Smirnov Petr 

Barbarism: ideal type in the scheme of social evolution

Summary: Features and properties of ideal type of barbarism as a stage of social evolution are described in this article. The transition to the barbarism happens through the modus of fame. Fame as a modus of social significance lets such values as "personality” and "freedom” appear in a society. With the lapse of time, ego-activity makes all modi of social significance accessible to people. The highest level of barbarism is characterized by the full set of features that are being used for the construction of ideal types. However, all these features are in chaotic state. Thus, minimum order in this society requires the use of violence. Hence, the use of brute force can be minimized to a certain degree and be regulated in the interim states: in the civilized community and in the inwardly tense civilization. Optimal use of force is possible at the stage of natural civilizations: home-service and market civilizations.

Keywords: barbarism, evolution, society, ideal type, value, activity, modi of social significance, violence.

Варварство: идеальный тип в схеме эволюции общества

В предыдущей статье [17] сформирован идеальный тип дикости как этапа эволюции общества, поставлена проблема перехода от дикости к варварству и намечено решение этой проблемы, которое заключается в том, что естественным «мостиком» для перехода от дикости к варварству служит слава как модус социальной значимости. В настоящей статье ставится задача сформировать идеальный тип варварства, причем представление о славе послужит «опорной точкой» в его конструировании. Попутными задачами станут выдвижение гипотез относительно: 1) возникновения профессиональных объединений (цехов, гильдий), 2) формирования социально-профессиональных групп (сословий, каст), 3) предпосылок насилия в варварском обществе

Напомним, слава – особый модус социальной значимости, способный совместить в себе естественным образом две основные разновидности деятельности: служебную деятельность и эгодеятельность. Она, как некий трансформатор, преобразует стремление личности к самоутверждению в полезном для общества направлении. Прославляя героев, общество как бы говорит другим своим членам: «Хорошо, самоутверждайтесь, жертвуя собой для общего блага, и кого-то из вас запомнят надолго!».

Стремление к славе, которое М. де Унамуно считал желанием бессмертия, если не по существу и не полного, то хотя бы бессмертия имени, может иметь и отрицательные последствия: Во-первых, потому, что порождает зависть, которая в тысячу раз ужаснее голода, потому что она «голод духовный». Во-вторых, потому, что становится желанной даже дурная слава, возникает такое явление, как геростратизм [19, с.144-145].

Открывая путь индивидуальной инициативе, слава одновременно вводит в общество свободу в качестве инструментальной ценности. Ибо лишь свободная жертва и свободно совершаемый подвиг достойны увековечивания. Прометей или Илья Муромец свободно выбирают путь служения людям. Ставят в пример вдову, добровольно взошедшую на погребальный костре вместе с телом мужа: «День хвали вечером, жен – на костре» [18, с.33]. Но не считаются достойными памяти рабы знатного человека, убиваемы во время похоронного обряда.

Допустив эгодеятельность как средство достижения славы, общество постепенно принимает ее как способ достижения и других модусов значимости, на чем основана дальнейшая эволюция общества

В реальной истории едва ли можно установить строгую очередность модусов, становящихся доступными на основе эгодеятельности. Порядок их появления мог различаться в зависимости от конкретной ситуации в тех или иных объединениях людей. Но шансы обособиться на основе эгодеятельности были, вероятно, предпочтительнее у модуса «знание» (в своеобразной форме).

Во-первых, знание тесно связано с модусом «слава», ибо последняя есть лишь частная разновидность знания – знания о конкретных персонажах и их деяниях.

Во-вторых, появляются особые носители знания – народные певцы, воспевающие героические деяния предков. В языке любого народа есть особое наименование народного певца – рапсод, скальд, бард, акын, ашуг и т.д. Да и сами выдающиеся певцы становятся известными, сохраняя имя (Боян, Гомер), т.е. причастными к славе.

Певцы вычленяются, вероятно, из профессиональной группы шаманов-жрецов (и ранее являвшихся носителями знания). Подобный ход событий отражен в образе Садко, в котором слиты, по крайней мере, три фигуры. Наиболее очевидная (и поздняя) – фигура купца (Садко – богатый гость). Вторая фигура – певец (Садко традиционно изображается с гуслями). Третья фигура (менее заметная) – волхва. Играя на гуслях, Садко с помощью водяного царя добывает богатство и заставляет его плясать, в результате чего разыгрывается буря (управление природными силами – функция волхва) [16, с.447-460]. .

В народной памяти на один и тот же образ (имя) могли наслаиваться функции, характерные для разных исторических периодов. На слияние в образе Вольги черт светского князя и волшебника-оборотня (волхва) указывают И.Я.Фроянов и Ю.И.Юдин [22, с.37-39 и др.]. В образе былинного князя Владимира слиты черты реального князя Киевской Руси и архаического священного царя-жреца и т.п. [22, с.45].

В-третьих, в легендах о деяниях предков всегда присутствует элементы мифического знания о происхождении мира, богов и героев, исторических событиях, возникновении ремесел и пр. В целом, это историко-мировоззренческое знание, которое абсолютно необходимо для устойчивого существования общества, ибо оно служит основой групповой идентичности, а групповая идентичность – основа любого общества. Несущественно при этом, насколько историко-мировоззренческое знание истинно, «научно» - лишь бы все члены определенного человеческого объединения разделяли его. Это хорошо понимал Платон, предлагая миф (пусть ложный) об общем происхождении сограждан в качестве важнейшего условия построения идеального государства [14, с.202 и др.].

Наконец, храня историческую память, народные певцы отчасти выполняют и служебную функцию, аналогичную функции волхвов, хотя элементы эгодеятельности в их поведении тоже присутствуют: свобода передвижений и поэтического вымысла, отсутствие жестких ритуалов, твердо установленной оплаты и пр.

Постепенное накопление более достоверных знаний о мире, необходимость в хранении и передаче их вызывают появление других носителей знания – мудрецов-философов, специалистов в математике и астрономии, строителей и т.п. Наиболее четко обособление знания проявляется в том, что его носители начинают оплачиваться, знанием начинают торговать, возникают профессиональные (платные) учители (в Европе одним из первых таких учителей стал Платон).

Со временем на основе эгодеятельности становятся доступными богатство и хозяйство, обособление которых, предположительно, шло параллельно, причем и то, и другое, теоретически, могут иметь два источника. Первый источник – общественные богатство и хозяйство, постепенно переходящие в собственность «знатных людей» – вождей и его дружинников, тогда их управленческая деятельность приобретает признаки эгодеятельности, теряя черты служебной. Второй – «чистая» эгодеятельность отдельного лица, «предпринимательство», включающее в себя как завоевательные походы, так и торговые экспедиции (в реальности нередко слитые воедино).

Наличие этих двух источников помогает понять некоторые черты в поведении людей по отношению к богатству в обществах, условно находящихся на стадии варварства.

В частности, представление о богатстве как коллективном достоянии требовало от знатного человека щедрости (доходящей до расточительности), о чем свидетельствую литературные памятники. Например, король Зигмунд, созывая гостей на семейное торжество, дает знать в сопредельных землях чрез гонцов, «что дарит платьем и конем своих и пришлецов» [13, с.362]. В «Шахнаме», множество эпизодов посвящено описанию даров, которыми шах награждает своих князей-дружинников, описанию престижных пиров и т.д. Щедрость воспевает Руставели: «Щедрость райская подобно древу райскому растет, … что отдашь – твоим пребудет, что оставишь – пропадет». Обусловлена щедрость тем, что «вождь в архаическом обществе – олицетворение коллектива, выражение его воли и общественных потенций», а его имущество считалось «общественным достоянием либо отчасти, либо целиком» [21, с.70-71.]. Соответственно, «взгляд на княжеское имущество как на общественное достояние» принуждал князей к выполнению определенных обязанностей. По обычаю, древнерусские князья снабжали оружием и конями народное ополчение в случае опасности, устраивали престижные пиры, доступные для простых людей, проявляли щедрость, раздавая имущество и сокровища [22, с.439].

В то же время считалось недостойным для знатного человека использовать богатство как средство приращения нового, еще большего богатства. И этот взгляд был очень устойчив. Аристотель считал вполне обоснованным ненависть к ростовщичеству: «оно делает денежные знаки предметом собственности», в результате чего «они утрачивают свое назначение», ибо деньги «возникли ради меновой торговли, взимание же процентов ведет именно к росту денег» [1, с.395]. Вебер отмечает, «что погоня за барышом …в центре капиталистического развития той эпохи, во Флоренции XIV и XV вв., этом рынке денег и капиталов чуть ли не для всего мира, казалась весьма сомнительной, во всяком случае, лишь терпимой» [4, с.64]. Шекспир, выражая явно доминирующую тенденцию в общественном мнении, симпатизирует благородному и щедрому купцу Антонио, не берущему проценты с должников, отрицательно относясь к ростовщику Шейлоку («Венецианский купец»). Ведь поэты «всегда бывают эхом своего времени» [5, с.545].

Устойчивое представление о необходимости для благородного человека быть щедрым побуждало его к щедрости и тех случаях, когда богатство добывалось силой на основе эгодеятельности. С похвалой говорится об одном из героев скандинавского эпоса: «Щедро давал он верной дружине жаркое золото, кровью добытое» [18, с.132]. Впрочем, подобная щедрость имела и тот смысл, что верные вождю дружинники приобщались к его славе и удаче [7, с.196-199 и др.].

Что касается второго источника богатства – эгодеятельности, то о ней свидетельствует «силовой» характер его приобретения. Отмечалось, что, варвары предпочитают силой добыть богатство, нежели создать его собственным трудом [24, с.164]. Военная добыча была важной целью их походов, и более цивилизованные соседи дружно отмечали, что варвары алчно жаждут чужого добра. Да и в литературных памятниках, хранящих воспоминания о варварских временах, высоко ценятся силовые методы в обретении богатства или имущества. Согласно «Махабхарате», кшатрий «не пользуется тем, чего он не приобрел своей доблестью» или не «добыл отвагой», поскольку предметы удовольствий, «добытые отвагой, всегда радуют сердце человека, живущего согласно обычаям кшатриев». Вообще, настоящий кшатрий желает «наслаждаться царством, добытым силою своих собственных рук» [11, с.168, 192, 259]. Знаменитое «Золото Рейна» силой отнято Зигфридом у нибелунгов. Едва ли не главный персонаж «Шахнаме Ростем силой добывает для шаха Кей-Кавуса сказочное царство Мазендаран. Овладевает сказочным кладом Тариэл, победив дэвов («Витязь в тигровой шкуре»). А северные варвары (викинги) придерживались принципа: «Мы не воруем, мы отнимаем!». По-видимому, присваивающая деятельность в глазах варваров долго остается намного почетнее производительной.

Эгодеятельность является источником богатства и в том случае, когда человек использует для его приращения меновую торговлю. Несмотря на отрицательное отношение в общественном мнении к использованию богатства для приращения нового богатства, всегда находились и будут находиться люди, поддающиеся притягательной силе золота («тот мудрен, у кого карман ядрен»). Поэтому возникает фигура купца, специализирующегося на обмене товарами с целью личного обогащения, а богатство, являющееся результатом меновой торговли, «не имеет каких-либо пределов» [1, с.392-393].

Таким образом, в период варварства, а не цивилизации, вопреки мнению Ф.Энгельса [24, с.165], появляется и фигура посредника в обмене товарами, купца, соперничающего с вождем и знатью в этой сфере деятельности. Обычно он лишается защиты соплеменников, превращается в изгоя и компенсирует свою «социальную незащищенность» ловкостью, изворотливостью, умением достигать компромиссов, личной энергией и инициативой, а также способностью завязать «деловые знакомства» с подобными себе и просто нужными людьми. Возможен был и обратный ход событий – сначала человек становился изгоем, а затем начинал заниматься посреднической деятельностью. Для этих людей (в отличие от знати) богатство становилось самой главной ценностью, по сути, единственным модусом социальной значимости.

Указывает на связь с эгодеятельностью также и хранение добытых сокровищ в тайных хранилищах. Для сказочно-мифологических текстов характерен мотив клада, спрятанного в тайном месте, часто в пещере, самими добытчиками неиспользуемого. Прячут свои сокровища разбойники (в сказке об Али Бабе), вместе со сказочными сокровищами хранится волшебная лампа Аладдина и т.д. В реальной истории, северные варвары, норманны, топили в море или болоте золото и серебро, добытые потом и кровью, без расчета на дальнейшее пользование. Об этом свидетельствуют так называемые «болотные клады», находимые при мелиоративных работах в Скандинавии. Отражение подобного обычая нашло и в «Песне о Нибелунгах», когда сокровища, добытые Зигфридом, были утоплены в Рейне. В русских сказках клад не просто прячется, но еще и заколдовывается, что, очевидно, создает дополнительные трудности для возможных похитителей.

С точки зрения современного человека подобное «использование» сокровищ кажется неразумным. Но по представлениям варваров (в частности, викингов) весьма разумно спрятать богатство, воплощенное в драгоценных металлах, так, чтобы до него никто никогда не смог добраться, даже сам владелец. Ибо они верили, что в сокровищах, которыми обладал человек, воплощались его личные качества, сосредоточивались его счастье и успех. Клад, пока он был надежно укрыт на дне моря или болота, хранил в себе счастье владельца, а утрата его означала потерю боевой удачи, милости богов и т.д. Вождь мог, добровольно или по уговору, поделиться с дружиной добычей, приобщая дружинников к свой удаче. Можно было и кичиться украшениями из золота и серебра [7, с.196-199 и др.]. Но нельзя было допустить, чтобы клад был отнят или похищен. Такая своеобразная забота о милости богов к себе – явное проявление эгодеятельности. Надо полагать, с теми же целями прятались и заколдовывались клады и в других объединениях людей, хотя в мифах и сказках цели захоронения кладов оказываются забытыми.

Наконец, имелся еще один важный способ использования богатства, а именно, принесение его в жертву богам. Об этом свидетельствуют детали захоронения кладов восточными славянами в священных для наших предков местах [21, с.66-69]. Этот способ сохранился до наших дней, когда люди жертвуют деньги или драгоценности в пользу церкви (во всех вероисповеданиях). Подобное пожертвование, совершаемое ритуально, изначально основывалось, по-видимому, на служебной деятельности и имело целью общественное благо. Позднее в нем все больше проявляются черты эгодеятельности (заботы «о себе любимом»).

Хозяйство как модус социальной значимости, доступный на основе эгодеятельности, появляется, вероятно, почти одновременно в разных формах.

Во-первых, возникает крупное хозяйство вождя или знатного человека, причем для его создания используются два основных способа. Первый, относительно мирный, – постепенное присвоение общинного хозяйства вождем клана, рода и пр. Второй, насильственный, – сбор дани с покоренного населения в результате войны или угрозы, а позже обложение населения налогами и повинностями.

Мирное присвоение общинного хозяйства, скорее всего, логически и исторически первоначальный способ. Но едва ли в реальной истории он имел широкое распространение в связи с постоянными вооруженными столкновениями между племенами. Следы его могли сохраниться в относительно небольших и изолированных областях, например, в Шотландии, где свободные соплеменники выполняли определенные повинности в пользу вождя клана.

Главенствующее распространение в реальной истории получил насильственный способ создания княжеского хозяйства, используемый пришлыми завоевателями. В своем развитии он проходил, по-видимому, следующие стадии: 1) разбойничий набег с целью грабежа (получения выкупа), 2) периодический сбор дани с помощью военной силы, 3) упорядоченное взимание установленной подати. Третья стадия характерна для государств или империй, созданных путем завоевания. Соратники или родственники вождя получали в управление отдельные территории и кормились за счет местного населения, выполняя административные функции. Примерами могут служить империя Александра Македонского, Римская империя, империя Карла Великого, английское королевство со времен Вильгельма Завоевателя, Киевская Русь и т.п.

Знатный человек мог использовать средства, получаемые путем ведения подобного хозяйства, в разных целях: 1) для организации завоевательного похода ради славы или богатства, 2) для торговли с целью получения богатства, 3) для улучшения условий проживания в главной резиденции. Предположительно, в этой нумерации отражена в какой-то мере естественная эволюция названных целей.

Второй заметной формой хозяйства является крупное товарное хозяйство (латифундия, эргастерий, плантация), создаваемое с целью получения прибыли (богатства) путем продажи произведенного продукта на рынке. Этот тип хозяйства мог возникать как путем эволюции хозяйства, принадлежащего знатному человеку, так и целенаправленно создаваться предприимчивым человеком. В обществах, где крупное товарное хозяйство, основанное на труде рабов, получало заметное распространение, война могла становиться своеобразным способом производства рабочей силы.

Третья форма – индивидуальное мелкое товарное хозяйство, хозяин которого одновременно являлся и мастером, изготовителем продукции, – интересна с точки зрения социальных последствий, к которым приводило ее достаточно широкое распространение. Речь идет о появлении профессиональных корпораций – цехов и гильдий, в которые объединялись хозяева-мастера. Что же побуждало их объединяться?

Традиционный ответ состоит в том, что объединение хозяев-мастеров давало им больше возможностей для защиты их интересов и решения общих проблем, включая устранение конкуренции, организацию сбыта, контроль над качеством продукции, взаимопомощь и т.д. [23]. Однако представляется, что в подобном и, в общем, правильном ответе не учитывается главный первоначальный стимул, побуждающий хозяев-мастеров объединяться. Выявить этот стимул возможно, если: 1) подумать над этимологией слов «цех» и «гильдия» и 2) проанализировать высказывания видных социологов по поводу возникновения профессиональных корпораций.

Слово «цех», имеющее происхождение из средневерхненемецкого слова «Zeche», означало в свое время «попойка», «пирушка». Слово же «гильдия» происходит от древнеанглийского «gild», «жертвоприношение». Близкое по корню древнескандинавское слово «gildi» значило «пир», «празднество» [7, с.189]. Аналогичным образом, русское слово «братчина», широко распространенное на северо-западе Руси в XIV-XVI вв., также имело несколько значений, в том числе 1) пир в складчину и 2) артель, товарищество, профессиональное объединение, ремесленное или купеческое [2; 8, с.79]. Едва ли случайно название профессиональных объединений этимологически связано со словом, обозначающим пир или празднество. И едва ли случайна аналогия между значениями соответствующих германских и славянских слов.

Что касается мнений социологов, то Э.Дюркгейм считал, что «...индивиды, обнаруживающие общие интересы, объединяются ... не только для защиты своих интересов, но... чтобы не чувствовать себя затерявшимися среди противников, чтобы получать удовольствие от общения, составлять одно целое с другими, т.е. в конечном счете чтобы вместе жить единой нравственной жизнью» [9, с.20-21]. А исследователь римских профессиональных корпораций Вальцинг отмечал, что объединение ремесленников «придавало им больше сил для защиты их общих интересов. Но это было лишь одно из полезных побочных следствий данного института, а не его основание и главная функция. Прежде всего, корпорация была религиозной коллегией. Каждая из них имела своего особого бога, культ которого, когда у нее были средства, отправлялся в специальном храме. ... Этот профессиональный культ не обходился без праздников, которые отмечали совместно жертвоприношениями и пирами». Кроме того, профессиональная корпорация оказывала помощь своим членам, она же была похоронной коллегией, часто имеющей собственное кладбище. Общий культ, общие пиры, общие праздники, общее кладбище – все вместе составляет отличительные признаки семейной организации у римлян. Поэтому профессиональную организацию называли «большой семьей». Члены римских ремесленных профессиональных корпораций называли себя братьями или товарищами [9, с.16-17]. При этом профессиональные корпорации не входили в официальную структуру римского общества, а ремесла подвергались нравственной опале и даже были объектом презрения. А на более низкой эволюционной ступени, в Афинах, ремесленные корпорации были не только внесоциальны, но почти внезаконны [9 с.24-25].

Легко заметить, что, во-первых, в этих текстах повторяются слова «пир», «празднество», «жертвоприношение», относящиеся к жизнедеятельности профессиональной корпорации. Во-вторых, высказано сомнение в том, что защита интересов была их основанием и главной функцией. В-третьих, утверждается, что «ремесла подвергались нравственной опале и даже были объектом презрения». В целом, эти замечания социологов противоречат хрестоматийной точке зрения о защите и урегулировании интересов как первоначальном стимуле возникновения профессиональных объединений. Действительно, удобно ли защищать интересы, находясь почти вне закона? Кроме того, почему ремесла презираются? И почему этимологически названия цеха или гильдии связаны со словом «пир»?

Можно устранить недоумения и ответить на поставленные вопросы, если принять в качестве гипотезы, что основанием для возникновения профессиональных корпораций стало широкое распространение безличной, рыночной экспертизы как процедуры социального признания.

Ведение мелкого товарного хозяйства влечет достаточно неприятные последствия для его владельца. Во-первых, хозяйство, являясь социальным по природе явлением, служит сугубо биологической потребности в выживании, что, в известном смысле, низводит его владельца на уровень природного существа, почти животного. Во-вторых, хотя хозяйство и позволяет своему владельцу получить признание на рынке через продукт, но признание это является частичным, ущербным, поскольку на рынке человек выступает лишь как носитель социальной функции. Он «теряет лицо». В-третьих, человек, ведущий хозяйство и всецело занятый им, фактически отказывается от достижения значимости через «уважаемые» модусы – славу и власть. В-четвертых, хозяин-мастер отказывается от процедуры личной экспертизы, нередко связанной с риском для жизни. Наконец, ремесленник занят производительной, а не присваивающей деятельностью, он «работает», т.е. находится в состоянии «ограниченного рабства» [1, с.401].

С учетом этих обстоятельств, хозяин-мастер в общественном мнении выглядит «низким», «подлым» человеком». Ибо безличность рынка практически с неизбежностью влечет и непризнание личного достоинства товаровладельца. Рыночной толпе нет дела до личных качеств товаровладельца – был бы хорош товар. Тем более нет дела до личности мастера знатному человеку. И хотя это может прозвучать парадоксально и даже жестоко, но в каком-то смысле мастера-хозяева сами были повинны в том, что их не признавали уважаемыми людьми. Ведь они добровольно или вынужденно, но выбирали малопочетную производящую деятельность, соглашались на безличный способ социального признания, отказываясь от защиты личной чести с оружием в руках, давая тем самым другим людям моральное основание на бесцеремонное обращение с ними.

Но не может быть удовлетворенным жизнью человек, чувствующий себя лишь безликим исполнителем социальной функции, которого презирают другие люди. И мелкий товаровладелец мог вернуть уважение к себе только среди себе подобных. Поэтому, чтобы компенсировать безликость и бездушность рыночного способа социального признания, вернуть чувство собственного достоинства мелкие производители объединялись в братства мастеров именно по профессиональному признаку, поскольку занятие одним и тем же ремеслом делало их равными друг другу. Равенство в ремесле – крайне важное обстоятельство, поскольку даже представители смежных ремесел могли испытывать чувство превосходства по отношению друг другу («Ты, Каштанка, супротив человека все равно что плотник супротив столяра»). Очевидно, для компенсации безликости рынка и принятия в качестве равного и уважаемого члена цеха, была введена в практику личная экспертиза как процедура социального признания (изготовление шедевра) в цехах.

Таким образом, главным стимулом, побуждающим мелких товаропроизводителей объединяться в профессиональные объединения, следует считать их стремление избавиться от чувства (и в какой-то степени, от реального положения) социального ничтожества в обществе варварского типа.

Что касается четвертой возможной формы, а именно, мелкого домашнего хозяйства отдельной семьи, то она могла иметь место в сравнительно безопасных (во всех смыслах) для проживания местах. По мере насыщения человеческой деятельности энергией, веществом и информацией, а также все большей специализации функций деятеля в системе общественного производства эта форма постепенно редуцируется в чисто бытовое («кухонное») хозяйство, удовлетворяющее повседневные нужды членов семьи.

Не исключено, что могли существовать и другие формы хозяйства (выявление и описание их дело историков экономики), но с точки зрения эволюции общества самое интересное и важное то, что появляется новый класс значимых людей – хозяев. Вождь, шаман, мастер, герой, носитель знания, богач, а теперь и хозяин, претендующий на часть социальных и природных ресурсов. Хозяева все в большей мере обретают способность оказывать воздействие на ход событий в обществе. Кроме того, вместе с ними распространяется и новый способ приобретения богатства, отличный от военной добычи, т.е. более или менее планомерное производство товаров на рынок. Контроль над материальными ресурсами, необходимыми для существования общества, давал хозяевам определенную независимость от духовной и светской власти.

Широкое распространение рыночной процедуры социального признания служит основой возникновения рынка как социального института. Устанавливаются рыночные (базарные) дни, появляются постоянные места, предназначенные для торговли (рыночные площади, базары), устраиваются регулярные встречи для оптовой торговли (ярмарки) и т.д.

Укрепление рынка как социального института стимулирует развитие права и расширение личной свободы. Отмечено, что в западном обществе правовая система развивалась с развитием промышленности, свободного рынка и предлагаемых им инициатив [12, 136; 15, с.9]. И это понятно, потому что рынок изначально предполагает свободный обмен продуктами и гарантированное владение результатами этого обмена. Без этих условий рынок функционировать не может. Оттого-то в средневековых европейских городах рыночного типа «воздух города делал человека свободным» и возникали правовые основы самоуправления свободных городов (Магдебургское право).

Распространяющаяся эгодеятельность захватывает далее модусы значимости, изначально присущие служебной деятельности – власть и святость.

Так, власть «индивидуализируется», все меньше завися от процедуры испытания (в том числе, выборов) и становясь наследственной. Более того, появляется возможность «оторвать» власть от служебной деятельности. Возникают тирания и олигархия как формы государства, когда власть целенаправленно используется в личных целях ее носителей по формуле князя Галицкого: «Я б им княжеством управил, я б казны им поубавил, пожил бы я всласть: ведь на то и власть!». Поскольку же личности тирана или олигархов становятся главными ценностями, деятельность остальных членов общества становится служебной, что ведет к «росту напряженности» в нем.

Отрывается от служебной деятельности и святость. В европейской истории этот процесс тесно связан с принятием и распространением христианства. В нем проповедуется принцип, согласно которому ради Иисуса надо отвергнуть все, включая близких людей. Ибо недостойны Иисуса те, кто любит отца, мать, сына или дочь больше него, и «враги человеку – домашние его» [10,10.34-39]. Человек в одиночку предстает перед Богом и может заботиться лишь о своей душе. Поэтому забота о личном спасении порождает мучеников и отшельников в христианстве. Аналогичные явления наблюдаются в исламе (странствующие монахи – дервиши). Стремление получить божественное могущество через умерщвление плоти и праведную жизнь движет многими персонажами индийской мифологии, отражающей вероучение индуизма [6, с.273-274 и др.]. Согласно буддизму только личные усилия могут помочь человеку вырваться из цепи перерождений и сопутствующих этому процессу страданий. Короче говоря, в мировых религиозных учениях наблюдается тенденция поставить человека в сугубо личные отношения Богом, оторвать его от служения роду-племени, хотя эта тенденция может смягчаться. Ибо согласно первейшей и наибольшей заповеди христианства необходимо возлюбить «Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душою твоею и всем разумением твоим». Однако согласно второй заповеди, подобной первой, следует возлюбить «ближнего твоего, как самого себя» [10, 22.37-39].

На фоне постоянного повышения мощи человеческой деятельности, а также с учетом предложенного Г.Спенсером принципа дифференциации и интеграции как важнейшего принципа эволюции, в рамках идеального типа варварства возможны подвижки во взаимоотношениях его признаков, что находит отражение в реальной истории.

В частности, меняются отношения между ценностями. Хотя слава, святость и власть остаются важнейшими, но постепенно богатство, хозяйство и, отчасти, мастерство и знание обретают больший вес. Повышается значение производительной деятельности по сравнению с присваивающей. Возрастает роль хозяйства как наиболее надежного источника богатства, о чем свидетельствует смена грабительских походов на более или менее упорядоченный сбор дани, а далее установление фиксированных налогов и т.п. Расширяется сфера действия безличной процедуры социального признания, охватывающая все более широкие слои населения. Упрочивают свои позиции свобода и право.

Кроме того, в варварском обществе могут возникать устойчивые социальные группы, являющиеся носителями характерных и взаимосвязанных комплексов признаков.

Так, представители варварской знати претендуют на славу, власть, воинское мастерство, явно предпочитают присваивающую деятельность, признают богатство как средство поддержания репутации в обществе и содержания военной дружины, постепенно осваивая хозяйство как источник богатства. В отношениях между собой представители этой группы используют как эгодеятельность, так и служебную деятельность, эксплуатируя низших и обслуживая высших. Главным способом социального признания в их среде остается личная экспертиза, включая присвоение власти, имущества, титула, привилегий и пр. Личная экспертиза постепенно приводит в среде знати к повышению требований к моральным качествам претендентов. Возникают ритуалы, вынуждавшие к «рыцарскому поведению», может высоко цениться благородство поступков, щедрость. Личная честь становится предметом особой заботы, что служит признаком повышения ценность «личность» в иерархии общечеловеческих ценностей. В различных обществах эта группа может реально оформиться в виде кшатриев (Индия), рыцарской знати (Европа) или выступить в виде некоего проекта (стражи-воины Платона).

Складывается также группа, высшей ценностью которой становится Дух (Бог). Ее представители служат Духу, ориентируются на праведность и знание как модусы значимости, используют мирные формы личной экспертизы (от послушничества до формальных экзаменов) для допуска претендентов в группу (брахманы, христианское духовенство, философы-правители Платона)

Более или менее четко оформляется группа, занятая обеспечением материальных нужд общества. Ведущими ценностями для нее оказывается богатство и хозяйство, главная разновидность деятельности для ее представителей – эгодеятельность, а процедура социального признания – безличная. Таковы вайшешики в Индии, третье сословие в Европе, часть производительного слоя у Платона.

Наконец, складывается группа, для которой высшей ценностью оказывается физическое существование, жизнь как биологический процесс. Представители ее выбирают инструментальную ценность «жизнь» в качестве целевой. Поэтому их считают «низким», «подлым» народом. Внутренне ориентируясь на эгодеятельность, они вынуждены обслуживать вышестоящие слои, отказавшись от личной экспертизы и часто не имея возможности прибегнуть к безличной (из-за отсутствия у них достаточного количества продукта). В Индии костяк этой группы составляют шудры, в Европе – низшие слои крепостного крестьянства, у Платона – часть производительного слоя.

Реальное деление людей на социально-профессиональные группы находило мифологическое объяснение. Так, в «Шахнаме» поделил людей по их занятиям четвертый легендарный царь Джемшид. Занятием первого сословия, священников-катузи, стало вознесение молитв к небесам. Второе сословие, герои-нисари, «хранители воинской славы», защищают народ и страну. Третье сословие, свободные земледельцы-несуди, сеют и жнут, закончив труды, вкушают плоды. Четвертое сословие, умельцы-ахтухоши, усердно занимаются ремеслом [20, с.36-37]. В индийской мифологии существует несколько объяснений происхождения варн. В частности, согласно «Ригведе» они возникли из расчлененного тела первочеловека Пуруши: его рот стал брахманом, его руки сделались раджанья (кшатрии), его бёдра — вайшья, из ног родился шудра. В поздней брахманской литературе варны возникают из бога-творца Брахмы и т.д. [3]. В целом, очевидно, что в описаниях этих групп явственно видны признаки деятельностно-ценностного похода, используемые при конструировании идеальных типов.

К высшей стадии варварства складывается полный набор признаков, на основе которых конструируются идеальные типы этапов эволюции:

1) в системе социальных ценностей присутствуют ценности «общество» и «личность»;

2) в обществе представлены обе разновидности объективно необходимой деятельности – эгодеятельность и служебная;

3) в нем доступны все модусы социальной значимости;

4) эти модусы доступны как на основе службы, так и на основе эгодеятельности;

5) оба способа социального признания – личная и рыночная экспертизы – сформированы и сосуществуют одновременно;

6) наличествуют инструментальные ценности, связанные с обществом и личностью, а также двумя разновидностями деятельности, - дисциплина и долг, свобода и право.

7) присутствуют два типа хозяйства – домашнее и рыночное;

Однако при всей полноте набора признаков общество не может оставаться на стадии варварства, поскольку отношения между признаками неупорядочены. В реальной истории наблюдается соперничество сторонников высших общечеловеческих ценностей, носителей модусов значимости, разновидностей деятельности, процедур социального признания. В Европе это соперничество проявляется в борьбе светской и религиозной властей (римские папы и монархи европейских государств), вольных городов со светскими и религиозными властителями, отдельные носители светского и религиозного знания и т.п. Вступают в борьбу даже те, кто ориентирован на жизнь как высшую ценность, если условия выживания становятся невыносимыми (различного рода крестьянские восстания).

В целом, общество находится в хаотическом состоянии, которое чрезвычайно расточительно с точки зрения сохранения любых ресурсов, особенно материальных и духовных, поскольку минимально приемлемый порядок в нем поддерживается только с помощью грубой силы. Других средств у общества нет.

Соответственно, встает задача покончить с хаосом, уменьшить и упорядочить насилие. Теоретически это возможно, если сложатся некие естественные комплексы из высших общечеловеческих ценностей, разновидностей деятельности, модусов значимости, процедур социального признания и т.п. В таком случае общество переходит на стадию цивилизации, когда применение насилия оптимально (т.е. минимизировано и упорядочено). Возможны две естественно складывающиеся цивилизации: служебно-домашняя, основой которой оказывается ценность «общество», и рыночная, в которой высшей ценность становится личность.

На стадии цивилизации насилие в обществе минимизирован, но непосредственно перейти на эту стадию со стадии варварства непросто. Возможны промежуточные или переходные состояния общества, когда применение силы внутри него несколько уменьшается и упорядочивается. В рамках предлагаемой схемы эволюции общества они называются «цивилизованное сообщество» и «напряженная цивилизация».

Итак, конструирование идеального типа варварства связано со славой как модусом значимости. Слава узаконивает в обществе эгодеятельность и вводит в него ценность «личность». Следствием этого является расширение перечня модусов значимости, доступность их на основе эгодеятельности, появление свободы и права как инструментальных ценностей и т.д. В целом, варварство характеризуется полным набором признаков, с помощью которых строится идеальный тип. Однако эти признаки находятся в хаотическом состоянии, поэтому минимальный порядок в обществе поддерживается с помощью грубой силы. Оптимально упорядочить и уменьшить применение силы можно, когда складываются две естественные цивилизации с устойчивыми комплексами признаков. Насилие также несколько уменьшается и упорядочивается, когда общество находится в двух промежуточных состояниях: цивилизованное сообщество и (или) напряженная цивилизация. Рассмотрение их признаков и свойств явится задачей очередной статьи, а идеальные типы цивилизаций будут рассмотрены позже.

Литература