Rozov Nikolai 

The Meaning of History as a Self-Trial of Humanity:

the Philosophical Basis
for the Global Legal and Judicial System

 

 

Summary: The nonclassical ontology of time is presented according to which the future (and the directed forward «time arrow») doesn't exist but is created during every moment together with new possibilities at destruction of many possibilities of the former moments. On this basis three fundamental processes in human societies are conceptualized: elaborate creation, 'natural' formation, and trial (testing). The applicability of a trial as a category is much wider than it is accepted to think: formation and existance of cities, states, international alliances and institutes, even of the whole mankind is reasonable to treat as the certain trials (tests). They can lead either to success or to failure and even to breakdown and extermination. Thus, the meaning of history is treated as self-trial of the mankind (as a formal Gesellschaft) in creation of such conditions to its various parts — small communities (Gemeinschaft), - that their members reliably obtain safety, moral dignity and fullness of life — happiness. It is shown that the global multilevel legal and judicial system as development of Kant's idea about «the universal legal civil society»( das Recht verwaltenden bürgerlichen Gesellschaft) should become the basic solution of such task.

 

Key words: philosophy of time, philosophy of history, natural and artificial, trial, meaning of history, Gemeinschaft and Gesellschaft, universal values, international law

 

Смысл истории как испытание человечества:
философские основания глобальной
правовой и судебной системы

 

Философский подход в рассуждениях о глобальном будущем представляется адекватным, как минимум, по трем резонам. В-первых, философия всегда была и, вероятно, останется отличным критическим оружием, средством преодоления отживших, мешающих развитию идеологий (хотя новые идеологии, как правило, составляются из прежних философских идей, ставших мыслительными штампами). Во-вторых, философия превосходит все другие подходы в широте видения, а в современном конфликтном мире сейчас важна именно широта. В-третьих, как будет показано далее, будущего не существует, никакая положительная наука о несуществующем не возможна, все прогностические подходы имеют известную ограниченность, не говоря уж о том, что вообще не способны к самостоятельным ценностно-нормативным суждениям. Философия же, обладая целым спектром наработанных, в том числе, нетривиальных, ходов абстрактных рассуждений, может и должна существенно продвигать наше мышление о глобальном и национальном будущем.

 

Неклассическая онтология времени:
будущее как «сад создающихся тропок»

Физическая картина мира, особенно, представление о четырех измерениях — трехмерном пространстве и четвертой оси времени — сыграло со всеми нами злую шутку. Пространственные образы крайне сильны и суггестивны. Мы представляем себе ось времени, уходящую в прошлое (что исчисляется годами и столетиями) и в будущее (опять же календари и годовые отметки в планах и прогнозах укрепляют данный образ). Еще больше убеждают нас в заданности, как бы предсуществовании единого временно́го вектора, устремленного в будущее и полностью симметричного вектору прошлого, действительная массивная инерционность всей человеческой цивилизации и ее природного, космического окружения. Если оставить за скобками апокалипсические сценарии ядерной войны, столкновения планеты с огромным астероидом и всеобщего разрушения, то смело можно предсказывать, что через 10, 50 и 100 лет будут продолжать существовать не только горы, моря и пустыни, но также города, университеты, научные центры, церкви, фирмы, финансовые учреждения, пути сообщения, средства связи, наземный, подземный. воздушный и морской транспорт. Если в том или ином виде все они будут существовать, то вполне можно представить, что они уже и есть там на соответствующем отрезке временной оси, устремленной в будущее.

Теперь рассмотрим совсем иную онтологию времени. Никакой оси, устремленной в будущее нет (кроме составленных когда-то людьми календарей, планов и прогнозов, существующих в настоящем). Каждый момент настоящего создает для всех вещей, явлений, процессов спектры возможностей. Многое остается без изменений, но некоторые возможности соединяются с другими возможностями и в следующий момент времени происходит изменение в конфигурации вещей и явлений, что тут же обрастает спектрами новых возможностей, в том числе, ранее недопустимых(!) Итак, каждый момент времени — это что-то вроде сада расходящихся тропок по Борхесу, но только за пределами следующего момента никакого сада с тропками еще нет (ср.:[Анисов, 2000]). Сами тропки и их развилки создаются движением по ним.

Соответственно историческим ритмам смены периодов стабильности и нестабильности (кризисов), то мелкими шагами, а то и крупными рывками расширяются одни возможности социального мира, некоторые из которых воплощаются, и сужаются другие возможности, вплоть до исчезновения. Во всем этом участвуют люди, — от индивидов до наций и коалиций государств — причем, люди редко задумываются о невидимых спектрах возможностей, которые сужаются или расширяются в зависимости от действий в качестве их непреднамеренных следствий.

Не предзаданное, а именно возникающее будущее придает смысл испытания для нашей жизни и нашей истории.

Почему смысл истории состоит в испытании? Для философского обоснования этого тезиса обратимся к мыслительному эксперименту относительно крайнего предела человеческого бытия — конца истории.

 

Философия человеческого бытия:
от конца истории к идее испытания

В формальном отношении смысл истории — это смысл длительности, наполненной всем тем, что делают люди и что происходит с людьми. Обычно философы, по аналогии со смыслами отдельных событий, трактуют смысл истории как некоего процесса, имеющего начало и конец. При этом, концу истории произвольно приписываются ценностные, метафизические, богословские, мистические или иные характеристики, которые, собственно и задают смысл истории.

Даже при отказе от такого приписывания следует согласиться с тем, что характер конца истории (когда бы и как бы они ни произошел) во многом определяет и ее смысл.

А можно ли вообще с какой-либо степенью достоверности судить о действительном конце истории (т.е. о полном исчезновении людей)? Это делать можно, но только в двух случаях.

Во-первых, при отсутствии способных к полностью автономному существованию внеземных человеческих колоний возможно обнаружение естественных процессов (связанных с эволюцией Солнца или внутренних процессов в структуре планеты Земля или траекторией каких-либо космических тел, излучений и проч.), которые приведут к наступлению условий, исключающих возможность человеческого существования. Все такого рода возможности подпадают под категорию естественного конца истории.

Во-вторых, наступление таких условий можно предсказать, если приводящие к ним процессы вызваны действиями самих людей (например, наступление «ядерной зимы» после серии ядерных ударов, или разрушение защитных свойств атмосферы как необратимое следствие массированных промышленных выбросов). Таким образом, здесь уже речь идет об искусственном, или антропогенном, конце истории.

Все прочие суждения о конце истории касаются либо ожидаемых новых исторических эпох, рисуемых с разным соотношением реализма, эзотерических или технических фантазий (торжество Сверхчеловека по Ницше или Сверхчеловечества по Соловьеву, цивилизация кибергов у фантастов и проч.), либо выражают полностью мистические взгляды, никак с реальным восприятием истории не соотносящиеся (Страшный Суд в Библии, «точка Омега» Тейара де Шардена и аналоги).

Посмотрим, что можно будет сказать о смысле человеческой истории, получившей естественное завершение. Ясно, что люди об этом ничего уже сказать не смогут, поскольку по условию задачи никаких людей на Земле или вне нее не останется. Соответственно, наши размышления о том, «что можно будет сказать», относятся либо к представителям внеземных цивилизаций (вполне фантастических), либо к искусственно сконструированной позиции идеального внешнего наблюдателя, подобного кантовскому трансцендентальному субъекту. Предпочтем второй вариант, поскольку этому субъекту нужно придать не только любопытство и философичность, но также абсолютные познавательные способности, позволяющие выяснить причины произошедшей глобальной трагедии.

Итак, людей не осталось, человеческая цивилизация погибла. Естественные причины этого известны (здесь не важно, какие именно). При выяснении нашим трансцендентальным субъектом последовательности событий, будет раскрыта та или иная из трех главных возможностей:

1) глобальная катастрофа настигла планету совершенно неожиданно для людей;

2) о надвигающейся катастрофе было известно за некоторое время, люди начали что-то делать для спасения, но не успели;

3) о надвигающей катастрофе было известно задолго, люди успели создать все, что могли придумать для спасения, но это не помогло.

Крайние варианты (1 и 3) представляют чистые формы и указывают, прежде всего, на недостаточность интеллектуальных (познавательных и творческих) способностей людей: в первом случае не удалось предвидеть катастрофу, в третьем случае, не удалось изобрести надежный способ спасения. Вариант 2 представляет смешанную форму: не удалось заблаговременно предвидеть, не удалось изобрести способы спасения, осуществимые за короткое время, недостаточно оказалось материального и организационного потенциала для того, чтобы успеть спастись.

Теперь обратимся к случаю антропогенной катастрофы (концу истории, вызванному действиями людей). Наиболее очевидными из известных возможностей являются «ядерная зима», неизбежная после достаточно долгой серии мощных ядерных ударов, а также разрушение защитных свойств атмосферы вследствие промышленных выбросов. Такого рода события происходят, когда люди не способны предвидеть гибельные последствия своих действий, либо не способны остановить эти действия, зная об их катастрофических последствиях. Кроме тех же познавательных способностей предвидения, здесь идет речь о способностях вести переговоры, убеждать, приходить к взаимоприемлемым соглашениям, позволяющим избежать катастрофы, а также о налаживании эффективного контроля над выполнением достигнутых соглашений. Наряду с важной ролью дипломатических способностей (в широком смысле), моральной компоненты, организационных и принудительных способностей контроля, здесь также ключевую роль играет интеллектуальное творчество, поскольку только оно позволяет изобрести варианты соглашений, позволяющих сторонам воздерживаться от опасных действий и приемлемых с точки зрения их интересов.

Теперь отметим общие черты всех рассмотренных вариантов. Везде на первом плане оказываются интеллектуальные (познавательные и творческие) способности людей, направленные на долговременные прогнозирование и диагностику всевозможных опасностей для условий человеческого существования, а также на изобретение способов и средств спасения — защиты и поддержания данных условий. Кроме того, по условиям задачи, в ситуации действительного конца истории, в каждом варианте эти способности оказались недостаточными. Каковы же скрытые предпосылки данного простого суждения?

Способности оказались недостаточными, поскольку, были бы они достаточны, то удалось бы выжить, пусть не всему человечеству, но его части, способной к воспроизводству, причем тогда конец истории не наступил бы. Нет ничего искусственного в приписывании варианту глобальной гибели атрибута неуспеха, а варианту спасения — успеха. Получаем следующую понятийную конструкцию: если благодаря накопленным способностям что-то удалось сделать, то следует успешный результат, если не удалось — неуспешный.

Теперь становится очевидным, что данная конструкция полностью соответствует понятию испытания. Причем, мы это понятие не приписывали ситуации конца истории априорно и произвольно. Вместо этого, мы провели мысленный эксперимент, рассмотрели возможные варианты, выявили общие черты, раскрыли неизбежные предпосылки и пришли в результате к итогу: действительный конец истории (как прекращение существования человеческого рода) может произойти во всех случаях неуспешного прохождения человечеством некоторого испытания.

Кто назначает испытания каждому индивиду, обществу, человеческому роду в целом? Верующий здесь подумает о Боге. Кант указывал на некий «план Природы»[Кант 1784/1994]. Либерал и атеист может полагать сугубо личной свободой считать что-либо в своей жизни испытанием, принимать на себя обязательство его проходить, либо отказываться от него. Если не застревать на различиях между этими базовыми стереотипами (которые столь же сакральны для каждой группы и несовместимы, как и верховные этосные ценности), то язык общих проблем и коллективного действия, успеха и неуспеха, конструирования и складывания оказывается вполне универсальным. В этом ключе и будем дальше вести рассуждение.

Мысленный эксперимент высвечивает значимость сохранения базовых условий человеческого существования, причем, ответственность за это сохранение всегда имеется имплицитно, но выступает на первый план при росте соответствующих опасностей.

Отвлекаясь от конца истории и применяя полученные результаты к ходу продолжающейся истории, получаем следующий общий вывод: люди, ведая или не ведая того, проходят испытания на адекватное познание складывающихся обстоятельств, чреватых разнообразными угрозами, а также испытания на способность изобретения и создания способов и средств преодоления этих угроз.

Обнаруженная в предельном мыслительном эксперименте значимость категории испытания заставляет задуматься о ее роли в социальной и исторической действительности. И здесь нам помогает ранее выстроенная онтология времени.

 

Фундаментальные социальные процессы:
конструирование, складывание и испытание

Будущего нет. Настоящее прокладывает себе путь в «пустоту», в каждый момент образуя новые спектры возможностей, но двигаясь вперед и становясь новым настоящим лишь через реализацию одних возможностей и игнорирование (а иногда и устранение) других возможностей.

Люди издавна умело оперируют этими возможностями в искусственных процессах конструирования, когда все средства и ресурсы обозримы и полностью управляемы. Чтобы начерченный в проекте дом стал реальным домом, чтобы проведенная на карте железная дорога была построена через горы и реки, чтобы обрели плоть задуманные конструкторами океанский лайнер или космический корабль, строители последовательно выполняют известные им этапы и цепочки действий, каждый раз создавая именно те возможности, последующая реализация которых продвигает строительство по намеченному пути.

В обществах, тем более, в международных процессах преобладают естественные процессы складывания, когда единого эффективного контроля над производством и реализацией возможностей нет. Большие и малые группы с разными ресурсами отчасти контролируют только свои весьма узкие сектора возможностей, обычно конкурируя и конфликтуя между собой, что и дает в результате «естественное» складывание. Все истории вполне правомерно пишутся в парадигме складывания. Мы пытаемся предсказать, спрогнозировать то, что не можем спроектировать и построить, то есть получающееся в процессах складывания.

Если конструирование — искусственно, складывание — естественно, то испытание — гибридно. Испытание — это, с одной стороны, попытка добиться успеха, попытка достижения цели, попытка воплотить в жизнь задуманную идею, цель, проект. С другой стороны, в отличие от конструирования, при испытании нет полного контроля над основными ресурсами и условиями. Обстоятельства сложатся так или иначе. Поэтому и испытание может привести к успеху, среднему результату или вовсе провалу.

Обычно мы говорим только об институционализированных испытаниях и в крайне узких областях: в спорте, в новой технике, в образовании. Следует раскрыть глаза на гораздо более широкую применимость этой категории.

Каждый брак задумывается, когда люди решают пожениться, супруги пытаются строить свою совместную жизнь для достижения семейного благополучия и счастья, но далеко не все проходят успешно это испытание, о чем свидетельствует множество разводов и несчастных семей.

Каждый город в какой-то мере планируется. Но некоторые города становятся крайне привлекательными, красивыми, чистыми, уютными и безопасными, в них хотят поселиться, сюда стремятся туристы. Другие же города страдают от смога, мусора, автомобильных пробок, нищеты и преступности. Разве нельзя сказать, что одни градостроители, городские власти, «отцы города» выдержали свое испытание с честью, а другие позорно провалили его?

Каждое общество преимущественно складывается, причем, в течение многих десятилетий и даже столетий. Но история крупных лидеров, государственных деятелей, тексты конституций, сводов законов, проекты реформ неизменно свидетельствуют и о попытках конструирования. Поэтому получившийся результат, качество которого наиболее явно проявляется в потоках миграции, — бегут ли из этого общества или стремятся побывать и поселиться в нем — это всегда итог испытания, того как удаются или не удаются попытки социального конструирования в складывающихся внутри общества и вокруг него обстоятельствах.

А как нам всем вообще живется на планете Земля? Как будут здесь жить наши дети, внуки и правнуки? Нет принципиальных препятствий (кроме застарелых привычек мышления), чтобы распространить категорию испытания и на все глобальное международное сообщество. Удается ли человеческому роду обустроить свою жизнь на планете приличным и нестыдным образом? И в чем, собственно, состоит испытание человечества, помимо рассмотренной выше предельной задачи самосохранения?

История человечества включает не только и не столько сохранение устойчивости и преодоление угроз, сколько наличие необратимых, поступательных изменений (при всех сложностях исторических «возвратов» и упадков отдельных обществ). Смысл истории включает в себя сохранение существования человеческого рода, но им не ограничивается. Каким же образом получить представление о необходимом дополнительном содержании? Наряду с испытанием на сохранение человеческого рода должно быть некое глобальное испытание, связанное с позитивным достижением. Здесь мы выходим на фундаментальные проблемы классической этики. Есть ли единый моральный смысл человеческой истории? К чему вообще следует стремиться, причем, не отдельному индивиду или группе, а всем нациям и человечеству в целом? Что есть Добро?

 

Трудности общих моральных суждений

Нет числа этическим системам, претендующим на универсальность, но ни одна из них так и не нашла всеобщего признания. Пожалуй, ближе всего к этой цели оказалась Декларация прав человека ООН, нормы которой, хоть и далеки от повсеместного выполнения, но мало кто открыто их критикует. Причины такого успеха неслучайны. Главная трудность состоит в неустранимости разнообразия культур, соответствующих систем высших и священных символов, ценностей, идеалов, принципов и проч. Именно защита этого разнообразия («Каждый человек имеет право…») сделала Декларацию прав человека ООН (и последующую серию развивающих эти идеи международных документов) фактическим и вполне заслуженным чемпионом среди моральных и правовых учений в плане широты признания.

Само же это разнообразие представляет собой не столько пеструю мозаику, сколько два больших полюса притяжения, которые можно условно назвать так: культуры свободы и культуры порядка.

Культуры свободы, которые принято, хотя и не совсем корректно, называть западными и «современными» («модерными»), включают идеи и практики либерализма, защиты прав, гедонизма (стремления к наслаждениям) и эвдемонизма (стремления к счастью), имеют прогрессистскую направленность. Здесь правит принцип «что я хочу» (личная свобода, независимость ото всех). Такие культуры комфортны и привлекательны (именно в страны Запада, где они преобладают, идет основной поток международной миграции), но чреваты потребительством, снижением моральной стойкости, размягчением и разложением нравов, аномией (утерей осмысленности жизни), соответствующими уходами в алкоголизм и наркоманию, асоциальные формы поведения.

Культуры порядка, опять же, не вполне корректно ассоциируемые с Востоком, обычно центрированы вокруг строгой религии или идеологии, они ригористичны, прямо опираются на духовное, социальное и физическое принуждение, включают идеи и практики долга, обязанностей, жертвенности и спасения, имеют традиционалистскую, в том числе, фундаменталистскую направленность. Здесь правит принцип «чему я должен подчиняться» (общий порядок, обязательный для каждого). Культивируется стойкость духа, способность выносить лишения, воспитываются строгие моральные устои. В то же время, таким культурам нередко сопутствуют крайняя нетерпимость ко всему чужому и новому, жесткость и даже жестокость нравов, фанатизм и склонность к крайним формам агрессии (терроризм, этнические чистки, революционное насилие, «священные войны», в том числе, между прочим, и войны с прокламируемой целью «экспорта демократии и свободы»).

Большинство как западных, так и восточных культур располагается между этими полюсами, в разных пропорциях сочетая элементы свободы и элементы порядка. Какой бы ни была общая этическая идея, она будет подвергаться атакам со всех сторон: либо как неправомерное навязывание норм и целей, как недопустимое ограничение свобод, либо как не совпадающее в точности с нормами и целями культуры порядка, принимаемой критиком.

Итак, трудности имеются весьма существенные, и тем интереснее выяснить, как можно хотя бы попытаться их преодолеть с помощью философского рассуждения. Обратимся для этого к теории ценностей — аксиологии.

 

Конструктивная аксиология:
разнообразие этосных и необходимость общечеловеческих ценностей

Под ценностями здесь понимаются предельные нормативные основания актов сознания и поведения разумных существ (людей) [Розов, 1998].

Основная масса ценностей — этосные ценности, т.е. принадлежащие тому или иному этосу: воспроизводящемуся в поколениях сообществу с особым вероисповеданием, культурой, убеждениями и проч. Этносы, нации, сословные, конфессиональные, профессиональные и иные сообщества с высоким уровнем самосознания, всевозможные устойчивые группы со своими субкультурами — все подпадают здесь под родовое понятие этоса.

Признание равноправия среди всего многообразия этосных систем ценностей — основа ценностного релятивизма, характерного для культур свободы. В этике хорошо известны опасности принятия такого учения: исчезают моральные основания для противостояния таким явлениям, как геноцид, терроризм, пытки, растление малолетних, каннибальство, внесудебные расправы и проч., поскольку соответствующие группы могут объявить свою систему этосных ценностей и отвергать любые запреты как не абсолютные, но основанные лишь на иных этосных ценностях. Классическим ответом на ценностный релятивизм всегда было соскальзывание к претензиям на объявление той или иной системы ценностей как высшей, абсолютной и нормативно универсальной (обязательной для всех), т.е. принятие того или иного варианта ценностного догматизма — характерной черты культур порядка.

В этической концепции конструктивной аксиологии предпринята попытка via media: сохранение нормативной универсальности (общеобязательности — интерактивной приоритетности) для определенного круга ценностей при отказе от претензий на их высший статус и абсолютность [Розов, 1998, раздел 2.1).

Общезначимые ценности — это понятийное выражение главных условий, выполнение которых необходимо для сохранения возможности всех людей (индивидов, групп, сообществ) осуществлять свои этосные ценности.

Важный и тонкий момент: ни в коем случае нельзя смешивать интерактивную приоритетность и верховенство. Ни одна уважающая себя культура, конфессия, национальная идеология никогда не признает какие-либо ценности более высокими, чем собственные. Давно и многими отмечалось, что споры о том, кто истинный Бог (Христос, Аллах или Будда), чья книга священнее, чья вера спасительнее, чьи идеалы возвышеннее и т. п. непродуктивны, никогда не приводят к согласию, но чреваты отчуждением, насилием, вплоть до массовых кровопролитий и войн.

Совсем другое дело, когда приверженцы разных ценностных систем должны взаимодействовать, договариваться о правилах обмена, общения, сотрудничества, разрешения споров, в том числе, таких острых, как территориальные. Для этого всегда нужна некая общая платформа. Принятие в качестве таковой любой локальной, специфической системы ценностей (например, либеральной западной) непременно будет ущемлять и оскорблять приверженцев иных систем. В этом отношении общезначимые ценности являются незаменимыми, поскольку сформулированы именно как необходимые условия осуществления разными сообществами своих разных систем ценностей и интересов.

Итак, предназначение общезначимых ценностей состоит в защите базовых, универсальных человеческих стремлений. Соответствующий ценностный смысл истории раскрывается как испытание человеческого рода на способность к защите общезначимых ценностей и базовых стремлений людей в складывающихся условиях.

Последние же, как говорилось выше, нередко характеризуются дефицитом ресурсов, противоположными устремлениями разных групп и наций, соответствующими конфликтами, конкуренцией, агрессией и насилием. Для ориентации в этой сфере от абстрактного плана ценностей нужно перейти к реалиям социального мира — анализу человеческих групп (в широком смысле) и их взаимодействия.

 

От ценностей к социальным целостностям:
новое прочтение оппозиции Gemeinschaft и Gesellschaft Ф.Тённиса

Во всем разнообразии групп (от пар супругов и друзей до обществ и цивилизаций) выделим два крайних типа, наиболее релевантных обсуждаемым темам.

Во‑первых, нас интересуют группы, в которых универсальные потребности (безопасность и три типа комфорта) удовлетворяются лучше и легче всего при отсутствии конфликтов и конкуренции. Это те социальные целостности, которые необходимо защищать и сохранять как базовые условия.

Во-вторых, нужно выделить такие группы, которые хотя бы отчасти поддаются конструированию, которые в процессах конструирования и складывания развивались наиболее динамично и успешно при социально-эволюционном продвижении к более эффективным режимам, технологиям, социальным формам и культурным образцам.

Как это ни странно, два таким образом заданных типа почти полностью соответствуют проведенному Фердинандом Тённисом и ставшему классическим различению Gemeinschaft и Gesellschaft.

Нужно отметить, что за прошедшую сотню лет Gemeinschaft отнюдь не исчезли. Остаются семейные и родственные, дружеские и соседские сообщества. Наверное, стало меньше крупных традиционных кланов, во многих «модерных» обществах близки к исчезновению патримониальные Gemeinschaft, зато появились множественные профессиональные сообщества и клубы с тесными дружескими связями, которые распространяются не только в рамках одной нации, но и на международном уровне.

Если счастье определить как переживание максимального и надежного социального и духовного комфорта (см. выше), то смело можно утверждать, что люди становятся счастливы, получая поддержку и признание в своих Gemeinschaft. Согласно дюркгеймианской социологической традиции (Э.Дюркгейм, Уэллер, И.Гофман, Р.Коллинз) именно в регулярном общении[1] с близкими людьми — любимыми, родными, единомышленниками — люди обретают устойчивый душевный комфорт и наполненность жизни смыслом [Розов, 2011, гл.3].

При всем этом, в большей мере конструируются и зримо развиваются в истории, скорее, Gesellschaft: королевства, империи, города-государства, национальные государства, международные союзы и организации.

На место тённисовской замены душевных неформальных Gemeinschaft на бездушные формальные Gesellschaft поставим другую формулу, более гибкую, потенциально богатую и лучше отвечающую историческим реалиям: Gemeinschaft и Gesellschaft сосуществуют и видоизменяются во всей человеческой истории,[2] причем, Gesellschaft (обычно более крупные) повсеместно составляют социальную среду для множества Gemeinschaft (обычно более мелких).[3]

Легко видеть, что два этих типа сообществ прямо соотносятся также с этосными и общезначимыми ценностями.

Разнообразие систем этосных ценностей соответствует еще большему многообразию Gemeinschaft, в которых эти ценности рождаются и живут. Общезначимые ценности, по своей сути, будучи продуктом переговоров и разрешения конфликтов, принадлежат формальным Gesellschaft.

Теперь проясняется социальный смысл истории как испытания: удастся ли человечеству в объективно и перманентно складывающихся конфликтных условиях прийти к надежному сохранению, мирному сосуществованию и свободному развитию многообразия Gemeinschaft (внутри которых люди обретают чувство безопасности, моральное достоинство и наполненность жизни смыслом — счастье), через рациональное построение в переговорах и компромиссах обеспечивающей это многообразие системы Gesellschaft.

 

Кардинальный рефрейминг:
для сохранения своего Gemeinschaft развивать охватывающий Gesellschaft

Никого не надо убеждать в заботе о своих Gemeinschaft. Сам престиж членов таких сообществ во многом определяется тем, что каждый из участников сделал для поддержания, успеха, расширения своего Gemeinschaft, а престиж в своей социальной среде — это всегда могучая мотивирующая сила.

Гораздо сложнее дело обстоит с формальными Gesellschaft, особенно, вновь учреждаемыми и отдаленными. Здесь сильнее всего действуют известные в институционализме эффекты «безбилетника»: неплохо воспользоваться забесплатно общественными благами от далекой формальной структуры (например, гарантиями безопасности), но это вовсе не означает готовности жертвовать для ее учреждения силы, время и средства, которые всегда в дефиците.

В данном случае сами по себе попытки убеждения малополезны. Ментальный сдвиг происходит только в ситуации вызова: роста личного и группового дискомфорта, нарастания угрозы для привычной жизни и самого существования своих Gemeinschaft. Главным и почти универсальным поведенческим стереотипом в этой ситуации становится групповой эгоизм: все делать для восстановления благоприятных условий своего Gemeinschaft (иногда — альянса таких сообществ), пусть и в ущерб социальному окружению. Вот в этом пункте требуется важнейшее переключение ментальных установок, которое предлагается назвать кардинальным рефреймингом: оптимальный в плане устойчивости и дружественности будущего окружения ответ на вызов (угрозу своему образу жизни и соответствующим Gemeinschaft) состоит не в попытках захвата чужих ресурсов, а в учреждении и продвижении такого охватывающего формального Gesellschaft, которое лучшим образом обеспечит безопасность и комфортные условия жизни своего Gemeinschaft и чужих Gemeinschaft (ближних и дальних, конкурирующих и даже враждебных).

Кардинальный рефрейминг — не такая уж и новая идея. В ее основе лежит все тот же принцип общезначимых ценностей: заботиться об условиях, требуемых для осуществления этосных ценностей, в рамках не только своего, но и других сообществ (см. выше). Кардинальный рефрейминг — это всегда переход от «игры с нулевой суммой» к «игре с ненулевой суммой», это принцип не столько деления «пирога», сколько совместных усилий по его увеличению. Каждый раз, когда представители разных сообществ договариваются об общих правилах мирного и взаимоприемлемого взаимодействия вместо того, чтобы силой отобрать ресурсы друг у друга, они действуют в соответствии с кардинальным рефреймингом. Иными словами, в культуре и традициях всех обществ он уже есть, вопрос в том, как и в каких направлениях резко расширить сферу действия кардинального рефрейминга [Розов, 2011, гл.5].

О каких же охватывающих формальных структурах должна идти речь?

 

Оптимальная форма Gesellschaft для глобального будущего —
международные законы и суды

Если говорить только о крупных типовых формах Gesellschaft, их оказывается не так уж и много: бюрократическая иерархия с единоначалием или коллегиальным органом на своей вершине, решение вопросов голосованием, торг и сделки, право (система законов, как правило, принимаемая представительным собранием — парламентом) и обеспечивающие это право суды. В современных международных отношениях присутствуют все указанные формы: есть бюрократический аппарат ООН с выборным председателем и коллегиальным Советом Безопасности, есть Ассамблея ООН с институтом всеобщего и равного голосования, есть регулярно или спорадически собирающиеся «Семерки», «Восьмерки», «Двадцатки» и проч., есть система международного права и Международный суд в Гааге, наконец, постоянно ведутся между странами двусторонние, трехсторонние, многосторонние переговоры, где господствуют принципы торга и компромиссов.

Вряд ли нужно специально аргументировать, что наибольшим «весом» — реальной значимостью для последующих политических, силовых и экономических действий имеют решения международных «закрытых клубов», — прежде всего, «Большой семерки», реального руководства НАТО, а до конца XX века — Совета Безопасности ООН. Именно закрытость этих «клубов» перманентно ставит под сомнение легитимность и общезначимость их решений. Существенными являются также двусторонние (или многосторонние) договоры, но они тем более не легитимны для всех остальных стран, которые в этих договорах не участвуют. Система голосования в ООН крайне громоздка и в своем существе сомнительна (1 страна – 1 голос, вне зависимости от ее величины и международного авторитета), поэтому никакие серьезные решения и не принимаются таким способом.

Международный суд в Гааге, во-первых, крайне ограничен в своей юрисдикции, в частности, вопросы территориальных споров, экономических и экологических конфликтов здесь не решаются; во-вторых, этот суд набирается преимущественно из судей западных стран, что резко снижает его легитимность и авторитет за пределами Евроатлантики, в-третьих, он не имеет собственных сил принуждения, что ставит его в зависимость от тех же «закрытых клубов»; в–четвертых, суд в Гааге слишком оторван от отдаленных мировых регионов; в‑пятых, он либо вообще не связан, либо имеет весьма слабые, а то и отчужденные отношения с правительствами многих стран, с их судебными системами.

При всем этом, именно международное право и международная многоуровневая судебная система обладают наибольшим потенциалом в урегулировании конфликтов и напряжений, выходящих за рамки национальной юрисдикции [Розов, 2011, гл.20-21]. Само такое право может устанавливаться и обновляться через систему международного представительства, что обеспечивает не только достижение общей приемлемости законов, но и высокую их легитимность. Суды могут иметь региональную юрисдикцию и быть связаны между собой в упорядоченной иерархии. Суды могут быть профильными и набираться из разных стран из профессионалов высокого класса на основе выборов в рамках международного судейского сообщества, с принципами обязательной ротации и широкого представительства. Международные суды могут получить серьезные полномочия для проведения своих решений через финансовый рычаг, когда все правительства стран-учредителей вносят крупные денежные залоги (например, пропорционально своему ВВП) и подвергаются чувствительным штрафам за неисполнение судебных решений.

Наконец, есть абстрактный, но существенный политико-философский аргумент. Разумеется, формальное право, общее для всех стран и народов (либо региональное, т.е. общее для стран-учредителей данного регионального суда) — это квинтэссенция принципа «механического» и «отчужденного» Gesellschaft. Скорее всего, в его основу и будут положены «минимальные», или общезначимые ценности защиты жизни, здоровья, прав и свобод индивидов и сообществ, прежде всего, зафиксированные в Декларации прав человека, но дополненные и уточненные. При этом, международное право, в составлении и утверждении которого участвуют представители самых разных, в том числе, противоположных по духу, культур, тем самым будет направлено на обеспечение возможностей сохранения и развития самых различных Gemeinschaft, соответственно, многообразных систем этосных ценностей, придающих смысл жизни и моральное достоинство членам этих сообществ. А это уже придает международной правовой и судебной системе высокий цивилизационный статус ответа на вызов — попытки пройти глобальное испытание, ценностное и социальное содержание которого было раскрыто выше.

Как же может выглядеть такая система для пяти наиболее значимых и конфликтных сфер международного взаимодействия: геополитика, геоэкономика, геокультура, экология и внутренняя политика? Эти вопросы уже требуют отдельного разговора.

 

Вместо заключения:
испытание человеческого рода, намеченное Кантом,
еще предстоит пройти

Вернемся к мысли Канта: величайшей проблемой для человеческого рода является «достижение всеобщего правового гражданского общества (die Erreichung einer allgemein das Recht verwaltenden bürgerlichen Gesellschaft)»[Кант 1784/1994]. Здесь есть неявная перекличка с категорическим императивом как ключевым принципом Кантовой этики — относиться к каждому человеку не только как к средству, но как к цели.

Дело в том, что благодаря институту гражданства каждое национальное государство худо-бедно защищает каждого своего гражданина, оставаясь, при этом, почти полностью равнодушным к негражданам страны, к чужакам, не имея особых моральных и правовых обязательств по отношению к другим государствам с их гражданами, особенно, к более слабым и чем-либо досаждающим странам.

Можно считать, что призыв Канта[4] к созданию союза государств во всемирном масштабе через ряд попыток — международные проекты «Священного Союза» и «Европейского концерта» Лига Наций[5] — наконец, воплощен в Организации Объединенных Наций, которая иногда более, иногда менее эффективно защищает малые и слабые государства от притеснений и агрессии. Однако глобальная задача, поставленная Кантом, пока отнюдь не выполнена.

Всеобщий правовой и гражданский принцип, хоть и заявлен абстрактно в Декларации прав человека ООН, но по-прежнему не институционализирован на региональном и глобальном уровне и фактически не действует за пределами развитых правовых обществ.

Воплощением его как раз и должна стать многоуровневая правовая и судебная система как новый этап развития глобального Gesellschaft на основе общезначимых ценностей, способного в будущем вовлечь уже всех людей на планете, все столь разнообразные Gemeinschaft с их этосными ценностями в сферу общественной защиты, заботы и долга.

Пожалуй, главное испытание для человека и человеческого рода заключается в том, чтобы понять, в чем состоит это испытание. А от этого понимания во многом зависит то, каким станет Будущее.

 

Литература

Анисов А.М. Темпоральный универсум и его познание. М.: ИФРАН, 2000. 208 с.

Вебер М. Избр. соч. М.: Прогресс, 1990. 666 с.

Кант И. [1784] Идея всеобщей истории во всемирно-гражданском плане // Соч. М.:МФК; Марбург, 1994. Т.1. С. 79 - 123.

Розов Н.С. Ценности в проблемном мире. Новосибирск: НГУ, 1998. 292 с.  

Розов Н.С. Колея и перевал: макросоциологические основания стратегий России в XXI веке. М.: РОССПЭН, 2011. 735 с.

Collins, Randall. Macrohistory: Essays in Sociology of the Long Run. Stanford Univ. Press, 1999.