Возняк Сергей Степанович

Институт социальных наук Восточноевропейского национального 
университета имени Леси Украинки

г. Луцк, Украина

профессор кафедры культурологии и менеджмента социокультурной 
деятельности

 

Sergey S. Vozniak

Institute of Social Sciences of the Eastern National 
University of Lesya Ukrainka

Lutsk, Ukraine

Ph.D., Associate Professor of Department of Cultural and management of social and cultural 
activities

E-mail: s_vozniak@mail.ru

УДК 130.2

 

Специфика теоретического анализа категорий «форма» и «содержание»

(к методологии культурфилософского исследования)

Аннотация. В контексте деятельностно-коммуникативной концепции культуротворчества и культурного становления категории понимаются в качестве универсальных форм бытия и мышления, отражающих способы и формы человеческой культуротворческой деятельности и общения. В ракурсе рассмотрения понятия ценностно-смысловой реальности как субстанции культурного становления человека разворачивается определение понятий формы и содержания как мировоззренческих определений культуротворческой деятельности.

Ключевые слова: категория, форма, содержание, культуротворческая (культуросозидательная) деятельность, коммуникация, содержательность деятельности, ценностно-смысловая реальность, деятельностно-коммуникативный подход.

 

Specificity of the theoretical analysis of the categories of "form" and "content" 

(the methodology of cultures-philosophical research)

Summary: In the context of an action-communicative conception of cultural creation and cultural progress category refers to universal forms of being and thinking that reflect the ways and forms of culture activity and communication. In the course of consideration of the concept of value-semantic reality as the substance of cultural development of man is deploying definitions of form and content as philosophical definitions of culture activities.

Keywords: category, form, content, cultural activities, communication, consistency of activity, value-semantic reality, action-communicative approach.

 

Культура является целиком и полностью результатом и следствием творческой целесообразной деятельности и коммуникации общественного человека – думается, этот тезис в начале XXI века не надо специально доказывать. Так же очевидным для теоретически вооруженного глаза является поразительное несовпадение, зазор, разрыв между желаемыми целями целостной общественно-преобразующей и культурно-организованной деятельности и имеющимися реалиями общественного культурного бытия. Проблема заключается даже не в вечном несоответствии желаемого и наличного, существующего и должного. Вопрос стоит так: почему разумно, казалось бы, организованная и теоретически (и технологически) выверенная общественная культуросозидающая деятельность оборачивается в большинстве случаев разрушением человека и его культуры, ценности подменяются антиценностями, идеалы предстают уродливыми идолами и т.п.?

На наш взгляд, в значительной степени ответ кроется в природе и закономерностях самой культуротворческой деятельности человека – той деятельности, которая исторически возникла и прошла ряд стадий или этапов. Это продвижение, эта трансформация деятельности отразилась, отлилась в категориальном строе теоретического мышления. Культуротворческая деятельность, собственно, и сформировала этот строй, его логику, которую субъект направляет на моделирование и конструирование своего мира – мира культурных координат и императивов, понятий и ценностей [5].

Исследование категориального строя мышления, так или иначе, всегда было специфической задачей философии, с которой другие отрасли знания собственными средствами справиться не могут. Другое дело, что этот анализ можно проводить по-разному. Категории можно рассматривать как данность, в «готовом» виде, заниматься их описанием, систематизацией, каталогизации по любым признакам в тех или иных сферах науки, подтверждая свои построения «примерами» из наук или общественной жизни. Действительно, перед тем, как выводить категории, их нужно сначала просто описать, изобразить. Но подобный подход все же представляется нам вчерашним днем, поскольку категории уже давно получили описание в истории философии, более того, в той же истории философии совершены и гениальные попытки вывода и обоснования категорий.

Если категориальные определения исследовать не только в их логико-гносеологической ипостаси (что само по себе является интересным и безусловно значимым), не только в узко-методологическом плане, а попытаться проследить логику их становления и формирования в культурно-историческом контексте, проанализировать их в философско-мировоззренческом плане, раскрыть, разоблачить их деятельностные, социально-практические основания и фундаменты, - то это другой подход, который имеет, на наш взгляд, ряд преимуществ. Тогда категории нашего интеллекта осознаются не только как «пустые формы» мысли, не просто как «логический каркас», не только как «руководство человека», но как смысловые и содержательные формы человеческого мышления, которое реализуется не только (и не столько) в построении знаковых систем, а как внутренние определения деятельности, как формы созерцания, ориентации в мире. А это, в свою очередь, дает возможность понять смысл большинства проблем сегодняшней практики и в чем-то переосмыслить пути их решения. Именно в русле социально-исторического, деятельностно-мировоззренческого подхода к исследованию философских категорий получены наиболее значительные результаты. В первую очередь это работы представителей советского философско-мировоззренческого направления: московской [6, 9, 13, 16], казахстанской [1; 14], киевской [16; 2; 3; 4; 8; 10; 17; 18; 19] школ. В них было переосмыслено содержание категорий деятельности, материи, мышления, идеального, сущности и явления, видимости и сущности, необходимости и случайности, абсолютного, истины, свободы, развития, причинности и т.д.

Так, В. И. Шинкарук, чей вклад в отечественную философию ХХ ст. заключается именно в обосновании мировоззренческого подхода к анализу категорий, отмечал, что в системе диалектики «категории мышления рассматриваются:

1) как отражение необходимых и всеобщих связей и форм бытия;

2) как отражение не непосредственное, а опосредованное формами деятельности, общественно-исторической практикой и поэтому выступающее как общественное достояние, передаваемое от поколения к поколению вместе с языком и системой знания;

3) как ступени познания истины;

4) как формы мышления, посредством которых постигается всеобщее и необходимое в вещах и явлениях действительности и осуществляется синтез логических форм – суждений, понятий и умозаключений » [19, 262].

Непосредственно категории функционируют как всеобщие формы мышления. Но если бы категории были только формами мысли, то проблема совпадения мышления и бытия была бы неразрешимой. Поэтому категории являются одновременно универсальными формами бытия и мышления, универсальными определениями действительности, выступают узловыми пунктами деятельности разума. Ведь мышление есть общественно-человеческое свойство осуществлять деятельность в согласии с объективными закономерностями действительности и с этой целью – способ преобразовывать схемы собственной активности, изменять формы, способы, образы и характеристики собственного движения/развития [9, 56]. Категориальная форма как раз и позволяет человеку как культурному субъекту двигаться не по определениям своего собственного «устройства», но согласно формам и меркам самой действительности.

Однако мышление и бытие как противоположности не могут соотноситься непосредственно, между ними должно быть нечто «третье». Это – предметно-практическая деятельность общественного человека, в которой субъект преобразует мир и общество в соответствии со своими целями (целесообразно, т.е. культурно). Поскольку человек практически действует в реальном мире, преобразовывая чувственные предметы природы, и эта деятельность должна как-то (так или иначе) согласовываться с предметными характеристиками объектов, то категории предстают формами самой предметной деятельности (коммуникации).

В процессе деятельности и коммуникации мир (природа) предстает как объект изменения, причем человек может действовать только как сама природа, то есть может изменять лишь формы вещей [15, 51]. Практическая деятельность связана с изменением, снятием наличной формы предмета и приданием ему той формы, в которой нуждается человек, то есть, которая соответствует человеческим потребностям и целям. Те предметы в деятельности, которые не являются непосредственно предметами потребления, получают опосредствующее значение в качестве средства труда. Человек заставляет одни предметы природы воздействовать на другие, и в этой орудийно-посредующей деятельности выявляет объективные характеристики вещей самих по себе и ориентирует на них свое восприятие. В то же время предметы природы, которые включены в такое опосредование, вступают между собой в такие отношения, которые не свойственны им как предметам природы. Тем самым они становятся носителями общественных связей, значений, что «отпечатывается», отражается в них в виде значимой для человека - и только для человека – формы. Природный объект превращается в предмет культуры.

Между человеком и природой, окружающей средой возникает сложная и многослойная цепь опосредствований, в которой преобразованные предметы природы начинают представлять, репрезентировать содержание, отличное от их «устройства», их внутреннего субстрата, от их непосредственной телесности. Именно это отношение репрезентации в системе значимых для человека предметов является отношением идеальности [1, 48; 9, 112].

Предметная деятельность движется по измерениям природных объектов и их закономерностям и обобщает их самим строем деятельности и, соответственно, в способе осуществления общественных связей людей. Своего рода «возгонка» всеобщих закономерностей природы в логику осуществления общественных связей и тем самым в формы мысли – вот путь образования категорий как форм мышления. Таким образом, в категориальном строе мышления идеально выражены, представлены наиболее универсальные характеристики бытия, данного общественному человеку не только как объект созерцания, но сквозь призму деятельности (коммуникации вообще), осуществляемой общественно выработанным способом.

Такая деятельность предстает как культуротворчество (культуросозидание), в котором происходит превращение природных объектов в культурные предметы, общественно значимые для человека именно формами своего выражения – нормативно закрепленными способами своей репрезентации исключительно в мире человеческой коммуникации и деятельности, т.е. в мире культуры. В процессе предметной деятельности человек не только изменяет формы предметов, приспосабливая их к своим потребностям, но постигает их внутреннюю логику, всеобщие условия их формирования, вырабатывает категории, логический строй своего мышления. Поэтому категории как общественно выработанная форма мышления суть идеальные формы предметно-практического изменения действительности [1, 73].

Философия не привносит категории в мышление, в философии они осознаются и становятся предметом понимания, то есть категории философией доводятся до понятия.

Так в чем же состоит специфичность теоретического анализа категориальной пары «форма – содержание»? Собственно, это обусловлено «уникальной особенностью» категории формы, которая, как справедливо считает М. А. Булатов, выражается в ее двойственности. Действительно, с одной стороны, форма – одна из категорий диалектики наряду и в связи со многими другими: «содержание», «сущность», «качество», «количество», «действительность» и др. С другой стороны, все эти категории выражают формы существования действительности и одновременно выступают формами мышления. Другие категории не имеют такого характера: категории причины, качества и др. не является родовыми понятиями для других форм [3, 34].

М. Булатов отмечает в этой связи: «Указанная двойственность категории формы объясняется, на наш взгляд, тем, что ее содержание имеет два значения. Поскольку форма есть «определенность вообще», она является родовой характеристикой любых категорий, ведь все они выражают и отражают многообразные всеобщие определенности материи. Поскольку же форма рассматривается как некая структура, связь элементов, включая сюда и пространственный ее образ, геометрическую форму, она выступает как один из многих атрибутов материи» [3, 34-35].

Таким образом, поскольку, как писал в свое время Гегель, «к форме принадлежит вообще все определенное» [7, 75], «категория» и «форма» - родственные понятия.

Однако то же самое касается и категории «содержание». Категории не «пустые формы», они суть содержательные формы. Закономерен вопрос о содержании диалектики категорий «форма» и «содержание». Подобная двойственность формы и содержания создает значительные трудности их теоретического рассмотрения. Следует, впрочем, отметить, что здесь мы имеем дело не столько с «двойственностью», сколько со специфическим оборачиванием категории на самое себя, и удерживание в представлении этой многоуровневости, многослойности, пестроты категориального смысла отношения «форма-содержание» требует значительных интеллектуальных усилий и вполне определенного метода исследования.

При самом первом приближении к анализу проблемы сразу наталкиваемся на удивительную неопределенность понятия «форма» и ее многослойную многозначность. Понятие «форма» в философии используется постоянно и относительно чего-либо. Речь может идти о «форме проявления», «форме существования», «субстанциональной форме», «содержательной форме», «абсолютной форме», «абстрактной форме», «вечной форме», «идеальной», или «материальной форме», «переходной форме», «исходной форме», «обратной форме», «превращенной форме » и т.д. В этой связи трудно не согласиться с Г. Л. Гачевым: «На словах «содержание», «форма» столько висит всяческих представлений, что отвращает от себя сама перспектива уточнения термина, - ибо дать я смогу в определении все равно что-то не то» [6, 46] . Сильно сказано.

По-видимому, неоднозначность содержания категорий «форма» и «содержание» побудила некоторых авторов описать его в более жестких терминах, в частности – посредством категорий «элемент» и «структура». «Форма и содержание – философские категории, во взаимосвязи которых содержание, будучи определяющей стороной целого, представляет совокупность частей (элементов) предмета и их взаимодействий между собой и другими предметами, а форма есть внутренняя организация содержания... Во взаимоотношении формы и содержания содержание представляет собой подвижную, динамичную сторону целого, а форма обнимает систему устойчивых связей предмета» [12, 383]. А вот точка зрения А. П. Шептулина: «Качественная определенность вещи обусловливается и количественными, и качественными характеристиками элементов вещи, их взаимодействиями и вызывающими их изменениями. Совокупность элементов, образующих вещь, их взаимодействий и вызывающих  их, представляет собой содержание вещи... Совокупность относительно устойчивых взаимоотношений элементов, образующих вещь, в рамках которых осуществляется их взаимодействия и вызываемые ими изменения, составляет форму вещи» [16, 337].

Итак, «совокупность» одного представляет собой содержание, а «совокупность» другого «составляет» форму, причем не чего-нибудь, а вещи. Но как тогда быть с содержательностью не-вещных образований, содержательности процессов, в том числе – мыслительных, идеальных, духовных, или их следует тоже представлять себе по образу и подобию вещи? И как тогда понимать форму процессов, метаморфоз и форму мышления?

Это во-первых. А во-вторых, в котором собственно смысле  и значении берется понятие «вещь»? Если – «возьмешь в руки – имеешь вещь», то философии это не касаемо как обыденное и профанное отношение к действительности. В философской традиции диалектики, например, термин «вещь» не просто обозначает расхожее представление, а служит определением понятия, категории. Так, в «Науке логики» Гегель различает основание на абсолютную основание, определенное основание и условие. Абсолютное основание содержит три взаимосвязанные пары категорий: форму и сущность, форму и материю, форму и содержание. Категория материи образует переход к анализу двух основных видов основания – формального и реального. У Гегеля сущность, материя, содержание, взятые в единстве, образуют основание для формы, а вместе с ней они предстают как основание для другой реальности, которая охвачена категорией «вещь». И эту историко-философскую традицию мы никак игнорировать не можем, когда речь идет о категориальном строе мышления. Для возникновения вещи необходимы условия. Иными словами, гегелевский круг категорий представляет философскую картину того, как из основания, материи, содержания в единстве с его формой при определенных условиях возникает вещь. Вещь как фрагмент реальности, для возникновения которого и нужны условия и основания. Таким образом, в философской диалектике категория «вещь» функционирует в категориальной структуре «основание – условия – вещь» [7, 70-107].

Возможно, не следовало бы концентрировать на этом внимание, если бы не следующее обстоятельство. В научной литературе и в практике преподавания философии при раскрытии содержания категорий мышления для «наглядности» довольно часто пользуются общим представлением, обозначаемым термином «вещь»: «Качество – это такая сторона вещи, которая ...», «Сущность – это такие взаимосвязи вещи, которые ...» и т.д. Естественно, что читатели и студенты достаточно легко усваивают подобный способ «философствования» вообще и способ определения содержания категорий мысли в частности. Но в таком случае категории не доводятся до понятий, к пониманию, они продолжают функционировать на уровне общих представлений, не будучи ступеньками углубления познавательного мышления в сущность. При этом рефлективность категориальных определений не становится предметом освоения. То таинственное «свечение» одного в другом и «свечение» в самом себе, различие в себе самом, что представляет собой наиболее «интимную» сторону диалектической философии, предполагает освоение содержания философских категорий и постижения сущности познавательного мышления и культуры в целом – остается за пределом восприятия и разумения. «Внешняя» диалектика подменяет собой внутреннюю, формальная – содержательную, сущностную, существенную. Понимание развития не доводится до развития познавания, до теории познания и логики. Тем самым на практике (в том числе и общественной) внешние формы проявления воспринимаются как существенные, а существенные, важные – игнорируются, «выпадая »из поля зрения исследователя или общественного деятеля, призванного адекватно понимать суть дел. Опасность подмены подлинной диалектики «внешней», аллюзии и иллюзии формально-логической картины воспроизведения действительности и пути преодоления этой внешности блестяще проанализированы в работах В. А. Босенко и В. С. Возняка [2, 4].

Когда категориям «форма» и «содержание» отводится роль просто разных «сторон» внеположенной «вещи» и описание их осуществляется посредством иных категорий (в частности, «элементы» и «структура»), если они выступают лишь своего рода рубрикам для членения «вещи», то они функционируют на формальном уровне, уровне рассудочного мышления представления, обыденного и привычного «здравого смысла», который движется, говоря словами А. Бергсона, по «логике твердых тел», остается в пределах вещности и внеположенности. Собственно, обесценивается сама цель философии, поскольку в таком виде категории «форма» и «содержание» функционируют в составе философского невежества (философски необразованного мышления), выражая обыденное сознание.

На самом деле, категории мышления выполняют функцию членения (теоретической типологии) мира, рубрикации объекта и их совокупности. Но в таком виде они «работают» на уровне эмпирического мышления, «мышления вообще». В теоретическом, да и в художественном мышлении роль категорий уже иная, здесь предельно актуализируется их содержательность, внутренняя взаимосвязь, системность. Они здесь и тогда не просто «инструментарий познания», но выступают формами преобразования объективного в субъективное и обратно, мерами реализации человеческой сущности в осуществляемом, мыслимом, ощутимом в переживании бытии. Категории мышления предстают опорными структурными значениями, создающими «каркас» ценностно-смыслового универсума человеческого бытия, смысло-образный каркас человеческой культуры [11, 22-33].

Что же касается самой редукции категориальной пары «форма-содержание» до «элементов» и «структуры», то определенный смысл в этом действительно есть. Можно описать диалектику формы и содержания через эти категории, как и через другие (например – «часть–целое»). Но, во-первых, в таком случае все богатство категорий «форма» и «содержание», выработанное в лоне истории философии, остается как бы «за кадром» (чему бы очень радовались адепты неопозитивизма). А во-вторых, если содержание свести к элементам, а форму – в структуру, то остается непонятным традиционное подчеркивание ведущей роли содержания и «консервативной» – формы. Если взять готовую вещь, нечто постоянное, ставшее, вырванное из потока становления, то неминуемо оказывается, что ведущая роль в ней принадлежит не содержанию-элементам, а форме-структуре. Лишь внутри определенной конкретной взаимосвязи элементы функционируют в качестве именно этих, а не иных, элементов. Структура вещи определяет ее содержание, а не наоборот. Момент обратной определенности – скрыт, снят, существует, так сказать, в «подавленном состоянии». Если же рассматривать сам процесс формообразования, развития конкретной целостности, где ставшее, результат не отсекается от пути своего становления, а несет его в самом себе и воспроизводит в себе (культурно-исторический контекст), то в таком случае, действительно, содержание играет ведущую роль относительно формы, поскольку в процессе формообразования сами формы возникают из развития содержания как способы его собственной организации, подчиненной, в конечном счете, логике развертывания содержания. В контексте такого рассмотрения, однако, содержание – отнюдь не простая «совокупность» неких элементов, и форма – не только структура.

Сложность теоретического анализа категорий «форма» и «содержание» заключается также в известном феномене удвоения формы на внутреннюю и внешнюю, «содержательную» и «формальную», которое было открыто Г. Гегелем и переосмыслено М. Мамардашвили [13]. Ведь достаточно широко распространено мнение, согласно которому формальный подход, подход со стороны формы являются своего рода абстрагирование от содержания, отделение ее от него и самостоятельные действия с формой как таковой. Например, считается, что формальная логика, абстрагируясь от содержания мышления, изучает его со стороны формы. Отсюда и утверждение, что эта логика является наукой о формах мышления. На самом деле в таком случае предмет диалектической логики становится проблематичным: если содержанием человеческого мышления является внешний мир, природная, общественная и культурная действительность, то законы последней – дело всех естественных и социальных наук, и тогда диалектическая логика объявляется беспредметной (в лучшем случае ей снисходительно доверяют исследование логических функций категорий диалектики).

То же – и в повседневной жизни. Формализм в действиях тех или иных персон или учреждений объясняют тем, что «некоторые» чрезмерно увлекается формой в ущерб содержанию вместо «гармоничного сочетания» того и другого. Поскольку формализм как негативное явление общественной жизни все осуждают, то под лозунгом борьбы с ним форма как таковая вообще отвергается как некая оболочка, за которой как раз и скрывается истинная суть дела.

Парадокс в том, что взгляд на природу формы, закрепившийся в формально-логической традиции вплоть до наших дней, когда интенсивно разрабатываются методы формализации в науке, вполне отвечает тем обыденным представлениям, которыми большинство людей руководствуются в повседневной жизни. Как отмечает Г. Д. Гачев: «что ни говори, первое зрительное представление, которое у нас автоматически возникает при слове «форма», – это образ внешней оболочки: не кожи, прилипающей к телу, а именно легко отделяемого покрова, не сращенного с сердцевиной; или – образ сосуда, в который что-то вкладывается» [6, 40]. При этом, – небезосновательно утверждает автор, подобный образ внедрен в нашем сознании традицией отчуждения физического труда от духовного.

Таким образом, получается, что пренебрежительное отношение к форме как к определенной оболочке, одежде, скорлупе, как к чему-то несущественному и поверхностному, – и своего рода обожествление формы как предмета всевозможных логических процедур, – имеют одно и то же основание. Крайности, как известно, «сходятся». И виной тому – неразличенность формы, абстрактное оперирование этой категорией. Между тем, понятие «содержательной» и «формальной» формы и понимания их соотношения как диалектического противоречия позволяет выяснить настоящее и необходимое место формализма, как в научном познании, так и вообще в развитии общества и культуры [14, 3–51].

Следует отметить, что с точки зрения мышления, не поднимающегося выше обыденного представления выражения типа «формальная форма», «содержательная форма» выглядят нелепо. Первое – просто абсурдная тавтология (масло масляное), а второе – логически противоречивое (деревянное железо). Однако руководствоваться формальным мышлением при анализе диалектики формообразования – заведомо пустое дело. Рассудочно-эмпирическое мышление не выдерживает «напряжения» противоречия, оно спешит развести противоположности по различным основаниям и поэтому не знает диалектики категорий. Равным образом неприемлемо и беспомощно оно при решении существенных проблем общественного и культурного бытия.

Таким образом, можем сделать некоторые выводы. Во-первых, нашлось достаточно широкое предметное поле для применения распредмеченной диалектики категорий «форма» и «содержание», причем это поле – специфически философских проблем. Исследование категориального строя мысли при помощи указанной пары понятий становится объемнее, когда мы поймем, что все категории суть формы мышления, и поэтому дискурс касается природы многих сугубо философских вопросов, в первую очередь – проблемы общественной деятельности и коммуникации, в реальности выступающих как культуросозидание (культуротворчество).

Во-вторых, философско-мировоззренческий анализ указанных категорий может пригодиться при исследовании содержательных и существенных характеристик культуротворчества и общественного бытия. Понимание формообразования как диалектического движения сквозь призму деятельностно-коммуникативного подхода раскрывает хорошие перспективы своего применения в теоретической культурологии и культурфилософии.

В-третьих, теоретический дискурс относительно категориальной пары «форма-содержание» имманентно связан с социально-практическим измерением этой проблемы, что собственно, характерно для философско-мировоззренческого подхода. Это выводит нас на широкую проблематику осознанности и существенности человеческой активности вообще и культуросозидания в частности.

---

 

1. Абдильдин Ж. М. Формирование логического строя мышления в процессе практической деятельности. Алма-Ата: Наука, 1981. 212 с.

2. Босенко В. А. Диалектика как теория развития Киев: Изд-во Киевск. ун-та, 1966. 237 с.

3. Булатов М. А. Материя, содержание, форма как категории диалектического и исторического материализма // Проблемы философии. Вып. 81. Киев: Вища шк., 1989.  С. 32–43.

4. Возняк В. С. Співвідношення розсудку і розуму як філософсько-педагогіч¬на проблема : монографія. Дрогобич : РВВ ДДПУ ім. І. Фран¬ка, 2008. 357 с.

5. Возняк С. С. Діяльність у вимірах культури : проблема формоутворення : монографія. Луцьк : Волин. нац. ун-т ім. Лесі Українки, 2011. 200 с.

6. Гачев Г. Д. Содержательность художественных форм (Эпос. Лирика. Театр). М. : Просвещение, 1968. 302 с.

7. Гегель Г. В. Ф. Наука логики : в 3 т. Т. 2. М. : Мысль, 1971. 248 с.

8. Иванов В. П. Человеческая деятельность – познание – искусство. Киев: Наук. думка, 1977. 241 с.

9. Ильенков Э. В. Диалектическая логика: Очерки истории и теории. М.: Политиздат, 1984. 320 с.

10. Категории диалектики, их развитие и функции // под ред. В. И. Шинкарука. – Киев: Наук. думка, 1980. 351 с.

11. Кримський С. Б. Запити філософських смислів. Киев: ПАРПАН, 2003. 240 с.

12. Кураев В. И. Форма и содержание // Философская энцикло¬педия : в 5 т. – М.: Совет. энцикл., 1970. Т. 5. С. 383.

13. Мамардашвили М. Формы и содержание мышления. М.: Высш. шк., 1968. 190 с.

14. Мареев С. Н. Диалектическая логика о сущности и взаимосвязи содержа-тельного и формального в познании // Соотношение содержа¬тельного и формального в научном познании. Алма-Ата: Наука, 1978. С. 3–51.

15. Маркс К. Капитал : т. 3 // К. Маркс, Ф. Енгельс. Сочинения. Т. 23 М.: Политиздат, 1963.504 с.

16. Материалистическая диалектика как общая теория развития : Философские основы теории развития. М.: Наука, 1982. 480 с.

17. Мировоззренческое содержание категорий и законов материалистической диалектики // ред., сост. и вступ. ст. В. И. Шинкарука. Киев: Наук. думка, 1981. – 266 с.

18. Практика – познание – мировоззрение // под ред. В. И. Шинкарука. Киев: Наук. думка, 1980. 270 с.

19. Социально-исторические и мировоззренческие аспекты философских кате-горий // В. И. Шинкарук, А. И. Яценко и др. Киев: Наук. думка, 1978. 339 с.