Самченко Владимир Николаевич

доктор философских наук,

профессор каф. философии

Красноярский государственный аграрный университет

 

V. N. Samchenko

Dr. of Ph. Sc., Prof.

professor of chair of philosophy

Krasnoyarsk State Agrarian University

 

Вероятная историческая перспектива

Будущие формы общественного бытия можно прогнозировать на базе марксистской форма-ционной теории, но только после ее существенной ревизии. Автор полагает, что историче-ские периоды характеризуются преобладанием производительной собственности индивидуа-листического или, наоборот, коллективистского характера. Вместе с тем, закономерно возни-кают периоды синтетической формы собственности, которым свойственен наибольший темп культурного прогресса. В частности, таковы были классический античный полис и коммуны эпохи Возрождения. Подобный период ожидает человечество после завершения кризиса ин-дустриального типа хозяйства и формирования новой информационной экономики.

Ключевые слова: концепции исторического процесса, германская, азиатская и античная фор-мы собственности, полис и коммуна, смена типа хозяйства.

 

Probable historical perspective

You can predict future forms of public life based on Marxist theory of formation, but only after sub-stantial revision. The author believes that historical periods characterized by a predominance of in-dividualist or collectivist productive property. However, there are periods of synthetic forms of ownership, which is the highest rate of cultural progress. In particular, these were the classic antique Polis and communes of the Renaissance. This period is waiting of humanity after the crisis of indus-trial type, and after the establishment of the new information economy.

Keywords: concept of history, German, Asian and ancient forms of ownership, Polis and commune, a change of type of economy.

 

Вероятная историческая перспектива

Всякое историческое предсказание сознательно или бессознательно опирается на не-которую историко-философскую концепцию. Известны три концепции такого рода: 1) гло-бально-цивилизационная (И. Кант, К. Поппер и др.); 2) теория социокультурных типов или локальных цивилизаций (Н. Данилевский, О. Шпенглер, А. Тойнби, Л. Гумилев и др.); 3) марксистская теория, обычно именуемая формационной. Порой позиции 1 и 3 объединяют под названием унитарно-стадиального подхода к истории (Ю.И. Семенов и др.) Но расхож-дение между ними весьма существенно.

Первая из перечисленных концепций полагает, что буржуазное состояние является вершиной исторического процесса. Следовательно, всемирная история в основном уже за-вершилась, вместе с распадом в Европе системы социалистических государств. Современный представитель этой теории Френсис Фукуяма писал, в частности: «То, чему мы, вероятно, свидетели, – не просто конец холодной войны или очередного периода послевоенной истории, но конец истории как таковой, завершение идеологической эволюции человечества и универсализация западной либеральной демократии как окончательной формы правления» [20, с. 3]. Позднее он повторял те же мысли в ряде своих статей и книг/

Теория социокультурных типов, наоборот, не признаёт единых законов исторического процесса, сводя перспективы развития всякой «локальной цивилизации» к банальностям роста и увядания. «Культуры есть организмы. Всемирная история – их общая биография. Огромная история китайской или античной культуры представляет собой морфологически точное подобие микроистории отдельного человека, какого-нибудь животного, дерева или цветка», – писал О. Шпенглер [22, с. 262]. Только марксистская концепция содержит технологию предсказания качественно новых этапов исторического процесса.

Однако в наличном виде эта марксистская теория политически ангажирована и далека от совершенства. Ее критика могла бы составить предмет отдельных исследований, и кое-что по данному вопросу нами уже опубликовано [17, с. 13]. Но в этой статье мы ограничимся теми критическими замечаниями, которые необходимы по ходу решения задачи, обозначенной в заглавии статьи. И, соответственно – минимальными дополнениями и поправками.

Сам Маркс подробно разработал только структуру «экономической формации», она же – вторичная формация, которая наступает вслед за разложением первобытного общества – формации первичной [11, т. 19, с. 402–419; 13]. За этими рамками историческая концепция намечена Марксом лишь в самых общих чертах. Но он все же полагал, что эволюция общест-ва на всех этапах развития определяется прогрессом форм собственности на средства (имен-но) производства.

Однако здесь есть существенная неточность. Известно, что в первобытном обществе господствует не производительное, а присваивающее хозяйство. Уже поэтому характеристики производства как такового не могут играть определяющую роль на всех этапах развития человечества. Правда, регулярная производительная деятельность неотделима от сущности человека. Не случайно Б. Франклин назвал его животным, производящим орудия. Видимо, это обстоятельство заставило марксистов говорить о производстве как всеобщей характеристике человеческой общественной деятельности.

Однако такая характеристика является всеобщей только в антропологическом, а не в социально-экономическом отношении. Цель хозяйства состоит не в производстве орудий, а в удовлетворении потребностей людей и общества, орудия для него – только средства. А в первобытном состоянии удовлетворение потребностей осуществлялось, главным образом, не путем производства продуктов человеком, а путем присвоения того, что  производится самой природой. Поэтому не существует первобытного способа производства.

Но признание данного факта нарушает марксистскую «пролетарскую» логику истори-ческой смены форм собственности. А состоит эта логика в том, что коммунизм трактуется как диалектическое возвращение к первобытному состоянию, поскольку там якобы тоже (как при будущем коммунизме) господствовала общественная собственность на средства произ-водства. Это положение Маркс и Энгельс утверждали на всех этапах их развития как идеоло-гов коммунизма.

Уже в «Немецкой идеологии» сказано: «Первая форма собственности, это – племенная собственность» [11, т. 3, с. 20]; «развитие собственности имело исходным пунктом общинную или племенную собственность» [11, т. 3, с. 361]. В «Капитале» Маркс писал: «Та форма кооперации в процессе труда, которую мы находим на начальных ступенях человеческой культуры, например, у охотничьих народов… покоится… на общей собственности на условия производства…» [11, т. 23, с. 346]. Наконец, в «Происхождении семьи…» Энгельс утверждает: «…земля является собственностью всего племени, только мелкие огороды предоставлены во временное пользование отдельным хозяйствам…». [11, т. 21, с. 97–98].

В этих рассуждениях ошибочно употребляется само понятие собственности. Как от-мечает современный специалист, «Становление собственности происходило не как выделе-ние “частной” из “общинной”, а как вычленение личной собственности из, если можно так выразиться, несобственности. … личная собственность не выступала отрицанием коллек-тивной; эти две формы появились одновременно… собственность возникает как собствен-ность личная, а коллективное владение становится средой ее развития … Частная собствен-ность оказывается в таком случае особой формой личной собственности, появляющейся в условиях отчуждения работника от средств и условий его труда» [7, с. 5].

Другими словами, в первобытном обществе еще не было хозяйственной собственно-сти. Она возникает только в связи с развитием производства продукта, как таковым. И нельзя сказать, что Маркс и Энгельс этого не знали. Л.Г. Морган, на работы которого о первобытном обществе они часто ссылались, прямо указывал, что в таком обществе производительная собственность еще только становится и не отделяется от пользования [12, с. 7, 315, 330]. Но пролетарская идеология, предполагавшая именно односторонне общественную собственность на средства производства, не оставляла Марксу и Энгельсу другого выбора.

Именно в силу таких идеологических натяжек самому Марксу (в поздние годы его жизни) и его последователям пришлось делить весь исторический процесс не прямо на спо-собы производства или хозяйства, а на т. н. общественно-экономические формации, разли-чающиеся по формам собственности. К ним относили и первобытное общество, приписывая ему, как показано выше, коллективную хозяйственную собственность.

Сказанное заставляет взглянуть на мировой исторический процесс иначе, чем было принято в марксизме. В виду отсутствия «первобытной формы собственности», при возвы-шении производительного хозяйства основные средства производства того времени, т. е. земля и орудия для ее обработки, прямо перешли из статуса индивидуального (или семейного) пользования в статус индивидуальной же собственности. В результате, родовая община осталась без экономической базы, соответствующей потребностям времени, и была сметена новой хозяйственной реальностью. Таким образом, экономическая история цивилизации начинается не с общественной, как полагали марксисты, а с односторонне индивидуалистической формы производительной собственности [см. также 7, с. 3–11].

Именно на стадии распада родовой общины находились германские народы в момент их появления на исторической арене; поэтому сам Маркс называет указанную форму собст-венности германской. Мы и далее будем пользоваться его классификацией форм собственно-сти в первом варианте «Капитала», более свободном от влияния политической идеологии, чем вариант окончательный [11, т. 46, ч. 1, с. 462–472]. По нашему мнению, под именами германской, азиатской и античной форм земельной собственности Маркс фактически выде-ляет архетипы хозяйственной собственности вообще. В относительно чистой или в переход-ной форме, либо в разных комбинациях, эти архетипы образуют экономический каркас всех известных, а по нашей гипотезе – и всех возможных форм общественного бытия.

Если молодым этносам после распада родовой общины сопутствует удача, они нахо-дят или захватывают новые плодородные земли, и в первое время могут сохранять привыч-ную германскую форму собственности. Но рост плотности населения и естественное возвы-шение потребностей, при закрепившейся оседлости, неизбежно приводят к дроблению зе-мельного владения. Индивидуальное хозяйство делается неустойчивым, и вновь возрастает экономическая роль общины (теперь уже – не родовой, а соседской). В результате, со време-нем на смену односторонне индивидуалистической (германской) приходит односторонне коллективистская азиатская форма собственности. Она и стала, как известно, экономической основой древневосточных и американских деспотий, сложившихся главным образом в бронзовом веке.

С наступлением эры железных орудий появилось новое, античное полисное устройст-во, основанное на античной же (по Марксу, см. там же) форме собственности. Эта форма яв-ляется синтетической в том смысле, что соединяет в себе черты двух более ранних форм собственности – германской и азиатской. В классическом полисе гражданин являлся, как правило, владельцем земельного участка и орудий для его обработки, и приходил в общест-венное собрание «самонакормленным» (термин афинской демократии). Также и община, по-лис имела свои средства решения социальных проблем (лат. aqer publicus), и общественные мастерские (греч. эргастерии). Посредством их удовлетворялись основные коллективные социальные потребности; поэтому обычно граждан не облагали регулярными государственными налогами.

Некоторые историки именуют полисный строй античным капитализмом, т. к. при нем существует широкая свобода частного предпринимательства и рынка, включая международную торговлю и целевое производство на экспорт. В этом сравнении есть существенный резон. Однако господствующий здесь тип хозяйственного владения правильней называть не частной собственностью (как при капитализме называют всякую не государственную собственность), а собственностью личной (индивидуальной). Такое именование соответствует как марксистской и вообще рациональной традиции, так и этимологии слов.

Действительно, частной собственностью, в прямом значении данного слова, можно называть только владение частью общественно применяемых средств. А личная собствен-ность античного типа применяется в основном индивидуально или в рамках семейной орга-низации. Она обслуживает в первую очередь натуральное хозяйство, но может превращаться в частную собственность, в т. ч. – в капитал, обеспечивая рыночное или иное социальное движение ценностей. Дополнительные разъяснения по данному вопросу читатель может найти, напр., в цитированной выше статье В.Л. Иноземцева.

Именно античная «синтетическая» форма собственности обеспечила всесторонний подъем культуры, характерный для классического полиса. Важно осознать, что в обществе полисного типа, в противоположность капитализму, капитал не порабощает основную массу индивидов, поскольку они (за исключением собственно рабов) экономически самостоятель-ны. По той же причине рынок здесь действует по-настоящему свободно, не требуя регулиро-вания государством ради обеспечения жизни граждан: они, как правило, сами себя кормят.

Но античное общество опиралось на ограниченные производительные силы, и посте-пенно пришло к упадку и к извращению классических отношений. Выразительные примеры такого извращения – эллинистические государства и поздний Рим. В свое время эту форму вытеснил феодализм, в экономике которого античные принципы смешаны с германскими и азиатскими. Однако в позднем средневековье античная экономическая форма вновь ожила, хотя при ином содержании собственности и при отсутствии рабовладения в его классическом виде.

Именно эта синтетическая форма собственности стала предпосылкой оживления ан-тичных идеалов в эпоху Возрождения. Мы рассмотрим данную эпоху подробнее, поскольку усматриваем существенную аналогию между ней и вероятной исторической перспективой на ближайшие столетия, а где-то (может быть) и на не столь отдаленные десятилетия.

Сама эпоха Возрождения сформировалась и расцвела в коммунах – средневековых торгово-ремесленных городах, освободившихся от феодального правления. Коммунальная революция в Европе началась в конце X столетия. О ней не часто упоминают современные политические историки, ибо господствующие в индустриальном обществе идеологии (как буржуазная, так и социалистическая) как бы отводят взгляд от этого процесса. Но его доста-точное осознание и освещение можно найти у старых русских философов и у современных историков культуры.

В частности, статья «Третье сословие» в знаменитой русской энциклопедии сообщает: «С конца Х в. по XIII в. всю Западную Европу охватила коммунальная революция – процесс освобождения городов от эксплуатации феодалов.  … Наибольшей силы движение достигает в XII в. и первой половине XIII в. … Движение охватило и деревню, которая в XII и XIII в. нередко пользовались правами коммуны. … Развивая общественный дух, коммуна воспитала в средневековом горожанине гражданина и возвысила буржуазию. … В конце XV в. под именем Третье сословие имелись в виду не только жители городов, но и сел; их называли le commun – простонародье… люди Третьего и простонародного сословия (gens du tiers et commun etat) [9, ст. 791–794].

В самом деле: не только города, но и сельские общины нередко с успехом сопротивля-лись сеньориальным требованиям. В работах Р. Каджезе, П. Селлы, Ф. Шнайдера и Г. П. Боньетти показано, что рождение городских коммун в Италии шло одновременно с рождени-ем коммун сельских. Также во Франции XII в., в Понтье и в окрестностях Дана, разразились коммунальные революции, затронувшие одновременно и города, и деревни. При этом крестьяне образовали коммуны, состоящие из федераций деревень. Героическая борьба испанских сельских коммун с феодалами широко известна благодаря замечательной пьесе Лопе де Вега «Фуэнте Овехуна» (1619). Тем не менее, «застрельщиками» коммунальной революции были главным образом горожане.

Автор цитированной выше энциклопедической статьи предлагает одно из объяснений происхождения слова коммуна: от франц. le commun – простонародье. Мы увидим далее, что это не единственный источник такого названия. А видимо – и не главный, поскольку он применялся не прямо к коммунам, а к третьему сословию. Причем это выражение закрепилось в конце XV в., когда уже наметился упадок многих коммун. Само же имя коммуны встречается еще в X–XI веках.

В то же время, такая трактовка названия коммуны имеет основания в ее демократиче-ском устройстве, на которое указывают все авторы. По оценке историков, феодальной верти-кальной иерархии коммуна противопоставила «горизонтальное» общество. Как и в классиче-ском полисе, в коммуне демократия приближена к эталону, именно в силу действительной хозяйственной свободы граждан. Наемные работники, составляющие основную массу совре-менного общества, не способны к установлению подлинной демократии именно по причине своего хозяйственного ничтожества.

Сами деятели коммуны сознавали и культивировали преемственность между антич-ным полисным и новым коммунистическим устройством. Современные исследователи заме-чают: «Итальянские города-коммуны, как правило, возникали на месте древнеримских горо-дов, и их магистраты чаще всего сохраняли прежние наименования. В Риме существовал Се-нат и префектура; в первое время большая часть свободных итальянских городов управлялась консулами. [21, с. 50]. На ту же связь коммун с античными традициями указывал О. Тьерри. Городской или романский класс – эти слова в IX в. были синонимами, отмечал он  [18, с. 20, 131].

Современник тех событий Оттон Фрейзингенский писал об итальянских горожанах: «В устройстве своих государств и общественной жизни они подражают древним римлянам. Они так стремятся к свободе, что, избегая злоупотреблений постоянных властей, управляются консулами, а не господами. …Причем для укрощения гордыни консулы выбираются не из одного какого-нибудь слоя, а из всех трех, и для того, чтобы не было места стремлению захватить власть, они меняются каждый год. ... Для того же, чтобы не было недостатка в силах для борьбы с соседями, они не гнушаются подымать до рыцарского пояса и высших должностей юношей самого низшего звания…» [Цит. по: 5, с. 14].

Оттон был племянником и помощником императора Фридриха Барбароссы. Сам Барба-росса потерпел, как известно, сокрушительное поражение от «коммунистической» Лиги лом-бардских городов (в битве при Леньяно 29 мая 1176 г.) За этим военным поражением дворян-ства последовал его экономический и политический разгром. В частности, 6 августа 1289 г. во Флоренции был обнародован закон об освобождении крестьян от крепостной зависимости.

В сентябре 1293 г. там же была принята новая, самая демократичная в тогдашней Евро-пе конституция «Установление Справедливости» (Ordinamenti della Giustizia). Вся полнота власти перешла к приорам, избираемым по жребию как из старших, так и из младших цехов, а дворяне (гранды) были лишены всех гражданских и политических прав. Само звание гранда сделалось позорным. Чтобы участвовать в жизни города, флорентийским дворянам приходилось вступать в пополанские цехи. Например, знаменитому поэту Данте Алигьери, который гордился происхождением от рыцарей-крестоносцев, пришлось записаться в аптекари.

С XII в. коммуны распространились уже по всей Европе. В качестве наиболее значи-тельных примеров коммунального устройства обычно указывают в Италии – Венецию, Фло-ренцию, Геную, Милан, Сиену, Неаполь. На Севере это были Гент и Брюгге, шире – города Ганзейского союза. На русской почве – Новгородская республика до ее подавления Москвой, и Псковская республика, одно время входившая в состав Новгородской. Они также сотруд-ничали с Ганзейским союзом, хотя не вполне равноправно.

Подробно описывая  политические процессы становления и бытия коммун, историки, к сожалению, мало внимания уделяют их экономической структуре. Даже замечательный труд О. Тьерри, специально посвященный средневековым коммунам, практически не содер-жит анализа их экономического устройства. Поэтому и мы можем дать лишь общий абрис этого устройства, используя разрозненные данные. Но без его описания оставались бы непо-нятными как характерные черты коммунального устройства, так и возрождение в средневе-ковом обществе духа античной культуры.

В средневековой коммуне, как и в античном полисе, типичный гражданин был, как правило, самостоятельным хозяином: либо мастером-ремесленником, либо независимым тор-говцем. Он имел в собственности ремесленную базу или оборотный капитал; не потеряла значения и земельная собственность. Даже города, больше других обогатившиеся за счет тор-говли, в значительное степени опирались (как и античный полис) на свою сельскую округу. Это характерно почти для всех перечисленных выше городов-коммун: сезонные сельскохо-зяйственные работы во многом определяли ритм их жизни.

«Капитализма» в городах-коммунах было не меньше, чем в классическом античном полисе. В частности, во многих коммунах ремесленники работали в основном на экспорт [6, с. 90]. Однако в коммуне, как и в полисе, не было той буржуазной свободы капитала, которая предполагает пауперизацию большей части населения ради создания рынка рабочей силы и максимального обогащения капиталистов. Мастера (ремесленники и торговцы) обычно использовали только труд членов своей семьи, а также труд учеников – подмастерьев или приказчиков. Но с возрастом эти ученики, как правило, становились самостоятельными мастерами-хозяевами.

Как и в античном полисе, в коммуне существовали и эффективно работали общест-венные предприятия (в индустриальном обществе они не могут работать эффективно из-за отсутствия реального народного контроля). Особенно показателен в этом плане знаменитый венецианский Арсенал, который обеспечивал республику мощным торговым и военным флотом. Без него успехи Венеции были бы невозможны.

Известно, что эпоха Возрождения была, наряду с классической античностью, одной из высочайших вершин культурного прогресса человечества. Причина таких достижений – именно в описанном экономическом устройстве, которое делает человека свободной лично-стью, хозяином своей судьбы и достойным человеком среди других людей.

В силу этого, отношения в коммуне (как и ранее в полисе) сочетают независимость ин-дивидов с высочайшей духовной целостностью общества. Сторонники тоталитарного устройства нашли бы здесь свой нравственный идеал, однако – недостижимый при господстве азиатской формы собственности, которое они обычно предполагают. В том числе, патриотизм в коммуне был так же развит, как ранее в античном полисе. В частности, даже крупные купцы могли жертвовать и собой, и деньгами на благо города. В 1260 г., когда вспыхнула война между Сиеной и Флоренцией, один из богатейших сиенских купцов-банкиров Салимбене деи Салимбени передал коммуне 180 тысяч флоринов и, закрыв свои лавки, сам отправился на войну.

Как свидетельствуют историки, vicinia – группа соседей, объединенных вначале лишь пространственной близостью, по мере развития коммуны преобразуется в братство – fraternitas. «Всякий должен сохранять верность своему соприсяжному и оказывать ему во всяком правом деле помощь и служить своим советом», – сказано в установлениях Амьен-ской коммуны 113 г. [18, с. 108] Слово братство и обозначаемая им реальность имели осо-бый успех в Испании, где процветали «германдады», и в Германии, где клятвенное братство – Schwurbruderschaf» – вобрало в себя всю эмоциональную силу старой германской общины.

Эта клятва устанавливала между бюргерами отношения верности (Тrеuе). В г. Зосте в середине XII в. бюргер, нанесший физический или моральный ущерб своему concivis («со-бюргеру»), лишался гражданских прав. Далее братство развилось в общину, также скреплен-ную клятвой: итал. conjuratio или communio. У французов и итальянцев такая община назы-валась именно коммуной (вот прямое значение данного слова. – В. С.), а у немцев – Eidgenossenschaft, от Eid – клятва, присяга, Genosse – товарищ.

Вообще, коммуна ближе к Gemeinschaft, чем к Gesellschaft по Ф. Тённису. Это именно и прежде всего неформальная общность людей, но притом людей истинно свободных, а не илотов социализма. Но коммуна исторически быстро пришла к своему смертельному кризи-су. Развитие индустрии, которому сама коммуна способствовала своими культурными дос-тижениями, привело к превращению экономически независимых ремесленников и крестьян в пролетаризованных рабочих на мануфактурах, а в дальнейшем – на промышленных фабри-ках.

Таким образом, действительный коммунизм рухнул не в конце XX в., как утверждают почти все современные идеологи, а приблизительно в середине XVI в., вместе с крахом сред-невековой коммуны.  Но память об относительной гармонии коммуны осталась в сознании ее современников и потомков, и поддерживалась жестокостью процесса первоначального накопления промышленного капитала, когда, по словам Т. Мора, «овцы съели людей».

Это и стало предпосылкой появления утопического коммунизма. Но в силу историче-ских обстоятельств, его родоначальники – Т. Мор и Т. Кампанелла – радикально исказили принцип устройства коммуны. Позитивную социальную общность, основанную на широком (и тогда уже невозможном) распространении производительной собственности, они заменили негативной общностью, предполагая изъятие производительной собственности у всех индивидов, по образцу платоновской Атлантиды.

Тем самым они, фактически, подменили понятие communis (лат. общее) понятием socialis (лат. общественное), опираясь только на абстракцию принципиального экономиче-ского равенства индивидов. Поэтому утопический коммунизм часто называют также утопи-ческим социализмом, что правильнее выражает его реальную суть.

Еще Огюстен Тьерри замечал: «Между словами средневекового политического языка, сохранившимися до нашего времени, слово коммуна едва ли не больше всех других потеряло свое первоначальное значение …необходимо сделать большое усилие, чтобы воплотить в этом понятии… те великие идеи, которое оно вызывало в продолжение многих веков» [18, с. 1].

Буржуазные революции, вплоть до Великой французской, использовали в борьбе с феодалами коммунальное движение и лозунги коммуны: свобода, равенство, братство. Одна-ко победивший капитализм обратился (и не мог иначе) против идеалов и реальности комму-ны. В терминах Ф. Тённиса, он строил именно Gesellschaft, максимально подавляя любые проявления Gemeinschaft или, в терминах К. Поппера, трайбалистского общественного уст-ройства и сознания. При этом явная ограниченность реального социализма стала аргументом для критики коммунизма как такового.

К сожалению, спутанность понятий социализма и коммунизма сохранилась и в мар-ксистском «научном коммунизме». Ф. Энгельс предпочитал называть его научным социализ-мом, что тоже больше соответствует сути дела. А, напр., И.В. Сталин и А.А. Зиновьев, объя-вившие коммунизмом реальный общественный строй социалистической России, были глубоко неправы. Этим оба они «сработали» против науки, в пользу ограниченной политической потребы дня: Сталин – как политик, научно недобросовестный в силу своей профессии, Зиновьев – как слишком эмоциональный публицист.

Конечная причина сохранения этой путаницы – ограниченность самой хозяйственной и политической реальности, в которой пока господствует индустриальное начало и нет места для широкого распространения индивидуальной хозяйственной собственности. К. Маркс еще не сознавал пределов развития индустриального хозяйства и (равно как Мор и другие представители утопического социализма) связывал с ним все свои социальные предсказания. Такая ограниченность исторического горизонта присуща не только марксистской, но вообще всей господствующей идеологии XIX и XX столетий.

Сам К. Маркс добросовестно стремился различать понятия коммунизма и социализма, как обозначения разных стадий одной формации. В то же время, он решился экономически отличить эти общественные состояния только по способу распределения продукта: распреде-ление по труду – при социализме, и распределение якобы по потребности – при «полном коммунизме» [11, т. 19, с. 17–18]. Однако, согласно собственной теории Маркса, способ рас-пределения не может существенно изменяться без смены формы собственности на средства производства. Поэтому вопрос остался по существу открытым.

Только в хрущевской Программе КПСС коммунизм впервые был прямо определен в соответствии с формальными требованиями марксистской науки, хотя и неверно по сути. А именно: как «общественный строй с единой общенародной собственностью на средства про-изводства» [14, с. 62]. Фактически это определение не коммунизма, а завершенного или раз-витого социализма. Иначе и не могло быть в официальной программе руководящей партии социалистического государства.

Но в марксизме подлинная сущность коммуны все же просвечивает сквозь покрывало пролетарской идеологии. Так, вопреки распространенному мнению, в «Манифесте Компар-тии» Маркса и Энгельса (в отличие от некоторых иных работ тех же авторов) нет требования уничтожить частную собственность. Даже в русских переводах «Манифеста» термин «уничтожение» закрепился только с 1939 г., в издании под редакцией М.Б. Митина, известного как философский подручный И. Сталина. А в соответствующем месте оригинала говорится о снятии (нем. Aufhebung) частной собственности [1, S. 59–61]. Снятие – специальный диалектический термин, введенный в науку Г. Гегелем. Он не мог случайно появиться в политическом контексте. А означает он сохранение отрицаемого, хотя уже в подчиненном виде.

Значит, по существу «Манифест» требовал уничтожить не саму частную собствен-ность, но только ее господство над обществом. Что и было воплощено в устройстве класси-ческого полиса и средневековой коммуны. Фактически это означает установления «синтети-ческого» типа производительной собственности. А пролетарский «коммунизм» (точнее – со-циализм) XX века действительно уничтожил частную собственность индивидов, а вместе с ней – их хозяйственную активность.

Но главный вывод самого К. Маркса в его главном научном труде – в первом томе «Капитала» – носит все же действительно коммунистический характер. Он гласит, что отри-цание капиталистической частной собственности восстанавливает «индивидуальную собст-венность на основе достижений капиталистической эры: на основе кооперации и общего владения землей и произведенными самим трудом средствами производства» [11, т. 23, с. 773]. По существу, речь здесь идет именно о синтезе индивидуальной и общественной собственности. Такая экономическая форма родственна античному полису и средневековой коммуне. Это и есть коммунистический общественный строй, – не в пролетарско-марксистском или утопическом, а в строго научном (этимологическом и историческом) значении данного понятия.

Но даже сам Маркс, будучи идеологом пролетариата, не понял своего главного науч-ного заключения, и свел его практическое приложение к  негативному равенству на основе «экспроприации экспроприаторов». Его ближайший сотрудник Ф. Энгельс, видимо – с ведо-ма Маркса, толкует индивидуальную собственность в этом выводе как собственность только на предметы потребления, а не на средства производства или (шире) хозяйства [11, т. 20, с. 134]. Как в общем контексте марксистской политэкономии (ориентированной именно на производительную собственность), так и в контексте цитированной выше XXIV-й главы «Капитала», такая трактовка представляется явно нелепой. Тем не менее, к ней присоединяются Ленин [10, т. 1, с. 170–172] и другие представители марксизма.

Но если следовать логике исторического развития и рациональным идеям самого мар-ксистского учения, общие черты исторического будущего достаточно ясны. Как отмечалось выше, социализм формально подобен азиатскому способу производства, а на смену послед-нему пришел античный полис. Аналогичной смены следует ожидать и по завершении совре-менных переходных процессов. В первом приближении, это именно та перспектива, которая описана в приведенном выше отрывке из «Капитала». Возможно и вероятно, что это состоя-ние не будет называться коммунистическим, поскольку данный термин политически опоро-чен; но ведь суть не в названии.

Предпосылки к такому состоянию существуют пока только в виде абстрактной воз-можности. Первая из них – кризис индустриальной системы хозяйства. Еще в 60-е гг. XX в. американский президент Д. Кеннеди говорил об индустриализации как о «растущем приливе волны, который снимает с мели все корабли». Но уже в 70-е гг. американский футуролог О. Тоффлер зафиксировал «общее признание – индустриальная игра окончена» [3, p. 133].

Дальнейшего социального прогресса обычно ожидают от будущей информационной экономики, хотя трактуют, а то и обозначают ее по-разному. В частности, О. Тоффлер назы-вает хозяйство будущего суперсимволическим, и видит его ростки в развитии, внутри совре-менного общества, нерыночной экономики «просьюмеров» (протребителей) [19, с. 253]. Prosuming – неологизм Тоффлера, контаминация английских слов production – производство и consuming – потребление. «Просьюмеры» – одновременно производители и потребители собственного продукта.

Также по мнению В. Л. Иноземцева, «траектория дальнейшего развития форм собст-венности пойдет в направлении постепенного замещения частной собственности собствен-ностью личной, а не формированием системы общественной собственности. … на Западе в последней трети XX столетия возникли признаки того, что в ходе естественной социальной эволюции частная собственность может быть реально замещена собственностью личной» [7, с. 10]. Мы только заметим, что автор слишком жестко противопоставляет личную и обще-ственную собственность.

Отмеченная перспектива согласуется с диалектическим законом отрицания отрицания. Ведь «просьюмер» уже был преобладающей фигурой в обществе «первой волны», т. е. при господстве аграрного, культивирующего типа хозяйства. Причем (напомним) в эпоху античного полиса и в эпоху средневековой коммуны это хозяйство не было односторонне натуральным. Тем более, не угрожает ему такая односторонность в информационном обществе. Есть основания полагать, что в обозримом будущем развитие науки и техники позволит индивидам самостоятельно удовлетворять свои жизненные потребности без значительных затрат труда и времени, находясь при этом в информационной связи со всем человечеством. Следовательно, самостоятельное удовлетворение личных потребностей не будет  препятствовать развитию общественных форм производительной активности, в т. ч. – развитию частного предпринимательства и коллективно организованного труда.

Правда, в последние десятилетия исторический процесс развивался, по-видимому, в ином направлении. На смену социализму пришел не новый общественный строй, а вроде бы старый капитализм в другой форме его бытия. Основных причин этого две. Во-первых, «синтетическая» форма собственности не может существовать при господстве промышленного хозяйства. Ведь такое хозяйство требует массового наемного труда, в силу чего невозможно широкое распространение в обществе индивидуальной производительной собственности – экономической основы коммунизма Средних веков.

Во-вторых, синтез общественной и личной форм собственности не мог бы осущест-виться сразу, поскольку одна из его составляющих, а именно – индивидуальная производи-тельная собственность, в социалистическом обществе практически целиком подавлена. Позитивная сторона современных процессов экономического развития, внешне зачастую регрессивных, состоит именно в реставрации индивидуальной собственности на средства производства, что является необходимым условием грядущего синтеза. О принципиальной необходимости этапа реставрации в структуре реального прогрессивного развития см. нашу другую работу [16, с. 90–91].

Конечно, смена индустриального типа хозяйства информационным либо каким-то другим не свершится в ближайшие годы. Ведь она может осуществиться, только когда созре-ет технико-экономическая основа нового типа хозяйства. А как верно замечал О. Тоффлер, «новая суперсимволическая экономика находится в стадии становления, лежащая в ее основе информационная инфраструктура переживает еще первый – примитивный – этап эволюции» [4, p. 128]. Прав также М. Кастельс, что «информациональная» экономика в ее современном виде есть лишь подмножество экономики индустриальной [8, с. 224].

С другой стороны, и грядущая смена типа хозяйства не обещает утопического рая на Земле. Единственная, но зато капитальная выгода такого общественного состояния – высокие темпы культурного прогресса, т. е. – приращения власти человечества над природой. Высокий уровень конкуренции неизбежно влечет определенные негативные результаты. Сюда присоединяется политическая раздробленность подобного общества. В частности,  Генуя и Венеция в XII и XIII вв. находились в состоянии почти не на день не прекращающейся войны.

Также не следует ожидать от данной общественной формы некой утопической вечно-сти. Во всяком продолжающемся развитии неизбежны «качели», что в экономике означает смену приоритетов социальной, индивидуальной и частной форм хозяйственной собственности. А синтез по своей природе неустойчив, именно потому, что построен на сочетании борющихся противоположностей.

К тому же, не следует забывать о роли культурных особенностей в историческом про-цессе. Никогда новый, объективно передовой общественный строй не покорял себе все стра-ны и народы. Китай и другие страны Юго-Восточной Азии на протяжении более двух тыся-челетий сохраняли, а отчасти и сегодня сохраняют общественное устройство на базе азиат-ской формы собственности, сложившееся еще в бронзовом веке.

Естественно предположить, что существенное культурное своеобразие в обществен-ном устройстве сохранится и с утверждением синтетической формы собственности, как наи-более соответствующей новым условиям хозяйства. Ее внутренняя универсальность сама провоцирует многообразие конкретных экономических укладов; и нет гарантий, что это многообразие останется в рамках самой синтетической формы собственности.

Можно только надеяться, что у человечества достанет разумности учесть возможность синтеза форм собственности и прогрессивность такой формы хозяйства; и что это поспособ-ствует смягчению крайностей политической борьбы между представителями и ревнителями односторонних экономических укладов.

 

ЛИТЕРАТУРА:

1. Marx K., Engels F. Manifest der Kommunistischen Partei. – 40. Auflage. – B.: Dietz Ver-lag, 1975.

2. Toffler A. Die Zukunftchance. – Mьnchen: Bertelsmann, 1980.

3. Toffler A. The Eco-Spasm Report. – N.Y.: Bantam Books, 1975.

4. Toffler Al. Powershift: Knowledge, Wealth, and Violence at the Edge of the 21st Century. – N.Y.–L.: Bantam books, 1990.

5. Гуковский M.A. Итальянское Возрождение. Т. 1. – Л.: Издат-во Ленингр. ун-та, 1947.

6. Даркевич В.П. Мир средневекового города: Западная Европа – Древняя Русь (XI–XIII вв.) // Наука в России. 1998. № 6. С. 86–93.

7. Иноземцев В.Л. Собственность в постиндустриальном обществе и исторической рет-роспективе // Вопросы философии. 2000. № 12. С. 3–11.

8. Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура. – М.: ГУ ВШЭ, 2000.

9. К-ий П.. Третье сословие. Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. – Б.м.: 1901. Т. XXXIII A Ст. 791–794.

10. Ленин В.И. Полн. собр. соч. – 5-е изд. М.: Политиздат.

11. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. – 2-е изд.– М.: Политиздат.

12. Морган Л. Г. Древнее общество, или Исследование линий человеческого прогресса от дикости через варварство к цивилизации. – Л.: Издат-во института народов Севера ЦИК СССР, 1935.

13. Попов В.Г. Идея общественной формации (становление концепции общественной формации). Кн. 1. – Киев, 1992.

14. Программа КПСС. – М.: Политиздат, 1961.

15. Самченко В.Н. Новая судьба старого понятия // Коммунист. 1991, № 7.

С. 6–11.

16. Самченко В.Н. Диалектика и современность // Доклады Академии наук Высшей школы России. 2005. № 1 (4). С. 83–91.

17. Самченко В.Н. Самокритика диалектики // Вестник Красноярского государственного университета.  Гуманитарные науки. 2006. № 6. С. 11–14.

18. Терри О. Городские коммуны во Франции в Средние века. Изд. 2-е. – М.: URSS, 2010.

19. Тоффлер О.. Будущее труда. Новая технократическая волна на Западе. – М.: Про-гресс, 1986.

20. Фукуяма Ф. Конец истории? // Вопросы философии. 1990. № 3. С. 3–12.

21. Хлодовский Р.И. Введение к первому тому. История литературы Италии. В 4 т. Т. 1. – М.: ИМЛИ РАН, 2000.

22. Шпенглер О. Закат Европы. 1. Гештальт и действительность. – М.: Мысль. 1993.