место, снижение с 48-го), но опережает Бразилию (66-е место). Разумеется, это некоторая условность. Я бы, скорее, говорил, что Китай, Россия и Бразилия находятся примерно на одном уровне конкурентоспособности, а Индия несколько опережает их. Последнее вполне естественно, поскольку Индия в значительной мере восприняла британские политические и правовые институты, устойчивость которых традиционно является важнейшим фактором создания благоприятной деловой среды.

Первые места в рейтинге конкурентоспособности продолжают сохранять наиболее развитые страны мира. Первая десятка выглядит следующим образом: Швейцария, Финляндия, Швеция, Дания, Сингапур, США, Япония, Германия, Нидерланды, Великобритания. За ними с некоторым отрывом следуют дальневосточные «драконы» - Гонконг (11-е место), Тайвань (13-е), Южная Корея (24-е). Из посткоммунистических стран ЕС наиболее благоприятно выглядят Эстония (25-е) и Чехия (29-е), а на последнем месте среди стран ЕС находятся Греция (47-е) и Польша (48-е).

Как можно понять из сказанного выше, основные проблемы России, тянущие вниз ее рейтинг конкурентоспособности, связаны с низкой защищенностью частного бизнеса вообще и его судебной поддержкой в частности. Правовая помощь в России является медлительной, непрозрачной и очень затратной (по этому показателю в рейтинге ВЭФ у России 110-е место из 125). Иными словами, судебная защита отнимает много времени, отличается непредсказуемостью результатов (точнее, печальной предсказуемостью) и может стать тяжелым бременем в структуре издержек предприятия. Напротив, макроэкономические параметры страны (темпы роста, бюджет и т.п.) выглядят вполне прилично.

Понятие конкурентоспособности имеет конкретно-исторический характер. В разные эпохи для решения этой задачи использовались разные инструменты, подчас очень жесткие. Однако применительно к миру, сталкивающемуся с постиндустриальными вызовами, ключевыми факторами конкурентоспособности становятся обеспечение стабильности (макроэкономической и политической), защита базовых демократических прав (безопасность жизни и собственности), а также обеспечение диверсификации производства (в дальнейшем и экспорта).

Диверсификация предполагает преодоление нефтегазовой зависимости и развитие других производств, особенно секторов высокотехнологичных товаров и услуг. Впрочем, структурную диверсификацию не следует понимать упрощенно – как замещение одних отраслей и производств другими. Структурные проблемы сегодняшнего дня выглядят гораздо сложнее. Одной из особенностей современного постиндустриального мира выступает то, что прогрессивными (или передовыми) являются не отрасли, а производства. Это зависит от технологий, глубины переработки и диверсификации выпускаемой продукции, а не предопределено отраслевой принадлежностью данной фирмы. В этом состоит важное отличие современной экономки от индустриальной, когда было четко известно, что сельское хозяйство или легкая промышленность - отрасли отсталые и второстепенные, а машиностроение или, например, химическая промышленность – передовые.

Очень важным аспектом конкурентоспособности нашего времени является ее глобальный характер. Конкурентоспособность в условиях закрытого национального рынка эфемерна и никак не обеспечит подлинного суверенитета. Сильной будет только та страна, в которой действуют глобальные игроки, способные определять мировые тенденции развития технологий и финансовых потоков. Тем самым теряет смысл тезис о производственном протекционизме – даже если его и можно обеспечить на практике, выросшая в таких условиях экономика не сможет стать базой устойчивого развития страны.

Существуют два механизма обеспечения глобальной конкурентоспособности компаний. С одной стороны, встраивание отечественных фирм в производственные цепочки транснациональных корпораций. С другой стороны, превращение отечественных корпораций в транснациональные. В принципе, оба пути обеспечивают повышение производительности труда, модернизацию страны. Но только второй вариант создает возможность для самостоятельной глобальной игры – причем не только экономической, но и политической[4].

Решение подобной задачи может происходить только при тесном взаимодействии бизнеса и государства. Причем речь идет не о вульгарной бюджетной поддержке «точек роста», искусственно назначаемых государством и финансируемых за счет других отраслей. Точки роста, если уж пользоваться этой терминологией, определит рыночная конкуренция, а государство должно обеспечить политическую, гуманитарную и инфраструктурную поддержку отечественным фирмам, претендующим на роль глобальных игроков. Если это и протекционизм (от слова «защита»), то протекционизм либеральный. Он предполагает, в отличие от традиционного протекционизма, во-первых, защиту сильных, а не слабых. Во-вторых, он нацелен вовне, то есть не закрывает свой рынок от глобальных игроков, но помогает своим игрокам эффективно выступать на глобальном рынке.

Поддержка внешнеэкономической экспансии, экспорта не только товаров и услуг, но и капитала, становится принципиальным условием обеспечения национального суверенитета. Это предполагает качественный пересмотр отношения к предпринимателям, вывозящим капитал в целях покупки иностранных производственных активов. И можно только приветствовать те попытки поддержки экспорта капитала, которые стало предпринимать в 2006 году высшее руководство страны.

Какая политика требуется от государства для обеспечения глобальной конкурентоспособности отечественной экономики? На эту тему ведутся в настоящее время интенсивные дискуссии в российском правительстве. Отражением интереса к этой проблеме стало приглашение Минэкономразвития при финансовой поддержке бизнеса известного гарвардского эксперта по конкурентоспособности М. Портера. В октябре 2006 года он посетил Москву и поделился некоторыми своими наработками (пока незаконченными) относительно путей обретения Россией конкурентоспособности.

Предложения знаменитого экономиста сильно разочаровали заказчиков, которые, наверное, ждали от него откровений. Как будто бы зарубежный эксперт может сказать что-то такое, чего сами члены кабинета и их эксперты уже не продумали бы и не обсудили бы много раз. Собственно, для того, чтобы получить представление о рекомендациях Портера, достаточно прочитать любую правительственную программу последних шести лет – от Стратегической программы 2000 года до действующего варианта Среднесрочной программы правительства.

Действительно, рецепты обретения конкурентоспособности достаточно просты – их только бывает трудно реализовать на практике. Среди основных задач, которые предстоит решать России для обретения глобальной конкурентоспособности, можно выделить: стимулирование диверсификации, поддержку конкуренции и реформу естественных монополий, создание современной системы финансовых институтов, проведение административной и судебной реформы, реформирование бюджетного сектора, повышение эффективности вложений в человеческий капитал (реформа здравоохранения и образования). Естественно, ключевыми факторами прогресса на сегодняшний день являются обеспечение эффективности функционирования всей системы исполнения законодательства (административно, судебной и правоохранительной систем), а также реформирования отраслей социальной сферы. Именно политико-правовой и гуманитарный аспекты развития являются приоритетными для обеспечения конкурентоспособности в постиндустриальном мире.

Главным же препятствием для выхода на орбиту глобальной конкурентоспособности является, несомненно, то, что принято считать важнейшим преимуществом России – ее нефтегазовое богатство и благоприятную конъюнктуру мировых цен на топливно-энергетические ресурсы. Как неоднократно показывала экономическая практика (причем не только ХХ века), обилие природных ресурсов и, соответственно, поток незаработанных денег никогда не ведут к экономическому благополучию. Напротив, деньги, приток которых не связан с ростом производительности труда, подрывают экономическую стабильность: с одной стороны, они снижают конкурентоспособность отечественных товаропроизводителей (через механизм «голландской болезни»), а с другой – подталкивают правительства к принятию популистских решений, оборачивающихся тяжелым политическим и экономическим кризисом.

Генерируемый природными ресурсами приток финансовых средств оказывает разлагающее влияние на политическую систему страны. Власть может позволить себе принимать экзотические и безответственные решения, которые компенсируются обильными денежными вливаниями. Усиливаются и риски коррупции, которая оказывается почти неизбежной, когда власть должна заниматься дележом природной ренты. Кроме того, происходит дестимулирование структурных сдвигов, то есть консервация (деградация) экономической структуры. Тем самым возрастают риски того, что страна повторит судьбу Советского Союза – подстройка экономической структуры под высокие цены на нефть и экономико-политический крах при резком изменении конъюнктуры цен.

С того времени, как в XVI веке Испания, наиболее сильная европейская держава, полностью утратила свое влияние и мощь исключительно в результате обильного потока золота и серебра из Нового Света, ни одной стране, богатой дешевыми природными ресурсами, не удавалось совершить социально-экономический или технологический рывок[5].

Подведем итоги

Суть дискуссии о «суверенной демократии», что бы ни имели в виду ее инициаторы, состоит в определении долгосрочных тенденций развития России. Эти тенденции отнюдь не предопределены – ни в худшую сторону, ни в лучшую. В настоящее время можно проследить три варианта развития России в стратегической перспективе.

Во-первых, сохранение нынешних тенденций, для которых характерно отставание от наиболее развитых стран Запада примерно на пятьдесят лет. Это достаточно устойчивая модель. Подобный разрыв наблюдается уже на протяжении примерно трехсот лет, причем его отмечали совершенно разные наблюдатели в совершенно разные эпохи – от Стендаля до Гайдара[6].

Во-вторых, реальное ускорение социально-экономического развития, обеспечивающее конвергенцию России с наиболее развитыми странами мира. Решение этой задачи является очень сложным – лишь считанным единицам стран удавалось добиться этого в ХХ столетии. Однако шанс все равно имеется.

В-третьих, постепенная деградация системы с вероятной дезинтеграцией, поскольку у слабеющей власти не будет сил и ресурсов удерживать территориальное (политическое) единство страны в условиях локализации экономических интересов. В этих условиях обсуждение вопросов суверенитета уже будет лишено смысла.

Инерционный сценарий по самой своей природе представляется наиболее вероятным. Он достаточно простой и самоподдерживающийся, предполагает постепенное (по мере роста среднедушевого ВВП) развитие институтов демократии и, вероятнее всего, сохранение существующего уровня независимости в принятии политических решений.

Однако особенность текущего политического момента состоит в большей, чем обычно, вероятности перехода на рельсы второго сценария. Есть некоторый шанс совершить рывок. Но для этого требуется ясное осознание задачи и серьезная консолидация элит вокруг ее решения.

России предстоит предпринять еще немало усилий, чтобы обеспечить эффективность своей демократии и реальность своего суверенитета. Для этого надо, во-первых, укреплять демократические институты, не злоупотребляя ссылками на незрелость и юный возраст российской демократии. Во-вторых, обеспечить рост конкурентоспособности страны. Последний тезис должен занять центральное положение в экономико-политической доктрине. Опыт последних полутора десятилетий свидетельствует, что мы умеем решать стоящие перед страной задачи, если политическая элита отнесется к ним всерьез. Убедительный пример тому - успешный опыт преодоления макроэкономического кризиса.

Теперь предстоит преодолеть кризис институциональный – именно о нем свидетельствует снижение рейтинга конкурентоспособности России, наблюдаемое в последнее время. Это гораздо более сложная задача, чем финансовая стабилизация. Однако некоторые страны смогли решить ее на протяжении ХХ века. Для этого требуется консолидация политических сил и ответственная, отвергающая популизм экономическая политика. Решение этой задачи обеспечить превращение России в подлинную демократию с подлинным суверенитетом, что и будет означать формирование реальной суверенной демократии.

[1] Исключение из этого правила составляют лишь абсолютные монархии Персидского залива. Они живут исключительно за счет нефтяной ренты, из бюджеты не зависят от налогов с населения (таковых налогов просто нет). Поэтому их правители могут покупать поддержку своего населения, не прибегая к традиционным парламентским процедурам. Где нет налогоплательщиков, нет и демократии.

[2] Современный экономический рост начался в Англии после того, как в результате Славной революции 1689 года были достигнуты политическое и финансовое соглашения ( political settlement и financial settlement). Был принят Habeas Corpus Act, в соответствии с которым никто из граждан не мог быть подвергнут аресту, лишен жизни и собственности без решения открытого и независимого суда. Король признал исключительное право парламента устанавливать налоги и сборы, отказавшись от произвола в организации государственных финансов. Финансовое соглашение было естественным продолжением политического, поскольку уже было распространено понимание, что произвольные налоги и больные финансы (с неизбежной инфляцией) – это такой же незаконный (внесудебный) отъем собственности, как и произвольная конфискация. Необходимость соблюдения этих договоренностей со стороны Короны обеспечивалась воспоминаниями о событиях 1649 года, когда король Карл I был казнен за злостные злоупотребления королевской прерогативой, выразившееся в попытках беспарламентского правления, произвольного установления налогов и подчинения судей своей воле.

[3] Регионы начинают участвовать в рейтингах конкурентоспособности, которые разрабатываются в последнее время. Правительство Татарии, например, специально обсуждает вопросы конкурентоспособности республики и разрабатывает программу повышения конкурентоспособности.

[4] К осознания этой альтернативы приходит и отечественная деловая элита. В октябре 2006 года в рамках Совета по науке, технологиям и образованию при Президенте России В.П.Евтушенков, характеризуя развитие инновационных технологий на фирме «Ситроникс» в Зеленограде, отчетливо сформулировал альтернативу: или «Ситроникс» станет глобальным игроком, или он станет частью другой глобальной компании.

[5] См. об этом подробнее: Мау В. Уроки Испанской империи // Россия в глобальной политике. 2005. Т. 3. № 1.

[6] Об этом писал Стендаль в начале XIX века, Н.Бунге в середине XIX века, а в настоящее время об этом убедительно пишет Е.Гайдар. (См.: Травин Д., Маргания О. Европейская модернизация. М.-СПб.: АСТ, 2004. Кн. 1. С. 18; Власть и реформы. М.: Олма-Пресс -Экслибрис, 2006. С. 349; Гайдар Е. Долгое время. М.: «Дело», 2005. С. 325).