Музей А. Ахматовой

4 декабря 2009

Кандидат философских наук, доцент философского факультета СПбГУ Николай Борисович Иванов

Как замечалилюбимые Мариной даосы, когда торопишься, хорошо чуть замедлить шаг. Когдаболтаешь, задаешь бессмысленные вопросы, когда рассуждаешь о том, что естьистина, куда идет человечество, чём смысл жизни, чего стоит твоя родина, -хорошо бы помолчать. В этом человеческий пафос этой философской книжки, в этомфилософский пафос этого человеческого, очень теплого, сердечного текста,которому не надо быть слишком искренним, чтобы оставаться открытым ипрактически нигде не лгать. Это редкость среди того моря книг, в котором намвсем приходится купаться.

Не надо, дажени в коем случае нельзя пересказывать своими словами этот текст. Он требуетсобственного прочтения, собственного опыта встречи. Есть вещи, которые приходитсяделать самому – по существу, все лучшие вещи на свете. И читать эту книжкухорошо самому. Это книга о том, что едва ли не по преимуществу забалтывается всегодняшней эпохе, и понятно, почему. Не потому, что она столь слепа и не видитсамоочевидной значимости молчания в структуре бытия. Ясно, что слово должнобыть членораздельным, должно быть изнутри себя исполненным, включающим в себяэлемент молчания как держащей себя стихии. Тут дело не в слепоте эпохи, а,пожалуй, в нежелании ее сказать себе правду о своей недавней истории и о своемближайшем будущем.

Молчание – пространстводуха, вступать в которое ни в коем случае нельзя, если хочешь сохранить своедостоинство, но из которого и не выйти, если ты хочешь сохранить жизнь. Это ситуацияпесни Галича: «Если хочешь попасть в палачи – промолчи, промолчи, промолчи».Речь идет не только о ситуации большевистского террора, или тоталитаризма, илифашизма. Нет. Речь идет о фундаментальном императиве, если не сказать –нравственном императиве, который сегодня представляется духом нашей эпохи.Думать об этом стыдно, потому что именно нашими словами забалтывается ее смысл– но и молчать нельзя.

Чтобы понятьвсю меру необходимости молчания и необходимости речи о нем, прежде всего надопонимать, что ты имеешь дело с самоговорящей стихией, допускать всевластностькоторой недопустимо. Нельзя молчать, когда творится то, что творится на нашихглазах. И как при этом не болтать? Это большой вопрос.

И все-такидействительно где-то на горизонте постоянно светит настоящее, теплое,оживляющее молчание. Когда мы молчим, мы делаем это не ради самого молчания. Мымолчим, когда вспоминаем добрые времена, хорошие места. Когда заканчиваетсяконцерт, есть мгновение до взрыва аплодисментов, когда как будто сам Бог целуетвсех в лицо.

В молчаниисуществует очень много внутренних территорий, ландшафтов, неизведанных дорог,где очень легко провалиться, где тонкий лёд, где опасно чувствовать себязаведомо хозяином. Это дом, о котором ты не знаешь, что там творится на самомделе. Поэтому так трудно и ответственно в нём пребывать. Трудное дело –промолчать, когда тебя не просят говорить, когда ты должен признаться: тебенечего сказать, или когда ты никогда не скажешь того, что должен бы сказать,так как слово твое тебя же и убьет.

Молчание – темасамого Логоса, тема самого Митоса, и в том, что эта тема жива, огромная заслугаМарины. И еще: нельзя забывать, что речь идёт о книге, открытой Богу. Мыпривыкли вслед за рассудком все учения этические, философские, религиозныепредставлять за гипотезы и мнения самого рассудка, что, конечно, позор. Так вотэтого здесь нет. Книга написана с глубоким благоговением к божественной истине,с уважением к людям.

Доктор философских наук, профессор Константин философского факультетаСПбГУ Семенович  Пигров

Этаэкзистенциальная ситуация существенна: если говорить всерьёз и без дураков, начто мы настроились, то говорить о молчании непросто. Обнаруживается внутреннеепротиворечие в этом выражении - «говорить о молчании».

Каждый поличному экзистенциальному опыту знает, что сосредоточение – это та форма, вкоторой мы достигаем полноты бытия, и сосредоточение, если уж говорить совсемпопросту, это же и есть счастье. О таком молчании, которое ведёт нас ксосредоточению и полноте бытия, эта книжка.

В чёмпрагматика молчания? Мы живём в море лжи, для чего же нам жизненно необходимомолчание? Мы не любим лгать, человек – это прирождённый враг лжи, но он всёвремя лжёт. Молчание – это якорь спасения, который позволяет хотя бы достойныйвид создать в этой ситуации. И второе: феномен, имя которого мы с трудомвыговариваем, потому что выговаривание этого слова – уже порог, который мыздесь обнаруживаем. Это феномен забалтывания. Вот сейчас в чём опасность?Почему мы можем провалиться? Мы можем сейчас успешно заболтать молчание. И намнадо как-то спастись…

Адорноговорит: «Книга в доме подобна кошке, не вполне доместицированному животному». Предположим,у меня стоит Аристотель по-гречески. Я не знаю греческого. Книга стоит. Я её нечитаю. Но эта непрочитанная книга является той тайной, которая в нейсодержится, облагораживает мой дом и меня. Тут я и подхожу, по-моему, к самомусущественному, что есть в книге Марины: молчание всегда теснейшим образомсвязано с тайной. Слово «тайна» здесь должно быть артикулировано оченьопределённо: тайна как знание о незнании, и не просто знание о незнании, а чрезвычайноэмоционально нагруженное. Когда я вижу, на мой взгляд, совершенных безумцев,которые разгадывают кроссворды, меня поражает одно: какая страсть кразгадыванию кроссвордов! Хотя чего он там, собственно, хочет разгадать? Тайну.Я намеренно снизил, чтобы потом поднять: ведь мы существуем в таинственном мире,и есть единственный способ, а именно с помощью молчания, каким-то образомвступить в контакт с этим миром, который является несказуемым. Скажу, можетбыть, несколько абстрактно: с миром трансцендентного каким образом я могуобщаться? Только через молчание.

Когда я былнеопытным сочинителем философских текстов и навязывал эти тексты своим друзьям,один мой друг, теперь известный киновед Сатаров, мне с досадой сказал: «Слушай,ну почему ты в своём тексте хочешь обязательно написать всё, что ты знаешь, чтоты где- то прочёл? Ну зачем? Если ты что-то знаешь, но не пишешь об этом, всёравно читатель это увидит. Поэтому не суетись». Молчание – это некаяфундаментальная структура практической философии, которая помогает нам несуетиться. Эта книга – анитисуета, я бы её так назвал. Она и по интонации ироническаяи чрезвычайно спокойная.

С молчаниемсвязано понимание. Я должен понять, и когда я промолчал и понял, я что-тосказал в ответ, и возник диалог. Диалог организован ритмически. Мне кажется,Марина нас вот к чему ведёт: универсум – это вселенная некоего высокого ритма,высокой музыки, организованного ритмически звучания. Когда я прочёл статьюАверинцева о ритме как теодицее, я понял смысл молчания. Молчание и задаёт тотритмический рисунок мира, в котором мы пребываем. У Аверинцева там былопротивопоставление банальной истории Евгения Онегина и высокого, божественногоритма онегинского стиха.

Трудноговорить о молчании, и не у всякого на это хватает мужества. Марина сказала, иэто очень нам надо. Во всяком случае, мне.