Значение некоторых кьеркегоровских исканий и озарений для постижения философии в наши дни

Коваленок Алексей Анатольевич

ГБОУ СПО Нижегородское художественное училище

Преподаватель социально – гуманитарных наук

Кандидат философских наук

Alexey A. Kovalenok

Nizhny Novgorod Art School

Lecturer of social and liberal sciences

E-Mail: Kov9alenok@yandex.ru

УДК – 1 (091)

 

«Этот. Единичный» или далекая музыка Серена Кьеркегора. Значение некоторых кьеркегоровских исканий и озарений для постижения философии в наши дни

 

Аннотация: В статье автор пытается сформировать приемлемый для университетской аудитории и по возможности аутентичный образ философских исканий С. Кьеркегора, показать их многоплановость и неоднозначность. При этом даются авторские оценки смысла и сути антропологического поворота Кьеркегора, его значимости для будущих философских поисков, в том числе и для формирования философии экзистенциализма. Показано, что Кьеркегор оригинально обогатил философский тезаурус, изменил само представление о допустимых стилях философствования. Многие вопросы, поднятые им, актуальны и сегодня: тема одиночества, неизбежности выбора, экзистенциального страха, подлинного и неподлинного существования, так называемых пограничных ситуаций. Отсюда – неослабевающий интерес к его идеям. При жизни непонятый, он оказался удивительно конгениален нашей современности, многие процессы и тенденции которой становятся понятнее, когда смотришь на них сквозь призму размышлений Кьеркегора.

 

 

Ключевые слова: экзистенциализм, экзистенция, свобода, страх, личность, одиночество, выбор, стадии жизни, знание, грех, экзистенциально-антропологический поворот

“This. Single” or faraway music of Soren Kierkegaard. Value of some Kierkegaard’s searches and inspirations for today’s comprehension of philosophy

Abstract: In this article the author tries to create acceptable for students’ audience and whenever possible authentic image of philosophical searches of S. Kierkegaard, to show their diversity and ambiguity. At the same time, the author gives estimates of sense and an essence of anthropological turn of Kierkegaard, his importance for future philosophical search including formation of philosophy of existentialism. It is shown that Kierkegaard originally enriched the philosophical thesaurus, and changed the idea of admissible styles of philosophizing. Many questions which are brought up by him are relevant even today: the subject of loneliness, inevitability of the choice, existential fear, original and not original existence, so-called boundary situations. From here comes an indefatigable interest in his ideas. He was misunderstood when he lived, however he is surprisingly congenial for present. A lot of processes become more clear when you look at them through a prism of Kierkegaard’s reflections.

Keywords: existentialism, existence, freedom, fear, personality, loneliness, choice, life stages, knowledge, sin, existential and anthropological turn

 

 

Философствовать по-настоящему – значит по-настоящему бодрствовать. Пробуждаться и будить мир, который мирно спит.

Анатолий Ахутин

 

В этой статье автор ее хотел бы представить свое видение того, как можно было бы изложить философию Кьеркегора (по крайней мере некоторые ее аспекты), повлиявшую и на экзистенциалистские идеи 20 столетия, как можно было бы представить ее идеи в современной студенческой аудитории, опираясь, при этом, разумеется, на какие-то интерпретации и наработки, сделанные в философской литературе прошлых лет, но и не теряя при этом, так сказать, собственного авторского лица. В наш век торжества объективации, различных форм отчуждения, омассовления, господства коллективистских структур было бы полезно иной раз остановиться, прервать этот бессмысленный бег по кругу, отдалиться от толпы, задуматься. О чем? О себе, о том, как важно иной раз бывает и одиночество, о том, что в тишине рождаются великие идеи. В тишине возникает и музыка бытия – слабая и отдаленная, которую не услышишь, маршируя под общие бравурные марши. И вот такую далекую музыку можно уловить, читая и размышляя над текстами Кьеркегора.

И здесь, предваряя дальнейшее изложение, хочу только заметить, что бытует иногда такое мнение (в том числе и в студенческой среде, да и не только), что язык Кьеркегора весьма необычен, странен, метафоричен, непохож на предыдущие философские штудии, слишком иной раз личностен, интимно-субъективен, что затрудняет понимание. Ну вообще чтение философа – это «не легкая прогулка с тростью по Невскому проспекту». Это – напряженный труд. И тысячу раз прав В. В. Бибихин, нашедший: «Странный язык философии. И трудный. Здесь ничего не возьмешь одним энтузиазмом, ничего не возьмешь раз и навсегда, да и вообще ничего не возьмешь. Новый автор, новая мысль ставят новые вопросы, исканию нет конца и никогда не скажешь, что вполне освоил одного философа, так что можно переходить к другому. То, что статистически приходится встречать чаще всего псевдосистемы, которые можно расколоть после определенного усилия, дает самоуверенным умам повод думать, будто в принципе так же сложится дело при встрече с любым мыслителем. Не так сложится, если встреча будет настоящей»[1]. Все здесь сказанное вполне применимо (и, возможно, даже более, чем к каким-либо иным мыслителям) и к С. Кьеркегору. Если встреча настоящая – то понимание всегда трудно.

Итак, обратимся к философскому творчеству Серена Кьеркегора  (1813 – 1855).  Сама жизнь этого человека, конечно же, поучительна. Он отказался от карьеры лютеранского пастора. Его жизнь – это маятник между пуританской строгостью и разгулом на грани последних грехов. Его философия – история меня, изложение своего собственного опыта, поток сознания, изложенный на бумагу.

Существует так называемый парадокс Кьеркегора: он и счастлив и несчастлив одновременно. Счастлив тем, что он во – многих своих идеях, интуициях, исканиях опередил свое время, высказал нечто о мире, о понимании человеческой сущности, что могло найти отклик только в будущем, что обгоняло возможности восприятия и осознания этих идей его современниками, эпохой, в которую он жил. А несчастлив именно потому, что был не понят, отвергнут своим временем, не востребован им.

Собрание его сочинений составляет 12 томов. Среди наиболее ключевых – «Болезнь к смерти», «Страх и трепет», «Или – или», «Заключительный ненаучный постскриптум». После своей смерти он оказался надолго забыт. Положение радикально меняется в начале 20 века. А дело в том, что протестантские теологи, обеспокоенные падением религиозности и равнодушием людей к христианским идеям и идеалам, задним числом простили Кьеркегору все его выпады в адрес церкви и пожелали «принять на службу» его христианский иррационализм.

С 1909 года начинает выходить в свет первое немецкое издание Собрания сочинений Кьеркегора. Немецкий язык (язык великих философов – это факт, немецкий в 18 – 20 веках был своеобразным аналогом латыни и древнегреческого в эпоху античности – достаточно вспомнить Лейбница, Вольфа, Канта, Гегеля, Шеллинга, Фихте, Гердера, Шлейермахера, Маркса, Энгельса, Фейербаха, Ницше, Дильтея, Штирнера, Виндельбанда, Зиммеля, Кассирера, Шпенглера, Хайдеггера, Ясперса и иных, дабы понять, что многие гениальные и величайшие творения философского духа рождались первоначально именно на немецком языке, через него становились достоянием мировой философско-интеллектуальной истории) открыл доступ к нему европейским интеллектуалам и вообще широкой читающей публике. Разразившаяся далее Первая мировая война и порожденный ею кризис в сознании европейской интеллигенции немало способствовали подлинному возвращению Кьеркегора из небытия. Ясперс утверждал даже, что Кьеркегор сделался основой современного философствования, что повлекло за собой духовный переворот послевоенного времени. Кьеркегор становится кумиром, властителем дум. Сбывается его пророчество, гласящее, что «когда над каким-либо поколением начинает нависать непогода, тогда обнаруживаются личности, подобные мне».

Понятие экзистенции как личностного, неповторимого и конечного существования (подробный разговор о ней еще ожидает нас впереди), разработанное, выстраданное Кьеркегором, в том числе и на опыте своей собственной жизни, введенное им в философский оборот, дало название целому влиятельнейшему философскому учению 20 века – экзистенциализму, который господствовал над умами европейской интеллигенции в 30 – 70 – е годы, да и сегодня он далеко еще не сдан в архив, не стал достоянием только лишь музея философских древностей. Все мэтры экзистенциализма, столпы, глашатаи, апостолы и пророки его – Хайдеггер (видимо, самый влиятельный мыслитель 20 века), Ясперс, Камю, Сартр, Марсель, Бубер – отдают дань уважения своему далекому предшественнику из маленькой северной страны и признаются, что их философия была бы невозможна без Кьеркегора. Разумеется, эти соображения не означают, что «источники современного экзистенциализма могут быть сведены просто к посмертному влиянию Кьеркегора. Это было бы серьезной неточностью. Однако кьеркегоровские темы возвращаются в экзистенциализме, хотя исторический контекст изменился. И авторы, пишущие об экзистенциалистском движении, совершенно справедливо видят в датском мыслителе духовного прародителя этого движения, хотя, конечно, и не его единственный источник. Но Кьеркегор оказал стимулирующее влияние на многих людей, которые не называли бы себя экзистенциалистами или, кстати говоря, профессиональными философами или разного рода теологами… его философская мысль пыталась дать людям видение их экзистенциальной ситуации и альтернатив, стоящих перед ними, и вместе с тем призывом выбирать, реализовывать себя, становиться «существующими индивидами»[2].

После Второй мировой войны, после крушения нацизма, столь ненавидевшего экзистенцию, единичность, неповторимость человеческой жизни, пытавшегося растоптать, уничтожить ее, растворить в массе, в государстве, партии, внимание к Кьеркегору лишь росло, его идеи стали неотъемлемым компонентом «философствования после Освенцима». В 1948 году в Копенгагене был создан центр международного «Кьеркегорианского общества», издающего специальный журнал «Кьеркегориана». Количество работ, посвященных Кьеркегору, исчисляется тысячами. Интересно отметить в этой связи, что датский мыслитель входит в сотню самых изученных личностей в мировой истории, занимая там 34 место (данные 2008 года). Ему, согласно каталогу Библиотеки Конгресса США, посвящено 679 работ! (Интересно, что предшествует ему в этом списке Толстой = 33 место и 681 работа).

Оказал Кьеркегор немалое влияние и на русских мыслителей – Бердяева, Шестова и других, способствовав тем самым формированию особой ветви русского экзистенциализма = персонализма. С 60 – х годов 20 века Кьеркегор находит дорогу и к советским читателям. Как пишут авторы одного издания, первым шагом к знакомству советского читателя с Кьеркегором были книги П. Гайденко и Б. Быховского, а также статья о нем С. Аверинцева в «Философской энциклопедии, вышедшей в 60 – е годы. Да, безусловно, были «объяснительные идолы» советской эпохи. Они довлели и над указанными авторами. Но, как говорится, «времена не выбирают, в них живут и умирают». Это полностью относится и к советским авторам тех лет. Но даже при всей их идеологической заданности и критическом уклоне эти работы сыграли положительную роль хотя бы потому, что в них в большом количестве присутствовали цитаты из произведений мыслителя. Самостоятельный и мыслящий читатель, сконцентрировавшись на словах самого Кьеркегора и отбросив обрамляющую их догматическую шелуху, мог при желании составить свое непредвзятое мнение и решить для себя вопрос: важен ли для него лично этот мыслитель, столь популярный на Западе? Не может ли он помочь чем-то и «простому советскому человеку», постоянно сталкивающемуся в жизни с часто необъяснимыми, нелепыми, казалось бы, трудностями? Сегодня появляются новые переводы и новые исследования. И нельзя не согласиться с выводом автором этого издания, что литературное наследие Кьеркегора колоссально, поэтому основная работа здесь еще впереди. У нового поколения российской интеллигенции видимо еще предстоит «отложенное знакомство», подлинное открытие этого исключительно одаренного мыслителя и интереснейшего человека – «единичного», как он себя называл[3].

С именем Кьеркегора связан так называемый антропологический поворот, осознание того, что человек как единичность, его мир, его душа – вот темы для философии. Напрашиваются параллели с Сократом. Он считается предтечей экзистенциализма.

Экзистенция – единичная и уникальная сущность данного конкретного человека, которую нельзя вербализировать и описать в научных терминах и понятиях. Она ускользает от этого. Человек есть всегда некая тайна, неизреченность. Человек единичен, в нем много бессознательного, рационально его не познать. Единичное не понять и не познать с позиций всеобщего. «Экзистенция фиксирует саму данность этого бытия, момент его «открытости» для человека. Все прочие категории мышления уже вторичны по отношению к экзистенциалам бытия человека. Они объективируют субъективное бытие в понятиях, но упускают экзистенцию, которая по своей природе необъективируема. Экзистенцию невозможно знать, в ней можно только пребывать… Экзистенция неотторжима от морального выбора и ответственности, тогда как спекулятивное мышление «снимает» в себе добро и зло и саму свободу как предпосылку морали. В спекулятивном мышлении господствуют законы (не важно, всемирного духа или экономических отношений), не оставляя личности пространства для поступка. Таким образом, Кьеркегор мотивировал методологический переворот в новоевропейской философии от гегелевского понимания философии как «мышления в понятиях» к «экзистенциальной диалектике», оперирующей терминами не логической метафизики, но такими экзистенциалами, как отчаяние, страх, боль; оказалось, что именно они изначально и неотчуждаемо присущи человеческому бытию, а иное бытие для философии и духовного познания неинтересно – им занимается наука. Спекулятивная прогрессистская философия истории в этом случае заменяется экзистенциальным, эсхатологическим осмыслением истории, в рамках которой только и возможно подлинно этическое. Кьеркегор возвращает новоевропейское мышление к забытым христианским ценностям – моральной личности и эсхатологическому пониманию истории»[4] (выделено мной – А. К.).  

Кьеркегор заявлял,  что его задача – сделать жизнь человека тяжелой. Ответственное отношение к жизни – вот в чем эта тяжесть! Кьеркегор много и убежденно оппонировал Гегелю. Гегель создал величественный дворец теории, где поместил весь мир, но сам Гегель в нем не живет. В гегельянстве нет места человеку, единичности, которая бросается в топку всеобщности, приносится в жертву Абсолютному Духу, есть лишь инструмент в его деятельности. Потому Гегель ошибочен. Надо изучать не громады мира, но жизнь ( = экзистенцию) единичного человека. Его не познать разумом. Здесь нужна самоуглубленность, рефлексия. Кьеркегор разрабатывает диалектику не мира, но души, а она изменчива, динамична, текуча. Кьеркегор убежденно заявлял, что если б Гегель признал свою ошибку, то вся его система непременно бы рухнула, ибо она абсолютно ошибочна. Как разъясняет этот момент Ф. Коплстон, для Кьеркегора «существовать – значит реализовывать себя в свободном выборе между альтернативами, в самоосуществлении. Существовать, стало быть, значит все больше и больше становится индивидом и все меньше и меньше простым членом группы. Можно сказать, что существование есть трансцендирование всеобщности ради индивидуальности. Поэтому Кьеркегор мало симпатизирует тому, что он считает гегелевским взглядом, согласно которому человек реализует свое истинное Я или сущность пропорционально тому, как он выходит за пределы своей отдельности и становится наблюдателем целокупного времени и существования как момента жизни всеобщего мышления. В гегельянстве, по мнению Кьеркегора, нет места для существующего индивида: оно может лишь фантастическим образом универсализировать его. А то, что не может быть универсализировано, оно опускает как неважное, тогда как на деле как раз это и является самым важным и значительным. Слиться или утонуть во всеобщем – будь то государство или всеобщее мышление – значит отрицать личную ответственность и подлинное существование»[5].

Серьезные, суровые обвинения в адрес Гегеля. И они небеспочвенны. Отнюдь. Но, справедливости ради, здесь укажем, что были и другие попытки трактовать Гегеля, где Гегель представал более человечным, теплым, интимным, так сказать, где и для него имели значение личностные интуиции и мотивы. Например, можно вспомнить фундаментальное сочинение И. Ильина «Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека», где конкретное как раз и означает личностное, экзистенциальное, самостное. А в общем, применительно к Гегелю (да, наверное, и не только к нему одному), видимо, прав наш русский философ, провозгласивший, что «всякая попытка найти ключ к большой философской мысли… останется неудачна. Когда философский ум такого размаха создает постройку, объяснить ее может только она сама – или другая постройка такого же масштаба…»[6] И далее он же продолжает: «Вообще отклониться от крупной мысли к ее интерпретациям не просто легко, это, если не сопротивляться, неизбежно. С приближавшимися к Гегелю происходило то, что с металлом около сильного магнита: человека странным образом вело, гегелевский вызов не оставлял тех, кто его расслышал, в покое, бросал в крайности»[7].  Так, вероятно, и Кьеркегор подвергся магнитезирующему влиянию Гегеля. И, во-многом, в противостоянии Гегелю он и формировался как философ.

Мировоззрение самого Кьеркегора можно определить «как христианско – психологический индивидуализм (или христианский экзистенциализм). Его истоки (не говоря о личном характере) полемические: оно сложилось в полемике с диалектикой и логикой Гегеля, а также с протестантским богословским догматизмом. Сам Кьеркегор называет себя «верующим антитеологом». Его религиозный идеал – апостольский, то есть чистая вера раннехристианских общин (с апостолами, но без церковных чиновников); это вера, не отчужденная в церкви и рациональном богословии. Можно отметить также влияние на Кьеркегора немецких философствующих романтиков (Новалис, Тик, Вакенродер, Баадер); датская духовность развивалась в русле литературных, философских и культурных интересов Германии. Метод философии в его традиционном смысле Кьеркегор отрицает. Философия в методе лишается искренности. Но у него все же есть устойчивый прием философствования. Этот прием – ирония, мастерство недогматического гибкого и раскованного мышления… Ирония – особый модус осознанного отношения к миру… У Кьеркегора ирония – способ преодоления всего привычного, как предпосылки для отыскания непривычных религиозных истин. Это метод не знающей успокоения рефлексии»[8].

Еще и еще раз подчеркнем по поводу христианско-психологического индивидуализма или христианского экзистенциализма Кьеркегора: мыслитель здесь радикально меняет антропологическую систему координат. Индивидуум здесь больше не частный случай архетипа, но основа всей теологической конструкции, субъект, волюнтаристски постулирующий перед лицом непроницаемой трансцендентной бездны метафизику веры. Все содержание религии при этом становится продуктом индивидуального конструирования, опирающегося на конкретную экзистенцию, и история религии, в том числе и христианской, превращается в секвенцию строго индивидуализированных субъективных исторических ситуаций. Из этих ситуаций радикально удалены как мистическое, так и мифологическое измерения. Остается только единичный индивидуум и бездна. Этика, общество, мистерии, культы выносятся за скобки[9].

В Библии Кьеркегор видел символы экзистенциалов человеческой души, но в то же время с Библией, ее трактовками и интерпретациями он был весьма и весьма волен.  Вот, например, страх. Кьеркегор рассуждает о нем, обращаясь к Книге Бытия ( Ветхий Завет). Там он видит символ становления человека. Кьеркегор при этом ставит весьма важные, можно сказать, фундаментальные вопросы: обладает ли человек общей для всех людей сущностью? Есть ли Адам и Ева прообраз любого человека? Ставится вопрос о первородном грехе – грехи Адама и Евы довлеют над нами, или же мы сами грешим? Кьеркегор, кстати, сам много грешил.  Так вот здесь философ полагает, что невинность грезит – имеет ложное представление о мире и о себе. Поэтому познание, пусть даже через грех, необходимо человеку. Божеский запрет и делает человека свободным = только нарушая его, становишься свободным. Грехи Адама и Евы – это их личные грехи. Они не распространяются на все человечество. Кьеркегор ввел проблематику гендера, пола, сексуальности. Без этого не было бы и человека.

Итак – знание, свобода, грех – без них человек невозможен. И еще СТРАХ. Но не как боязнь чего – то конкретного, а как состояние души, томление, тоска, нетерпеливое ожидание, разорванность вечного и временного, осознание своей смертности, тоска по вечности и Богу. Стало быть, это – не эмпирический, но экзистенциальный страх. ( Наподобие того «арзамасского ужаса», который пережил Л. Н. Толстой в ночь со 2 на 3 сентября 1869 года в номере арзамасской гостиницы, ужаса смерти, разверзшегося перед ним). Да, человек знает о своей смертности, что и делает его жизнь трагедией. Страх – это головокружение при взгляде на зияющую бездну = НИЧТО. Это НИЧТО – объект страха. ( Если смотришь в бездну, то и бездна всматривается в тебя – Ницше). Но страх именно ведет к идее Бога. Без Бога человек одинок  (вспомните размышления Достоевского). Но, Кьеркегор особо подчеркивает, что путь к Богу идет не через так называемое религиозное воспитание, часто ханжеское и лицемерное, а через страх за свое собственное существование.

Человек – неизбывный эгоист, но эгоизм духовный отнюдь не есть вульгарный. Через любовь к себе приходишь к любви к Богу. Этот эгоизм делает человека нравственным. Здесь явственно звучит критика императива Канта. Что такое человек, вопрошает Кьеркегор? И отвечает: это – синтез души и тела, поддерживаемый духом. Это – синтез вечного и временного, свободного и несвободного, телесного и духовного, но между этими моментами могут быть рассогласования. Невозможны рациональные доказательства духа и Бога. Они лишь усиливают сомнения. Он = дух (а значит и Бог) сам о себе свидетельствует. Мы непосредственно обнаруживаем его в себе. Человек не может утратить дух, ибо он бессмертен. Бездуховность – это не полное отсутствие духа. Нет. Это – леность духа, это барство духа, это стагнация духа, самодовольство его, когда дух не совершенствуется, закоснел, забронзовел, доволен собой. Дух и здесь есть, но только он в спячке, он угнетен. Но дух существует вопреки угнетению, в одиночестве, отдалении от мира. Кьеркегор описывает состояние демонизма, когда человек существует вне пределов духовных потребностей, не понимает своего назначения. Это – человек без Бога. А без Бога он – средоточие духовной нищеты. Для духовности непременно нужно самопознание = через него и творишь свою душу, а не только познаешь ее. Через самопознание осуществляется свобода, через него ты явственно осмысливаешь опыт личной своей жизни.

Итак, смысл жизни в том, дабы принять Бога и бессмертие души и не уклоняться в суету мелочной жизни, не соскальзывать в нее в пошлых декорациях обыденности, не разбрасываться по пустякам.

Кьеркегор декларирует, провозглашает уникальность человека, отсутствие некоей его родовой сущности. Он – единичен, один во всей Вселенной, больше такого нет и никогда не будет. Философ разграничивает интимную  (внутреннюю) и публичную жизнь. Человек сам творит свою сущность. Неправы средневековые схоласты, полагавшие, что будто сущность предшествует существованию. Ничего подобного – существование, экзистенция, единичность предшествует сущности. Нет матриц, по которым человек выстраивал бы свою жизнь.

Мыслитель дает глубочайшую характеристику одиночества, страха, ответственности. Все эти состояния были ему лично знакомы. Он пережил их в глубинах своей экзистенции, а затем, как мог, излил их на бумагу. Кьеркегор вновь и вновь повторяет свое излюбленное: человек тем больше существует, чем меньше мыслит. Бунт, восстание против картезианства. Рационально человека не познать. Человек – не машина по вырабатыванию мыслей, не духовный автомат, не механизм. Нельзя уложить его в прокрустово ложе так называемых «специальных» антропологических наук, как надеялся Декарт, а затем препарировать его с помощью них. Вздорная и опасная иллюзия, безнадежно удаляющая нас от понимания подлинной человеческой сущности. Кьеркегор подчеркивает: ИЛИ – ИЛИ = ситуация судьбоносного выбора – в ней раскрывается подлинность человеческого бытия, в ней проглядывает подлинная экзистенция, когда все маски сорваны и пошлые декорации обыденности демонтированы. Существую, значит выбираю. Причем выбираю, конечно же, не суп и не котлету в ресторане и не тряпку в модном бутике. Речь идет именно об экзистенциальном выборе: жизнь/смерть, свобода/рабство, ответственность/произвол, вера/безверие, верность/предательство, любовь/эгоизм. Именно в моменты такого экзистенциального выбора рождается и крепнет ощущение серьезности своего бытия.

Кьеркегор вычленил три стадии человеческой жизни:

• Эстетическая ( гедонистическая) – символ ее – Дон Жуан. Здесь идет безудержная гонка за впечатлениями, познание мира через свою жизнь. Но эти впечатления уже не трогают человека. В итоге наступает скука. Дальше – спешащее за ней отчаяние. И – всепоглощающая бессмысленность.
• Этическая – понятия добра и зла становятся главными и определяющими для человека. Человек осознает и принимает ответственность за свою жизнь. Нет уклонения от выбора. Человек способен выбирать. Символ – Сократ.
• Религиозная – символ ее – Авраам. Это – человек на грани самоотречения, самозабвения, безусловного послушания и абсолютного доверия Богу. Безоглядный прыжок в пропасть – вот, что совершает Авраам. Пренебрежение всем ради Бога. Авраам верил силой абсурда. Вспоминается Тертуллиан: «Верую, ибо абсурдно».

Итак, еще и еще раз уясним для себя у Кьеркегора: человек – это дух, это Я, относящее себя к себе же самому. Я – соотнесенность с собой – вот фундаментальнейшая константа. Забота о собственном духе. Но есть помимо подлинного внутреннего Я еще и внешнее Я. Я – это синтез внешнего и внутреннего, телесного и духовного, конечного и бесконечного, вечного и временного. Но здесь возможна и рассогласованность, разорванность. Это и есть отчаяние = тревога, сомнения,  страх, дисгармония, беспокойство. Путь к спасению – это путь к Богу, отказ от мирского, мелочного, суетного. Суетный человек по определению не может быть цельным. Он обречен быть частичным, ущербным, разорванным, распыленным. Защита от отчаяния только одна: не принимать всерьез временное, суетное, мимолетное.  Надо отгородиться от любопытных и бесцеремонных, оберегать свое Я от вмешательства внешнего мира. Кьеркегор проповедует своеобразный герметизм. Но при этом, советует он, надо не утрачивать вид живущего в мире. Это – лицемерие своего рода, но, например, фактически те же мысли мы находим и у Ясперса. То есть жить надо в двух режимах – духа и тела. Надо сохранить теплый узкий круг, но надо при этом и иметь в виду жизнь мира внешнего, не упускать его из виду.

Итак, Кьеркегор утвердил примат единичности, примат человеческой уникальной экзистенции. «Вот этот, единичный” – эпитафия на его могиле.   (Скончался 11 ноября 1855. Было ему всего 42. А родился 5 мая 1813 – кстати, в один день с К. Марксом, только пятью годами ранее).  Другого такого больше никогда не будет, и его уход – трагедия. Мир беднеет и тускнет, когда теряет эту единичность. Все абсолютные и всеобщие структуры, всеобъемлющие теории, эпохи, войны, царства  – ничто перед этой единичностью. Только она должна занимать философа, быть средостением мысли его. Только в ней, в этой экзистенции, в этой единственной и неповторимой единичности, в этой мерцающей точке Вселенной, в этой монаде – истина, жизнь, Бог.

Выше уже было отмечено, что Кьеркегор повлиял на формирование философии экзистенциализма.  Это была философия, возникшая после Первой мировой войны. Представители – М. Хайдеггер ( 1889 – 1976), К. Ясперс  (1883 – 1969), А. Камю (1913 – 1960), Ж. П. Сартр ( 1905 – 1980). Ее основные темы – это свобода, проблема выбора, проблемность самого существования человека в мире. Разрабатывается тема абсурда (Камю), тошноты ( Сартр), пограничных ситуаций, в которых только по – настоящему и раскрывается человеческая экзистенция ( Ясперс). Человек в мире как единичность, как экзистенция, как первичная точка – вот ключевая проблема. Экзистенциализм совершенно явственно протягивает в 20 век ниточку от Кьеркегора. Понять, уловить это единичное существование, ускользающее от сухих научных схем, препарирований и абстракций – вот задача. Почему Бердяев называл философию Гегеля человекоубийственной? Да именно потому, что в ней, по его мнению, нет места человеку, «дурной единичности» (Гегель). Человек растворен во всеобщих структурах гегелевской метафизики. Он принесен в жертву Абсолютной Идее, Мировому Духу, есть эманация, излучение, порождение его, есть подчиненный момент, средство для делания, реализации истории. «Дурные единичности» – это расходный материал для Мирового Духа, который он, не задумываясь, пачками и штабелями бросает в свою топку.

Экзистенциалисты вслед за Кьеркегором вновь стали обостренно всматриваться в «этого, единичного». Отсюда темы свободы, вины, заботы, одиночества, заброшенности в этот мир. Экзистенциализм – это философская реакция на позитивизм, на того же Гегеля. Попытка отмежеваться от них.

Возникает проект «отрицательной онтологии» – рассмотрение человека в свете «великого НИЧТО» – на границе бытия и НИЧТО. Проводится мысль, что существование в мире – это сознание, осознание данной ситуации. Это сознание онтологично, бытийственно. Быть сознанием = это значит вырваться из неподлинного, анонимного бытия, публичности – в подлинное бытие (экзистенцию).  Сознание открыто трансцендентному.  Экзистенциализм обращен к опыту предела, трагедии, к раскрытию трагичности бытия, существования человека. Мы воспринимаем мир всерьез, лишь когда он рушится! Пограничные ситуации заставляют принять время всерьез = историчность. Из абсурдности мира еще не следует абсурдность моего личного существования. Человек всегда стоит перед неизбежностью выбора – не мелкого, житейского выбора ( заказать в кафе котлету или суп?!), но экзистенциального, жизненного выбора, выбора, вытекающего из пограничной ситуации, из разверзшейся бездны, из великого НИЧТО. Через именно такой выбор решаются многие вопросы. Подлинная экзистенция – это то, что под угрозой срыва, падения в бездну. К. Ясперс, который, пожалуй, явственнее других экзистенциалистов продолжил линию Кьеркегора, отмечал, что все великое есть явление на стадии перехода. Человек постоянно наталкивается на свои границы.

Главный же выбор – это выбор между подлинной и неподлинной экзистенцией, когда человек (в последнем случае) лишь урывками, набегами совершает до боли краткие визиты к своему Я, прорываясь к нему сквозь панцирь объективации и публичности, а затем вновь отдаляясь от него и погружаясь в так называемый «объективный мир». Между бытием и «видимостью бытия», как любил говаривать Парменид. Между подлинным, целостным и бутафорским, разорванным существованием. Человек – это всегда проект, созидающий ежеминутно сам себя. Единичное существование предшествует сущности. Сущность созидается, творится, конструируется в ходе этого единичного существования. Никакой готовой сущности, изначально вложенной в человека, нет. Сущность творится в ходе всей жизни. Человек всегда не есть, то, что он есть, и он всегда есть то, что он не есть. Сегодняшний человек, на данную минуту не есть до конца подлинный, состоявшийся, реализовавшийся, раскрывшийся человек, экзистенция в нем до конца не раскрыта, процесс созидания сущности продолжается, и мы не знаем – каков он будет через год,  через пять лет, какими новыми красками и гранями экзистенция заблещет в нем, какие стороны его личности будут раскрыты. Вот почему Я сегодняшний никогда не есть, то, что я есть, и я сегодняшний всегда есть еще то, что я не есть. Сейчас не есть – но в будущем, возможно, стану. Экзистенция несет свое отрицание в себе самой. Человек есть бытие, проектирующее себя из настоящего в будущее. Благодаря этому проекту – он всегда уже за пределами самого себя. Основа человека – свобода, и ему не остается ничего иного, кроме как постоянно созидать, осуществлять себя самого, делать из себя то, что он есть. Он осужден быть свободным. Мысль, если вдуматься, на самом деле глубокая, заслуживающая того, чтобы поразмышлять над ней.

Экзистенциализм обращается к целостному человеку, а не просто к гносеологическому субъекту, гносеологической машине.

Камю говорит о том, что художник делает выбор в пользу общества, где станет править не судья, а творец.  Надо вырабатывать новое искусство. «Искусство после Освенцима». Надо учиться жить в эпоху катастроф, чтобы возрождаться заново и сражаться против стремления к самоуничтожению, охватившего весь мир.  Задача  «моего поколения» ( Камю) – в том, дабы помешать миру исчезнуть, восстановить в себе и вокруг себя то, что сообщает достоинство жизни и смерти. Невозможность мириться с происходящим рождает бунт. Человек – не сторонний наблюдатель и регистратор процессов, как в позитивизме. Нет! Он активен. Человеческая реальность постигается, схватывается  в ее целостности, тотальности, всеобъемлемости, включающей в себя и бытие, и небытие. Камю вдохновенно призывает: надо возродить в безумном беге наперегонки со временем такой мир, который ни для кого не был бы рабством.

Человек задан сам себе как проблема ( Сартр). Согласно Хайдеггеру, правильность, причесанность, прилизанность  мысли губит самое мысль. Здесь, в этих словах – критика удушающего логицизма. Должен быть и момент субъективности. Истина – это целостность. Свобода – это условие истины!  Да, истина – это соответствие предмета нашей мысли, но соответствие не в аристотелевском смысле.  Истина – это, прежде всего, по Хайдеггеру, правдивость, несокрытость, непотаенность, алетейя. В этом смысле, такая истина говорит о подлинном соответствии предмета нашей мысли. Предметы несокрыты, обнажены, правдиво даны нам и таковыми постигнуты в мысли. Это – экзистенциальное соответствие. Через экзистенциальную философию 20 век высказал что – то очень важное о себе. Были открыты новые глубины и пласты в понимании личности, человека. Поставлен вопрос о смысле человеческого существования, бытия. Подняты проблемы выбора, свободы и ответственности. И все это дано сквозь призму основных событий века. Экзистенциализм – это гуманизм! Так провозгласил Сартр. Так, может быть, в этом секрет значимости этого течения, его влияния на умы людей?! Забота не о каком – то абстрактном, всеобщем человеке, а о конкретном, данном, вот этом, единичном человеке  – попытка вглядеться вот в «этого единичного». Это дорого и ценно в экзистенциальной философии, ибо каждый человек хочет понять смысл и сущность именно своего, единичного существования, хочет понять – для чего он, зачем он, куда он?! И экзистенциализм служит для осуществляющих эти поиски некоей путеводной духовной звездой.

Но, конечно, важно при этом не забыть и Другого, ибо подлинная экзистенция – это еще всегда и коммуникация, но такая, в который каждый предоставляет Другому право на одиночество. На самом деле это важно, ибо «человек видит себя всегда с другими, и никогда не только познанием. Мы становимся самими собой в той мере, как другие становятся самими собой; мы становимся свободными лишь в меру свободы других. И предела встречи с другим нет»[10]. Вот подлинная экзистенция – быть с другими, оставаясь в то же время самим собой и у себя.

И в заключение еще последнее наше размышление на полях философии Кьеркегора. Чем ценен и значим его опыт сегодня?  Так вот, думается, что он всем своим творчеством, да и жизнью, показывает, что подлинный философ=мыслитель  – это не профессия, не должность, не научная степень, не количество публикаций, не строка в пресловутом индексе цитирования. Это все неплохо и тоже важно, конечно, но, тем не менее, по большому счету это все – внешнее, наносное, блеск, дежурная мишура, дешевая киноварь. Философ же все-таки – это, прежде всего, особое состояние души, напряженно вглядывающейся сквозь поток обыденности, сквозь пошлые декорации современности в глубины, в бездны, в Начала бытия. Философ – это человек, который не хочет быть в мейнстриме, общем потоке (как уж там у Вознесенского: «Все пишут, я – перестаю. Я не хочу попасть в струю»), общем марше, который посреди гула и фанфар Дня слышит другую музыку, музыку Бытия, музыку Вечности, слабую и отдаленную, не различаемую другими. Это – своеобычный внутренний мир, парящий над цепями сковывающей повседневности, отсутствие или глухоту, неразвитость которого никакими внешними регалиями, степенями и званиями невозможно ни восполнить, ни заместить.

Такая далекая музыка подлинной экзистенции слышится автору этих строк и сегодня сквозь шелест страниц сочинений Кьеркегора.

 

 

ЛИТЕРАТУРА

 

• Бибихин В. В. История современной философии (единство философской мысли) / В. В. Бибихин. – СПб.: Владимир Даль, 2014. – 398 с.
• Бибихин В. В. Язык философии / В. В. Бибихин. – СПб.: Наука, 2007. – 389 с.
• Дугин А. Г. НООМАХИЯ: войны ума. Германский Логос. Человек апофатический. – М.: Академический Проект, 2015. – 639 с.
• Коплстон Ф. От Фихте до Ницше / Ф. Коплстон. – М.: Республика, 2004. – 542 с.
• Семушкин А. В. Избранные сочинения: В 2 – х томах. Том 2 / А. В. Семушкин. – М.: РУДН, 2009. – 629 с.
• Основы философии для вузов / Под ред. проф. А. Г. Зарубина. – Ростов н/ Д: Феникс, 2006. – 464 с.

 

 

 

 

[1] Бибихин В. В. Язык философии. – СПб.: Наука, 2007. – С. 104.  И далее тот же автор вопрошает: «Может быть, странный язык философии присутствует в нашей культуре как напоминание, что иллюзия привычности, окутывающая для нас почти все в мире, только иллюзия?»  Там же. С. 105.

[2] Коплстон Ф. От Фихте до Ницше. – М.: Республика, 2004. – С.395-396.

 

[3] Об этом – Основы философии для вузов / под ред. проф. А. Г. Зарубина. – Ростов н/ Д: Феникс, 2006. – С. 202 – 203.  Но эти же авторы там же отмечают, что при всем том кьеркегорианство философски или религиозно не институционализировалось, не приобрело каких-либо организационных форм типа научно-философских школ или религиозных движений. Сам стиль, сама манера, само мироощущение, сам дух Кьеркегора противились этому заковыванию в цепи школьно-философского догматизма. Учение Кьеркегора остается, в первую очередь, умонастроением большого числа мыслящих людей во всем мире, пытающихся спасти свою экзистенцию = единичность, неповторимость от нивелирующего и безжалостного катка государства, СМИ, партий, так называемого «общественного мнения» и так далее. Кьеркегор, его размышления помогают этим людям отстоять себя в этом безжалостном марше «человека – массы», не дать растворить себя в безликой и равнодушной толпе, сохранить «лица необщее выражение».

[4] Семушкин А. В. Избранные сочинения. Т.2. – М.: РУДН, 2009. – С. 443.

[5] Коплстон Ф. От Фихте до Ницше. – М.: Республика, 2004. – С.378-379.

 

[6] Бибихин В. В. История современной философии (единство философской мысли). – СПб.: «Владимир Даль», 2014. – С. 23.

[7] Там же. С. 24.

[8] Семушкин А. В. Избранные сочинения. Т.2. – М.: РУДН, 2009. С. 433 – 434.

[9] Об этом  –   Дугин А. Г. НООМАХИЯ: воны ума. Германский Логос. Человек апофатический. – М.: Академический проект, 2015. – С. 523.

 

[10] Бибихин В. В. История современной философии (единство философской мысли). – СПб.: «Владимир Даль», 2014. – С. 355.