Активно-деятельностное начало человека, перманентно реализующее-ся на протяжении веков в инструментальной плоскости его онтологической сущности, значительно изменило окружающий мир к концу двадцатого сто-летия. Изменения в окружающей действительности, в том числе среде обита-ния, многократно мультиплицировались, становясь заметными невооружён-ным глазом; в то же время направления этих изменений стали столь же раз-нообразными. Многочисленные идиомы в архетипе людей начала XX в., провозвещавшие отказ от традиции, стремление к новаторству как промыш-ленному, так и духовному, привели, в конечном счёте, к ядерному миру (как в прямом, так и переносном смысле), экологическим и социальным пробле-мам небывалого масштаба и – как результат – к пониманию нестабильности социального пространства без признания функциональной инструментально-сти знания. Новаторство, само по себе признанное в качестве одной из маги-стральных идей научно-философской мысли, стало угрозой не только для развития, но и для существования цивилизации.

В то же время накопленные ранее знания в самых разных областях как естественных, так и социальных наук позволили сделать человеку некое обобщение прошлого опыта, породив к 1960 – 1970 годам постнеклассиче-ский тип научной рациональности. Человек «приземлился» на Землю из сво-его фантасмагорического Космоса, который стал для него не столько необъ-ятным вместилищем, сколько домом, который периодически нуждается в ре-монте. Можно сказать, проблемы Земли вернули внимание человечества с Луны, где развивались баталии космических программ министерств обороны двух сверхдержав, обратно. Идеал ценностно-нейтрального типа исследова-ния отныне оказывается повержен.

Бурное технологическое развитие человечества за последнее столетие, а также вовлечение в научно-образовательный процесс всё большего и боль-шего числа людей, породили феномен массовизации науки и технологии. Функциональные новшества, облегчающие управление всё более сложными системами (неважно – социальными или техническими), стали внедряться в нашу жизнь небывалыми темпами. Подобные изменения, чаще понимаемые как инновации, сегодня занимают умы ведущих руководителей мира, глав государств, генеральных директоров транснациональных корпораций, адми-нистраторов предприятий и прочих руководителей, что ставит их подчинён-ных в зависимость от понимания самой сути рассматриваемого феномена. При этом (особенно в России) наблюдается отсутствие единства, что же именно понимать под инновациями – и это в то время, когда они считаются основой современной политики правительства.

Подобная ситуация представляет живой интерес в рамках современ-ного постнеклассического этапа развития науки вообще и экономической науки в частности, требуя экспликации феномена самотождественности ин-новаций в современной экономике России с точки зрения философии по-стмодернизма.

Причиной появления категории «инновация» является научно-технический прогресс. В XVIII в. Ж. А. Кондорсэ обратил внимание исследо-вателей на взаимосвязь науки и промышленности: «прогресс наук обеспечи-вает прогресс промышленности, который сам затем ускоряет научные успе-хи, и это взаимное влияние, действие которого возобновляется, должно быть причислено к наиболее деятельным, наиболее могущественным причинам совершенствования человеческого рода» [15, c. 250]. Как видно из приведён-ной цитаты, автор строк обращает внимание на существование феномена развития науки, параллельного развитию промышленности. Возникновение этой идеи в рамках осознания недостаточности классического типа рацио-нальности было вполне ожидаемым в рамках классической науки после вто-рой научной революции – тем не менее, наиболее важным для нас является тот факт, что сама идея развития натолкнула исследователей на мысль о вол-нах экономического развития. В 1847 году английский ученый X. Кларк за-метил, что между двумя великими войнами 1793 и 1847 годов прошло 54 го-да, и предположил, что должны существовать причины, связанные с подоб-ными катаклизмами, которые надо искать, в том числе, в технологическом развитии.

Исследование экономических волн, или циклов, а также их причин было отложено до начала двадцатого столетия, то есть в период «начала кон-ца» неклассической науки. А.Н. Авдулов и С.А. Лебедев отмечают, что пер-вый этап интеграции науки и промышленного производства «от возникнове-ния первых промышленных лабораторий до становления промышленного сектора исследований и разработок» [12, c. 530] имел место с конца XIX до начала XX в. Иными словами, очевидно, что временные рамки этого этапа совпадают со временем существования неклассической науки. Выдающийся русский экономист Н.Д. Кондратьев непосредственно не занимался вопроса-ми инновационного развития, однако его исследование длинных волн эконо-мики (или больших циклов конъюнктуры) заставило заинтересоваться при-чинами возникновения подобных циклов [16, с. 28 – 79]. Этот учёный пред-положил и впоследствии доказал существование фиксированного соотноше-ния между циклическими кризисами и длинными волнами, которые имеют эндогенный характер. Кондратьев указал на объективный характер движения экономики по законам длинных волн и общесистемный эффект влияния цик-лов деловой волны [17, с. 78], что существенно облегчило жизнь его после-дователям.

Позже, работая в период расцвета неклассического типа рационально-сти, австрийский экономист Й.А. Шумпетер комбинировал идеи из экономи-ки, социологии и истории с целью создания собственного подхода для изуче-ния долгосрочных экономических и социальных изменений, фокусируя вни-мание на ключевой роли инноваций и факторов, влияющих на них. Такие тенденции были в целом характерны неклассической эпохе – в рамках таких подходов, как полифундаментализм и интертеория, например. Шумпетер дистанцировал самого себя от зарождавшейся в то время в экономической науки в рамках неклассического периода истории науки школы неокласси-ков; в частности, он утверждал: «экономическая жизнь в высшей степени инертна… таким образом, теория статичных процессов представляет собой суть теоретической базы экономикс … Я хорошо чувствовал, что это непра-вильно, и что существовал источник энергии внутри экономической системы, который сам по себе может разрушить любое равновесие, которое может быть достигнуто…» [цит. по: 2, p. 220]. Инновации как раз и были той «энер-гией», которую Шумпетер хотел объяснить. Его главный труд на эту тему, «Теория экономического развития», обращал внимание на связи между ин-новационно-активными индивидуумами, которых он называл «предпринима-телями», и их инертным окружением, хотя его дальнейшие разработки рас-ширили подход, включив в него также НИОКР на больших фирмах. Ново-введения, согласно его взглядам, есть не что иное как изменения в техноло-гии и управлении, новые комбинации используемых ресурсов [29, с. 159]. Фирмы, осуществляющие подобную рекомбинацию факторов, поначалу со-существуют со старыми, однако вскоре новая комбинация должна вытеснить старую, забрав тем самым у нее средства производства (то есть фактически выполнив одну из основных задач экономики – перераспределение ресурсов).

Таким образом, подчеркнём первичное содержание термина «ново-введение» – это именно изменения, случайного рода рекомбинации различ-ных факторов ресурсов, элементов различных технологий.

После смерти Шумпетера основное внимание экономистов перемес-тилось на математические статические модели экономического равновесия, которые элиминировали на время интервенционные в плане этапа развития науки идеи о взаимосвязи экономического, социального и технологического измерений современной экономической среды.

Тем не менее, с 1956 года благодаря работам Р. Солоу [4] и М. Абра-мовица [1], определивших высокую степень важности технологического про-гресса для экономического развития, вопрос о роли технологических нов-шеств стал центральным в экономических дискуссиях. В работе последнего было отмечено, что способность к технологическим новшествам связана с гораздо более общими социальными факторами, в том числе с распростране-нием честности и доверия среди населения. Возможность бурного техноло-гического развития и сокращения технологического отставания менее разви-тых стран от более развитых, эксплицированная понятием конвергенции, чрезвычайно популярная среди экономистов и впервые представленная в указанной работе Солоу, была подтверждена примером «новых индустриаль-ных стран» Азии в последней трети XX века, и особенно Южной Кореи.

Г. Менш, немецкий исследователь проблем нововведений, увязывал наличие экономических циклов с появлением так называемых базисных но-вовведений и их последующей выработкой, когда, по сути, бизнес-идея ис-черпывает свой потенциал, приводя экономическую систему в состояние технологического пата [3, p. 14 – 17]. Промышленное развитие, по Меншу, и есть переход от одного технологического пата к другому через инновации.

В конце XX века широкомасштабные изменения в научной методоло-гии, приведшие в конце концов к смене типа рациональности на постнеклас-сический, заставили ведущих экономистов, а вслед за ними и общественных деятелей, в особенности политиков, искать функционально и инструменталь-но созидательные силы, способные разрешить социальные проблемы обще-ства, основанные на экономических проблемах. Экономическое развитие стало ценностью, поскольку его результат – высокий уровень общественного благосостояния – стабилизирует бытийственные характеристики личного и общественного мировосприятия. Изучение феномена экономического роста и экономического развития нашло своё отражение в появлении множества мо-делей экономического роста, последние из которых всё чаще учитывают в качестве эндогенного фактора технологическое развитие. Подобное положе-ние дел мультиплицировало интерес исследователей к проблеме понимания инноваций; инкорпорация политических и финансовых капиталов в иннова-ционную тематику существенно затруднило понимание как самого термина, так и содержания процессов инновационного развития.

Само слово «инновация» достаточно старо и восходит корнями к ла-тинскому слову «innovare» – обновлять, изменять, от «in-» («в-») и «novare» («менять», «переделывать»), в свою очередь произошедшего от «novus» – но-вый, другой [26, с. 286]. Дальнейшая этимология слова в английском дает ключ к пониманию правильной сути понятия «инновации»: английское слово «innovation» также состоит из двух частей (in + novation), что фактически калькируется в русском (ин + новация). Следовательно, новация и инновация – понятия родственные, но не идентичные; инновация – это внедрение нова-ции, ее распространение, конечный результат инновационного процесса . В целом научная мысль, несмотря на расхождение в деталях, пришла к консен-сусу относительно понимания терминов «новшество» и «инновация» и к их качественному разделению.

В последнее время человечество осознаёт всю мощь своего преобра-зовательного потенциала, способного привести к тотальной деструкции су-ществующего миропорядка, зиждущегося на социоэкономическом базисе, за-висящем, в свою очередь, по мнению большинства, от технологического раз-вития – и соответственно, от того самого феномена технологических нов-шеств и их инкарнации в виде инноваций. Упрочение идеологии синкретизма становится ясно различимым на фоне ядерных угроз двух противоборствую-щих блоков; именно в последнюю треть двадцатого века начинается период «разрядки» советско-американских отношений, предел напряжения которых отчётливо различается руководителями государств. Подобное положение дел развивало также телеономическое истолкование инструментальной проекции инновационной деятельности. Отвечая задачам снижения социально-экономической энтропии и повышения порядка в разнонаправленно (децен-трализованно) исторически развивающихся системах, человеческая цивили-зация обнаруживает в себе интерьерную интенцию к синкретичной по сути и телеономичной по роли интеграции знаний и целей.

Одним из наиболее ярких примеров становления постнеоклассической науки в разрезе экономикс можно считать основание и последующую дея-тельность небезызвестного Римского клуба – сообщества ста влиятельных представителей элиты, занимающихся моделированием и изучением гло-бальных проблем человечества. Отвергая бессмысленное в рамках целепола-гания и целедостижения краткосрочное мышление [5], члены Римского клуба в полной мере использовали все имеющиеся в их руках средства для освеще-ния волнующих человечество проблем. Будучи конгломератом утилитарно-сти в глазах членов клуба, инновационная деятельность с их лёгкой руки ста-ла одним из впечатляющих мотиваторов социально-политических теорий, наполняющих понятие новшеств и, соответственно, инноваций целевой со-ставляющей. Интересно комментирует деятельность публикации упомянутой организации один из участников круглого стола, посвящённого научному об-разованию в школе (последнее, согласно тенденциям времени, постоянно ок-ружено множеством самых разнообразных «инновационно – ориентирован-ных» понятий и терминов), который утверждает, что возникновение понятий инновационности и инновационной среды возникли «после известного док-лада Римскому клубу, когда людям показалось, что впереди нас ожидает не-что неизвестное» [18, с. 8].

Философской предпосылкой современного понимания инноваций, та-ким образом, становятся прагматизм и утилитаризм, которые признают в ка-честве ценностей то, что служит успешной жизненной практике конкретного индивида или групп индивидов. Это философское направление, зарожденное в США, безусловно фиксирует адаптацию гносеологического аспекта сущно-сти изучаемого предмета; так, У. Джеймс утверждает, что вполне допустимо снять с повестки дня вопрос об истине как соответствии реальности, так как в зависимости от наблюдаемого в конкретной ситуации «потока опыта» теоре-тические доказательства истинности могут получить разное значение. Таким образом, ранее безусловно позитивные понятия (такие как «истина», «благо», «правильное») приобретают функционально-адаптивный характер [28, с. 678]. Крайний релятивизм, нигилизирующий «вечные ценности», вместе с тем абсолютизирует в значительной, по нашему мнению, мере интенцию на гедонистическую интерпретацию целей социально-экономического развития. Деструкция ценностно-позитивных концептов в угоду утилитарной прихоти адептов социально-экономического роста напрямую связана со средствами массовой манипуляции посредством информации – фактически, теми же са-мыми СМИ, активизировавшими свою невидимую побудительно-аттрактивную деятельность, замаскированную под социальный протест и свободу слова и самовыражения. Вместе с тем возникающее чувство неуве-ренности, незащищённости, опасности, страха («глубоко проникающего дли-тельного напряжения», по Д. Колеману [14, с. 108]) дистанцирует индивида от реально-инструментального значения инноваций, затуманивая по-настоящему важную аксиологическую компоненту не гедонистически – ан-тропоцентрического, но стабилизирующе – цивилизационного характера.

Верификация истины согласно релятивистского инструментализма отходит от понимания «блага» как некоего надчеловеческого порядка; ут-верждающая интенция реализации синкретического развития цивилизации подменяется в мировоззрении индивида ситуативным пониманием необхо-димости успеха и везения. Онтологическая замена субстанционального со-держания истины позволит «не только теоретически моделировать мир по произволу конструкторов модели, но и критически изменять его при помощи смоделированных инноваций» [11]. С другой стороны, возрастание аксиоло-гической энтропии в мировосприятии индивида и нигилизация основных на-правлений развития научной идеи «выбивают почву» из-под ног как у иссле-дователей, так и у обывателей. Это уже не «наивные» анархизм, волюнта-ризм и модернизм неклассического типа рациональности, а полновесные концепты постмодернизма, функционирующие в социоэкономическом про-странстве переходного индустриально-постиндустриального общества. В.А. Канке предлагает таблицу методологических предпочтений, характери-зующую методологические концепции двадцатого века в разрезе выдающих-ся философов-аналитиков.

№	Методологические направления	Утилитаристы	Дж. Мур	Л. Витгенштейн	Эмотивисты (Айер и др.)	Р. Хаэр	К. Поппер
1	Нигилизм	-	-	+	-	-	-
2	Интуитивизм	±	-	-	+	-	-
3	Интуиционизм	=	+	-	+	-	-
4	Натурализм	±	-	-	-	-	-
5	Дескриптивизм	±	-	-	-	-	-
6	Прескриптивизм	±	+	-	+	+	+
7	Сенсуализм	±	-	-	+	-	-
8	Рационализм	±	+	+	-	+	+
9	Иррационализм	=	-	-	+	-	-
10	Когнитивизм	±	+	-	-	-	-

Примечание: принятие обозначено знаком «+», непринятие – знаком «-», в равной степе-ни принятие – «=», скорее принятие, чем непринятие – знаком «±».

 

В отмеченной работе В.А. Канке отмечается постепенное установле-ние ценностных ориентиров в самой экономической науке. В частности, ис-следователями в исторической ретроспективе отмечается существование ба-зовых экономических ценностей (например, цена) и производных экономи-ческих ценностей (прибыль, доход, объём продаж). Интересны следующие слова В.А. Канке об утилитаристах, которых в вышеприведённой таблице её автор видит как наиболее важную группу натуралистов: «…Их натурализм видят в ориентации на такие естественные чувства, как удовольствие, отсут-ствие страданий, счастье… Беда утилитаристов в том, что они никак не смог-ли возвыситься от чувств к ценностям» [13, с. 179].

Все вышеперечисленное имеет самое прямое отношение к феномену несамотождественности инноваций, наблюдаемому в современной России. Важно при этом отметить, что отечественный опыт фиксирует в том числе и общемировые тенденции благодаря единому глобализационному тренду, од-нако не уклоняется от внутренней критики как объективного, так и субъек-тивного характера. Так, согласно проектно-аналитической записке по итогам работы Клуба инновационного развития Института философии РАН за 2009 год, текущая ситуация в России коррелирует с глобальными, депрессивными по большому счёту, реалиями: «Человечество находится в состоянии глубо-кой и необратимой цивилизационной трансформации, симптомами которой являются не только глобальный экономический кризис, но и кризис устояв-шихся ценностей, кризис всего того, что можно назвать ценностным созна-нием» [21]. Глобальный императив аксиологической завершённости требует принятия определённого набора ценностных ориентиров, подчинённых не натурально-утилитарному мировоззренческому идеалу, но созидательно-объективной модели ценностной пирамиды индивида.

В. Порус, отмечая в качестве проблемы задачу объединения свободу самоопределения субъекта с необходимостью рационального (имеющего всеобщий смысл) общения с другими, говорит о двух принципиальных труд-ностях. Первая касается определения подлинности свободы (об этом ниже), а вторая затрагивает тему необходимости наличия общих принципов, которым люди могли бы свободно подчиняться. Выделяя в качестве исторически поя-вившихся типов абсолютизм и релятивизм, автор отмечает тем не менее их уязвимость; стремление к устойчивости и универсальности критериев рацио-нальности неизбежно сопровождается категорией интенции к их изменениям, поэтому, по его мнению, взаимосвязь между названными стратегиями можно описать в терминах дополнительности [24, с. 132 – 133]. Тем самым предла-гается решение в том числе проблемы аксиологического базиса, признание полифундаментальности которого возможно только частично – в дескрип-тивных целях; прескриптивная же формирующая функция должна основы-ваться на ясном и простом аскиологическом аппарате, являющемся статич-ным или дискретным по своей сущности (или же, что ещё более соответству-ет экзистенциальной составляющей бытия современного человека, – дина-мично изменяющимся по известному заранее правилу в рамках принципа до-полнительности).

Поиск ценностных ориентиров неизбежно поднимет снова вопросы индивидуального натурал-субъективизма, в то же время стандартизируя ак-сиологическое поле конкретного социума, а значит, аппроксимируя индиви-дуальные функции предпочтений в отношении семантизации проблемного облака инноваций. Ощутимым минусом подобной ситуации можно назвать разве что выбор базисного вектора ценностей, от которого, в итоге, и будет зависеть достигнутый уровень благосостояния общества. Вместе с тем со-вершенно очевидно, что абсолютизированный эгалитаризм в модификации ценностного аппарата подчистую элиминирует позитивное целедостижение.

Интенция на восприятие зарубежных достижений экономической науки вкупе с отсутствием системного понимания причинно-следственных закономерностей, прослеживающихся в её развитии, конституировала основу экономической политики России после распада СССР. Готовность принять базовые «демократические ценности» и социально-экономические институ-ты, по всей видимости, воспринималась ключевыми фигурантами высокой политики как панацея планово оформленной социально-экономической раз-рухи и разобщённости. Имея «на руках» основные экономические идеи зару-бежного Запада вчерашнего дня (поскольку экономическая наука за рубежом творилась ежедневно), правительство бросилось адаптировать либерально-демократические модели для российских условий. Всегда существовавшая дистанция менталитетов проявилась в насаждении в России финансово-экономических институтов, понимание смысла в которых по большей части отсутствовало. Так постоянное расхождение мировоззрения государственных функционеров с мировоззрением рядовых граждан страны, начавшееся ещё в советскую эпоху, продолжилось. Дополнением ко всё возрастающему разры-ву между социально-экономическими группами населения стало дальнейшее информационно-аналитическое расслоение внутри группы государственных деятелей, которые также не имели единой точки зрения на многие вопросы обеспечения задач развития экономики. Финальной точкой такого экстенсив-ного, пассивно-заимствующего развития отечественной экономической мыс-ли стал дефолт 1998 года, на долгие годы подорвавший доверие к молодой российской демократической государственности не только изнутри, но и снаружи. Тогда же был закреплён колоссальный разрыв в мировоззренческой парадигме руководства страны и её граждан; последние перестали верить не только в государство, но и в возможности капиталистической политики в части осуществления стабилизационных преобразований.

Поиск государственной идеологии в период президентства В. Путина остановился на платформе обширных социально-экономических реформ, по-началу имевших интеграционный характер (укрепление «вертикали власти» и придание президенту весьма широких полномочий), а затем приобретших интенцию на обеспечение развития путём инноватизации экономики. Поня-тие «инноваций», вброшенное в сознание индивида, стало подобием пустой коробки, имеющей определенные границы, очевидные любому носителю языка, но не имеющей побудительно-эксплицирующего содержимого и по-тому оставляющей пассивной основную стратегию поведения индивидов в смысле поддержки реализуемой на государственном уровне политики путём непосредственного подключения к решению провозглашённых задач.

Подобная коннотация неудивительна в рамках жизненного цикла чело-вечества и доминирующего типа научной рациональности. Постмодернизм как единая структурно значимая единица в обозначении мировой обществен-ной жизни сыграл немалую роль в появлении феномена несамотождественно-сти инноваций. Характеризуя эпоху постмодернизма, А.А. Гревцева отмечает, в частности: «…постмодернистский этап развития… характеризуется непри-ятием масштабных теорий, трансконтекстуальных понятий истины и вооб-ще… претензий на истину … постмодернизм – эпоха развития мышления, а не социальной реальности. … Семантическое и категориальное разнообразие по-стмодернистского стиля мышления обуславливается отказом … от создания … концептуально-методологической матрицы, которая могла бы претендовать на парадигмальный статус» [7, с. 17]. Данное утверждение фиксирует плюра-листическую направленность мышления индивида в условно-свободном об-ществе, отказывающегося верить в существование всеобщих ключевых уни-версалий и ставящего под сомнение любую информацию. «Постмодернизм – направление современного философствования, содержательно и ценностно позиционирующее себя вне рамок классической и неклассической традиций в качестве постнеклассической философии» [8, c. 425].

Одним из основных концептов постмодернизма является понятие си-мулякра. Окружающие человека вещи, явления либо процессы, сущность ко-торых принципиально непознаваема в идеальной постановке данного гносео-логического вопроса, тем не менее реализуют эманацию неких принадлежа-щих им или связанным с ними те или иным способом образов, форм, имажи-нированных и субъективно идеализированных конструктов. Ж. Делез – один из наиболее видных постмодернистов – в данной связи написал: «…С по-верхности или изнутри объектов не прекращают отделяться группы атомов, которые вновь воспроизводят внешнюю форму прежнего сочетания, насле-дуя его скрытые свойства. Эти истечения не являются реальными объектами, хотя они существуют реально. Это – пустые и неустойчивые оболочки … Мы «купаемся» в симулякрах; посредством их мы воспринимаем, мечтаем, жела-ем, действуем. Эти фантомы не являются реальными и физическими объек-тами, но они обладают физической реальностью. Они позволяют нам чувст-вовать, воспринимать то, что должно быть воспринимаемо, и так, как это должно восприниматься согласно своим назначениям …» [9, с. 248]. Изна-чально (до начала двадцатого века) понимаемый как знак-образ, копия копии реально существующего объекта, симулякр в понимании постмодернистов стал некой самостоятельной, «мнимой единицей» реально существующего мира; означающие символы стали довлеть над означаемым, становясь более реальными чем породивший их объект (что позволило, в конечном счёте, элиминировать референта, потерявшего связи с реальностью). Е.М. Курмеле-ва и Л.Ю. Мещерякова отмечают в данной связи следующее: «Что … проис-ходит со знаком и с нашими представлениями о реальности? Мы перестаем рассматривать знак – как знак, т. е. не пользуемся им как отсылкой к чему-либо иному. Он становится реальностью, точнее, мы не видим за знаком ни-какой реальности, кроме реальности самого знака» [19, с. 33].

Подобное положение дел стало в силу вышеперечисленных причин лейтмотивом отечественной инноватики. Инновации во время президентства Путина (как, к слову сказать, и модернизация в нынешнее президентство Д.А. Медведева) приобрели все наиболее характерные симулякру черты, многократно размыв реальное содержание термина, породив не свойствен-ные ему узуально контексты употребления, элиминировав возможность на-полнения «пустой коробки» общественно значимым и индивидуально ат-трактивным содержанием. Отчасти симулякризация инноваций может быть объяснена отсутствием единства исследователей и безусловной дискутабель-ностью любой дефиниции в рамках научного поиска. Так, бесконечные клас-сификации инноваций могут подчас «захватывать» соседние по смыслу явле-ния – например, рядовые преобразования под видом «улучшающих иннова-ций»: «нынешние служители российского образования украшают свою речь, манипулируя словом “инновация”… Куда ни глянь – везде инновации: ре-формы образования – инновации, что-то откорректируют в работе вуза – ин-новации. Особо рачительные специалисты вузов с пристрастием подхваты-вают моду на инновации» - отмечает В. Портнов [23, с. 5]. Вместе с тем по-добная деятельность не может быть обозначена термином «инновация», по-скольку речь идёт об обозначении в данном случае обыденных дел.

Более усложнённой моделью возникновения и развития симулякров стоит считать теорию общества симуляции Ж. Бодрийяра. Анализируя со-временную социальную реальность, этот французский философ – постмодер-нист констатирует существование общества симуляции, элиминировавшего любую соотнесенность с действительностью (удовлетворение искусственны-ми знаками, предпочтение знания о реальности самой реальности и т.п.). По-добное положение дел выступает основой реконструирующей силы – симу-лятивная природа общества трансформирует его изнутри в неизвестном и по-тенциально опасном направлении. Дополняя понимание существования над-стройки над реальностью в виде дополнительной «мнимой» реальности, Бод-рийяр институирует существование процессной проекции симулякра – симу-ляции как процесса создания симулякра. «Реальное … может быть воспроиз-ведено несметное количество раз. Оно не обязано больше быть рациональ-ным, поскольку оно больше не соизмеряется некоей… инстанцией. Оно только операционально. Фактически это уже больше и не реальное, посколь-ку его не обволакивает никакое воображаемое. Это гиперреальное, синтети-ческий продукт, излучаемый комбинаторными моделями в безвоздушное ги-перпространство» [6, с. 34].

Процесс симуляции сегодня является, пожалуй, самым стабильным воспроизводственным процессом, на благо которого незримо работает всё мировое информационное поле, в особенности крупные медиакорпорации, сотрудничающие с могущественными в финансовом отношении корпора-циями и главами национальных правительств. Симуляция инноваций базиру-ется, во-первых, на невозможности точного определения многозначного по-нятия «инновация»; во-вторых, на небрежном и невнимательном отношении к разграничению терминов «новшество» и «инновация» (коммерциализован-ное новшество); в-третьих, на популярности данного вопроса и огромных объёмах генерируемой в данной связи информации. Приведём несколько красноречивых примеров, подтверждающих данные тезисы. Множествен-ность терминов не вызывает сомнений, если обратиться к соответствующей литературе, поэтому будет опущена. Что касается путаницы в понимании «новшеств» и «инноваций» - обратим внимание на отрывок стенограммы встречи президента России Д. Медведева с представителями молодёжных ор-ганизаций: «…для меня инновации – это такие разработки, которые, во-первых, могут быть внедрены в практику, и во-вторых, у которых есть нор-мальная правовая охрана… До тех пор, пока инновации не получили защиту в том или ином виде… их невозможно коммерциализовать» [27]. В том же отчёте ранее приведены слова В. Якеменко, руководителя Росмолодёжи: «…большая проблема, на мой взгляд, это то, что нет и в обществе, и у моло-дых людей понимания инновации, что это такое – инновация. Нет понимания выгоды от их внедрения, нет желания выстраивать свою жизненную страте-гию вокруг инноваций. Нет желания рисковать у бизнесменов». Очевидно, что понимания инноваций нет и у высшего руководства страны. Подобные данному примеры легко найти во множестве в официальных публикациях различных министерств и ведомств; единицы из их представителей зримо от-граничивают сходные в сознании рядового индивида понятия, позволяя луч-ше воспринимать сущность транслируемой ими информации.

Ещё одним разрезом, за которым было бы интересно пронаблюдать, – мнение обычных людей о проблеме определения и понимания термина инно-ваций и необходимости отграничения их от новшества. В частности, статья некоего Вадима Малкина в газете «Ведомости» вызвала гневный отклик од-ного из блоггеров; что в этой ситуации интересно, так это обоснование гнева последнего на умопостроения первого. Итак, упомянутый В. Малкин в весь-ма вольной манере обследует распространённое мнение о привлекательности инновационной специализации экономики, утверждая, что затраты на инно-вации, по его данным, далеко не всегда самоокупаются и даже в самых ус-пешных странах доходность за последние несколько десятков лет не превы-шала темпы инфляции и доходность по государственным ценным бумагам [20]. Комментирующий его блоггер справедливо замечает следующее: «Ни-чего плохого … сам сказать не могу. Кроме того, что эта его статья противо-речит многому, что на самом деле существует в инновациях, и вполне соот-ветствует всему, что про инновации воображает себе «широкая публика» … включая большинство журналистов. И более того, видно, что товарищ сведе-ний нахватал тьму (сумел ли с ними разобраться и уложить в голове, как сле-дует, менее очевидно). Но и только» [22].

Подобные заявления, конечно же, не имеют никакой научной силы с точки зрения философии. Тем не менее, они позволяют «вскрыть» общую проблему – тотальное непонимание российских граждан, что же от них тре-бует их страна. Ведь даже те, кто искренне желает поучаствовать в становле-нии инновационной инфраструктуры и обеспечении реального развития эко-номики страны, не могут ничем помочь, если требования правительства не-понятны. Подобное положение дел также может быть описано в рамках тео-рии симуляции – А.В. Савченко пишет, что «…Желание само по себе являет-ся производным от симулякра и конституируется симулякром» [25, с. 87].

В.И. Демченко, конституирующий симулякризацию социокультурно-го пространства, в отличие от Бодрийяра, воспринимает симуляцию в пози-тивном ключе и ставит вопрос о качестве симулякра как формы конструиро-вания реальности и его ценностно-смысловой структуре [10, с. 106]. Понятие гиперреальности, уводящее у Бодрийяра к тупиковой ситуации, этим иссле-дователем рассматривается как расширение реальности, увеличение границ её возможностей. В рамках этого подхода снова хочется вспомнить аналогию с термином – коробкой, приведённую ранее; в рамках взгляда Демченко си-муляция наполняет термин «инновация» до краёв, переполняя его и в конце концов формулируя новую, гипер-«коробку», расположенную в гиперреаль-ности, которая и становится допустимым и качественно новым расширением окружающей действительности. В этом случае, думается, все смежные опре-деления будут «валяться» рядом: новшества, инновации, инновационное раз-витие, технологический прогресс, инноватика и т.п. определения и их семан-тические поля в предельно широком понимании.

На наш взгляд, в рамках постнеклассической науки вообще важно об-ращать внимание к элементам античной рациональности, в частности, опи-раться на уважение к слову и его артикуляции. Понимание отсутствия прин-ципиальных пределов семантизации и расширения понятийного поля за счёт аддитивности элементов последнего в принципе, на наш взгляд, угрожает пе-ресечением, а то и слиянием семантических полей, которое только затрудня-ет понимание сущности изучаемого явления или процесса; появление такой ситуации отчасти можно объяснить анализирующей функцией науки, прева-лирующей в настоящее время над синтезирующей. Собственно, только в по-следнее время сходство полученных в различных сферах исследования дан-ных и позволило ясно увидеть необходимость и возможность получения на-учной выгоды от сплавления, синергии, синтеза знания.

Несамотождественность инноваций, проявляющаяся повсеместно и имеющая под собой требование гиперреальности, обоснованное, в свою оче-редь, необходимостью и верой в возможность разрешения социально-экономических проблем путем техноэкономического развития, интенсивно пополняя свою симулятивную природу новыми сведениями и данными, фор-мирует устойчивую рефлексию к элиминации инноваций как побудительного концепта в аксиологии индивида. Фактически, концептуальным основанием термина «модернизация», предложенного Д.А. Медведевым, является под-спудная попытка обеспечить некую «передышку» инновациям, потонувшим в волне интерпретаций и субъективных оценок. Тем не менее, очевидно, что для преодоления рефлексии несамотождественности инноваций этого совер-шенно недостаточно.

Предлагаемая выше в качестве основного опорного инструмента ори-ентация на внимательную артикуляцию слова означает, по сути, интенцию на наделение любого концепта аксиологически значимой идеей, способной сти-мулировать социально-экономическое развитие, обеспечивающее рост обще-ственного благосостояния. Подобная идея – концепт должна быть минимали-стична, определена в необходимых рамках и должна быть масштабируемой для каждого индивида без потери своего ключевого значения. Другим важ-ным инструментом преодоления рефлексии несамотождественности является обеспечивающее управление экономической системой. Государство, как ав-тор концепта инноваций, должно стать его защитником и гарантом.

Итак, феномен несамотождественности инноваций в России начала XXI века является сложным продуктом множества синхронно протекающих нелинейно направленных социально – экономических (глобализация, деком-позиция, интеграция, компететивизация и т.п.) и научно – методологических (непрерывная актуализационная трансформация типа рациональности, ак-сиологизация онтологических оснований экономической деятельности, си-муляция, конструкция гиперреальности постмодернизма и т.п.) процессов. Изучение комплекса взаимосвязанных научно-философских проблем данного явления представляет собой перспективный шаг для понимания текущего положения дел в отечественной науке, политике и экономике, вскрывая принципиально новый пласт проблем и задач философии науки.

Список использованных источников

1. Abramovitz, M. Resource and Output Trends in the United States since 1870 / M. Abramovitz // American Economic Review. – 1956. – № 46. – P. 5 – 23.

2. Fagerberg, J. Innovation studies – The emerging structure of a new scientific field / J. Fagerberg, B. Verspagen // Research Policy. – 2009 – P. 218 – 233.

3. Mensch, G. Stalemate in Technology: Innovations Overcome the Depression / G. Mensch. – Cambridge: Massachusetts, 1979. – 247 p.

4. Solow, R. A Contribution to the Theory of Economic Growth / R. Solow // Quarterly Journal of Economics. – 1956. – № 70 (1). – P. 65 – 94.

5. The Story of the Club of Rome [Электронный ресурс] : [официаль-ный сайт Римского клуба]. – [2010]. – Режим доступа: http://www.clubofrome.org/eng/about/4/.

6. Бодрийяр, Ж. Симулякры и симуляции / Ж. Бодрийяр // Филосо-фия эпохи постмодерна. – Мн. : Красико-принт, 1996. – 464 с.

7. Гревцева, А.А. Место и роль ценностей постмодернизма в «куль-турной глобализации» / А.А. Гревцева // Вестник Орловского гос. ун-та. – 2009. - № 7 (101). – С. 17 – 22.

8. Грицанов, А.А. Новейший философский словарь. Постмодернизм / под. ред. А.А. Грицанова. – Мн. : Современный литератор, 2007. – 816 с.

9. Делез, Ж. Лукреций и натурализм / Ж. Делез // Интенциональность и текстуальность. Философская мысль Франции XX века. – Томск, 1998. – С. 241 – 252.

10. Демченко, В.И. Симулякризация социокультурного пространства / В.И. Демченко // Вестник Ставропольского гос. ун-та. – 2009. – № 61. – С. 106 – 110.

11. Егоркин, В.Г. Философия инноваций / В.Г. Егоркин // Общество. Среда. Развитие («TERRA HUMANA»). – 2006. - № 1. – С. 14 – 25.

12. История и философия науки : учеб. пособие / под ред. С.А. Лебе-дева. – М. : Академический Проект ; Альма Матер, 2007. – 608 с.

13. Канке, В.А. Философия экономической науки : учеб. пособие / В.А. Канке. – М. : ИНФРА-М, 2009. – 384 с.

14. Колеман, Д. Комитет трехсот. Тайны мирового правительства / Д. Колеман. – М. : «Витязь», 2006. – 320 с.

15. Кондорсэ, Ж. А. Эскиз исторической картины прогресса человече-ского разума / Ж. А. Кондорсэ; пер. И. Шапиро. - М.: Гос. соц.-эконом. изд-во, 1936. – 265 с.

16. Кондратьев, Н. Д. Большие циклы конъюнктуры / Н. Д. Кондрать-ев // Вопросы конъюнктуры. – 1925. – Т. 1. – Вып. 1. – С. 28 – 79.

17. Кондратьев, Н.Д. Динамика промышленных и сельскохозяйст-венных цен // Вопросы конъюнктуры. – 1928. – Т. 4. – С . 78.

18. Круглый стол «Основы научного образования в современной шко-ле» // Педагогика. – 2004. – № 10. – С. 8.

19. Курмелева, Е.М. Симулякр и общество в современной социальной теории / Е.М. Курмелева, Л.Ю. Мещерякова // Вестник РУДН. Серия «Со-циология». – 2006. – № 2 (10). – С. 31 – 47.

20. Малкин, В. Высокотехнологичная ловушка: зачем России иннова-ции / В. Малкин [Электронный ресурс]. – [2010]. – Режим доступа: http://www.vedomosti.ru/newspaper/article/249750/zachem_rossii_innovacii.

21. Методологические аспекты инновационного развития России : проектно-аналитическая записка по итогам работы КИР за 2009 год / Клуб инновационного развития Института философии РАН; под ред. В.Е. Лепско-го [Электронный ресурс]. – [2010]. – Режим доступа: www.reflexion.ru/club/KIR-PZ.pdf.

22. Наставник предпринимателей и собеседник инвесторов: записки русского экономиста [Электронный ресурс]. – [2010]. – Режим доступа: http://gromkovsky-v-v.livejournal.com/46043.html.

23. Портнов, В. Инновации или камуфляж? / В. Портнов // Литератур-ная газета. – 2005. – № 24. – С. 5.

24. Порус, В. Философия науки: современные интерпретации / В. По-рус // Высшее образование в России. – 2006. – № 5. – С. 128 – 143.

25. Савченков, А.В. Симулякр. Место и значение в пространстве со-циокультурного воспроизводства / А.В. Савченков // Вестник Челябинского гос. ун-та. – 2010. – № 1 (182). – С. 85 – 90.

26. Современный словарь иностранных слов: толкование, словоупот-ребление, словообразование, этимология / Л. М. Баш [и др.]. – изд. 5-е, сте-реот. – М.: Цитадель-трейд, 2005. – 960 с.

27. Стенографический отчёт о встрече с представителями молодёж-ных организаций [Электронный ресурс] : [сайт Президента Российской Фе-дерации]. – [2010]. – Режим доступа: http://www.kremlin.ru/transcripts/978.

28. Философия : энциклопедический словарь / под ред. А.А. Ивина. – М. : Гардарики, 2004. – 1072 с.

29. Шумпетер, Й. А. Теория экономического развития / Й. А. Шумпе-тер; пер. с англ. – М.: Прогресс, 1982. – 455 с.