Шулевский Николай Борисович
Московский Государственный университет им. М.В. Ломоносова
Доктор философских наук,
профессор кафедры философии и методологии экономики

Shulevskij Nikolaj Borisovitshc
Lomonosov Moscow State University PhD,
professor of the Сhair of Philosophy and
Economic Methodology Sub-Faculty
Shylevsk@mail.ru

В статье исследуется основные причины, породившие философию хозяйства. 1. Философия хозяйства возникла вследствие кризиса Логоса — основания  западной цивилизации, как восполнение Логоса Софией Премудростью Божьей. 2. Философия хозяйства возникла вследствие кризиса хрематистики, сокрытой в невинном облике экономики. Экономика-хозяйство обеспечивает всю полноту жизнеотправлений человека, его сохранение. Экономика-хрематистика, занята бесконечным ростом богатства ради смерти. Эти несовместимые интенции, стратегии жизни и смерти, эсхатологии срослись, как сиамские близнецы; разделит их лишь мысль и меч апокалипсического правосудия.

Anti-recessionary secret of Philosophy of Economy

The article is devoted the philosophy of economy’s essence and the main reasons for it. 1. Philosophy of economy arose in consequence of Logos’ crisis that is the basis of the western civilization as an addition of Logos with Sofia The God’s Wisdom. 2. Philosophy of economy arose in consequence of the deadlock and the crisis where chrematistics hidden in innocent shape of economics leads mankind. Economy-household is engaged in all completeness of person’s life providing his corporeal life and spiritual reproduction. Economy-chrematistics taken with the perpetual growth of money wealth for the life in general, i.e. death. These incompatible intensions, the worlds, strategies of life and death, methodologies, eschatologies grew together like Siamese twins and only the thought and the sword of apocalyptic justice will be able to divide them.

Философия хозяйства представляет собой и феномен, и ноумен; потому она не дефинируется стандартной логикой. По Канту, ноумены («вещи-в-себе») непознаваемые метафизические реалии (Бог, свобода и др.), повелевая разумом, ведя тайную работу в его органах, не позволяют ему определить себя. Если разум пойдет на эту авантюру, то демоны диалектики запутают его в неразрешимых антиномиях, в которых доказуемы и опровержимы как «тезис», так и «антитезис» (например, Бог есть —   Бога нет); и каждый из них требует полноценного сертификата истины, грозя отправить  разум на скорой карете религии в палату №6.

Определение требует указать индивид, вид и род. Например, собака есть лающее животное. С философией хозяйства такой номер не проходит, хотя в конце этого правдивейшего сказания будет и этот номер. Философия хозяйства наука, но она иметанаука, нечто большее, чем наука; можно увидеть в ней синоним экономики, но она иметаэкономика, выходя за ее рамки; можно считать ее частью философии вроде философии права, философии истории, но она не только философия, но иметафилософия, выходящая в миры софиасофии.[1] Можно считать философию хозяйства междисциплинарной наукой, но во всех «щелях-между» заводится плесень (растение смерти!) и тараканы. Или в научных щелях обитает нечто иное? Нет ни одной междисциплинарной науки, имеющей плоды и потомство. Как феномен, философию хозяйства можно сравнивать с другими экономическими дисциплинами, но как ноумен она остается неопределимой метафизической реалией. Нет термина, который объемлет ее содержание.

Постмодернизм вообще отрицает любые определения, заменяя их игровыми алгоритмами; он считает, что все методы философии, науки и культуры не дают понимания, а плодят наукообразный самообман, в котором индивид становится дивидом, злейшим врагом самого себя, превращая себя в зверя. Принципом мысли должна статьдеконструкция всех методов, интерпретаций, определений, субъекта; нужно выявлять первичные смыслы, которые отверг прогресс познания, заменив их толкованиями, захоронив в них оригиналы-первознания.

Как ноумен, философию хозяйства не постичь, ибо в ней действуют софийные смыслы, которые отчасти открываются человеку, но не подлежат мыслетехнике рассудка. Но философия хозяйства неопределима и потому, что сегодня она сама выступает определителем логичности сущего, смыслов, человека, экономики, всего существующего. Также неопределим и человек, ибо именно он является определителем сущего и несущего, а сам остается неопределяемой величиной. И если бы, не дай Бог, кто-то определил человека, мир сразу бы сгинул в бездне! Это не парадокс, а предупреждение мудрости.  Определить — значит, поработить, высосать и убить!

Вообще, даже в учебной логике определяется только объект, а субъект остается неопределимым, являясь единством определяющего и определяемого. Гегель увидел в научном фанатизме определений стремление не к знанию, а к смерти. Право в этой ситуации видит жажду деспотической власти: «Был бы человек, а определение всегда найдется!».

Итак, философию хозяйства трудно определить, ибо она сама определяет качество мысли своих определителей, решая вопрос о допуске их к столь серьезному делу,[2]оставаясь при этом нео-предел-енной и самоопределяемой реалией, готовой принять  любые определения и любые реакции ученых и власти наученного сообщества.

Но философия хозяйства очень серьёзно ищет изобретателя первого определения? Что и как он определил? Каково было это первое золотое определение? [3] И, вообще, зачем нужны определения; ведь все вещи уже определены своим бытием, которое хранит в себе их причины и смыслы. Вещи, человек не определяются извне, а самоопределяются изнутри своим назначением и своим смыслом. Поэтому нужно не определять, а смыслы искать, в том числе и смысл своего искания определений и то единственное определение, которое получил каждый определитель от рождения! [4] А чтобы смыслы искать, нужно Софию Премудрость Божью принять, созерцать и умерять ею свою «мудрость»! А для поиска Софии, ты должен быть нужен ей, и она тебя сама найдет!

Логос сотворил из определений научный культ, забыв  при этом определить себя, определение и его задачи. У юристов определена каждая пташечка и букашечка, а хаос в этой мегамашине определений растет! Определение в ней стало не средством поиска правды, а орудием расправы.

Поэтому суть философии хозяйства следует искать в ее самоопределении: нужно войти в мир ее смыслов, стать ее гражданином, получить допуск к ее идеям и сокровищам. Нужно забыть о себе, как зерно, чтобы стать колосом многознающим! Нужно мыслить, не мысля, отдав мысль хозяйству, которое само скажет о себе. А этикетки определений водят за нос даже безносых, потерявших нос в поисках дефиниций страсти. [5]

Но один факт, загадочный и магический, говорит о том, что философия хозяйства — это не только дело людей, а ее речами говорит уже другая эпоха. Она  даже родилась дважды (1912 и 1991 гг.), чтобы видящие прозрели. Нет ни одного случая, чтобы наука, религия, искусство рождались дважды; ибо дух не возрождается, а творит новое. Философия хозяйства пришла в мир не случайно: она кому-то и для чего-то нужна («если звезды зажигают, значит, это кому-то нужно»!); кто-то ее позвал из метамиров и она откликнулась на вопль человека среди симулякров.

Каковы основные свойства этого странного феномена?

Философия хозяйства появилась на свет в начале миросменяющего кризиса ХХ в., решившего судьбу человечества и его «достижений». Оно само прокляло себя, ринувшись в кровавую метель военно-революционных суицидов классов, сословий, культур, наук, экономик, людей, империй. Кризис поразил и евронауку, которая завопияла суицидом: «Материя исчезла!». В экономике исчезла «материя труда», оставив «ценные бумаги». Но в этом кризисе не заметили главное: выявился кризис не только экономики, культуры, человека, но и неисцелимый кризис самого Логоса, его логики и свободы,составляющих научное, правовое, прогрессивное основание Европы, ее миротошнотворных инициатив.

Европа до сих пор не видит, что человечество живет, опираясь на два крыла мудрости — на Логос (закон) и Софию (смысл). В античности, когда Европа была нормальной, т.е. когда ее не было ещё вовсе, жизнь, культура и эсхатология людей, которые еще не знали, что из них вырастут гейцы-европейцы, были пропитаны логосной софией и софийным логосом. Затем вместе с христианством, усыновившим Логос и Софию, Запад отрекся и от Логоса, узрев в нем скрытый деспотизм, несвободу. А это отречение стало привлечением Мефисто; он-то и стал демиургом Европы,  превратив ее экономику, да и все общественные институты в различные системы организованного тотального безумия.

По логике и по смыслу части меньше целого: они должны служить ему, выполняя его функции, для чего им дана относительная свобода. И какими бы важными ни были части, например, сердце и мозг организма, они все же должны покоряться целому, ибо забвение самой малой «железки» грозит бедой. Но это онтология и биология, а они не могут принудить капитал, золотого тельца и США считаться с какой-то логикой и смыслом. И США насилием навязывают человечеству и биосфере отрицание аксиомы разума: «Часть меньше целого». Но отрицание этой аксиомы ведет индивидов сначала в полицию, а затем — в клинику Стравинского. И сегодня США принуждают всех людей к безумию, дабы они вкусили ценность свободы, т.е. стали свободными от логики и смысла.

Да, есть и в безумии своя логика свободы, обусловленная разрушением и гибелью. Труп делает  части-органы организма свободными. Свобода есть негатив, признающий только власть несвободы, греха и пороков, Но под гипнозом лжи люди не замечают: свобода не означает, что людям «все позволено» делать, а она означает лишь то, что с ними и над ними позволено вершить любые бесчинства. Кому? Да свободе, кому же ещё? Парадокс! Но парадоксы не имеют причин, иначе они не были бы парадоксами,— офшорами метафизики, свободной от ига причин. Парадоксы ничего не объясняют, парадоксы ничем не объясняют, а их лишь принимают, не дожидаясь, когда их молнии настигнут их научных определителей.

Экономика же безумствует (кризисует) по двум причинам. Будучи частью и средством общества, ее принудительно возводят в ранг целого общества со своими целями, а общество делают ее уродливой американской частью. Экономику принуждают жить алогизмом: «Часть больше целого», приговаривая,  что это и процветающая экономика, хотя алогизмы процветают только у нормально устроенного безумия.

Но экономика безумствует и потому, что ей не позволяют быть экономикой. Она говорит: «Люди! Вы сотворили меня, чтобы я создавала для вас различные вещи для удовлетворения ваших потребностей, даже самых наигнуснейших, но не для самоэвтаназии. И что же! Я честно решаю эту задачу, готова обеспечить своим производством, которое В.И. Вернадский сравнил с геологическими силами, уже сегодня все население Земли не только необходимыми, но и ненужными, даже —  опасными товарами, изделиями. А вы мне не позволяете выполнять эту благую роль, требуя, чтобы я обеспечивала только рост золотого тельца. Значит, я должна услужать ему, а людей обеспечивать так, чтобы неволить их к рабской покорности этой твари! Но я создана не для службы золотому тельцу, а принуждение к противоестественному сожительству с ним вызывает у меня отвращение, именумое у вас кризисом. Вы насадили экономику на рог золотого тельца, пичкаете ее алогизмами, грезя при этом о нормальной экономике. Нет ее, и не будет, пока из-под ее компаса не вынут топор хрематистики, не вручат его пришедшему с каторги Раскольникову, который уже знает тайны виртуального топора России. Как может матадор, попавший на рог разъярённого быка, давать интервью НТВ, болея за «Реал».

Итак, материя исчезает, экономика без работы, алогизмы, безумие теснят Логос и смыслы, свобода исчезает в произволе, человек лезет в  бездны своих гениталий. И кризис Логоса в культуре, экономике вызвал философию хозяйства, которая не могла не возникнуть, ибо Логос ослаб до неприличия. Возможны четыре исхода этой бифуркационной ситуации.

1. Можно спасти Логос, пожертвовав Россией, которую нужно принудить к службе прогрессу, золотому тельцу и «благу народа». Но советская Россия полуживой еле выскочила из ловушки социализма.

2. Логос — это Слово, а всякое слово имеет значение, смысл. Логос у его первого пророка  Гераклита обозначал закон всех законов: смысл дан  в законе, а закон и есть смысл. Но Логосу грозит беззаконие и безумие в виде огня, который поставит точку в миротворном проекте Логоса, ибо огонь — это физическое безумие, а безумие — психоидный огонь. И Европа, не найдя в Логосе смыслов, вкусив безумие фашизма, обратилась к технике Логоса, из которой создала искусственный интеллект. И он изрек: «Зачем вам искать  эти смыслы, жить, строить, если бомба превратит все в мусор? Может передать все проблемы программам, а самим блаженно эвтаназировать?». Европа серьезно восприняла этот проект своего искусственного Учителя.

3. Выпустить подпольного человека со всеми его страшными пороками, направив его энергию на саморазложение, подслащенное африканскими эвокациями, на превращение его в нового зверя, который оживит Дарвина для интимных бесед о чуде эволюции. И Европа выпустила взращенного в ее чреве неозверя, вооружив его компьютером, сотовым телефоном, электронным ошейником и лающим языком (филологи уверяют: бывший английский).

Но есть и настоящий выход, найденный русской софийной философией и софиологией: причем, они не отвергли Логоса. Европа не хотела видеть, что в древности мудростью ведал не только Логос Гераклита, ставший затем аристотелевской логикой, но и София Пифагора, ставшая затем христианской Премудростью Божьей, слугой которой была изначально философия хозяйства. Поэтому только религия может прояснить ее смыслы, ибо философия хозяйства не только создает средства жизнеобеспечения, но и сохраняет сознание и разум для общения с небом. Философия хозяйства незримо растит наиглавнейшее благо — веру, которая хранит идентичность Логоса, человека и тайну его спасения от небытия. [6] Если временем правит вечность, то лишь вере она дает заем для настоящего, ибо есть лишь то, во чт́о люди верят! Л.Н. Толстой повторял, что жить — это верить во что-то, хотя бы в то, что ты живой! Именно София составляет основание, метод, антропологию и доктрину философии хозяйства, которая несет в себе не спасение экономики, а экономику спасения.

Видимо, России суждено испытывать все идеи, учения, проекты, ценности, институты, средства и цели. И она ценой величайших жертв выполняла эту роль, пока не иссяк креатив прогресса. И вот теперь последнее испытание последней креатуры Запада — экономики. Что это за Чудо-Юдо такое, экономика? Поистине — Протей  многоликий, неуловимый и коварный, алчущий человеческих жертв на алтарь свой голубой и коварный.

«Кризис» на древнегреческом языке означает суд; будучи дитем кризиса, философия хозяйства милосердно помогает жертвам Логоса, попавшим в омут беззакония, огня и безумия. Она прорвалась в нач. ХХ в. (1912) через творческое откровение С.Н. Булгакова. Но встретил ее «спецфонд рукописей» Воланда. И в конце ХХ в. произошло чудо: философия хозяйства родилась снова в трудах русского мыслителя Ю.М. Осипова; она сразу же стала древом знания, без которого некому даже поднять вопрос о пониманииэкономики,  хотя ей, похоже, оно и не нужно.

Философия хозяйства возникла не только для спасения и восполнения Логоса Софией, но и для решения проблем хрематистики, ставшей египетской тьмой для науки. Возьмем в советники Аристотеля, который  впервые исследовал философию, хозяйство, хрематистику и экономику, которые сплелись в ком неразрешимостей.

Для Аристотеля экономика,[7] совпадая с домохозяйственной организации жизни есть часть философии. Она есть искусство и наука управления хозяйством дома с целью достижения «благой и прекрасной жизни», в которой имущество служат телу, тело — душе, душа — уму, ум — богу. Главное в экономике —   Дом, в котором скрыта вся мистерия, загадка и трагедия человека. Основанием Дома служит хозяйство, которое составляет часть Дома, как Дом составляет часть религии. Дом — субъект, субстанция, институт, целевая причина и конечный смысл экономики как хозяйственного органа самой жизни. Если индивид — это микрокосмос, то Дом — это мезокосмос, через который индивиды общаются с богами и с макрокосмосом. Дом хранит человека, а бездомность — убивает. Связи Домов составляет общину, а связи общин — Общий Дом полиса.[8]

Экономика Аристотеля содержит и социономику: хозяйство должно воспитывать героев Отечества. А потому педагогика — самая важная часть хозяйства, ибо взращивание новых поколений есть главная забота власти; хозяином может быть только учитель.

Бессмертной заслугой Аристотеля стал анализ мертвящей сути, тайных пружин и ядовхрематистики,  создавшей опасный мир, в котором деньги стали богом (Золотым Тельцом, Мамоной). Уже в древности деньги порождают не удовлетворимую страсть к их накоплению. Это занятие Аристотель назвал хрематистикой. Кто инициирует накопление денег ради денег вопреки его несуразице: людям нужны вещи, а не деньги за деньги. По Аристотелю, «в основе этого направления лежит стремление к жизни вообще, но не к благой жизни; и так как эта жажда беспредельна, то и стремление к тем средствам, которые служат к утолению этой жажды, также безгранично»[9].

Итак, накопление денег порождает жажда бесконечной жизни, жизни вообще. Но стремление к жизни вообще посредством накопления денег означает, по сути, влечение не к жизни, а к абстракции жизни, которая есть ненасытная поглощаемость смерти. Любая абстракция есть ненасытное ничто. Абстракция дерева съест деревья всех времен; и они не насытят ее чрево. Так и все деньги мира не насытят абстракцию жизни. Абстракция всех съест, и все равно будет голодной; после поглощения бытия она пожрет самое себя, но от этого самоедства она плодит новые столь же голодные абстракции. И прожорливость абстракций создает особый мир серых теней, в котором рост абстракций и жажда отрицания вещей и людей становятся самоцелью. Поэтому древние видели в деньгах-самоцели  феномен Аида.

Накопительство денег — жуткая штука, кошмары которой укрыты гипнозом денег, власти и развлечений. В этом накоплении незримо и дополнительно (помимо греха) взращивается смерть, хотя самим хремастам мнится, что они идут к бессмертию, ибо деньги-де выкупят бессмертие у смерти.  Но человек не замечает, что рост денег дает ему все, кроме своего «Я». Безмерный рост денег плодит алогизмы и бессмыслицу, ибо они часть продают как целое. Безмерное накопление денег есть безумие, а исцелением от него может быть лишь другое безумие. Деньги переливают в золотую субстанцию ум вещей и людей, делая их слугами безумия. Мощь хрематистики составляет троица: бессмертие, алогизм и безумие. Эти киты образуют основание и современной экономики, ищущей причины кризиса, методы его преодоления в его же порождающей причине.[10]

Но хрематистика породила не только капитализм, но и либерализм, технократизм. Накопительство денег не только умножает смерть, но и все институты, технологии, средства и препараты, инициируемые деньгами, несут в себе гибель.  Они прямо не творят смерть, а высвобождают связанную смерть, активируя ее мрак. И все технологии, созданные экономикой, как и подобает смерти, губят природу, людей, и лишь ее же самоотрицание остановит этот прогресс.

Аристотель не спрашивает, кто является инициатором этого безмерного накопления денег? Человек добровольно умножает деньги ради денег или же сами деньги возбуждают у людей это влечение? Или есть нечто «третье», влекущее деньги и людей друг к другу?

Смертотворность денег связывает человека с неведомыми силами. Аристотель отвергал ростовщичество, считая его противоестественным, противоприродным делом, которое нужно пресекать даже насилием. Но если накопление денег противоречит человеку, природе, жизни, богам, значит, оно соответствует нечеловеку, нежизни, неприроде, которые эту самоценность денег  развивают вопреки воле полиса. Если нечто противоречит миру и все же процветает в нем, даже временами повелевая им, значит, это нечто опирается на мощь внемировых сил.

Деньги — это искусственный интеллект, нечто вроде костылей, естественного ума. И деньги не только лишены понимания самих себя и мира, но они устраняют осознание людьми своего непонимания. Деньги заменяют понимание кризисами, в которых экономика судит своих капитанов за ее непонимание. И осознать суть экономики в контексте самой же экономики нельзя, как огурцы в банке не могут осознать свою соленость;  и после банки они гниют, а лишь живые огурцы рефлексируют о вреде соли.

Для Аристотеля ясно, что деньгонакопительство провоцирует ничто, соблазняя человека вечной жизнью, но подменяет ее вечной смертью. Мистерия смерти внушает, что самой экономной является смерть, ибо ей нужен лишь один ресурс — люди, что она самая богатая, а кризисы ей не ведомы. Но осознать эти виртуальные галлюцигены экономики-хрематистики современный денежный человек уже не может. А обсуждение экономики в неосознаваемом контексте смерти ускоряет гибель этих горе-знатоков. Кто признает сегодня, что экономику держит смерть? Одной рукой она правит рынком, а другой — экономикой; первой рукой загоняет человека в рынок, а второй — готовит к закланию. В хрематистике люди не умирают, а перерабатываются смертью в деньги; они участники демонического спектакля хрематистов, сознают его ложь, но выйти из него не могут.

Люди, животные убивают друг друга для  сохранения жизни, хотя и зазря губят больше. Для возрастания нежизни?!  А цели и желания самой смерти неизвестны. Поэтому кризис, смерть и экономика  неразделимы. Человек смертен, но он все же не сливается с нею, сохраняя возможность жизни иной. А для хрематистика жизнь только средство смерти.

Открытие Аристотелем метафизики Дома как сакрального начала экономики-хозяйства, культуры, человека обрело законченное выражение в христианстве, которое часто представляют как божественное Домостроительство. Человек должен в первую очередь производить Веру, бороться за ее спасение, чтобы достойно встать в очередь на Великое Спасение. И только сочетание Дома, хозяйства, Церкви, социономики и школы составляет целостное понимание экономики, которая не знает кризисов, ибо все ее части работают в едином ансамбле жизни, а не ради денег-самоцели. Правда, такие речи кажутся не от мира сего. Но кто скажет, какой мир сей, а какой мир не сей?  В единый миг все может перемениться, как с СССР? Нет гарантий, что таких переворотов уже не будет. Мысль, сознание всегда должны ждать встречи с невозможным, из которого они творят свою смысловую пищу.  А для этого необходимо хотя бы краем уха знать о философии хозяйства, которая производит не только средства жизни, но и жизненные смыслы, ценности,  саму веру, без которой невозможна даже финансовая экономика.

Итак, современный термин «экономика» содержит в себе два противоположных смысла:экономику, изначально совпадающую с  хозяйством жизни и  хрематистику-смерти, которая создала стоимостную систему, подчинив ей хозяйство, питающее ее ресурсами и реальностью. Экономика-хозяйство занимается всей полнотой жизнеотправлений человека, обеспечивая и воспроизводство духовного общения.

Но с Возрождения экономику-хозяйство незаметно  слили с экономикой-хрематистикой, а затем просто стали именовать «экономикой», «забыв», что в этом термине сплетены хозяйство и смерть. Чтобы честно хозяйствовать, рынок вынудит производить вредные и ненужные товары, чтобы угодить экономике; пожелаешь отказаться от денег экономики, разоришь свое хозяйство. Чтобы хозяйствовать на рубль, нужна дань смерти на два рубля, приблизив тем самым срок своей казни. Не платишь дани смерти, не получишь денег для хозяйства, которое обойдется без них, но это будет нежизненное хозяйство. Не работаешь на смерть, не получишь благ для жизни; работаешь для жизни, удели время и смерти! Делай добро, но без участия во зле не выйдет; уходишь от зла, оставь ему часть своего добра! Поэтому экономика-хрематистика наиболее выгодна прямым слугам смерти — криминалу, производителям оружия, наркотиков, алкоголя, табака, инициаторам эмиссий! Их доходы неисчислимы, но им и этого мало! Таков инфернально-сакральный кодекс экономики-хрематистики!

Почему все же хрематистика победила хозяйство и экономику? Каково её тайное оружие? Ведь хозяйство-экономика производит жизнь, а хрематистику влечет абстракция жизни, смерть!

Ведь и само хозяйство человека —  это сплошное мучение, не имеющее высшего оправдания, а только высшее проклятие.[11] Трудясь до  кровавого пота, человек усугубляет хозяйство еще и глумлением, жестокой и грубой эксплуатацией. Жизненные блага, творчество, софийные смыслы лишь иногда сластят его горечь. Хозяйство не имеет высшего оправдания и в качестве раба золотого тельца, который превращает его в служение адское. Змий не оставил в покое соблазненных, а принуждает их постоянно ублажать смерть. Оттого так мало радости дает даже творчество, ибо искупления греха требует испытать все муки хозяйства, блага которого собирает золотой телец. В хозяйство, как и в экономику, змием пролезла хрематистика, которая вынуждает человека наилучшие свои мысли, дела, плоды отдавать этому зверю, который превращает их в смерть, а хозяйство и экономику держит в режиме кризиса, дефицита, инфляции, безработицы.

Но даже такое страшно мучительное хозяйство все же работает на продолжение жизни. Поэтому хозяйство противоречит антихристианскому проекту, двигаясь через рабство к общинному солидаризму первых христиан. Этот идеал был подменен золотым тельцом, в котором Моисей и Христос увидели главного врага жизни; со временем он стал капиталом со своей идеологемой: «Деньги сильнее Бога и победят его!»

Затем пришли империализм, социализм и фашизм, чтобы сокрушить монархии, которые противоречили  антихристианскому проекту, храня в себе опаснейшую закваску: «Нет власти не от Бога!».  И монархизм был заменен прогрессом демократии, экономики, быта и технологий. Идеологема этих сил гласила: « Техника сильнее Бога и победит его!».

Затем пришел глобализм, дабы сокрушить национальные институты и ценности —  плоды христианства. Глобализм превращает социокультурные и национально-этнические общности в толпо-элитарные структуры, которыми правят СМИ и демонизм, готовя пришествие Главного. Идеологема этих  сил гласит: «Глобализм сильнее Бога и победит его!».

И вот идет виртуализм, дабы заменить ум, сознание, язык и души людей информацией, дабы лишить их знания, и понимания, чтобы в мире никогда никто нигде и никак не смог бы вспомнить слово «Бог», чтобы вернуть человека зверю. Его идеологема гласит: «Искусственный интеллект сильнее Бога и победит его!». Но создается и клоносверхчеловек, который должен служить вечным гарантом антихристанского проекта.

А конец света коренится в центре нашей жизни, где общаются силовые, материальные, идеальные, сакральные силы нашего «Я». И если среди них исчезает божественный фотон, значит, исчезает и  его хранитель.

Весь этот исторический ряд выстроила хрематистика. Она изобрела процент, создала экономику смерти, производящей посредством смерти богатство, которое сулит к тому же бессмертие. И она победила хозяйство тем, что смерть оказалась самым экономным фактором, который сам воспроизводит самого себя и все необходимое для своего роста. Хрематистике отчасти удалось поставить на службу богатству саму смерть. Мало этого мира и тесно в нем, перейдем в мир виртуальный, но дело первых деньгонакопителей не предадим. А там пусть нас Бог рассудит, если есть у него толковые ангелы-экономисты и хрематисты!

Вообще, экономика-хрематистика есть величайшая авантюра, мировой эксперимент человечества со смертью. Если накопление денег не знает пределов, то почему же, идя по этому пути, и, подчинив себе все лучшие умы, да еще взяв себе в помощники Воланда, нельзя победить смерть и возвратить себе утерянное бессмертие, или создать новое? Или сотворить суррогат бессмертия и рая, превзойдя сакральные запреты?

Экономика-хрематистика — это, прежде всего, религиозный, антихристианский проект, и лишь затем она выступает как практическое и научное дело. И без метафизики не постичь ее сверхчеловеческой мощи и угрозы ее крушения вместе с человеком. В этой экономике люди имеют дело не с благами, а смерть имеет дело с людьми, приняв соблазняющий облик благ. Люди исказили суть экономики, выдав ее часть — средства за цели и целое; и если главное дело экономики-хозяйства — спасение людей от смерти, то главное дело экономики-хрематистики — сохранении смерти за счет людей. Поэтому экономику нужно изучать в контекстах жизни, хозяйства, религии, из которых она вышла, но служит не только им, а принуждает их служить смерти. И жизнь, и смерть в руках людей, но кто хозяин этих рук? Экономика-хрематистика вышибла из людей Бога, мудрость, мораль, заменив их науковизмом, непониманием экономики.

Хрематистика исказила сам термин «экономика», сделав его для знающих орудием манипулирования незнающими; использование этого термина в науке создает хаос. Сегодня слово «экономика» (в смысле науки) имеет в словарях, энциклопедиях, справочниках, в ученых трудах свыше 26 различных значений. Есть похоронные трактовки экономики. Л.Н.Толстой и Ю.М. Осипов считают экономику идеологией, П.Кругман — религией, М. Хазин — мифологией. П. Фейерабенд допускает любые трактовки экономики, которая сама должна избрать себе жениха, свои смысловые и концептуальные наряды. Вот разберись, кто именно болеет, кризисует! Наука требует «э-нное» число различных взглядов,[12] но в данном  случае — беда. Если число пальцев на конечностях будет расти, то без хирурга не обойтись.

Итак, философия хозяйства возникла как необходимое смысловое, религиозное, миротворное, социокультурное, научное и экономическое восполнение и выражение цельного творящего знания, которое отчасти доступно человеку посредством сил  Логоса (Слова) и Софии (Смысла). И если Логос воздвигнул европейский мир, и этот мир шатается, рушится, а человек задумал сбежать из него, то это говорит лишь о том, что истина не в Логосе, а в его союзе с Софией. И София воздвигла свой мир в Византии и в России, в котором родилась ее дочь — философия хозяйства, согласующая закон Логоса и смыслы Софии, а в экономике —интересы жизни, хозяйства и финансов, исключив из своих проектов золотого тельца, послав его на вольные хлеба Сахары.

И в этом плане философия хозяйства — это не просто проект ученых, создавших научно-философскую школу, а она продолжает совместное творчество Логоса и Софии в хозяйствовании. Философии хозяйства и явилась для изгнания хрематистики. И научные власти  не знают, что с этой философией делать, но закрывать ее не рискуют.

Далее, философия хозяйства вскрывает неразрешимости экономики-хрематистики. Это не «хозяйственная теория», не «теория хозяйства», не «хозяйственное учение», не «хозяйствоведение», не «экономическая социология». Все теории не разделяют в «экономике» «хозяйство» и «хрематистику» смертотворную. И только философия рвет этот конкубинат жизни и смерти.

Далее, философия хозяйства возникла ради спасения свободы от произвола-беззакония и деспотии-законников, предоставив ей для творческих дерзномыслий новый, неосвоенный, софийный мир.

Философия хозяйства — это знание-размышление, которое раскрывает метасистемную  целостность экономики, проявляющей себя через многообразие ее частных дисциплин, теорий, учений. Это — вид  экономического творчества, преодолевающего разобщенность знаний «снизу» — со стороны бытия и «сверху» — со стороны мысли. Здесь царит живая мысль, а не готовое знание, ибо  не от знания проистекает субъект, а от мыслящего субъекта — знание. Философия хозяйства —  это не теория познания,  а само знание как реалия; это — способ пребывания субъекта в самом знании, как в особом виде реальности. И  философия хозяйства выражает потребность в новом человеческом самосознании, стоящем выше полезности, расчетов, выше самого гуманизма.

Какие перспективы философии хозяйства, ее настоящее?

Философии хозяйства имеет сильное, сакральное, мудрое и нормативное прошлое — хозяйственный традиционализм во всех сферах жизни. Большинство народов мира живут по домостроевским заветам философии хозяйства: ради продолжения жизни. И только пресловутый Запад служит экономике-хрематистике, продолжая бессмертие смерти.

Философия хозяйства имеет сильнейший волевой и нормальный проект будущего — многополярный мир, союз империй с радикальным хозяйственным строем, который сохраняет свободу творческих дерзаний духа, солидаризм народов, здоровье людей.

 Сегодня только философия хозяйства владеет оригиналами вещей, идей, людей, общества, власти, экономики, институтов, оригиналами ума, сознания, души, знания, понимания и языка,  ибо только в ней запечатлены софийные смыслы мира.  Сама философия хозяйства есть связь и с оригиналом самого оригинала, охраняемого вечностью, которая верит в человека. Философия хозяйства имеет своим идеалом Дом всего человечества, а экономика-хрематистика — Дом смерти мира.

Настоящее — вот основная проблема, забота и мука философии хозяйства. Ситуация напоминает положение первых христиан. Людей, институтов, государства, образования нет, сплошные симулякры, которые философия хозяйства отвергает. А на кого же опираться, с кем работать? Или люди философии хозяйства — заблудшие университетские овцы? Ап. Павел говорил, что христиане не от мира сего погибающего, но находятся в нем и должны что-то из него брать. Что принимать христианам из нехристианского мира? Церковь приняла антихристианскую  власть и заразилась ею, не думая, ради чего свершился грех и возникли смерть и дьявол? И почему Бог терпит эту наглую вакханалию? [13] Или теперь ООН, МВФ, НАТО, ЛАС спасают?

Основная миссия философии хозяйства — одолеть все хитрости хрематистики, сокрытых математикой, наукой и философией в термине-симулякре «экономика». Экономика-хрематистика рухнет сама от тяжести золотого тельца, который сегодня держится еще на подпорках инноваций. Цунами хрематистики накроет весь мир, а оставшиеся начнут жить уже только по аксиомам философии хозяйства.

Для людей философии хозяйства бытие — это не данное, а заданное: нужно создать в центре  хрематистики наш, новый мир, отвоевав его у золотого тельца. А для этого нужно не засорять свой ум мнениями и проектами мира, а дать в мыслях хозяйничать самому хозяйству, которое и найдет будущее. Так поступали первые христиане: в муках они дошли до отрицалища эпохи и повернули время в другом направлении. Они умели входить и выходить из времени, не страшась демонов гибели. И нам нужно, опираясь на софийность, уметь видеть мир, экономику, хозяйство и свой ум без иллюзий. Против философии и хозяйства бессилен глобализм, ибо он паразит и  скрыто кормится хозяйством, а не экономикой.

У нас есть свой настоящий, хотя пока и неведомый союзник. Речь идет об МЧС. Возникнув как институт ликвидации различных катастроф, МЧС становится планетарным субъектом хозяйствования. Его отделения, как и церковные приходы, есть во всех субъектах России, даже в самых малых административных структурах, и даже во многих странах за рубежом. Но главное в том, что в МЧС обучают людей именно хозяйству; причем, хозяйству в условиях полного крушения экономики-хрематистики. Они постоянно входят в различные отрицалища и возвращают время на пути хозяйствования, которое, правда, потом власть снова загоняет в стойбища золотого тельца. Но философия хозяйства знает, что делать после его конца и есть институт, который это делает уже в масштабах всей планеты. Вопрос в том, когда, как и где философии хозяйства встретится с МЧС, и они совместно решат о форме новой империи для России.

И обещанный фокус: «Философия хозяйства есть инструкция, в которой представлены знания о том, как правильно пользоваться миром, экономикой, обществом, самим собой, сознанием и разумом, метафизикой, верой, софийностью и неизвестностью,  чтобы не стать неизвестным».

 

Примечания