ИНТЕЛРОС > №1, 2013 > Екклесиаст – Карамзин: диалог людей

Лилия Креймер - Дементьева
Екклесиаст – Карамзин: диалог людей


07 апреля 2013

Креймер - Дементьева Лилия Анатольевна

 

Томский политехнический институт

 

Независимый исследователь

 


Kreymer - Dementyeva Liliya Anatolyevna

 

Tomsk Polytechnic University

 

Independent investigator

 

E-mail: lika_39@mail.ru

 

УДК – 1.17.023.36; 1.124.4; 3.303.446.2

 

Екклесиаст – Карамзин:  диалог  людей

 

Аннотация: В работе показано, что ни время, ни принадлежность к разным культурам,  вероисповеданиям, национальностям, ни прочие разделяющие факторы не могут помешать пониманию людей творческих, приверженных мудрости, знанию, здравому смыслу и добру, а не устоявшимся догмам. А потому коммуникацию, прежде всего, следует рассматривать как диалог конкретных людей и только потом, как диалог других, разделяющих их факторов.

 

Ключевые слова: диалог, человек, культура, мудрость, Екклесиаст, Карамзин

 

Ecclesiast – Karamzin: dialogue of men

 

Summary: In the article have been shown that neither the time,  nor belonging to different culture, religions, nationalities, nor the rest factors dividing the people can interfere in the mutual understanding of the creative men, attached to wisdom, knowledge, common sense, and good, not arranging dogma.  And that is why the communication should be consider, first of all, as the dialogue of the concrete men and only then, as the dialogue of other factors dividing the people.

 

Keywords: dialog, man, wisdom, culture,  Ecclesiast, Karamzin

 

Екклесиаст – Карамзин:  диалог  людей

 

Живая культура — это движение, связывающее прошедшее с будущим, это, по выражению одного из поэтов 18 века, радуга, которая половиной в древность наклонилась, а другой в потомство оперлась.

 

Ю. Лотман [1, с.5]

 

Половины  нашей радуги  будут, действительно, с одной стороны наклоняться  в глубокую древность, а с другой, опираться на не столь далёкую от сегодняшнего дня современность.

 

Книга Екклесиаста [2; 3] , он же Проповедник на русском языке и Коэлет на иврите,  написана в Древней Иудее. Считается, что окончательно она сформировалась к двухсотому году до н.э  и  названа именем её героя ввиду отсутствия других данных. На этом основании можно полагать  древностью одной части  нашей радуги    третий век до н.э. Уже в начале книги автор относит себя к знатному роду, называя себя сыном царя Давида и царём в Иерусалиме [1:1, 12]. Тем самым он указывает на своё высокое положение в обществе, можно полагать, на образованность.

 

Потомством, в которое опирается вторая половина радуги, мы выбрали 18-19 века н.э., но совсем не  случайно. Собственно, "выбрал" себя в потомки Екклесиасту сам Николай Михайлович Карамзин, написав "Опытная Соломонова мудрость, или мысли, выбранные  из Екклесиаста" . Уже само название стихотворения-ответа  говорит о том, что из  мыслей и проблем, поставленных Екклесиастом, Карамзин в середине своей жизни выбирал те, которые, сохранили актуальность как для общества, в котором он жил, так и для него лично, для  его аксиологии. Но эта вещь явилась в основном поводом для нашего выбора, поскольку тема потребовала использования и других произведений автора.

 

Карамзин родился в 1766 году, т.е.  примерно на два тысячелетия позже Екклесиаста,  в дворянской  семье.  Образование дворянина, полученное в Москве, его положение поэта, прозаика, литератора, журналиста, историка и реформатора русской словесности позволяет нам и в этом плане сравнивать мировоззрения и творчество обеих личностей.

 

В процессе описания Екклесиаст предстаёт перед нами как человек творческий, любознательный, исследователь, который пытается всеми доступными ему средствами и методами познать мир, законы природы, назначение человека "под небесами"; "под небом " [2; 3, 1:13].

 

Древний автор искал истину на протяжении всей своей жизни, его проницательный ум не пропускал ни явления природы, ни человека. То же самое мы обязаны сказать и о Карамзине, который постоянно был в творческом поиске.

 

Оба использовали доступные в своё время каждому методы таких исследований. В распоряжении древнего автора было исследование мудростью и знанием, глупостью и безумием, благом, добром  и трудом. Если внимательно присмотреться к жизни нашего современника, то окажется, что и он использовал, в принципе, те же методы. Разница лишь в том, что во времена   Екклесиаста они были основаны  на опыте, который ещё складывался, ещё не подвергся систематизации, и это заставляло Проповедника двигаться медленно, ошибаться, разочаровываться и, всё-таки, снова возвращаться к истине мудрости,  знания, труда, которая отличает человека от животного.

 

Как и Коэлет, который "обратил сердце, чтобы мудростью изучить и исследовать всё, что делается под небесами" [2, 3:13], в "Выбранных" Карамзин говорит: "Искал я к истине пути, / Хотел узнать всему причину…" [7, c.199].

 

И о том же поиске в "Прощании", написанном годом раньше "Выбранных": "Ударил час — друзья, простите! / Иду — куда, вы знать хотите? / В страну покойников — зачем? — / Спросить там, для чего мы здесь, друзья, живем!" [там же, с. 88].

 

Далеко готов был наш современник пойти за истиной. Об этом же свидетельствуют мечты молодого Карамзина, планировавшего продолжить своё образование в  Лейпциге: "Здѣсь  хотѣлъ я собрать нужное для исканiя той истины, о которой съ самыхъ младенческихъ лѣтъ тоскуетъ мое сердце" [8, с.8].

 

А Екклесиаст, сетуя на мир, который он не может изменить, уже спешит разочароваться в нём: "Что было, то и будет, и что творилось, то и будет твориться, и нет ничего нового под солнцем"; "… и что делалось, то и будет делаться, и…" [2; 3, 1:9]. Не уверен он и в  мудрости, провозглашая своё знаменитое "Умножая мудрость, умножаешь огорчения, а добавляя знание, увеличиваешь скорбь"; Синод: "во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь" [2; 3 ,1:18].   Не исключено, что причину подобного пессимизма Проповедник раскрывает в стихах 13 и 14 этой же главы, когда пишет: "обратил я сердце моё, чтобы мудростью изучить и исследовать всё, что делается под небесами" и заключает эту попытку как "дурное дело", которое  "возложил Бог на сынов человеческих" с целью "занять их" [2], "… дать им тему для упражнений" [3]. И тут же древний мыслитель повторяет, что видел всё происходящее под солнцем и определяет его как "суета  сует", тщета. 

А далее поясняет: "искривлённого нельзя выправить, а то чего не достаёт, нельзя исчислить" [1:15]. Не раз он возвращается к мысли о том, что "дело, которое дал Бог сынам человеческим" – это не более чем забава [3:10], ведь человек всё равно не может постичь "дела, творимые Богом", а значит, комментирует он не раз, и изучать их бесполезно, тщетно и бессмысленно. В главе 7 Коэлет возвращается к искривлениям и уточняет: "Посмотри на деяния Бога; разве кто может выпрямить то, что Он искривил?" [7:13]. И в стихе 14 продолжает: "В день благой радуйся, а в день несчастья – узри: и то, и другое, сделал Бог, как говорят для того, чтобы человек ничего не мог постичь после Него". И опять о деле Божьем: "…не сможет человек постигнуть дела, которые творятся под солнцем, сколько бы ни старался искать человек – не найдёт" [8:17].  И тот же рефрен: "Всё создал Бог прекрасным…но так, чтобы дела, творимые Богом, не мог постичь человек от начала и до конца" [3:11]; и ниже: "…что Бог творит, это будет вовек, к тому нельзя прибавить и от этого нельзя убавить"; "…всё, что делает Бог, пребывает вовек: к тому нечего прибавлять и от того нечего убавить…".  И далее излагает цель этого творения: "а сотворил Бог так, чтобы боялись Его"; "Бог делает так, чтобы благоговели пред лицем Его" [2; 3, 3:14].

 

Наш современник согласен со своим визави по поводу зависимости человека от некой силы. В приведённом ниже отрывке "Выбранных" Карамзин именует её Океаном, но этот факт не вызывает у него ни отчаяния, ни бессилия, ни пессимизма, которые так отравляют существование древнего мыслителя. Карамзин как бы констатирует факт, принимая его как данность: "По грозной влаге Океана / Мы все плывем на корабле / Во мраке бури и тумана; / Плывем, спешим пристать к земле  — / Но ветр ярится с новой силой, / И море... служит нам могилой".

 

Своё поклонение Богу Карамзин описывает в красках восторга, полного блаженства и наслаждения: "Сам бог тебе велит приятным наслаждаться, / Но помнить своего великого творца: / Он нежный вам отец, о нежные сердца! / Как сладостно ему во всем повиноваться! ".

 

Мировоззрения обоих авторов, как и мировоззрения каждого умудрённого знаниями, опытом и любознательностью человека, претерпевали временные изменения. Естественно, что относительно подобных изменений карамзинского мировоззрения мы располагаем большей информацией. Картину эволюции взглядов древнего автора проследить невозможно ввиду скудности данных о нём. Но поскольку картина мира личности связана с эпохой, в которой она живёт и с состоянием общества в конкретной стране, мы обратимся к  скудным данным о состоянии Иудеи и её народа в период предполагаемого написания Книги Екклесиаста. И в четвёртом, и в третьем столетиях до н.э. Иудея находилась под иноземным игом. После разрушения государства, Иерусалима и Святая Святых иудаизма – Первого Храма - значительная часть еврейского населения была угнана в плен. Оставшаяся, лишенная большей части служителей культа, вернулась к контактам со своими соседями, ассимилировалась с ними. В 536 г. после указа персидского царя Кира об освобождении евреев из плена, перед ними снова забрезжила надежда на воскрешение. Прибывшие из Персии пророки Эздра и Неемия убеждали народ в том, что его освобождение возможно лишь путём возврата к Богу, поскольку только Он способен защитить Свой народ. Преодолевая большие трудности как со стороны самих евреев, так и со стороны соседних народов бывшим пленникам удалось построить новый, Второй (по счету) Храм  Богу, возобновить в нём службу. Одновременно с этим были приняты меры  к формированию иудейского религиозного канона, по сути дела картины мира иудея, его мировоззрения и образа жизни.  "Канонизация текста была в значительной мере достигнута уже в период царствования Ирода или даже ранее (1 в. до н. э.)" [9].

 

Однако ожидаемое освобождение не наступало. Как и прежде Иудея не могла сбросить иноземную зависимость. Власть над нею персов сменилась на греческую в лице А. Македонского, затем Птолемеев (301-200 до н.э.), позже Селевкидов (199-100 до н.э.). В частности целью  режима Птолемеев было в основном получение дани. В этом случае они готовы были не вмешиваться в остальные дела Иудеи. Вот как описывает жизнь иудеев под властью Птолемеев израильский ученый Уриэль Раппапорт [10, с.81-82], одновременно соглашаясь со скудностью данных о том периоде (в нашем переводе): "В границах Иудеи не был основан ни один языческий город, только в её окрестностях. Влияние язычества на семьи иудейской элиты было минимальным, в то время как народ ещё мог вести без помех принятый им образ жизни. Во главе нации, как и при персидском владении, стоял Верховный жрец и при нём Совет Старейшин. Существовало и Народное Собрание,  за 100 лет  оно собиралось единственный раз.

 

Во власти Верховного Жреца, кроме исполнения обязанностей главы Храма, находились сбор налогов и представительство народа перед властью Птолемеев".  Итак, можно полагать, что Коэлет видел, что "в теократии, какой некогда было еврейское государство" [11, с. 28] уже несколько столетий именем Бога правили Верховный Жрец и Совет Старейшин. Разными путями анализируя "происходящее под солнцем" древний мудрец не нашел преимуществ или каких-либо изменений в результате такого правления. Обещания пророков свободы и справедливости не сбывались. Отсюда, можно полагать, и констатация факта: "… и что творилось, то и будет твориться".   Не видел древний мудрец для себя человеческой возможности исправить такое общество. И потому мудрость только огорчала его, поскольку законы общества, по его мнению,  не допускали изменений "снизу", изменений с точки зрения человеческого здравого смысла, логики и разума – мудрости по Проповеднику.

 

Два тысячелетия, разделившие наших авторов, позволили человечеству выработать более гибкие мировоззрения, в том числе касающиеся отношений человека и Бога, основ построения человеческого общества, назначения человека на земле, законов, положенных в основу творения природы и человека. Так, в 17-18 вв. в Европе, в том числе и в России, достаточно широко были распространены идеи деизма. Вот как один из его представителей, Ш. Монтескье, описывает назначение законов: "…все, что существует, имеет свои законы:  они есть и у божества, и у мира материального, и у существ сверхчеловеческого разума, и у животных, и у человека…  Единичные разумные существа могут сами для себя создавать законы, но у них есть также и такие законы, которые не ими созданы" [12, с.2].   Таким образом утверждается право человека на создание, а значит и на изменение законов, связанных с земными проблемами существования человека. В этом видел Карамзин своё призвание, свою миссию. И он различал законы Бога и законы человека: "Вера Христианская… выше земли и мира; выше всех законов - физических, гражданских, государственных, - но их не отменяет" [13]. Но не следует думать, что подобное разделение возникло на пустом месте и только в 17-18 веках.

 

Уже древний иудаизм, правда, спустя несколько столетий после Екклесиаста, силою обстоятельств вынужден был обратиться к созданию человеческих законов, ограничивающих беспрекословное исполнение тотальной власти, очерченной в Священном Писании. Соблюдая святость субботы, предписанную его законами, евреи и во время войны в этот день укрывались в пещерах и складывали оружие. Там их настигал противник и уничтожал без какого-либо сопротивления. Это заставило жрецов иудаизма задуматься над создавшимся положением и искать пути  его исправления. Так возник прецедент создания земного, человеческого закона в монотеизме. Закона, допускающего в определённых обстоятельствах действия, которые человеческим законом провозглашались как не нарушающие Божественный. Людьми был провозглашен приоритет человеческой жизни на земле перед соблюдением заповеди, предписанной именем Бога.

 

Как и его визави, Карамзин видел много неправедности и неоправданности на земле, но картина мира общества и мировоззрение самого Карамзина позволяли ему полагать, во-первых, виновником всех бед самого человека, а во-вторых, предпринимать всё возможное для исправления существующего положения. Поэтому претензии Коэлет(а) к Богу он предпочел обойти молчанием.

 

Свои вопросы к устройству мира Проповедник начинает с восприятия человеком природы и сетует на раз и навсегда установившийся в ней порядок. Она существует по своим вечным и неподвластным человеку законам, помимо его воли. Помимо человека над ним встаёт и заходит солнце, текут реки, своим законам подчинена жизнь моря и ветра.  Коэлет тяготится их постоянством, их властью над ним, и понимает, что он, человек, перед ними настолько мал, что не в силах изменить их ни на йоту. Не властен он изменить и собственные впечатления, поскольку даже его реакция на этот вечный круговорот остаётся прежней. С одной стороны его это утомляет, а с другой, он чувствует себя частью природы: "не насытятся очи тем, что видят, не переполнятся уши тем, что слышат" [2, 1:8]. Жизнь и смерть человека  подчиняется тем же неумолимым законам природы, он лишь малая частичка и в этом вечном круговороте. И он, задумываясь над своим местом в этом мире,  приходит к горестному выводу о том, как мало он знает о законах управления миром и понимает, что его опыт и знания не могут помочь ему постичь эти законы. И он заключает: "Что было, то и будет, и что творилось, то и будет твориться, и ничего нет нового под солнцем" [2, 1:9].

 

Карамзина мысль о власти природы над человеком не раздражает и не утомляет. Она не "выбрана" им для ответа своему визави, но его отношение к природе можно найти, например, в стихотворении "Волга", написанном за три года до "Выбранных": "Какая песнь возможет славить / Ужасность гнева твоего?  / Едва и сам я в летах нежных, / Во цвете радостной весны, / Не кончил дней в водах мятежных / Твоей, о Волга! глубины. /  Уже без ветрил, без кормила / По безднам буря нас носила; / Гребец от страха цепенел; / Уже зияла хлябь под нами… / Но вдруг творец изрек спасенье — / Утихло бурное волненье, / И брег с улыбкой нам предстал. / Какой восторг! какая радость! / Я землю страстно лобызал / И чувствовал всю жизни сладость. / Сколь ты в величии своем, / О, Волга! яростна, ужасна, / Столь в благости мила, прекрасна: Ты образ божий в мире сем!" [14, c. 120].

 

Человек, как и в далёком прошлом, ощущает себя малой частицей природы, знает, что она может быть  жестокой. Но наш современник уже ценит и то, что она может быть  милосердной, обеспечивать не только физические потребности его существования, но и дарить красоту, радость, считая её образом Божьим в этом человеческом мире. Он славит великую реку, обращаясь к ней словно к живому существу: "Теки, Россию украшая; / Шуми, священная река, / Свою великость прославляя, / Доколе времени рука / Не истощит твоей пучины... / Увы! сей горестной судьбины / И ты не можешь избежать: / И ты должна свой век скончать! ".

 

В примечании Карамзин поясняет: "мысль, что Природа стареется, есть не только пиитическая мысль; самые философы и натуралисты не отвергают ее". Такое отношение к природе как бы очеловечивало её, позволяло видеть в ней не вечный приговор человеку, как считал Коэлет, а нечто живое, смертное.

 

Так человек приблизил к себе природу, в чем-то сравнял себя с ней, сделал её в чём-то более похожей на себя, "освоил". Такой она перестала его тяготить, ослабла её   тайная сила, мощь и власть. Человек перешел от страха перед природой к восхищению ею, к использованию её благ и даров, часто к её безжалостной эксплуатации.

 

Однако и здесь, как и в предыдущем случае, Карамзин действует в соответствии с картиной мира, принятой обществом 18 века. По Ш. Монтескье "непрерывное существование мира, образованного движением материи и лишенного разума, приводит к заключению, что все его движения совершаются по неизменным законам" [15, с. 2].  А вот и мнение самого Карамзина в конце жизни: "Солнце течет и ныне по тем же законам, по коим текло до явления Христа-Спасителя: так и гражданские общества не переменили своих коренных уставов; все осталось, как было на земле, и как иначе быть не может…  Мы сблизились с Небом в чувствах, но действуем на земле, как и прежде действовали" [16].

 

Но это взгляд "позднего" Карамзина, а в середине жизни мы находим его в больших сомнениях. Как всякий мудрый человек, как Екклесиаст, так и Карамзин не раз подвергали сомнению и скепсису своё мировоззрение. В качестве одного из примеров таких сомнений можно привести диалог в письмах между двумя вымышленными друзьями - поэтом Мелодором и философом Филалетом.  Диалог написан Карамзиным в 1793 году для обсуждения "развалин надежд и замыслов" [17], разъедавших его душу после разочарования в том, "что род человеческий возвышается и хотя медленно, хотя неровными шагами, но всегда приближается к духовному совершенству". 

Прежде "природа казалась нам обширным садом, в котором зреет божественность человечества". Таким друзья видели человека до Великой Французской революции. Конец 18 века они почитали "концом главнейших бедствий человечества и думали, что в нем последует важное, общее соединение теории с практикою, умозрения с деятельностию, что люди, уверясь нравственным образом в изящности законов чистого разума, начнут исполнять их во всей точности и под сению мира, в крове тишины и спокойствия, насладятся истинными благами жизни".

 

А сейчас в настоящем конце 18 века "несчастный филантроп  меряет двумя шагами могилу свою, чтобы лечь в нее с обманутым, растерзанным сердцем своим и закрыть глаза навеки!" Здесь уместно напомнить, что во время написания диалога Карамзину было всего-то 27 лет и потому о "могиле" и "закрытии глаз навеки" речь могла идти только в качестве метафоры. Аналогичную реакцию на "всякие притеснения, которые совершаются под солнцем… Ибо у угнетателей  - сила, а у угнетённых утешителя нет" [2, 4:1], мы видим и у Проповедника: "И прославил я мёртвых, что уже скончались, более живых, что здравствуют поныне. А счастливее их обоих тот, кто еще не видел  того дурного дела, которое вершится под солнцем" [2; 3, 4:2-3]. И далее поэт Карамзина как бы вновь обращается к своему древнему визави, который говорил о круговороте природы, о её циклическом развитии, исключающем всякое движение вперёд. Он восклицает: " Ужели род человеческий доходил в наше время до крайней степени возможного просвещения и должен, действием какого-нибудь чудного и тайного закона, ниспадать с сей высоты, чтобы снова погрузиться в варварство и снова мало-помалу выходить из оного, подобно Сизифову камню… Горестная мысль! Печальный образ!" [там же].

 

И далее мы слышим из его уст вопль екклесиастовского типа: "Самая природа не веселит меня. Она лишилась венца своего в глазах моих с того времени, как не могу уже в ее объятиях мечтать о близком счастии людей, с того времени, как удалилась от меня радостная мысль о их совершенстве, о царстве истины и добродетели, с того времени, как я не знаю, что мне думать о феноменах нравственного мира, чего ожидать и надеяться! Вечное движение в одном кругу, вечное повторение, вечная смена дня с ночью и ночи со днем, вечное смешение истин с заблуждениями и добродетелей с пороками, капля радостных и море горестных слез... Мой друг! Начто жить мне, тебе и всем? Начто жили предки наши? Начто будет жить потомство? Суди о хаосе души моей, который представляет мне все творение в беспорядке! Смотрю на восходящее солнце и спрашиваю: почто восходишь? Стою под сению шумящего дуба и спрашиваю: почто шумишь? — Теперь все существует для меня без цели". Та же екклесиастовская реакция: " суета сует, всё суета" и "вещи утомляют" [2, 1:2 и 1:8].

 

Философ Филалет не может оставить друга в таком отчаянии, хотя и признаётся, что " Я не надеюсь утешить тебя совершенно, не надеюсь сказать тебе ничего нового" [18]. Он уповает лишь на то, что  "любовь имеет особливую силу, и всякий дар любви и всякое слово любви производит благое действие". Философ предлагает другу искать "успокоения во глубине сердец наших"; в отчаянии горести "не проклинать мир, природу и человечество"; не отказываться "навеки от своего разума" и не погружаться "во тьму уныния и душевного бездействия". Сердце мое, - пишет Филалет, - "стремится к благотворному свету, подобно мореплавателю, который в гибельный час кораблекрушения,— в час, когда все стихии угрожают ему смертию,— не теряет надежды, сражается с волнами и хватается рукою за плывущую доску". А далее философ, как бы отвечая на вопросы Коэлет(а), предлагает " не… требовать от вечной премудрости отчета в темных путях ее, не… требовать того для собственного нашего спокойствия!".

 

В надежде смягчить внутренний разлад друга Филалет добавляет: " Горе той философии, которая все решить хочет! Теряясь в лабиринте неизъяснимых затруднений, она может довести нас до отчаяния, и тем скорее, чем естественно добрее сердце наше. Иногда, признаюсь тебе, я сам бываю слаб и печален… Верю и всегда буду верить, что добродетель свойственна человеку и что он сотворен для добродетели".

 

Древний автор не обозначает нам своего собеседника, но и он не придерживается единого мнения. Как и Карамзин, он рассматривает разные варианты.  Его мудрость и здравый смысл, а также опыт, на который он опирается, позволяют ему, поняв истинные устои жизни, "найти мудрость в глубине своего сердца", как советует Филалет и сделать прагматические выводы. Понимая ценность и прелесть жизни Коэлет не только завидует тем, кто ещё не родились (см. выше), но и утверждает, что "живому псу лучше, чем мёртвому льву" [9:4]. Он верит, что "тот, кто сопричастен жизни, имеет надежду… ибо живые знают, что умрут, но мёртвые ничего не знают" [9:4-5]. Как и Карамзин, Екклесиаст призывает своего собеседника сделать в этом мире всё, что "сможет рука твоя делать в меру сил своих" [9:10]. 

Как и Филалет, понимая, что его стремления решить мировые проблемы не приводят к желаемому результату "для собственного нашего спокойствия" (по Филалету) Коэлет советует своему необозначенному собеседнику: "Не торопись устами своими, и пусть сердце твоё не спешит молвить слово перед Богом, ибо Бог в небесах, а ты – на земле… Не давай устам твоим вводить в грех плоть твою, и не говори перед ангелом: "Это – ошибка!" Зачем, чтобы гневался Бог из-за слова твоего и губил дело рук твоих?". С этой же точки зрения он предлагает придерживаться золотой середины как наиболее безопасной позиции в жизни: "Не будь слишком праведным, и не слишком мудрствуй: зачем тебе быть удрученным? Не слишком греши, и не будь глупцом – зачем тебе умирать безвременно? Хорошо, если придерживаешься одного, но и от другого не отнимаешь руки, потому, что богобоязненный ладит со всеми" [7:17-18].

 

Много "искривлений", несправедливости и неправедности видит Козлет и на "человеческом" уровне.

 

Свои поиски мудрости Проповедник называет "томлением духа". Карамзин вторит ему " Все наши знания — мечта, / Вся наша мудрость — суета!". Как и в предыдущих случаях, он не вступает в спор со своим древним визави о том, для чего Бог дал человеку мудрость и лишь замечает: "Но нам ли таинств ключ найти, / Измерить мудрости пучину?".  Но это не приводит его к пессимистическому выводу Екклесиаста: "Умножая мудрость, умножаешь огорчения, а добавляя знание, увеличиваешь скорбь" [2, 1:18].

 

За два тысячелетия, разделяющие наших авторов, изменилось само понимание мудрости. Так, древний мудрец выражает свои чувства в достаточно крайней степени, выказывая не только свой пессимизм, но говорит  "возненавидел я жизнь", считая, что  "дурные дела, по-моему, вершатся под солнцем" [2:17]. Он сообщает, что перестал уважать свой труд "И возненавидел я весь труд  мой" [2:19], поскольку считает бессмысленным трудиться, не будучи уверенным, что в будущем результаты его труда будут использованы мудро, очевидно, с пользой для тех, кто придёт после него. Отчаяние вызывает у древнего автора возможность того, что результаты его труда могут быть отданы "…человеку, кто над ними не трудился" [2:20]. И в этой бесполезности и несправедливости, в этом "искривлении" видит Коэлет бессмыслицу и суету, которые возмущают его.

 

Карамзин же, соглашаясь со своим визави в том, что "Все наши знания — мечта, / Вся наша мудрость — суета!" тем не менее  верит в силу мудрости человеческой и не считает занятие ею бессмысленным и пустым, которое лишь добавляет скорбь и огорчения. Так, молодому человеку он советует, что мудрый  прежде всего должен владеть своими страстями: "Привычки, склонности и страсти / У мудрых должны быть во власти: / Не мудрым цепи их носить". По его мнению мудрец должен уметь отличать истину от лжи и делать это с трезвой и холодной головой, а не под действием страстей, которые только бередят душу: "Спокойно разбирай, что истинно, что ложно: / Спокойствие души зависит от сего".

 

Но и Коэлет далее опровергает сам себя, и не в последний раз, так как не может  согласиться с бесполезностью мудрости и знания. Его взгляд объективного и вооружённого знаниями исследователя не может не видеть, "что есть преимущество у мудрости перед глупостью – (оно) такое же как преимущество света перед тенью"; что "Глаза мудреца – в его голове" [2:13, 14]; что "под сенью мудрости – (как) под сенью серебра, а польза знания (ясна): мудрость сохраняет жизнь владеющего ею"  [7:12]; что "мудрость человека просветляет лик его и смягчает суровость лица его"   [8:1].

 

Из вышеприведённого описания можно видеть, что знаменитое екклесиастовское ""Что было, то и будет, и что творилось, то и будет твориться, и ничего нет нового под солнцем" [2, 1:9] относится, по крайней мере, по месту расположения выражения, к постоянству Природы.  Карамзинское же "Ничто не ново под луной" сказано в "Выбранных" о человеке: "Ничто не ново под луною: / Что есть, то было, будет ввек. / И прежде кровь лилась рекою, / И прежде плакал человек, / И прежде был он жертвой рока, /Надежды, слабости, порока"  [19].

 

О себе древний автор говорит в основном косвенно. О его взглядах и его жизни мы можем судить  практически  по результатам его исследований в поисках истины и их оценке. Определённые факты о себе он сообщает только в стихах  [2:4-10], называя свои труды в поисках истины большими делами.

 

Из современности на это  Карамзин отзывается строчками: "Любил я пышность в летах зрелых, / Богатством, роскошью блистал" [20].

 

Но для обоих пришло время оглянуться и оба пришли к единому выводу о тщете и суетности богатства и пышности. На иврите и из древности эта мысль изложена в виде "…все дела свои, что сделали руки мои, и… труды, что я свершил… всё суета и погоня за ветром, и нет в том пользы под солнцем" [2, 2:11]. И Карамзин в присущем ему стиле, оценивая свою любовь к богатству и роскоши, подтверждает: "Но вместо счастья, дней веселых, / Заботы, скуку обретал; / Простился в старости с мечтою / И назвал пышность суетою".

 

Оба автора заботились не только о материальном, но и  о духовном, подчеркивая, что первое не может заменить второе. Так, по Коэлет(у) "все труды человека для рта его" [6:7]. Но таким трудом его "душа не насыщается" [там же]. Карамзин не разделяет мнение своего визави о назначении человеческого труда, поскольку он не только кормился им, но и видел в  нём высокий духовный смысл на благо общества. Однако он согласен, что праздность, богатство и удовлетворение только физических потребностей не дают счастья душе, "когда оно не в ней… Ненужное  для нас бывает ли приятно?".

 

Не одобряет  наш современник жалоб и горечи Екклесиаста на  то, "какая выгода человеку от всех  трудов его, что он трудится под солнцем" [1:3].  Признавая неординарность личности древнего автора,   Н.М. Карамзин возражает: "Награды никогда великий муж не ждёт, / Награда для него есть совесть, дух покойный / Безумие и злость всегда враги уму: / Внимания его их стрелы недостойны; / Он ими не язвим: премудрость щит ему".  И далее о великом муже: "Сияют перед ним  бессмертия светилы, / Божественный огонь блестит в его очах. / Ему не страшен вид отверстия могилы: / Он телом на земле, но сердцем в небесах".

 

Древний автор, отмечая много "искривлений", несправедливости и неправедности, не видел возможности их  исправления смертным человеком, пусть и мудрым. Мы не знаем, как и по каким причинам эволюционировали его взгляды во времени. Можно лишь отметить, что принимаясь за поиски истины, он не предполагал ограничить свою деятельность только ими. Не раз он подчеркивает, что не дано человеку не только познать законы бытия мира, но и исправить существующие в нём "искривления" и несправедливости.   О нашем современнике мы располагаем большей информацией и потому можем сказать, что, по крайней мере, в первую половину своей жизни, которая завершилась "Выбранными",  Карамзин считал, что его вклад знатока русской словесности, прозаика, поэта, журналиста общественного деятеля может послужить переломным моментом в развитии не только русской литературы, но и российского общества. Своё скептическое отношение к глобальным событиям, происходящим в мире, он высказал в конце жизни. С одной стороны в "Неопубликованных" оно прозвучало как: "Мы все как муха на возу: важничаем и в своей невинности считаем себя виновниками великих происшествий! Велик тот, кто чувствует свое ничтожество — пред богом!» [Цит. по: 21, с.23].

 

А с другой, его ум ученого уловил истинную причину бедственного положения человека. В 1826 г. он изложил её в  [22]: " Аристократы! Вы доказываете, что вам надобно быть сильными и богатыми в утешение слабых и бедных; но сделайте же для них слабость и бедность наслаждением! Ничего нельзя доказать против чувства: нельзя уверить голодного в пользе голода. Дайте нам чувство, а не теорию. - Речи и книги Аристократов убеждают Аристократов; а другие, смотря на их великолепие, скрежещут зубами, но молчат или не действуют, пока обузданы законом или силою: вот неоспоримое доказательство в пользу Аристократии: палица, а не книга! - И так сила выше всего? Да, всего, кроме Бога, дающего силу!". 

Поздний Карамзин подчеркивает, что "Основание гражданских обществ неизменно: можете низ поставить на верху, но будет всегда низ и верх, воля и неволя, богатство и бедность, удовольствие и страдание". Так Карамзин утверждает, что для удовлетворения жажды собственных непомерных потребностей, которые может обеспечить только власть над другими, "верх" готов не только на применение силы – палицы, но и на неправедную ложь. И это вместо книги – справедливого закона, убеждения, знания.

 

Не обходит молчанием вопросы власти и древний автор. В [4:1] он пишет о притеснениях и слезах угнетённых, у которых "нет утешителя. Ибо в руке угнетателей сила". "Не книга, а палица" по Карамзину. И продолжает: "Где слово царское, там власть и кто ему скажет "что ты делаешь?" [8:4]. Коэлет предупреждает, что сила власти распространяется не только на дела и слова человека, но и его мысли: "Даже в мыслях своих не кляни царя, и в спальных покоях своих не кляни богача, ибо птица небесная донесёт твою речь и крылатая перескажет твоё слово" [10:20]. Как и его визави, Коэлет не раз подчеркивает, что люди "пускаются во многие ухищрения [7:29], что "человек властвует над человеком, во вред ему [8:9], что "…сердце сынов человеческих исполнено зла, и безумие в сердцах их пока они живы" [9:3].

Итак,  наших авторов объединяют вечные проблемы бытия. И среди них самые главные и принципиальные, составляющие суть возникновения и существования живой и неживой Природы. Прежде всего, отношения человека и Бога, назначение человека и смысл его существования; справедливость, власть и мудрость. Разница лишь в том, что древний автор жил в теологическом обществе, картину мира и возможности которого определяли монотеистические законы Священного Писания как дарованные еврейскому народу Свыше. Бог был полновластным господином и хозяином всей жизни иудея. Божественные законы обязаны были исполнять Верховный жрец и Совет старейшин, правившие Его именем. А потому  к Богу как творцу и законодателю всего живого и неживого    обращал свои вопросы Екклесиаст.

 

Тысячелетия, разделившие наших мыслителей, позволили  Карамзину отграничить божественное от человеческого и вручить последнее в руки человека. На него он переложил ряд претензий древнего автора, сохранивших свою релевантность и в карамзинскую эпоху. Человеческие законы русской монархии 18 века позволили в начале творческой жизни Карамзину, верившему в духовные возможности человека,  питать надежду на совершенствование мира с помощью добродетели. Древний визави нашего современника не мог знать, что через несколько веков и монотеистический иудаизм будет вынужден считаться с земной, человеческой реальностью и сделает шаг для коррекции Божественных законов в пользу создания человеческих.

 

Умудрённые жизненным опытом причину бед человека оба мыслителя усматривали в его внутреннем свойстве –  стремлении к власти, а значит  в вечном существовании "низов и верхов" (по Карамзину), "угнетённых и угнетателей" (по Екклесиасту). А потому правили верхи "палицей, а не книгой", как о том мечтал Карамзин в начале своего жизненного пути и  для чего  приложил немало усилий. И по  Екклесиасту " в руке угнетателей сила".

 

Оба мыслителя верили в силу мудрости. В карамзинскую эпоху смысл этого слова можно распространить уже на здравый смысл, науку, знания, просвещение. Поиски истины привели древнего автора к печальному выводу о том, что и у мудреца "под солнцем" нет средств для исправления "искривлений" этого мира. Потому и считал в отчаянии, что мудрость может принести только огорчения и печали. Но как мыслитель Екклесиаст, несомненно, видел силу, мощь и пользу мудрости. И у нашего современника бывали минуты отчаяния, но и он неизменно оставался верным науке, просвещению, здравому смыслу.

 

Два мыслящих человека  разных эпох, разных вероисповеданий, представители разных народов, стран и национальностей практически  едины в выводах. Это в значительной степени свидетельствует о том, что  настоящий диалог только  в последнюю очередь следует рассматривать как диалог эпох, стран, культур, религий, народов, национальностей и прочих атрибутов, разделяющих людей. В первую очередь,  как диалог личностей, конкретных людей, которых объединяют общечеловеческие проблемы бытия и желание найти пути их решения. Людей мудрых и разумных не только умом, но и сердцем, просвещенных, образованных, обладающих здравым смыслом, находящихся в вечном творческом поиске и не готовых почивать на лаврах, довольствуясь существующим положением или общепринятыми догмами. Людей неравнодушных и приверженных истине, добру и благу человека.

 

ЛИТЕРАТУРА

 

1 Лотман Ю.М. Поэзия Карамзина.  Русская виртуальная библиотека. URL: http://www.rvb.ru/18vek/karamzin/1bp/03artical/article/htm (дата обращения 15.05.2011)

 

2 כתובים. Кетувим. Писания. Иерусалим: Мосад арав Кук, 1978. - 394 с. Параллельный перевод на русский язык  Д. Йосифон.

 

3 Библия. Синодальный перевод. Московская патриархия, 2001

 

4 Рассел Б. История западной философии. Ростов-на Дону: Феникс. 1998. 991 с.

 

5 Буш Фредерик, Ла Сор Уильям, Хаббард Девид. Обзор Ветхого Завета. Пер. с англ.: Одесская Богословская  Семинария ЕХБ. Изд.: Богомыслие, 1998. 693 с.

 

6 Екклесиаст // Электронная еврейская Энциклопедия. URL: http://www.eleven.co.il/?mode=article&id=15039&query (дата обращения: 20.05.2012)

 

7  Карамзин Н.М. Полное собрание стихотворений. Л.: Советский писатель, 1966. Русская виртуальная библиотека. URL: http://www.rvb.ru/18vek/karamzin/1bp/03artical/article/htm. (дата обращения 20.05.2012)

 

8 Карамзинъ. Неизданныя сочиненiя и переписка Николая Михайловича Карамзина. Спб. 1862. Часть I. Информационная система "Статистические методы литературного текста (ИС "Смалт). URL: http://smalt.karelia.ru/~filolog/vremja/1862/AUGUST/karamzn.htm,  (дата обращения 10.05.2012)

 

9 Библия.  Указанная Электронная еврейская Энциклопедия (дата обращения: 20.05.2012)

 

10 אוריאל רפפורט. תולדות ישראל בתקופת הבית השני.   Уриэль Раппапорт. История Израиля в период Второго Храма. Тель Авив: Издательство Амихай. 1984.  359 с.

 

11 Спиноза Б. Политический трактат. Библиотека учебной и научной литературы. URL:  http://sbiblio.com/biblio/archive/spinosa_polit/.  Дата обращения: 10.05.2012)

 

12 Монтескье Ш.  О духе законов // Избранные произведения. Электронная библиотека научной литературы по гуманитарным дисциплинам    URL: www.vusnet.ru\biblio. (дата обращения: 7 05.2012)

 

13 Карамзин Н.М. "Мнение русского гражданина". Письмо императору Александру Первому. ИС "Смалт. URL: http://smalt.karelia.ru/~filolog/vremja/1862/AUGUST/karamzn.htm (дата обращения: 08.05.2012)

 

14 Карамзин Н.М. Указ. Полное собрание стихотворений. С. 120

 

15 Монтескье. Ш.  Указ. Соч. С.2

 

16 Карамзин Н.М.  Указ. Соч. "Мнение русского гражданина".

 

17 Карамзин Н. М. Мелодор к Филалету. Русская виртуальная библиотека. URL: http://www.rvb.ru/18vek/karamzin/2hudlit_/01text/vol2/03publicity/64.htm (дата обращения: 07.05.2012)

 

18 Карамзин Н.М. Филалет к Мелодору. Русская виртуальная библиотека. URL: http://www.rvb.ru/18vek/karamzin/2hudlit_/01text/vol2/03publicity/64.htm (дата обращения: 05.04.2012)

 

19 Карамзин Н.М. Указ. Полное собрание стихотворений. С. 201

 

20 Карамзин Н.М. Указ. Полное собрание стихотворений. С. 199

 

21 Лотман Ю.М. Сотворение Карамзина  Москва: Книга, 1987. Библиотека Гумер.  URL:     http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Literat/lotm_karam/07.php (дата обращения: 01.04.2012)

22  Карамзин Н.М. Мысли о свободе. Литература и жизнь. URL: http://dugward.ru/library/karamzin/karamzin_mysli_ob_istinnoy_svobode.htm (дата обращения: 05.04.2012)


Вернуться назад