Визитные карточки стали популярны, вместе с другими, ранее непривычными для советских людей, обиходными вещами "оттуда", в период интенсивнейшей вестернизации России в 90-е гг. То, что в первое время рассматривалось чуть ли не как признак респектабельности и высшего шика, стало позднее вполне демократическим явлением и сейчас уже и вовсе не в диковинку увидеть визитки "менеджера по продажам" или "промоутера" (продавца), "студента" или "специалиста по сантехническим работам".

Функции визитных карточек: готовое, компактное и удобное для хранения, сообщение о человеке потенциальному кругу контрагентов и указание основных портов коммуникации. Визитка должна напоминать, привлекать, стимулировать к общению. По сути дела, если подняться с уровня межиндивидуального общения на уровень межкультурный, то такую же по сути функцию выполняют в интернациональной коммуникации картины, музыка, танцы, национальная кухня – не требующие перевода – и, собственно, переводы художественной и научной литературы. Однако, если отдельные культурные явления и артефакты презентуют все же какие-то фрагменты из целостной мозаики – и лишь тренированный культурологический разум либо человек с ярко выраженными эмпатическими способностями способны "по капле представить себе океан", – то страноведческие, культуроведческие энциклопедии, справочники, учебники и соответствующие информационные сайты в Интернете прямо аналогичны визитным карточкам культур. Причем в наибольшей степени подобны им именно Интернет-сайты. На самом деле, ведь случайно найденную оставленную кем-то визитку либо рекламное объявление вы, вольно или невольно, прочитаете, однако весьма редко и лишь по безотлагательному серьезному поводу вы целенаправленно возьмете в руки толстые энциклопедии и справочники.

Наверное Интернет-серфинг или блуждание в мировой Сети, когда человек кликом мышки прыгает с сайта на сайт, переходя от одной ссылки к другой, пришли на смену ранее бесцельно слоняющимся по улицам толпам зевак. Мировые рекламные агентства быстро поняли смысл подобной простой замены, перенеся существенную долю своей активности в электронное пространство.

С товарами вроде бы ясно: чем чаще о них будешь рассказывать, да так, чтобы тебя хотя бы изредка и отчасти выслушивали – тем больше шансов на коммерческий успех. Однако, спросят, причем же здесь национальные философии, добавим: литература, искусство и наука? Разве их надо "продавать", "подавать", заинтересовывая в обращении к ним? Да, вне контекста самодостаточных миров национальных культур они объективно превращаются в товар, правда в особый, товар культуры. Это не только специфические культурные ценности, формы духовной творческой самореализации и освоения "национального мира", но также и ингредиенты космополитического мира общечеловеческой культуры.

Последний начинает складываться по-настоящему лишь с появлением электронных средств массовой информации: интерактивного TV, мобильной связи и, главное, всемирной паутины. Как, в каких очертаниях, основных смысловых конструкциях, из каких языковых, художественных, философских единиц, он, мир будущей космополитической культуры будет состоять – вопрос пока еще открытый. И здесь возникает ситуация глобального культурного супермаркета, где каждая из культур, стран, стараются оставить как можно больше своих культурных визиток, популяризовать свои идеи, свои вкусы и идеалы, образы и ценности – для появляющегося глобального гражданина-космополита. Американцы первыми это поняли – потому и более других пока преуспели в усилиях по конструированию нового мира.

Прецеденты подобного хотя и в гораздо более скромных, скорее региональных формах, были и ранее. Это эллинский, римский, арабский, дальневосточный (китайский), индийский миры, в которых один (или несколько) народов становились "мирообразующими" или "историческими" (Гегель) – их язык, ментальный и художественный стили, мораль и идеология (религия). Предпоследний случай – до глобальной победы в конце XX в. англоязычной культуры над русскоязычным "мировым социализмом" – французская культура Просвещения, чьими идеями, ценностями и поведенческими формами насыщенна ментальная жизнь большинства современных сообществ, ведущих свою культурную генеалогию из европейского источника.

Однако по-настоящему единое культурное пространство общепланетной коммуникации создается на наших глазах в последние 10-15 лет в виде Интернета. Его фундаментальными структурными и лингвистическими единицами, которые выстраивают коммуникацию между разными национальными сетями, стали английские слова. Формируется некий усредненный мировой английский. Он – точка отсчета, в его терминах, образах и понятиях выстраивают межнациональное общение, под него подстраиваются и национально-языковые сети. Этот новый, реально сложившийся "эсперанто" уже зачастую далек от своих англо-американских корней.

Каждая отдельная культура в этом мультикультурном гипермаркете, стремящаяся утвердить себя, т.е. свои специфические ценности, идеалы уже в качестве не-партикуляристских, но общечеловеческих – т.е. нормативных по качеству и внутреннему достоинству для всех остальных – объективно, волей-неволей становится в культурно-соревновательную ситуацию борьбы за место под будущим единым солнцем общечеловеческой космополитичной культуры. Подобная соревновательность культурных товаров сродни завоеванию популярности, массового спроса, утверждению товарного знака, раскрутки, пиара и пр. Культурный товар утверждается также, как и любой другой товар: отчасти благодаря его высокому качеству, отчасти благодаря привлекательной, доходчивой, акцентирующей его выгодные и оригинальные стороны, рекламе. И в этом плане нет разницы между "кока-колой" и "итальянской оперой", "роллс-ройсом" и "русским балетом", "швейцарскими часами и "немецкой философией".

В отличие от последней, русская философия – культурный товар скорее более этнографического порядка, как, к примеру, саке, кумыс или борьба нанайских мальчиков, чем элитарно-общечеловеческого. Нашей философии в этом отношении повезло гораздо меньше, чем балету, русскому роману или русской симфонической музыке. Балет и музыка обращены непосредственно к воображению и пониманию, хорошая литература действует на поле психического сопереживания, проецирования, включения читателя в интимные личностные конструкции авторского видения мира. Если перевод адекватно передает извечные, но всегда, вновь и вновь, будоражащие волнения элементарных "единиц" душевной жизни: любви, интриги, борьбы и одиночества – в самобытных культурных ландшафтах и в конкретно-исторических перипетиях, – то успех понимания на чужой культурной почве обеспечен. Иное дело философия, которая выражает опыт самопознания культуры и всегда выражает сложные для понимания душевно-мыслительные комплексы. Конечно, на первый взгляд, философия является сугубо индивидуальным проектом самопознания, но на деле философ всегда "национален", он – инкарнация национального сознания.[1]

Никогда не будет, пока человек есть существо страстей, а не компьютер, реальной единой общечеловеческой философии, мышления и языка, как о том мечтали ранние рационалисты. Своенравная субъективность, взбаломошенное воображение – вместе с неустранимой естественной и социальной дифференциациями – всегда будут создавать разные по смысловым тональностям и предельным ориентациям мудрствования. Хотя всегда были и есть конструкции "философии" и "истории философии", превращающие их в разновидность "науки".

Можно понять, т.е. эмпатироваться, сопережить в сей момент, другого человека, находящегося в состоянии какой-либо страсти, имеющей начало и конец: любовь, ненависть, удивление, благоговение, отвращение и т.п., однако гораздо сложнее понять его устоявшуюся в ходе предшествующей жизни смысловую ориентационную систему, взросшую из неких характерных душевных интенций, производных от истории и родного ландшафта. Все люди любят и ненавидят, восторгаются и печалятся, наслаждаются и страдают, умиляются и боятся, однако делают они это не только индивидуально, но и еще культурно-типологически, имея помимо индивидуальной умудренности также и мудрость национальную – в разной степени философской концептуализации.

Последняя, национальная философия, имеет не только разные возраста: от мифологического наива фольклора, эпоса, житейской мудрости – до развитых духовных форм, но и качественно разные истории, сопряженные с народной судьбой. Потому перевести философию на другой язык – означает пересказать: что они есть, как думают, почему так, а не иначе, эти вот люди. В нашем случае – русские.

Литература в России, как известно, больше чем литература. В условиях часто прямых запретов на преподавание и импорт философских идей, позднее появление, рахитичность философии, она, литература, отчасти узурпировала прерогативы наперсницы Минервы в более свободном обществе. Может быть потому и появился феномен русского романа (Толстой, Достоевский), однако самой философии это только прибавило проблем в ее развитии, самоидентификации и самоутверждении в мировой философской среде. Переводили русских философов не в пример меньше, чем литераторов и на порядок меньше, чем на русский язык – философов других культур. Весь XIX в., за исключением славянофилов и Соловьева, прошел под знаком тотальных идейных заимствований. В принципе это не столь удивительно, беря во внимание поздний старт в России развития академической философии (вторая половина XVIII в.).

Русские философы пришли на Запад не в переводах, они пришли воочию, физически, оказавшись не по своей воле в эмиграции. Лишь тогда Запад познакомился со славной послесоловьевской генерацией и лишь тогда, в 30-40 гг. XX в. появились первые концептуальные опыты самоидентификации русской философии (работы по истории русской философии Лосского, Зеньковского, Яковенко, Бердяева). В это время и появилась культурная марка "русской религиозной философии", в то время как в советской России утвердился "советский марксизм". Западное философское сообщество остановилось на идее, что первое – аутентично русское явление, второе – результат чудовищных социальных трансформаций, однако оба феномена имеют какое-то важное отношение к такому, более глубокому образованию, как "русская душа". Ясно, что подобная, проблемная не только для Запада, но и для нас самих, ситуация требует объяснения. Более того, в современном глобальном культурном гипермаркете такой культурный товар как "русская философия" представлен вообще скорее в разделе "этнографические диковинки" восточного мистического православного богословия a la "соборность, богочеловечество и София", нежели в разделе мейнстрима истории мировой философии. Убога доля переводов русских философов в международном философском обмене, причем речь идет даже не о современниках, а о нашей классике.

В этой ситуации, которая вряд ли быстро поправима, особое значение приобретают визитки, электронные презентации русской философии на английском языке. Таковых также немного, из них наиболее характерны две, созданных теми малочисленными отечественными философами, которые на хорошем уровне владеют английским. Это либо представители старшего поколения, либо философская молодежь, проходившая профессиональную социализацию в 90 гг. XX в. – нулевые XXI в. Речь идет о проекте "INTELNET" Михаила Наумовича Эпштейна (1950 г.р.) и проекте "Gallery of Russian Philosophers" (Галерея русских философов) Дмитрия Александровича Ольшанского (1981 г.р.). Первый проект появился раньше, в 1995 г. на базе электронных ресурсов американского университета (Emory University). Второй появился несколько лет назад при поддержке английского издательства, т.е. также размещается ("железо") за рубежом, в данном случае в Англии. Это достаточно разные проекты.

INTELNET[2] – интеллектуальная сеть или, как определяет его создатель,[3] "виртуальное сообщество, предназначенное для продвижения междисциплинарных идей в гуманитаристике". В 1996-2001 гг. вышло четыре выпуска бумажного журнала на английском языке "Sumposion: A Journal of Russian Thought" (журнал русской мысли), где и были размещены ключевые статьи М. Эпштейна, речь о которых пойдет далее. INTELNET, по нынешней доступности (на время написания статьи – январь 2007), включает в себя пять тематических сайтов:

→ 1. "Русский философский форум международного общества Вл. Соловьева" (соучредители: московские философы из Института философии РАН и американцы)[4];

→ 2. Сайт "Общества по изучению русской религиозной философии";[5]

→ 3-4. Наиболее содержательные сайты. 3 – "Обзор русской философии"[6], где выставлены весьма интересные статьи М. Эпштейна о наиболее известных на Западе русских мыслителях и его же работа "Значение и влияние русской мысли: 12 тезисов". Еще более ценен для целей презентации русской философии 4 сайт – "Галерея русских мыслителей", где размещена ключевая статья того же Эпштейна "Феникс русской философии"[7];

→ 5. Сайт-презентация двух номеров журнала "Sumposion" 1996-1997 гг. – концепция общения России и Запада.[8]

Статьи М. Эпштейна о специфике русской мысли вообще и о современной российской философии в частности, которые и будут основным предметом нашего интереса, родились в итоге двух исследований автора: в 1990-91 гг., когда он был стипендиатом Института Кеннана (Вашингтон), выполняя проект "Советский идеологический язык" и в 1992-94 гг. провел исследование "Философская и гуманитарная мысль в России 1950 -1991 гг.".[9]

Проект Д. Ольшанского "Галерея русских философов"[10] активно функционирует и прирастает новыми статьями. Он выглядит в виде таблицы с ячейками, в которых помещены фотографии русских философов с их фамилиями, "кликнув" по которым вы попадаете на страничку, посвященную данному философу. В отличие от проекта М. Эпштейна, в котором преобладают аналитические, концептуальные описания феномена русской философии, в Интернет-проекте Д. Ольшанского на первом плане пока лишь демонстрационные интересы: представить краткие ознакомительные, именно визитки русских философов. Однако здесь есть то, чего нет у Эпштейна, – персоналии, и шире того, уже известного круга русских философов, которые так сказать уже "на слуху" у Запада.

Вместе с тем, мне представляется, что для образа русской философии на Западе гораздо важнее все же проект INTELNET, где презентованы итоги авторской рефлексии относительно того, что же есть такое, по свое ментальной природе, русская философия. Не "кто" представляет ее ряды по составу, с какой биографией и трудами, а именно ее суть: таинственные душевно-исторические истоки и подоплека беспрецедентной судьбы русской философии. Казалось бы, эка невидаль – страницы наших отечественных журналов и монографий переполнены ожесточенными теоретическими столкновениями по этой тематике. Да, но на нашем, родном языке. Спорят о нас, нашей философии и за рубежом – в сообществах русистов, специалистов по русской философии и менталитету. Широкая же публика питается либо идеологическими мифами, либо объедками со стола дискуссий этих самых русистов, чьи представления, судя по их публикациям немногим отличны от идеологических мифов. В этой связи особый интерес вызывает мнение самих русских, высказанное на родном для читателей, английском языке – и особенно человека, хорошо известного и в России, и в Америке своей глубиной ума и оригинальностью суждений. Вместе с тем, монологичность представляемого М. Эпштейном, его явственная идеологичная тенденциозность делают необходимым анализ, полемику, обсуждение. Собственно в их итоге-то и должен быть сформирован более многомерный образ современной русской философии – для других и для себя.

М. Эпштейн – человек, способный к широким обобщениям и схватыванию сути.[11] Кроме того он, будучи гуманитарием широкого профиля, более адекватно, чем многие наши современные профессиональные философы, стоящие одной ногой еще в XIX в., способен осуществлять современную философскую работу: расшивать междисциплинарные узлы, сообщая тем самым цельность единой жизни дробным по сей день гуманитарным сообществам.

Подобные аналитические и рефлексивные способности блестяще продемонстрированы прежде всего в "Фениксе русской философии ("Phoenix of Russian Philosophy") [12], а также в "Обзоре русской философии" ("An overview of Russian philosophy").[13] Содержание этих работ, судя по всему, представлено и бумажных изданиях автора на Западе: The significance of Russian philosophy by: Michael Epstein 1993. The Russian philosophy of national spirit: Conservatism and traditionalism by: Michael Epstein 1994.[14]

Итак, основные модели описания русской философии и особенно ее современные состояния, предложенные М. Эпштейном и заслуживающие внимания, соответствующего закрепления в багаже нашей самоидентификации.

Предложена общая модель соотношения центральных проблем и стадий развития русской философии. Сюда включаются четыре проблемы:

□ Проблема национальной идентичности, бывшая центральной в 1830-40 гг. Идентификации в это время осуществляются в поле, размеченном осями ординат и абцис: России и Европы.

□ Религиозная проблема: как преодолеть зло и обожить человека и мир? Она преобладала, по мнению Эпштейна, в 1880-90 гг.: Соловьев, Федоров, Толстой.

□ Социо-историческая проблема: как сотворить идеальное общество при помощи материальных средств. Марксистская, затем советско-марксистская философия была озабочена подобной проблематикой в 1900 -1970 гг.

□ Проблема личностного самоопределения (1910-1940 гг.) решалась русским экзистенциализмом Розанова, Шестова, Бердяева и Бахтина. Можно спорить по датировкам, "удельному весу" тех или иных проблем, однако общая схема выглядит вполне приемлемой.

Далее, заслуживает пристального внимания анализ динамики развития отечественной философии в 50-80 гг. XX в., тем более, что обобщающие работы об этом, совсем недавнем периоде нашей жизни, только начинают появляться и предложенные концептуализации – очень интересные инновации. М. Эпштейн выделяет семь тенденций, присутствовавших тогда:

○ ревизия марксизма в двух направлениях: а/ соединения его с национализмом и религиозными мотивами (С. Кургинян, А. Зиновьев и др.); и б/ его гуманизации и сциентизации (Э. Ильенков, Г. Батищев и др.);

○ неорационализм, представленный в ряде школ и направлений: русского структурализма (Тартуская и Московская школы Ю. Лотмана, В. Торопова, Вяч. Иванова и др.); феноменологического анализа сознания (М. Мамардашвили, А. Пятигорский); теории систем и общей методологии (Г. Щедровицкий, В. Налимов, Ю. Шрейдер и Г. Мельников);

○ неортодоксальная религиозная философия, представленная в трудах Даниила Андреева, о. А. Меня и молодых тогда, религиозно настроенных философов (Е. Барабанова, Т. Горичевой, С. Хоружего, Вл. Зелинского);

○ персоналистско-диссидентское философствование в свободных жанрах публицистики и эссеистики (М. Пришвин, Я. Друзкин, Л. Гинзбург, А. Есенин-Вольпин, Г. Померанц, Б. Хазанов, М. Михайлов, Б. Парамонов);

○ попытки создания философии национального духа или националистической идеологии (А. Солженицын, Л. Гумилев, В. Кожинов, И. Шафаревич);

○ становление отечественной культурологии: М. Бахтин, А. Лосев, Вл. Библер, С. Аверинцев;

○ концептуализм как оригинальная русская рецепция идей постструктурализма – в двух формах: а/ литературно-философской (А. Синявский, И. Кабаков, В. Комар, А. Меламид, Б. Гройс), и, б/ собственно философской (В. Подорога, Мих. Рыклин, Мих. Ямпольский).

Как мы видим, здесь представлена панорама именно русской философской мысли в широком значении этого слова, что является ее несомненным достоинством, поскольку преодолевает "профессиональный кретинизм" философов, часто высокомерно отказывающих в праве на философствование в не-жаргонных формах. Вместе с тем, подобная широта, объемлющая больше "околофилософские" пространства, сделала невидимыми для автора собственно важные процессы, происходившие в это время во "внутрифилософском" пространстве, которое в это время интенсивно дифференцировалось. К примеру, это становление русского сциентизма (философия техники, философия науки), социологии, психоанализа.

Интересен и поучителен анализ М. Эпштейном переходного периода [15] в развитии русской мысли, связанной с рецепцией классического наследия русской философии XIX - начала XX вв., которое вновь введено в интеллектуальный оборот в конце 80-начале 90 гг. прошлого века посредством массового издания серий трудов отечественных мыслителей.

Первой стадией был восторг по поводу разрешения запретного, эйфория от открывшихся кладезей мудрости. На второй стадии рецепции наследия к нему стали относится адресно, разные интеллектуальные группировки выбрали "своих" мыслителей, стали конструировать "свою историю" и "своих предшественников", становившимися духовными символами их группового единства. Здесь создается своя генеалогия и соответствующая мифология под сенью имен, объявляемых сакральными. Молодежи, однако, надо создавать свои интеллектуальные репутации, чего не сделаешь без низвержения кумиров. Третья стадия рецепции – критическая. Эпштейн повествует о новых критиках наследия русской религиозной философии: наряду с марксистскими философами, для которых пришедшие вновь спустя семьдесят лет – реакционеры и обскуранты, это жестокая критика "справа" (Е. Барабанов, С. Хоружий и Б. Парамонов).

Наконец интересна модель взаимосвязи особенностей русского менталитета с особенностями русской философии. Здесь немного нового, в основном повторяются классические пассажи, вместе с тем есть и то, что можно обсудить.

Центральный тезис рассуждений М. Эпштейна о русских – это их склонность "предаваться философии". Два эпиграфа к первой части работы акцентируют именно эту идею: слова Достоевского, вложенные им в уста Дмитрия Карамазова о том, что "все настоящие русские – философы" [16] и Бердяева, утверждавшего, что "коренная черта русских – предаваться философии … Судьба философа в России болезненна и трагична".[17] О существовании подобной склонности говорили еще во времена Соловьева, сравнивая русских по признаку метафизической и религиозной одаренности с индийцами и евреями. Сам же Эпштейн не пытается ее хоть как-то объяснить, лишь констатируя в другом месте "синтетические наклонности, мистическую одаренность, задумчивую меланхолию, сердечную тоску, светлую печаль, склонность действовать поперек правил".[18]

Подобная роковая склонность предаваться философии проявляется в настоящей зачарованности русских общими идеями. Это находит свое выражение в трех фатальных следствиях. Первое из них – сильная зависимость от внешних влияний. Российская идентичность с самого своего начала и в ключевых пунктах развития детерминирована извне: выбор религии Владимиром, вестернизация Петра, обаяние немецкого идеализма в XIX в.[19]

Второе следствие названо М. Эпштейном "платонической драмой русской философии". Наиболее сильным на впечатлительных русских оказалось влияние онтологии Платона – через неоплатонистское православие. Это влияние может самой интригующей теории в истории человеческой мысли [20] привело к формированию тотализма как главной черты мышления русских. Потом же – "пошло и поехало": русские по-прежнему заимствуют все подряд, живут в режиме идейного импорта, однако тут же тотализуют любую заимствованную идею. Сложившаяся "машина тотализации" русского мышления тотчас же радикализует учения, ценности, превращая их в карикатуры их западных аналогов. Появляются анархизм, нигилизм, советский марксизм. Эпштейн говорит самокритично и о своем родном направлении "концептуализма", которого также не избежала участь метафизической радикализации.

Страсть к роковой красавице (философии) доводит русских до того, что они впервые в истории сделали философию руководящим принципом, высшим юридическим и политическим институтом в Советском Союзе.

Что можно сказать по поводу концепции "зачарованности русских философией в форме объективно-идеалистического тотализма"? Она может и непатриотична, но оригинальна, литературный талант автора даже сообщает ей некоторую магическую властность реальности (умело подобранных примеров), однако она остается такой же концептуальной схемой, которая родилась в мозгу одного индивида и с помощью его суггестивных способностей может в благоприятном случае стать и "реальностью". Собственно о подобной схеме истории и критике ее концептуализмом говорит и сам автор.

Не избежал автор и использования некоторых клише в отношении России, которые мы часто готовы некритически принимать. Особенно явственны они в "12 тезисах".[21] Так это тезис о том, что Россия была "первой неевропейской нацией, бросившей вызов европоцентристским историческим моделям и культурным канонам, предложившей альтернативную модель цивилизации". Это совсем патриотично, но вряд ли соответствует действительности. В XIX в., веке подспудного брожения революционных ферментов века последующего, такие же процессы поиска своей идентичности происходили, наряду с Россией, и в других неевропейских анклавах, полуспящих до поры, до времени в деспотической дреме. Как минимум, это Китай, Индий, Турция, в которых вызревали те же самые новые националистические силы, совершившие в первой половине XX в. цивилизационное обновление своих стран. А США, с его гражданской войной и поисками своей, американской, неевропейской, также синтетичной (англосаксонские, латиноамериканские, азиатские, аборигенно-индейские и мн. др. элементы) идентичности – в философских формах "прагматизма", "реализма" и пр.? Россия, таким образом, вовсе не уникальна в этом отношении, это "старушка" Европа скорее уникальна в своем европоцентризме.

Набил также оскомину и тезис, выдвинутый правда не Эпштейном, а еще авторами "Вех", об особой "мощной социальной страте, у которой была специфическая задача воплощения общих идей в реальность". Миф об интеллигенции как особом русском явлении (высокой духовности, самопожертвования в любви к народу и человечеству), отличном от социально-функциональных групп западных интеллектуалов, – один из любимых у нашей образованной публики. Меж тем, возьмите деятелей Ренессанса, Просвещения, романтизма – в Италии, Франции, Германии – чем не интеллигенция? Эта функция групп националистически и космополитически настроенных интеллектуалов,[22] конструирующих в фазе подъема собственную национальную идентичность (литературный язык, искусство, философию) на космополитическом фоне других народов. Это то, что сам Эпштейн называет "транскультуризмом": "каждая культура может достигать своей идентичности лишь в глазах другой культуры". Гуманисты и деятели Просвещения: Дидро, Вольтер, Вико, Гердер, Кант Гете и др. – та же западноевропейская интеллигенция, строившая свои новые национальные идеалы в контексте общечеловеческих проектов "вечного мира" и трансцендентального единства сознания, сошедшая потом на нет, превратившаяся в группы профессионалов умственного труда. Что ждет затем и нас. Просто Россия хронически запаздывает на два-три столетия, что ни для ни кого не секрет, и XIX в. – век старта конструирования национальной идентичности и появления своих аутентичных "гуманистов и просветителей"[23] – сиречь "интеллигенции".

Все отмеченное ранее все же является предметом для обсуждения, что-то удалось автору лучше, что-то хуже. Однако некоторые вещи, похоже, навеяны более идеологией, специфическим авторским мировоззрением и, отчасти, может быть, осознанной или полуосознанной реализацией конкретных установок распорядителей грантов на гуманитарные исследования в начале первой половины 90 гг. XX в.

В принципе я не думаю, что в конце 80 - начале 90 гг. М. Эпштейн был одинок в свое радикальном либерализме и временами чересчур жестком, переходящем в карикатуризацию, отношении к советским временам. Он сам отмечает "радикализацию" мысли как основную тенденцию развития всех, в том числе и идейно близких ему направлений в отечественной гуманитарной мысли начала – середины 90 гг. Ясно, однако, что десятилетие "путинской стабилизации" сильно изменило акценты и многое сейчас, спустя более 10 лет, уже кажется не столь простым, очевидно "черно-белым", как во времена ельцинской конфронтации-раскола общества. Потому неплохо было бы автору вернуться к своему труду и дать ему новую редакцию, тем более, что судя по последним интервью, его взгляды также в определенной степени изменились, оценки стали более взвешенными.

В "Фениксе" сильно чувствуются два фундаментальных влияния, сообщающих ему несколько карикатурный оттенок: попперианства и шаржированного концептуализма. Попперианство – перевернутый марксизм, такое же радикалистское учение о смысле и основных тенденциях истории, лишь с защитой альтернативных ценностей. К. Поппер и, может быть еще Ф. Хайек, – такой же апостол, т.е. наиболее решительный, пафосный и яркий в своей осознанной определенности, выразитель идей либерализма в их ожесточенной, непримиримой заостренности против идей коллективистской модернизации, как К. Маркс и Ф. Энгельс – в марксизме.

Вся история, полагал Поппер, поле непрерывной схватки сторонников "открытого" и "закрытого" обществ, свободы и тоталитаризма. Противники, понятно, описываются в весьма негативном свете. Такая же, прямо-таки демонизация и Советов, и подготовившей их "тоталистской" русской философии (Соловьев, Федоров и Кº) – присутствует и в "Фениксе".[24]

Конечно, может быть многое объясняет приверженность автора концептуалистской методологии исследования и построения теоретических моделей. Вообще концептуализм как эстетический метод конструирования возможных реальностей (И. Кабаков) и метод критики любой идеологии – весьма привлекателен своей верностью трансцендентализму, рефлексивным обнажением неявных объективирований в социальной жизни ("реалистического обмана") и здоровой философской иронией. Однако часто литератор в Эпштейне побеждает философа и мы видим какие-то лихие пассажи, вполне уместные в жанре антиутопии, но режущие глаз в аналитико-философском труде:

? "нация дематериализовалась как историческое тело, став полностью транспорентным для идеократического правления и видения";

? "ничего не могло быть более священным для образцового советского гражданина (exemplary Soviet citizen), чем "единство и борьба противоположностей" или "история как форма движения материи";

? "философия диамата была ядром всех практических решений, она руководила политическим и экономическим курсом страны и даже определяла правила ежедневного поведения".[25]

В собственно проекте Ольшанского "Русские мыслители"[26] отсутствуют какие-либо обобщения в отношении русской философии, что может рассматриваться как упущение: разместив 3-4 краткие критические overviews с разных позиций, можно было бы задать концептуальное измерение сайта. Вместе с тем, все же имеется авторское кредо по Интернет-адресу,[27] где на сайте британского журнала "Философ" (The Philosopher) размещен его специальный выпуск весны 2005 года (Volume LXXXXIII No. 1 Spring 2005), отведенный русской философии и имеется вводная статья русского редактора (Д. Ольшанского), посвященная разъяснениям природы русской философии для англоязычных читателей. В ней, в сравнении с "Фениксом русской философии" Эпштейна, явно сказывается разность в жизненном опыте и сопряженный с этим дефицит панорамности видения и толерантности. Зависимость от постмодернистского дискурса проявляется в авторском полагании, что "философия всегда есть какой-нибудь комментарий к текстам или само исследование знания, нежели его продуцирование". Философия в России как не-западная традиция появляется, по мнению Ольшанского, лишь к концу XIX в. и в большей степени связана с творчеством Ф.М. Достоевского, первым серьезным оригинальным ресурсом для всей последующей русской философии. Философия в России никогда не была академической дисциплиной и вообще ее трудно у нас отделить от других гуманитарных дисциплин. Сия легковесность и порхание были бы вполне извинительны в любом другом месте, пусть даже в отдельной монографии, но они размещены в виде визитной карточки русской философии для иноязычных философов и просто любителей, и по ней складывается общее впечатление, стереотип о том, кто мы и что мы есть вообще. С Эпштейном можно дискутировать, однако ему не откажешь в более основательном знании предмета и рефлексивности.

Особая черта характеризует, по мнению Д. Ольшанского, русскую философию – это экзистенциализация истины (приравнивание "правде") и, одновременно, ее трансцендентализация ("истина – не здесь"). Это проистекает, по-видимому, из литературного первородства русской философии. Однако почему это так неясно, кроме общей с Эпштейном ссылки на известное высказывание Достоевского о том, что "все настоящие русские люди – философы".

Вместе с тем, формально эта редакторская статья не связана с "Галереей русских мыслителей" и имеет, вероятно, менее многочисленную аудиторию журнала философского общества Англии "The Philosopher", нежели вышеупомянутый, довольно интенсивно раскручиваемый сайт.

Сам сайт хотя и связан с тем же журналом, позиционирует себя как интернациональный коллектив авторов, объединенных целью презентовать мировому философскому сообществу некоторую электронную панораму русской философской мысли в сообщениях энциклопедическо-библиографического формата. И подобное начинание следует лишь приветствовать и всемерно поддерживать. Сайт динамично развивается и прирастает все новыми статьями. Уже таковых 17.

Вместе с тем, анализ авторства и содержания статей-персоналий свидетельствует о нашей стародавней проблеме: крайне слабое знание иностранных языков большинством нашего философского сообщества. Хорошо было бы, если каждую статью писал наш философ, имеющий достаточный опыт изучения трудов представляемого мыслителя. Все, по-видимому, упирается именно в языковую проблему, соответственно, 8 статей написаны самим редактором, однако наиболее полные и обстоятельные из них лишь о Якобсоне и Проппе, другие же до неприличия кратки и местами просто поверхностны.

В отношении географии и компетенции других участников сайта следует сказать лишь одобрительные слова. Из 9 остальных авторов: трое – зарубежные философы (США, Канада) и надо отметить также их обстоятельность и знание предмета; 6 – представители городов и весей России (два москвича, Ульяновск, Екатеринбург, Рубцовск и Кемерово).

В отношении так сказать качественного состава 17 наличествующих на сайте отечественных мыслителей. Здесь мы можем видеть как привычные уже фигуры классической русской философии (Бердяев, Шестов, Кожев, Шпет, Рерих, Трубецкой, Лосев), советской философии (Богданов, Ильенков, Мамардашвили, Лотман, Пропп), так и менее известных в нашем современном философском сообществе мыслителей: Спилрейн, Гранов, Васильев, Раппопорт.

Редакторская концепция презентации в общем-то не вызывает нареканий: биография – идеи [28] – библиография. Вот бы строже ее выдерживать. Также, конечно, помимо ликвидаций зияющих лакун в классическом составе представителей отечественной философии (нет the founder father русской философии – Вл. Соловьева!), хотелось бы видеть современных философов и не только семиотического направления.

Итак, можно резюмировать следующее. В силу всем хорошо известных особенностей нашей непростой социально-политической истории в XX в., русская философия переживала трудные времена в виде постоянных перерывов в своем естественном развитии (революции, идеологические гонения, эмиграция). В итоге в сегодняшней интеллектуальной жизни России полифония и сумятица. Русская философия, в отличие от традиций континентальной философии и философии "англо-американского мира", крайне слабо представлена в мировом философском сообществе в виде переводов текстов своих лидеров. В современном глобализующемся мире, супермаркете Интернета, резко возрастает значимость электронных медийных ресурсов, необходимость создания продуманных доходчивых экспрессивных культурных манифестаций национального духа.

Современному человеку из англоязычного мира не нужны ни этнографические лубки, ни садомазохистское самобичевание. Однако проблематизирующее и панорамное видение истории русской философии вместе с духом толерантности – способны создать и представить мировому философскому сообществу более многомерные и более привлекательные (интригующие) образы современной русской философии. Вместе с тем, думаю, что для последующих генераций сайтов о русской философии опыт представленных здесь будет заведомо отправной точкой в их развитии.

* Статья подготовлена при финансовой поддержке

РГНФ в рамках научно-исследовательского

проекта "Образ современной русской

философии на Западе" № 06-03-02011а