Сущность Элевсинских мистерий до сих пор остается до конца неясной. Георгиос Милонас, пользовавшийся непререкаемым авторитетом в этой сфере, полагал, что Элевсинские мистерии разгадать невозможно вообще [2]. Все, что известно о них часто носит печать  явной и, возможно, предумышленной наивности, а то немногое, что можно почерпнуть из сообщений  христианских писателей, относится почти исключительно к внешней обрядовой стороне культа. Все эти свидетельства резко тенденциозны, отмечены духом стремления к сенсации и находятся в непримиримых противоречиях  друг с другом [3].  Источники дохристианской эпохи также мало отличается особой достоверностью и вразумительностью и полны крайне неопределенных свидетельств о высоких моральных истинах, которые преподносились в Элевсине.

       Как бы там ни было, Элевсинские мистерии, судя по всему, играли гораздо большее значение в жизни древнего грека, чем простая театрализация укоренившихся в Элевсине догреческих мифов.   Некоторые историки полагают, что Элевсинский культ был связан с определенным религиозно-нравственным учением, которое отвечало на духовные запросы эллина лучше, чем религия Олимпа [4].  «Ничто не может сравниться,— писал французский историк Шарль Диль,— с чувством глубокого благоговения, которое испытывали к Элевсинским мистериям самые серьезные умы древнего мира, философы, государственные мужи, ораторы, историки и поэты. Начиная от Пиндара и до Платона, от Исократа и до Цицерона, все согласно признают, что мистерии глубоко влияли на души людей» [5].  

       Что касается Платона, то философ достаточно широко использовал образы мистерий для выражения собственных идей, а аллюзии на их тему встречаются во многих платоновских диалогах.  Мы не располагаем прямыми свидетельствами о том, что Платон принимал посвящение в Элевсине. Однако в VII письме (333 е), говоря об убийцах  Диона, он пишет, что с последним этих людей связывали не общие занятия философией, а узы обычного приятельства, возникающие из совместных посвящений в  мистерии [6].  Вполне вероятно, что подобные узы могли связывать его и с Платоном. 

      Формально философия Платона близка  этими таинствами в силу своей предназначенности для узкого круга избранных, о чем он говорит в том же VII письме, полемизируя с каким-то посланием Дионисия II [7].  Для людей же, которые не подвергают себя суровому философскому воспитанию,  возможно, именно мистерии более всего подходят на роль проводников души. Так, Платон советует сицилийским друзьям: «Воистину надлежит следовать древнему и священному учению, согласно которому душа наша бессмертна и, кроме того, после освобождения своего от тела подлежит суду и величайшей каре и воздаянию. Поэтому надо считать, что гораздо меньшее зло — претерпевать великие обиды и несправедливости, чем их причинять» (VII, 335 а). 

            В «Горгии»  Платон вкладывает в уста Сократа иронический ответ на опрометчивые суждения собеседника: «Счастливец ты, Калликл, что посвящен в Великие таинства прежде Малых: я-то думал, это недозволенно» [8]. В «Пире» (210 а) жрица-пророчица Диотима из аркадской Мантинеи, где празднуются мистерии, схожие с  Элевсинскими, говорит: «Во все эти таинства любви можно, пожалуй, посвятить и тебя, Сократ. Что же касается тех высших и сокровеннейших, ради которых первые, если разобраться, и существуют на свете, то я не знаю, способен ли ты проникнуть в них» [9]. Вскоре  после рассказа о Диотиме появился Алкивиад, который ранее вместе с приятелями в ночной пьяной дерзости, облачившись в пурпур и «выплясал», то  есть передразнил Элевсинские мистерии.  Здесь, видимо, скрыто непосредственное отношение Платона ко всем этим мистериям. Платон, как известно, не всегда был верен своему учителю – Сократу, который долго пренебрегал сферой подсознательного и с опасением относился к различным  таинствам, в  которых люди «грезят наяву» и «корибантствуют». Платон пытается оградить истину от людей неспособных и неготовых к ее восприятию. Отсюда пренебрежительное отношение к внешней обрядовой стороне мистерий и преклонение перед их философским содержанием и философией вообще. Так,  в «Филебе» Сократ говорит: «Ты, видно, хочешь, чтобы я, как толкаемый и теснимый толпой привратник, уступил и, распахнув ворота, позволил всем знаниям вливаться в них и чистому перемешиваться с недостаточно чистым» [10]. Ворота к серьезным размышлениям, пишет Платон в «Государстве», нуждаются в суровом страже, «иначе нас справедливо высмеяли бы за то, что мы занимаемся пустыми пожеланиями». «А согласен ли ты с тем, что виновниками нерасположения большинства к философии бывают те посторонние лица, которые шумной ватагой вторгаются куда не следует, поносят людей, проявляя к ним враждебность, и все время позволяют себе личные выпады» [11]. 

      В «Федоне» Сократ в день своей смерти наставляет Симмия и Кебета: «Между тем, истинное — это действительно очищение от всех [страстей], а рассудительность, справедливость, мужество и само разумение — средство такого очищения. И быть может, те, кому мы обязаны учреждением таинств, были не так уж просты, но на самом деле еще в древности приоткрыли в намеке, что сошедший в Аид непосвященным будет лежать в грязи, а очистившиеся и принявшие посвящение, отойдя в Аид, поселятся среди богов. Да, ибо, как говорят те, кто сведущ в таинствах, ‛‛много тирсоносцев, да мало вакхантов’’, и ‛‛вакханты’’ здесь, на мой взгляд, не кто иной, как только истинные философы. Одним из них старался стать и я — всю жизнь, всеми силами, ничего не упуская. Верно ли я старался и чего мы достигли, мы узнаем точно, если то будет угодно богу, когда придем в Аид. Ждать осталось недолго, сколько я понимаю» [12]. С другой стороны, условность обрядовой стороны  мистерий могла вызывать иронию, которая очевидна в том фрагменте «Горгия» (493b), где философ предрекал непосвященным, что на том свете они станут носить в продырявленном кувшине воду для наполнения бездонной бочки» [13].

       В «Федре», Платон говорит о нескольких путях приобретения углубленного религиозного опыта, среди которых  прорицательство,  птицегадание,  очистительные ритуалы и молитвы, а также поэзия, которая «охватывает нежную и непорочную душу» в творчестве. Все они  сильно уступают наивысшей форме исступления души -  прозрению вечной истины через философию. Относительно этого высочайшего пути  Платон в VII книге «Государства» приводит свою знаменитую притчу о пещере, которую можно рассматривать как глубокий и при этом весьма схожий с Элевсинскими мистериями символ ступеней познания. Следует заметить, что «Федр» — единственный диалог, состоявшийся у Сократа вне афинских стен (так утверждает Платон). И этой чести удостоилось место близ святилища Агр, где за рекой Илисс праздновали в феврале Малые мистерии, которые представляли собой подготовку к Великим мистериям Элевсина.  Платон ни слова не говорит о близости места проведения мистерий. Сначала Федр читает трактат о любви модного стилиста Лисия, а затем Сократ с игривой иронией импровизирует свой собственный трактат на эту тему. И лишь в кульминационной точке другого, серьезного, трактата о любви Сократ употребляет слова, обозначающие в мистериях два уровня инициации: первый обряд, myesis, отправлявшийся здесь, на берегах Илиса, и второй, высший, epopteia, происходивший в Элевсине [14]. Аналогичным образом звучат и приведенные выше слова жрицы Диотимы из «Пира». Фактически ни Сократ в «Федре», ни Диотима в «Пире» не говорят о мистериях Агр и Элевсина. Но их современникам, вероятно, было вполне понятно, что в словах о таинствах духовной жизни, которые начинаются на уровне физической любви и в конечном итоге ведут к великому видению Идей, подразумеваются эти мистерии. В этих философских диалогах намек на две церемонии фигурален, но подлинный характер обрядов (физический в Аграх и духовный в Элевсине), как полагает Кереньи, воспроизведен верно [15]. В «Горгии» Сократ говорит, что это определялось священным законом [16]. Аналогичное взаимоотношение между обрядами отражено в «Федре» и «Пире», где физические обряды представлены как подготовка к духовной инициации. 

        Реконструкция философской модели Элевсинских мистерий позволяет сделать вывод о том, что основной  идеей этого культа, которая оказалась созвучной философии Платона, конечно же, была идея бессмертия души. Образ воспарения души к небесно-духовному пиршеству напоминает восхождение мыслящей души к миру идей у Платона. Сам жанр диалога сближает Платона с мистериями - «майевтика» Сократа платоновских диалогов повторяет схему инициации, в результате которой неофит должен заново родиться [17].  Однако Элевсинские мистерии хорошо коррелируют с платоновской философией и по другим важным пунктам. Вероятно, у них была общая модель мира, имеющая чёткую двухуровневую стратификацию. Её структуру определяют дуализм идеи и вещи, вечности и времени, подлинного и мнимого. Эта двухуровневость моделировалась в Элевсине резким контрастом тьмы и света. После погружения в кромешный мрак (дольнее) участник мистерии неожиданно оказывался на ослепительном свету (горнее). Это производило стрессовое впечатление и   вызывало катарсис. Высший уровень инициации, упомянутый в «Федре», К. Кереньи сближает  с visio beatifica – дивинацией райского блаженства [18]. Особое состояние сознание, формирование которого было одним из главных условий участия в таинствах, вероятно, способствовало прорыву за границы обыденного и восприятию того, что на языке Платона называлось миром идей. Аристотель говорит: «Кандидат должен был не изучать нечто (μαθείν), но нечто пережить (παθείν) и вступить в определенное состояние ума, при условии, что он для этого созрел» [19]. Весьма вероятно, что сакральная архитектура Элевсина могла в каких-то своих элементах создавать ощущение знаменитой Платоновой пещеры, в которой открывалось Сущее. В игровом пространстве происходила адаптация к восприятию трансцендентного.  Здесь же неизвестными для нас средствами инициировался легендарный анамнесис – припоминание увиденного душой ещё до рождения. В «Федре»  мы читаем: «Сияющую красоту можно было видеть тогда, когда мы вместе со счастливым сонмом видели блаженное зрелище... и приобщались к таинствам, которые можно по праву назвать самыми блаженными и которые мы совершали, будучи сами еще непорочными и не испытавшими зла, ожидавшего нас впоследствии. ...Допущенные к видениям непорочным, простым, непоколебимым и счастливым мы созерцали их в свете чистом, чистые сами...» Говоря об этом высшем visio beatifica, Платон, по мнению Кереньи, подтверждает созерцание видений в Телестерионе Элевсина [20].

              То, что действительно не могло полностью удовлетворять Платона в этих таинствах, так это крайне низкая степень моральной активности их участников, растворяемая в строгом соблюдении ритуалов посвящения. Трудно обнаружить иные условия посмертного блаженства кроме непосредственного участия в мистериях, хотя нам и неизвестна процедура допуска к последним испытаниям (epopteia) и сам  статус допускаемых. Было распространено убеждение, что видевшие мистерии могут спокойно уходить потом в подземный мир. Софокл в пьесе «Триптолем», от которой дошли лишь фрагменты, писал: «Только видевшие священные обряды могут безмятежно пребывать в царстве Аида, остальных там ждут страдания» [21]. Реконструкция Великих мистерий  наводит на мысль, что их главная цель заключалась не в нравственном просвещении, а в психологическом воздействии на участников. Факельные шествия в темноте, переход от полного мрака к яркому свету, литургические заклинания, манипуляции с неким таинственным объектом, разнообразные ужасные зрелища, использование некоего напитка на основе спорыньи – все это должны было способствовать «расширению» сознания мистов и благоприятствовать восприятию конечных истин и давать твердую надежду на лучшую долю в загробном мире.

         Несомненно, что в Элевсине  явно превалировал обряд, а нравственный  элемент  оттесняется на задний план. Несмотря на то, что Цицерон свидетельствует, что мистерии оказали большое воздействие на нравы греков [22], ни один древний свидетель о мистериях не оговорился ни одним словом об обязанности для допущения к таинствам и для участия в них – каких-либо добродетелей. Вероятно, что жрецы этого культа и не предъявляли особых требований в этом отношении. Это подтверждает свидетельство Диогена, который не стремился к посвящению и, следовательно, к лучшему уделу после смерти, потому что он открыт вору Патакиону и  недоступен великому Эпаминонду только потому, что тот не был посвящен в Элевсинские мистерии [23]. 

         Таким образом, нет серьезных оснований считать  Платона ревностным поклонником мистерий. При этом невозможно утверждать, что он осуждает их, хотя и видит в них  лишь условную  иллюзию  или «полезный орган социальной гигиены» [24]. Процесс посвящения в таинства Платон вряд ли считал  источником философской истины. Для него мистерии имели значение в том смысле, что символизировали религиозную истину на уровне  εικασια (изображение), которое более понятно для простого народа. Так же как ритуальное очищение рассматривалось необходимым, но не главным средством очищения души, так мистерии были одной из начальных ступеней религиозного проникновения в истину. В «Федоне» Платон говорит о философии как истинной религии. Познание мудрости неоднократно сравнивается у Платона с мистерией, с посвящением в таинства. Сам Сократ, как легендарные певцы Марсий и Олимп, увлекает тех своих слушателей, «кто испытывает потребность в богах и таинствах» [25].  Только в размышлении душа приходит в соприкосновение с истиной, а  те, кто подлинно предан философии, заняты на самом деле только одним – умиранием и смертью, а умирать – значит становиться посвященным. 

Примечания 

[1] Абдуллаев Е.В. Идеи Платона между Элладой и Согдианой: очерки ранней истории платонизма на Среднем Востоке. СПб., 2007. С. 59.

[2]  Mylonas G.E. Eleusis. London., 1964. p. 281.

[3]  Климент Александрийский. Строматы. Т.1 СПб., 2003. С. 97.

[4]  Новосадский Н. Элевсинские мистерии. СПб., 1887, С. 155.

[5]  Кереньи К. Элевсин. М., 2000. С.45.

[6]  Платон. Законы /Под ред. А.Ф. Лосева. М., 1999. C. 458.

[7]  Там же. С.479.

[8]  Платон. Горгий // Платон. Соч.: В 4 т. Т.2. М., 1993.  С.218.

[9]  Платон. Пир //Там же. Т.2. М., 1993.  С.112.

[10] Платон. Филеб//Там же. Т.3. М.,1994. С.86.

[11] Платон. Государство//Там же. Т.3. М.,1994. С.573.

[12] Платон. Федон//Там же. Т.2. М.,1993. С.111.

[13] Платон. Горгий//Там же. Т.2. М.,1993. С. 316.

[14] Кереньи К. Элевсин. М., 2000. С.64.

[15] Там же. С.68.

[16] Платон. Горгий//Там же. Т.2. М.,1993. С. 298.

[17] Элиаде М. Тайные общества. Обряды инициации и посвящения, Киев., 2002. C. 289 

[18] Кереньи К. Элевсин. М., 2000. С.67.

[19] Festugiere J. Platon et L`Orient//Revue de Philologie. Paris.,1947. p.21.

[20] Кереньи К. Элевсин. М., 2000. С.69

[21] Софокл. Фрагменты С.837

[22] Цицерон. О законах// Цицерон. Избранные сочинения. М.,1975. С.241.

[23] Лауэнштайн Д. Элевсинские мистерии. М., 1996. C.13.

[24] Доддс Э.Р. Греки и иррациональное. СПб., 2000. C.123.

[25] Платон. Евтидем // Платон. Соч.: В 4 т. Т.1. М., 1992.  С.108.