Одиночество. То скрытое и ледяное, то мрачное и эгоистичное оно неотступно преследует мир. Мир сеет и взращивает одиночество, мы все встречались с ним – на уровне индивидов и огромных сообществ. Не нужно прятаться от образов одиночества. В том числе – от его нелицеприятных образов.

 

Современные общества не просто одиночки. Но конфликтующие одиночки: цивилизация против цивилизации, культура против культуры, идентичность против идентичности. Им свойственны расизм и национализм. Или, точнее, новый национализм, этот идеологический конструкт, гибрид истории, созданный в результате социального и сексуального смешения различных групп и замаскировавшийся под мультикультурализм, «основной темой которого является не биологическая наследственность, а непреодолимость культурных различий; расизм, который вроде не утверждает верховенство одних групп или народов над другими, а только указывает на то, что плохо упразднять границы, на то, что разные образ жизни и традиции несовместимы... Вполне в духе антропологической культурологии признается равенство и разнообразие: ведь именно эта полифония культур составляет человеческую цивилизацию. Но вместе с тем декларируется совершенно внеисторическое постоянство культур, которые представляются как абсолютно постоянные и неизменные» [1, С. 31-32]. Наши великие нации способны не только превратить в изгоя любой народ мира, как, например, евреев или чукчей, но и безнаказанно стереть его с карты мира, будь-то Сербия, Чечня или племя тутси. И зря старается неуверенный в своих силах еврей или чеченец стать «нормальным» гражданином страны, чем лучше скрывает он свою личину, отвергая свой народ и прародителей, тем легче его обнаружит расист. И вынесет ему приговор – приговор за неслыханную дерзость – родиться, скажем, евреем в Европе или чеченцем в Санкт-Петербурге. Впрочем, в атмосфере расовой стереотипизации, ксенофобии и сектантского мультикультурализма приговор будет вынесен даже в случае отсутствия таковых на территории проживания. «У России три пути. Все три тупиковые: а) И мы не хуже. б) Мы лучше. в) Мы – иные» – как записал в своей не книжке В.Е. Багно [3, С. 316].

 

Впрочем, стоит ли удивляться проявлениям агрессивности, фанатизма, национализма и шовинизма, считавшимися для рядового обывателя решенными проблемами? Может, стоит прислушаться к мнению социологов, утверждающих, что данные явления исчезнут, как только решим проблему неравенства, нищеты и безработицы? Или принять объяснения политиков, нашедших выход для униженных и оскорбленных в построении демократии? А еще не забыть учесть тяжелое травмирующее психику детство, и озаботиться наконец-то решением проблемы безграмотности мусульман-террористов, не умеющих читать Коран, о чем постоянно напоминают религиоведы?

 

Но учитывают ли данные обобщения роль практико-преобразующей деятельности субъекта, рождающегося при одних условиях и своей практической деятельностью создающего новые обстоятельства общественной жизни, которую отметил еще молодой Маркс? А также возможно ли за выстроенными междисциплинарными барьерами постичь столь многосложное явление как одиночество, тем паче – в его агрессивном облике? «Интересен взгляд на эту ситуацию Яходы (Jahoda G. A cross-cultural perspective in psychology // Advancement of Science. 1970. №27. P. 1-14), заявившего, что эта ограниченность напоминает некоего пастора Твакума из «Тома Джонса» (юмор. романа Филдинга), который сказал: «Когда я упомянул религию, я имел в виду христианство; но не просто христианство, а протестантизм, и не просто протестантизм, а англиканскую церковь» [Цит. по: 11, С. 42].

 

А, может, все же нечему удивляться. Кого сейчас чем-то приведешь в изумление? Разве что ребенка. Мы – взрослые, и поэтому сохраняем спокойствие и такую модную нынче толерантность (т.е. стойко проявляем терпимость по отношению ко всем и вся). Или по своей сути являемся «тепленькими»? В информационном обществе все обо всем знают. Но знают ли себя? А если знают, то насколько честны перед собой? И можем ли мы, члены научного сообщества, присягнуть пред ликом Истины в интеллектуальной честности, являющейся основой моральной честности (Локк)? Или предпочитаем спать спокойно, без рефлексии, в «хате скраю»? В то время как СМИ исключают новости, наводящие на размышления, а ведущие университеты социализируют «дельцов» и бюрократов от науки, изгоняя из своих рядов собственно благодушных ученых, честно занимающихся своим делом [4]? Возможно, данная ситуация сложилась вследствие того, что у представителя науки выражено «Мы» при отсутствии «Я», тогда как у одиночки-террориста «Я» зашкаливает? Русское «Мы» всегда смиренно, оно покорно терпит как в прошлом порабощение религиозной жизни государством, так и в настоящем – могущественную государственность, которая лишает человека прав личности и не защищает его достоинства.

 

Тем не менее, режим патернализма уже в значительной мере уступил правлению индивидуализма, причем «собственнического индивидуализма» [5, С. 300]. На исторической сцене появились монады-индивиды, характерной чертой которых стало обладание. Как минимум, собственной идентичностью или несколькими ее видами, словно у каждого должна быть некая идентичность. Это состояние развития, когда экономические и политические институты автономизируются и преследуя свои собственнические корыстные интересы, стремятся к интеллектуальному управлению (в качестве идеологического ресурса используя последние достижений науки и техники), когда человек чувствует себя совершенно отдельной единицей. Каждый сам за себя. Дефицит доверия. С развитием нашей цивилизации появилась склонность ставить «Я» превыше всех. Без каких-либо табу, без правил, без совести. Вследствие чего, как предвидел Ницше, «нынче мы не видим ничего, что хотело бы вырасти; мы предчувствуем, что это будет скатываться всё ниже и ниже, в более жидкое, более добродушное, более смышлёное, более уютное, более посредственное, более безразличное, более китайское, более христианское - человек, без всякого сомнения, делается всё “лучше”...» [10, С. 430]. И довольствуемся результатом – экологическим, социальным и духовным кризисом. Впрочем, попробую спрогнозировать и оптимистичный вариант развития событий. Нынешнее кризисное состояние, по крайней мере, умозрительно, может оказаться наиболее оптимальным для изменения общественного сознания. Представляется, что если каждая отдельная нация, каждая отдельная семья и человеческая особь испытает на себе острую боль, причиняемую эгоизмом других, человечество станет более восприимчивым к альтруистическим идеям, заложенным некогда в учении Христа, Будды и других великих гуманистов прошлого. Но катастрофа еще не грянула. И потому приходится мириться с тем, что, в частности, российская молодежь оценивает «успешность» жизни по банковскому счету, достигнутому общественному положению и беззаботному существованию.

 

Наши современники не настроены терпеть какие бы то ни было лишения и ограничения. Наблюдается тенденция к удовлетворению потребностей, прежде всего основных, базовых (в терминологии А.Маслоу). На вопрос «Что для Вас в жизни главное?» жители Санкт-Петербурга отвечают так: здоровье – 52.6%, семья – 50.6%, деньги – 34.6%, дети – 33.8%, работа – 24.2%, любовь – 22.2%, верные друзья – 13%, духовность – 11.2%, религия – 5% 1. То есть большая часть респондетов ориентируется на семейные ценности (не имеются ввиду традиционные ценности с господством мужчины и занимающейся домохозяйством женщиной, скорее, речь идет об эмоциональной привязанности) и желает здоровья себе и своим близким. Тем не менее, выходящая на первый план ценность «здоровья» позволяет утвердиться во мнении о возможном изменении ситуации и с духовными ценностями. Поскольку лишь познав множество болезней, люди научились ценить здоровье. Человеку мало знать, что в мире существует эгоизм, гнев, враждебность, ненависть, что есть тираны и преследуемые, это знание – мир чистой мысли. Он осведомлен уже и о грядущей мировой катастрофе, не знает, правда, будет ли это ядерный взрыв, эпидемия или столкновение Земли с кометой. Пока человек экспериментальным методом не окажется на границе со смертью, он не остановит саморазрушение и не познает этот мир. Лишь оказавшись в присутствии темных сил, он встанет перед альтернативой испытать их на себе или выступить против них, выбрав духовность, любовь, альтруизм. Испытав боль одиночества на себе, человек, как минимум, придет к знанию об этом опыте и к осознанию его границ.

 

У всех есть восприятие себя, с одной стороны, и восприятие окружающего мира – с другой. Но на протяжении столетий человек думал о себе, главным образом, не как об индивидуальности, а как о члене семьи, племени, касты, этноса. В традиционном обществе семья была главной ценностью для индивида. Если мужчина умирал, не оставив потомства, его брат обязан был «осеменить» вдову, чтобы избежать вымирания семьи (Второзак., 25.5-10). Родившийся ребенок у евреев не просто Давид, а сын Авраама, не Иосиф, а сын Давида. Член племени становился изгоем, если устанавливал родственные связи с другим племенем. Шотландцы даже в сравнительно недавние времена настаивали на целостности этноса. Цыгане в своем большинстве и по сей день не практикуют межэтнические браки. В Индии до сих пор придерживаются правила не принимать в семью представителя низшей касты.

 

Однако учение Будды на Востоке и принятие Западом христианства изменило партикулярное историческое сознание. Именно институту церкви суждено было преодолеть этническую специфику и различия между расами и племенами. Была предпринята попытка сформировать универсальное сознание. Как следствие экзогамии исчезает чувство преданности семье, а альтруизм отдельных личностей приходит на смену «хорошему» национализму – патриотизму. Спасение и обретение нирваны Будда обещал только покинувшим свой дом и освободившимся от всех привязанностей. Аналогично и Христос говорил, чтобы стать Его учеником, человек должен отказаться от всего, что имеет, в том числе, и от семьи, племени, этноса: «и если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете?» (Мф., 47:34), «всякий из вас, кто не отрешится от всего, что имеет, не может быть Моим учеником» (Лк. 14:33). По сути, он предложил отказаться от отношений собственности. Применительно к семье – от права собственности на человеческое тело (мужа/жены), права собственности на детей и права собственности на общее имущество. Христос призвал не ограничиваться отождествлением себя с частью мира, с «семенем Авраамовом», «брахманом» или «членом дома Романовых», а осознать свое родство со всеми людьми, с тем, чтобы осуществить свою прерогативу, как индивидуум, открывшийся безусловному и отказавшийся от его единоличного присвоения.

 

Отчего же христианство стало самой кровавой из известных религий? Охота на ведьм (т.е. «ведающих»), крестовые походы… Сегодня каждый психолог сказал бы такому «борцу» за веру, что на самом деле он сражался сам с собой, а точнее – с теми аспектами своей личности, которые считал сатанинскими, демоническими или варварскими. Подсознательно зная о существовании негативных личностных аспектов, он сознательно доказывал свою праведность, проецируя собственные недостатки на других. Так как в противном случае ему пришлось бы иметь дело с самим собой. И признать собственное лжеверие, враждебность, ненависть, расизм. Как подметил Мишель Монтень, «христиане, исповедующие столь божественное и небесное учение, являются таковыми лишь по названию… одни уверяют, будто верят в то, во что на самом деле не верят; другие (и таковых гораздо больше) внушают это самим себе, не зная по-настоящему, что такое вера». И далее: «И мы еще удивляемся тому, что среди войн, которые терзают наше отечество, все творится и вершится так, как мы видим! Ведь мы сами, только мы сами в этом повинны… Бог оказывает свою чудодейственную помощь не нашим страстям, а вере и религии; но эта помощь оказывается через людей, которые используют религию в своих интересах, между тем как должно было бы быть наоборот… Никакая вражда не может сравниться с христианской. Наше рвение творит чудеса, когда оно согласуется с нашей наклонностью к ненависти, жестокости, тщеславию, жадности, злословию и восстанию. Напротив, на путь доброты и умеренности его не заманить ни так, ни эдак, если только его что-либо не толкнет туда чудом» [8]. Но мнимое братство изжило себя.

 

Сегодня народ не верит в Церковь, которая созывает специальные собрание, чтобы помолиться о дожде, а священнослужители в армии и на флоте просят Всевышнего об успехе на поле битвы. Но по-прежнему, уже в «развитом» индустриальном обществе, мы можем наблюдать тот же средневековый страх человека в рефлексии1, не дающей, по его «глубочайшей» убежденности, уверенности в будущем. «Оставаться наедине с собой – не просто опасное, но причиняющее вред занятие», - как заявила одна из моих коллег. А между тем невредным для жизнедеятельности организма считается ненавидеть «понаехавших» кавказцев, потому что они «грязные и тупые», агрессивных «ментов» или гомосексуалистов, последних, полагаю, из-за глубинного страха самим превратиться в таковых. Страха «быть». Никакие нравственные или идеологические ограничения не могут умилостивить этот животный страх. Поскольку таковые просто отсутствуют.

 

Длительный период времени религия являлась инструментом сакрализации идентичности, оставаясь единственным интегрирующим началом, позволяющим увидеть отличия одного народа от другого; она не только давала возможность осознать верующему его включенность в единую религиозную общность, но и формировала основания коллективного существования и деятельности всего общества, стимулируя групповую консолидированность. На смену религии пришли ее псевдозаменители (коммунизм, капитализм). Пережив на собственном опыте и первое, и второе, россияне в настоящее время придерживаются религиозных и псевдорелигиозных верований гораздо в меньшей степени, чем раньше, а если в общественной жизни и возникают конфликты между представителями разных религий и идеологических партий, то по своей природе они секулярные (расхождения связаны с политическими убеждениями или материальными интересами). Поскольку целый ряд критериев группового членства ослабевает, а приобретенный жизненный опыт не пригоден в новой для мира ситуации острого столкновения символических и культурных капиталов, важным стимулом для индивидуальной идентификации и солидарности становятся политически активные этнонациональные движения, в свою очередь «фрагментирующие» некогда относительно цельное социальное пространство. Тем не менее, как и прежде, каждый из нас, если не погружается без остатка в свои суетные заботы, обнаруживает бессмысленность существования, впрочем, наши эгоистические устремления требуют отказаться от сделанных открытий, доставляющих экзистенциальные страдания. Зачастую только безысходность давящих обстоятельств, главным из которых, пожалуй, следует считать непризнание сконструированной идентичности со стороны значимых «других», подталкивает нас искать выход безотносительно к построению очередного мифа идентичности, и внимательно задумываться о причинах наших несчастий не без анализа личностных особенностей, но без абсолютизации культурных и социальных различий.

 

И кажется сомнительным, что в современной секулярной России становится реальностью толерантность – «в результате признания как истинных универсальных нравственных принципов» [15]. Не вызывает сомнений, что на подобной основе «возможно уважение к иному, принятие этнических и национальных особенностей, различий в социальных воззрениях, которые порождаются особенностями условий жизни, профессиональной деятельности, культурных традиций. Толерантность здесь – следствие высокой духовной и нравственной культуры…» [15]. Но осуществимо ли на данном этапе? Этапе - мышления в категориях «национальной и личной безопасности», демонстрирующих лишь манию преследования? Этапе поиска собственной идентичности, все явнее под давлением государства обнаруживающейся в принадлежности к определенному региону проживания или нации, а точнее – сверхнации, задаваемой известными концепциями «особой миссии русского народа», когда наблюдается тенденция социальной интеграции подчиненных с властьпридержащими и интеграции в мировое сообщество посредством интолерантных проявлений (Запад – чужой, так как навязывает свои требования, бывшие братья из СССР – не просто чужие, приезжающие на заработки и отбирающие те немногие блага, что имеются, но и преступники), а другими словами – расовой дискриминации? Вместо того, чтобы отречься от мессианизма и увидеть в России «не единственный избранный народ, а один из народов, который совместно с другими призван делать великое дело Божие, восполняя свои ценные особенности столь же ценными качествами всех других народов-братьев» [16, С. 350]. Как бы враг не назывался – «загнивающий капитализм», «терроризм» или «фундаментализм» – он необходим системе социального контроля. Не существуй он в реальности, система его бы изобрела.

 

«Наша способность к агрессии, наше стремление доминировать... — пишет немецкий этолог И. Эйбл-Эйбесфельдт (Eibl-Eibesfeldt 1., Sutherlin Ch. Fear, Defence and Agression in Animal and Man // Fear and Defence. Chur, 1990. - P. 393), — превращается в войну, которая зави­сит от культурных факторов, таких, как технология и внедрение в соз­нание, индоктринация групповых ценностей, которые учат нас (что про­тив нашей естественной склонности) рассматривать интерес семьи и рода второстепенным по сравнению с лояльностью по отношению к лидеру, который представляет группу. Путем индоктринации не члены группы объявляются полулюдьми или нелюдьми совсем» [Цит. по: 2, С. 207]. Посредством СМИ система столь эффективно информирует общество о «нелюдях», что превращает его в запуганное унифицированное псевдообщество, состоящее из закабаленных «недолюдей», разобщенных друг с другом до нисхождения на этап деградации самостоятельного мышления, непосредственного проявления чувств и активных действий. В свою очередь, потребители информации не имеют никакого влияния на СМК, навязывающих свои правила игры. «То, что апелляция к интересам аудитории активно используется всеми участниками игры для легитимации собственной деятельности, не значит, что аудитория участвует в игре – в игре участвует ее образ… аудитория – это миф, который придумывает себе журналист, а миф – это то, что можно определить и переопределить с долей свободы гораздо большей, чем при общении с “реальными” агентами» [7, С. 99].

 

Неудивительно, что в предлагаемых обстоятельствах индивид превращается в конформного манипулятора, с той лишь разницей, какая на нем маска – активного тирана или пассивной жертвы. Впрочем, не все ли равно? Главное – выжить, зацепившись за что-нибудь, естественно, самое доступное восприятию, а там – хоть потоп! Этологическое изучение человека доказывает, что «страх перед неизведанным тормо­зит процесс познания в целом… в поведенческом аспекте данный дисбаланс означает уменьше­ние количества принятия решений на основе ориентировочно-исследова­тельской деятельности, идеально-планирующей функции (разум), все боль­шее значение приобретают неконтролируемые импульсы (агрессивность). Зачем что-то изучать, познавать, когда насилием, агрессивностью можно быстрее достичь цель… Личность деградирует, ее содержание сужается до тотальной враждебности к “Дру­гому”. В образе другого может персонифицироваться носитель других идей, мнений, человек другой расы, социальной или этнической общности, говорящий на незнакомом языке» [2, С. 206]. Однако самый успешный манипулятор – тот, кто играет на чувстве солидарности, кто способен убедить других людей, что их интересы и чувства ему близки, что он «вылеплен из того же теста».

 

И все же хочется верить, что мы живем в интеллектуальную эпоху. И должны знать, что в первоначальном значении слова «быть агрессивным» означали нечто вроде «двигаться в направлении цели без страха и сомнения» (корень aggredi происходит от adgradi, gradus означает «шаг», а ad —«на»). Поэтому можем использовать личную агрессию для достижения какой-либо поставленной цели, не причиняющей вреда «другому», например, для активной творческой деятельности. И должны понимать, что авторитет, применяющий в качестве средства управления страх, вовсе не авторитет. Всегда есть выбор. Есть тоталитарные системы управления, есть и демократические, существуют формализованные организации, но с ними соседствуют неформальные объединения, бывают не только авторитарные религии, но и гуманистические. Однако при всем имеющемся в наличии разнообразии, как отмечал Фромм, человеку свойственно страдать в любой системе ориентации: в авторитарной – из-за страха, страха перед Бо­гом, боязни наказания; в гуманистической – из-за страха потерять самого себя, совершить преступление перед собой. Еще ранее Ницше подметил, что «здесь и таится рок Европы – вместе со страхом перед человеком мы утратили и любовь к нему, уважение к нему, надежду на него, даже волю к нему... Мы устали от человека...» [10, С. 430].

 

Таким образом, страх довел до человеческой антипатии, моральной отчужденности и предельной эгоцентричности. Достаточно вспомнить ряд убийств, происходивших на глазах сотен людей в разных уголках земного шара, но с одинаковым печально известным концом. Наблюдающие за происходящим из своих окон не только не спешили на помощь умирающему, но даже не звонили в полицию и скорую помощь. Американские психологи, воссоздавшие ситуацию в лабораторном эксперименте, пришли к выводу, что виноват эффект толпы и рациональный расчетливый выбор. Зачем предпринимать какие-то шаги, когда кто-то другой может их осуществить? Наблюдатели – не родственники, не члены одной социальной группы, они – чужие, как чужой и тот, кто зовет на помощь. А часто ли прохожие склоняются над лежащим на тротуаре человеком? Один мой знакомый рассказал, что как-то ему пришлось промерзнуть на снегу около 2 часов. Случай произошел в районе Невского проспекта с молодым человеком 28 лет, трезвым, но имеющим один недостаток – больное сердце. Результат человеческого равнодушия – клиническая смерть. Кстати и сама не единожды сталкивалась с отказом работников скорой помощи приехать по вызову к человеку, жалующемуся на боль в сердце. Здесь уже речь не может идти об эффекте толпы («поступаю как все»), но о жестоком равнодушии, халатности и непрофессионализме.

 

Так что же тогда заставляет людей бояться и отчаиваться? Что делает возможным делить мир на друзей и врагов, добро и зло, Россию – Запад? Вот вопросы, на которые надо ответить, в первую очередь. Наш ответ – переживание обособления собственного «Я» («Мы»), его ограничения в пространственном и временном континууме, а в крайнем грубом варианте – возведение самости в мраморный дворец за семью замками, куда посторонним вход строго запрещен, а любого, кто посмеет зайти на территорию прекрасного замка, укусит злая сторожевая собака по прозвищу «Не верю».

 

Одиночка ничего никому не должен. Его логика автономна. Он безразличен ко всему сущему. Он сам производит себя, он – творец и Бог. В первый день, получив удар от судьбы, он преображает его в кризис идентичности, во второй – погружается в свои страдания, в третий – раздувает их до уровня мира, в котором лишь он один, семейные и социальные связи распались; на четвертый день табу отвергнуты; на пятый – выплескивает накопившееся (тоску, боль, гнев, ревность, ненависть) на близких, затем – на дальних, стирая всех из памяти своей и не оставляя надежды на будущее. Или стирает в порошок самого себя. За запертыми дверьми он не сомневается, но уверен, он не реагирует, но утверждает, он не думает, но действует. Чем плотнее закрыты двери, чем отчужденнее он от семьи, социума и прошлого и тем больше негативной энергии он сможет накопить, чтобы возвыситься в собственных глазах до небес и смести всех на своем пути. Неважно, активен он или пассивен. Если активен, то его агрессия уничтожит других; если пассивен – самоустранится. Но чем бы не мотивировалось одиночество, целей своих оно не достигнет.

 

Как писал Сартр: «Антисемитизм – это свободный и тотальный выбор самого себя, это тотальный подход не только к евреям, но и вообще — к людям, к истории и к обществу, это одновременно и страсть, и мировоззрение». И далее: «Не черты еврейского характера порождают антисемитизм, а, наоборот, именно антисемитизм создает еврея» [14]. То есть источник антисемитизма – не еврей, а антисемит. Как источник одиночества – не люди, не обстоятельства, не судьба, не государство и не Бог, а одиночка, на микроуровне представленный человеком, на макроуровне – обществом и государством. Одиночка не знает других, поэтому не верит им, поэтому не идет на общение, а не общается он, так как боится. Не людей, конечно, а самого себя и своего бытия. Страх рефлектировать побуждает его проецировать недоверие к «другому» и становится повседневностью, разделяемую абсолютным большинством и скрепленную договором о «невмешательстве» в жизнь этого «другого».

 

Чем меньше человек уверен в себе, тем больше будет заглушать голос совести, который опровергает его, и тем решительнее не верить «другим». Одиночка хочет быть как минимум вторым после Бога, но всегда находится кто-то выше, сильнее, быстрее. И у него два пути – крах амбиций и полное погружение во мрак своих фантазий (стратегия дистанцирования или избегания проблемы либо стратегия искусственной позитивной переоценки) или объявление войны за право быть центом Вселенной (стратегия противостоящего овладения ситуацией). С точки зрения Иммануила Канта, «для самой же войны не нужно особых побудительных причин: она привита, по-видимому, человеческой природе», и «считается даже чем-то благородным, к чему человека побуждает честолюбие, а не жажда выгоды; это ведет к тому, что военная доблесть рассматривается как имеющая большую непосредственную ценность (у американских дикарей, равно как у европейских во времена рыцарства) не только во время войны (что справедливо), но также в качестве причины войны (daB Krieg sei), и часто война начинается только для того, чтобы выказать эту доблесть; стало быть, в самой войне усматривается внутреннее достоинство, так что даже философы восхваляют войну как нечто облагораживающее род человеческий, забыв известное изречение грека: “Война дурна тем, что больше создает злых людей, чем уничтожает их”» [6, С. 284]. Итак, если война является причиной себя самой, то бесполезно спрашивать с кого-либо о мотивах ее объявления. Важно понять – как ее остановить.

 

Существует ли лекарство от войны? Думаю, в аптеках нам предложат целый набор соответствующих транквилизаторов, товарооборот успокоительных средств и антидепрессантов с каждым годом увеличивается. Но действительно целебное средство – сформировать рефлексивное сознание и прекратить отождествлять себя со сверхчеловеком.

 

Чтобы прийти к наслаждению Всем,

 

не желай наслаждаться ни чем;

 

Чтобы прийти к обладанию Всем,

 

не желай обладать ни чем.

 

Чтобы стать Всем,

 

не желай быть ни кем. (Св. Хуан де ла Крус)

 

В определенном смысле одиночество – это милость, дар, который может способствовать творческому прозрению. Но только в данном контексте. Поскольку очень многие становятся заложниками одиночества, привязываются к нему, драматизируя или прославляя свое состояние. Появление одиночества само по себе ни плохо и ни хорошо, не нужно его избегать или презирать, оно просто является знаком, который нужно прочесть. И означает он – одинокому свойственно быть одному. Важен не сам текст, а то, каким образом его прочитывают. Углубляются ли в чтение, замыкаясь в собственном воображении, или обращаются к автору, вступая с ним в диалог, и «если снизойдет благодать, то могут совместно справиться с последствиями кризиса, если уж его избежать не удалось» [13, С. 545].

 

Итак, у одиночки есть и третий путь, не предполагающий борьбы с собой или войны с другими (стратегия принятия ответственности и самоконтроля), и путь этот называется «прозрение». Прозреть – значит увидеть, что одиночество – есть различение (во-первых, своего и чужого, во-вторых, единичного, особенного и общего), без которого невозможно отождествление, это лишь мгновение, за которым последует другое мгновение, важно лишь, чтобы это последующее жизненное мгновение качественно отличалось от предыдущего, не обособляясь от целого и не рассматриваясь постоянно в оппозиционных категориях. Согласно одному из самых активных поборников гуманистического направления в психотерапии Ролло Мэю, «ни Я, ни тело, ни бессознательное не могут быть “самостоятельными”, а могут существовать только как части целого. И именно в этом целом должны иметь свои основания свобода и воля» [9]. Таким образом, цель данного пути – стать другим, расставшись с собой – обрести цельность и свободу от эгоистичного «Я», изменив восприятие до уровня выхода за рамки собственных проблем и достигнув нового единства с миром – «космополитической солидарности» (в терминологии Ю.Хабермаса). И только подобным путем эволюции нравственных представлений будут выстраиваться отношения с людьми на «искренности и прозрачности подлинных чувств», на «теплом принятии и высокой оценке другого человека, тонкой способности видеть его мир и его самого, как он сам их видит». Посредством доверительного, глубинного общения станет возможным для индивида «воспринимать и понимать свои качества, которые прежде были им подавлены», обнаружить, что «становится более цельной личностью, которая способна жить с пользой», быть «более самоуправляемым и уверенным в себе», «человеком с более выраженной индивидуальностью, способным проявлять себя» [12, С. 79].

 

 

Литература

 

 

 

1. Балибар Э. Существует ли «неомарксизм» // Балибар Э., Валлерстайн И. Раса, нация, класс. Двусмысленные идентичности. - Пер. под ред. Д. Скопина, Б. Кагарлицкого, Б. Скуратова. - М.: Логос-Альтера; Ecce Homo, 2003.

 

2. Белик А.А. Культурология: Антропологические теории культур. - М.: РГГУ, 1998.

 

3. Багно В.Е. Из записной не книжки // Канун: Альманах. СПб., 1999. Вып. 5: Пограничное сознание.

 

4. Бочаров В.В. О реформе, бюрократии, научной этике // Этнографическое обозрение Online. Ноябрь 2006 // Электронный ресурс: http://journal.iea.ras.ru/online

 

5. Вердери К. Куда идут «нация» и «национализм»? // Нации и национализм / Б.Андерсон, О.Бауэр, М.Хрох и др. – М.: Праксис, 2002.

 

6. Кант И. К вечному миру // Сочинения в 6 томах. Том 6: Сочинения по философии истории и философии природы. - М.: Мысль, 1966.

 

7. Кольцова Е.Ю. Производство новостей: скрытые механизмы контроля // Журнал социологии и социальной антропологии. – СПб: СПбГУ, 1999. - № 3 (7).

 

8. Монтень М. Опыты. Избранные произведения в 3-х томах. Том 2. Пер. с фр. - М.: Голос, 1992. // Электр. ресурс: http://lib.sarbc.ru/koi/FILOSOF/MONTEN/monten2.txt

 

9. Мэй Р. Любовь и воля. - М.: «Рефл-бук» ­ К.: «Ваклер», 1997 // Электр. ресурс: http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Psihol/Mei/06.php

 

10. Ницше Ф. К генеалогии морали: полемическое сочинение / пер. К.А. Свасьяна // Ницше Ф. Соч. В 2 т. Т. 2. М.: Мысль, 1990.

 

11. Психология и культура / Под ред. Д. Мацумото. - СПб., 2003.

 

12. Роджерс К. Взгляд на психотерапию: Становление человека. - М.: Прогресс, 1994.

 

13. Романенко Ю.М. Знать и понимать историю как границу. Заметки на полях книги Р.В. Светлова // Канун: Альманах. СПб., 1999. Вып. 5: Пограничное сознание.

 

14. Сартр Ж.-П. Портрет антисемита // Электронный ресурс: http://www.marksizm.info/index.php?option=com_content&task=view&id=2436&Itemid=1

 

15. Скворцов Л.В. Толерантность: иллюзия или средство спасения? // Октябрь. № 3. 1997. - С.138-155.

 

16. Трубецкой Е.Н. Смысл жизни. – М.: Республика, 1994.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

1 В опросе приняли участие жители Санкт-Петербурга (459 чел.) и Ленинградской области (41 чел.), среди них 275 женщин и 225 мужчин.

 

1 Следуя Э. Гидденсу, под рефлексивностью мы понимаем постоянную критическую оценку социальных практик и их трансформацию в связи с полученным знанием