// Рецензия на книгу: Шевцов К.П. Продолжение в другом. Реконструкция медиа-пространства. Изд. 2-е, исправленное – СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2009. - 216 с.

Автору можно позавидовать, редко кто имеет возможность выпустив из своих рук, в свет книгу, вернуться к ней и, получив замечания коллег, рецензентов и критиков, – исправить ее во втором издании. Сам же факт второго издания книги не говорит ли о ее востребованности?

Но обратимся к книге. Ее название может озадачить, наверное поэтому уже в первой фразе предисловия автор спешит пояснить, что речь пойдет об опыте длительности, причем постольку, поскольку этот опыт определяет условия коммуникации, а тем самым конституирует не только временные, но и пространственные структуры, которым и должно соответствовать наименование медиа-пространства. Из двух частей книги первую, названную «Образы памяти», образует исследование, ведущее читателя от общих структур темпоральности к специфическим вопросам организации памяти и телесного опыта, тогда как вторую часть – «Способы репрезентации длительности» – представляют три самостоятельных текста, посвященных анализу темпорального сознания образов кино, фотографии, а также таких достаточно простых форм наррации, как детские страшные истории.

Задача описания и реконструкции опыта временности не нова, и в своем исследовании автор опирается в первую очередь на идеи А. Бергсона и Э. Гуссерля, однако метод, который принимается им на вооружение, заставляет вспоминать скорее постструктуралистское обращение с темами различия и повторения. По крайней мере, именно так можно понять центральный для всей книги в целом концепт продолжения. По мысли автора, классическое понимание памяти совершенно просматривает в ней ту специфическую форму явленности, которая составляет самую суть мнемических феноменов: «Претендуя на обладание настоящим, оно позволяет наделить память лишь отрицательной характеристикой и обходит стороной главную проблему:  как же является то, что мы относим к ведомству памяти?... Между тем, прошлое не только укладывается в виртуальную копилку следов, но и продолжает жить как прошлое» (с. 9-10). Память не только удерживает границы настоящего, но и позволяет войти в обладание настоящим, всегда подразумевая знание о том, что не просто предшествует настоящему, но в нем самим никаким собственно настоящим не является. Не случайно, одним из центральных мотивов книги становится образ «обратного» течения времени, возникающего на границах настоящего (например, звонок будильника, который раз за разом переживается как следующий после пробуждения, а не наоборот), а также убеждение, что есть вещи, о которых мы можем знать только благодаря памяти, а значит стоит говорить и о специфическом «знании» самой памяти. Именно это «знание» и охватывается концептом продолжения, подразумевающим возможность существования вне-себя, в другом, в проживании различных модальностей времени (прошлого, настоящего и будущего), которые больше не рассматриваются как модификации одного единого времени (одного единственного живого настоящего), но фиксируют разнородность временного потока и самого опыта временности.

По мнению автора, эта разнородность времени определена принципиальным разрывом. Отталкиваясь от утверждения Э. Гуссерля о том, что в настоящем дается все время новое и новое Теперь, и лишь ничтожно малая часть восприятия есть восприятие этого Теперь, тогда как новым и своеобразным в каждом интенциональном акте оказывается собственно Прошлое, удержанное в ретенции, автор приходит к выводу, что в конституцию настоящего входит сущностный разрыв, утрата живой непрерывности сознания, восстановление которой и определяет саму направленность деятельности памяти. Иными словами, нельзя вспомнить, если сначала не забыть, но недостаточно просто вспомнить прошлое, потому что каждое воспоминание должно быть также и новым присвоением настоящего. По сути, только в этой потере и присвоении места настоящего сознание и может быть открыто чему-то иному. Поэтому концепт продолжения необходимо предполагает тезис о разрыве настоящего как способе «пред-оставления места», вне которого невозможно никакое восприятие, а вместе с тем и собирание субъекта сознания каждый раз в новом месте настоящего: «мы присваиваем нечто, потому что становимся другими себе, выпадаем из себя, занимая позицию другого, и это изменение позиции оказывается лишь обратной стороной  присвоения себе пережитого… В восприятии мы предоставляем место другому. Не случайно мы почти не помним сами прошлые восприятия – уже то, например, как воспринимался мной этот вид минуту или несколько минут назад. Мы помним вещи, события, мысли, настроение, но почти никогда – само проживание времени, настоящее восприятия. Чистое восприятие, точку разрыва настоящего можно соотнести с тем, что Берроуз называл голым завтраком» (с. 27-28).

Чистое восприятие – это лишь потеря места и обретение нового места в другом; именно это продолжение в другом и образует, по мысли автора, саму ткань памяти, плетение чувственных качеств и образов, которым придается особое значение, поскольку в структуре образа автор находит не столько способ данности воспринимаемого, сколько организацию последовательности актов сознания как способ присвоения настоящего: «место памяти присваивается последовательностью актов, и образ, прежде всего, предстает способом связи, формой место-имения, определяющей темпоральность сознания» (с. 34). Только продолжение восприятия в памяти, акта, стирающего себя и пред-оставляющего место, в образе переживания, воплощающем прошлое в актуальность нового, и может придать разрыву настоящего непрерывность длительности, придать разрыву качество открытости тому, что всегда еще только возникает, то есть будущему: «будущего… нет, но это – отсутствие, которое беспокоит и пробуждает как пред-чувствие, которое возвращает к самим вещам из потока ощущений, как место, пред-оставленное другим, как длительность возможная лишь в продолжении настоящего. Будущее, поскольку оно уже заступает в разрыв настоящего, – это вовсе не одно из времен наряду с прошлым и настоящим, это и есть само время, всегда ускользающее от обладания, требующее потери ради права пребывания в нем…  Строка должна продлиться и стать предложением, но в одной интенции суждения ее еще нет, и продолжение, каким бы привычным и ожидаемым оно ни было, может и не свершиться. Будущего ощутимо нет, и все-таки оно есть настолько, чтобы ее отсутствие ощущалось как проблематичное… Оно – в необратимости того разрыва, который определяет настоящий момент в качестве восприятия происходящего» (с. 44).

Анализ длительности, предложенный автором, подводит к пониманию структур памяти как того, что определяется вдоль границы с другим и, более того, в самой структуре переживания – как некой формы необратимости встречи с другим: «Форма – это именно то, что само происходит, прежде всего другого, как временность и пространственность, как событие встречи одного с другим и продолжения одного в другом… Только это событие и выделяет нечто как часть, как место, в котором потеря и принятие образует целостность действующего и знающего себя тела» (с. 104). Автор полагает, что не стоит ограничивать наше понятие памяти представлением о сохранении прошлого опыта или формированием сценариев действия, настоящего или будущего. Отталкиваясь от идеи Ж. Лакана о конститутивной для субъекта «преждевременности рождения», автор пытается показать, что память есть способ овладения телом, то есть именно память как тело и есть в действительности то продолжение в другом, которое позволяет восполнить разрыв настоящего до формы переживания длительности:  «человеческое восприятие определяется в своей действенности тем, что оно вводит и всегда продолжает удерживать в своем «поле зрения» само воспринимающее тело, саму материю потока переживаний, и выявляет свои предметности именно в той мере, в какой они позволяют выявлять реальность тела. Это воспринимающее в каждом отдельном восприятии целое тела и естьпамять» (с. 91). Подтверждением этому может служить, по автору, принципиальное взаимодополнение чувственных качеств в восприятии, то есть способ взаимной артикуляции (как это предлагает называть автор) качеств, при котором, например, нюансы видимого или слышимого могут акцентироваться выявлением черт, присущих опыту осязания и т.д. Сама возможность подобной артикуляции создает то, что автор называет внутренним экраном памяти или первичным пространством, которое описывается как способ остановки и удержания одного другим, то есть опять же как некое особое качество продолжения в другом.

Достаточно любопытны главы («Часть тела», «Граница взгляда», «Смысл пробуждения»), в которых предпринимается попытка исследовать то, как общие структуры восприятия и памяти, могут приобрести формы конкретной субъективности, иными словами, приобрести те привычные формы опыта, которые собственно и принято рассматривать в качестве определенных моделей восприятия и памяти. Здесь автор выступает со следующим тезисом: формой восприятия, которая определяет занятую и удерживаемую позицию субъекта, является не тот или иной физический или психический механизм и не та или иная трансцендентальная структура сознания, но скорее часть тела, выделение которой более или менее случайно, но, будучи осуществлено, делает эту часть тела необходимым экраном, наделяющим значимостью все разнообразие чувственного переживания. Именно такой означающей частью и является человеческое лицо: «Лицо – пустое пятно, открытое место, и, возможно, как раз поэтому все, что каким-либо образом заступает в это место обладает для нас особой силой воздействия, силой реального как такового» (с.105). Лицо – это то, что ускользает от нашего собственного зрительного контроля и узнается лишь в обращенных к нему лицах других, но тем самым оно оказывается местом, в котором собираются основные усилия по собиранию чувствующего тела субъекта: «Именно в лице, как такой чувствующей поверхности, мы создаем то тело, которого может коснуться другой, чтобы быть воспринятым» (с. 109).

Последние главы первой части,  как и исследования из части второй, намечают возможные подходы к вопросу о роли памяти и в целом темпоральных структур опыта в осуществлении знаковой функции. Основной тезис, развиваемый автором, состоит в том, что память определяет ту возможность свидетельства о другом, без которой язык немыслим ни на уровне отдельных знаков (следов, меток, различительных признаков), ни тем более на уровне высказывания. Впрочем, язык не только использует предуготовленную памятью функцию свидетельства, но и «превращает функцию свидетельства о другом в самостоятельную задачу, соответственно, и память оказывается уже не только условием восприятия и действия, но и предметом действия, тем, что непрерывно вос-создается как место самого субъекта в его сообщении с другим» (с. 152).

Все сказанное необходимо отнести к достоинствам книги и предпринятой в ней попытке обосновать и развить концепцию своеобразной медиа-длительности, то есть длительности, возникающей как качество интерсубъективного опыта и – шире – как качество переживания своего иного во всей предельности и, вместе с тем, необратимости этого переживания. Однако книга не лишена и некоторых существенных недостатков. Прежде всего, это касается ряда базовых концептов, с которыми работает автор. Само по себе активное использование концепта «другого», к сожалению, не освобождает от ощущения принципиальной непроясненности его значения. Автор предпочитает толковать фигуру другого достаточно расширительно, не уточняя, идет ли речь о Другом в лакановском смысле, о конкретном другом или другом, воплощающем собой лишь общее свойство инаковости, и эта слишком расширительная трактовка зачастую скорее препятствует, чем способствует, пониманию авторской концепции. Несмотря на все усилия автора достаточно неясным остается и столь важное для него понятие чувственного качества и связанное с ним понятие памяти как телесного экрана. И хотя книге в целом удается удерживать интерес читателя, нередко возникает ощущение, что книга существенно выиграла бы, дополнив ее автор примерами из различных сфер, например, истории музыки. Впрочем, в отношении длительности чтения, как и для длительности самого времени, трудно ожидать однообразия, тем более если под этим подразумевать равную ценность и увлекательность всех глав и разделов текста, и в этом смысле автору в достаточной мере удается отразить прерывистый, но при этом каждый раз снова и снова восполняющее течение продолжения одного временного и смыслового момента в другом.

Осадчая Ольга Юрьевна – кандидат философских наук, доцент кафедры истории и теории музыки Волгоградского института искусств им. П. А. Серебрякова.