Юлия Белохвостова

 

ЛЕВ ТОЛСТОЙ

В полудреме утренней, в тумане,

утаившем беспокойство вод,

«Лев Толстой» идет к своей поляне,

человек, писатель, теплоход.

 

Перегружен судьбами людскими,

суммой незначительных забот.

Что их на плаву удержит? Имя,

зацепившись буквами за борт.

 

Что им в этом имени сегодня?

Миром ли закончилась война?

Хорошо, что Волга полноводна, —

не достать до илистого дна.

 

Только тем до сей поры и живы,

вопреки теченью и судьбе,

что старик трехпалубный двужильный

наши души тянет на себе.

 

Тянет эту ношу человечью,

словно записавшись в бурлаки,

и «Антону Чехову» навстречу

подает гудок взамен руки.

l l l

                                                 Кате Бушмариновой

 

Пока весь мир оплакивал Фиделя,

в московском морге женщину отпели,

закрыли гроб, цветы втолкнув под крышку,

и сын ее, совсем еще мальчишка,

остался вдруг пронзительно один

на фоне удаляющихся спин.

 

И было страшно кинуться спонтанно,

обнять его — как будто он стеклянный,

как будто мог в чужих руках разбиться,

и люди выходили из больницы

и на ветру курили в кулаки.

Шел белый снег на черные платки.

 

Потом одни пошли до нужных станций,

другие словно медлили расстаться,

опять друг друга выпустить из вида,

пошли в грузинский ресторан «Колхида»,

спросили хачапури и вина,

и залпом говорили, допьяна.

 

А женщина, оставшись вдруг без дела,

рассеянно рукой стакан задела

(разбился, за столом сказали — к счастью),

подумала, что ей пора прощаться,

что здесь у них все будет хорошо,

а сын еще до дома не дошел.

 

А сын без шапки, в куртке нараспашку,

надел сегодня белую рубашку,

и белый снег не виден был на белом.

Вздохнула: только бы не заболел он,

в больнице говорили — всюду грипп,

не балуют погодой ноябри.