ИНТЕЛРОС > №3, 2018 > Троянский терроризм как принципат Обмана, или в объятиях терракотовой саранчи (этимологические надкрылья virtus) (Часть 1) Елена Меньшикова
|
Меньшикова Елена Рудольфовна Новый Институт Культурологии (Москва) (АНО по развитию исследований и проектов в области культуры и искусства – кандидат культурологии, аффилированный эксперт Menshikova Elena Rudolfovna New Institute for Cultural Research (Moscow) (NGO for development of projects and research in culture and the arts) Candidate of Cultural Research, affiliated expert E-mail: elen_menshikova@mail.ru УДК 820
Троянский терроризм как принципат Обмана, или в объятиях терракотовой саранчи (этимологические надкрылья virtus) Часть I Аннотация: “Троянский терроризм” скакнул к месту и вовремя как выдох недоумения на теракты в Лондоне прошлого года, как вызов политическим манипуляциям, и скакнул продолжением темы миграции (фундаментальной проблемы современности) как порождение внутреннего конфликта, множащего конфликт внешний, в тему системной нестабильности – теоретической обоснованности Обмана, разрушающего систему договоров как условие миропорядка. Мой доклад в Лондонском университете (Birkbeck) 09.02.2018 г., который был прочитан на английском языке, еще не имея новейших прямых доказательств применения этого скандального метода – “троянского терроризма” – шельмование целой страны (Россия) плюс нарушение территориальной целостности, включающий и военную атаку, другой страны, что лежит по другую сторону океана (Сирия), и которое обвиняется в том, что живет не по правилам (методика “Абсолюта” по-Цезарю), актуальностью своей проблематики опередил реальные события лишь потому, что государство современного «утопизма» – государство Утопа (США), произрастая из матрицы Британской империи, своей тактике насилия – “оккупая” (захвата «чужого») – никогда не изменяло, и мартовские-апрельские события в международной политике лишь очередная зарубка на этом мертвом питоне, что зовется “демократическими ценностями”. Как и в случае с «Капиталом» Маркса, вначале шла теория, а потом – практика саботажей: система терактов, бунтов, революций, мировых и гражданских войн, – так и с «троянским терроризмом»: дерзкие атаки нью-террористов межгосударственного масштаба, сметающие принципы и нормы всякого Общественного Договора ( Руссо и не снилась сия печаль), нормы Права, этики и морали, экономических соглашений (межгосударственных договоренностей), включая военную демонстрацию силы, провокации военных конфликтов, пиратские выходки, демарши запугивания и шантажа, оживляя Миф о Троянском Коне и придавая ему статус «установленного порядка»: нормы, что принимается большинством как «естественное право», как естественный ход вещей, вопреки здравому смыслу и общечеловеческим канонам бытия, узаконивают вероломность и обман как единственно из возможных и всех вероятных путей дальнейшего развития человеческого общества – такие вот «тернии к звездам»: без звездных войн, но методом «оккупая», что позволяет нам заключить, что «троянский терроризм» – это сумма технологий, направленная на захват земли (пространства обитания) путем обмана, паники и насилия. Ключевые слова: terra, terror, «троянский терроризм», пиратство, технология лжи, Миф.
TROYAN TERRORISM AS THE PRINCIPLE OF DECEPTION, OR IN THE ARMS OF THE TERRACOTTA LOCUST (ETYMOLOGICAL ELYTRONS OF VIRTUS)
Abstract:”Trojan terrorism” leaped to the place and in time as an exhalation of bewilderment at the terrorist attacks in London last year, as a challenge to political manipulation, and jumped as the continuation of the topic of migration (the fundamental problem of modernity), as a creation of an internal conflict that multiplies the external conflict, in the theme of systemic instability – theoretical reasonableness of Deception, which destroys the system of contracts as a condition of the world order. My report at the University of London (Birkbeck) on Feb. 9, 2018, which was read in English, still no the latest direct evidence of the use of this scandalous method of “Trojan terrorism” – the defamation of the whole country (Russia), plus violation of territorial integrity, including and military attack, another country that lies on the other side of the ocean (Syria), and which is accused of not living by the rules (the “Absolute” method by Caesar), the relevance of its problems beat real events in because the state of modern “utopianism” – the state of Utopus (USA), intended from the matrix of the British Empire, its tactics of violence – “occupy” (seizure of the “alien”) – has never changed, and the March-April events in international politics are just another notch on this dead python, which is called “democratic values.” As in the case of Marks’s “Capital,” the theory first followed, and then the practice of sabotage: a system of terrorist attacks, riots, revolutions, world and civil wars, and “Trojan terrorism”: bold attacks by international terrorists, sweeping away the principles and norms of any Social Treaty (Rousseau did not even dream of this sadness), the norms of Law, ethics and morality, economic agreements (interstate agreements), including military demonstration of force, provocation of military conflicts, pirate antics, demarches of intimidation and blackmail, reviving the Myth of the Trojan Horse and giving it the status of an “established order”: the norms that are accepted by the majority as “natural law”, as the natural course of things, contrary to common sense and universal human canons of being, legitimize treachery and deceit as the only one of possible and all probable ways of further development of human society – such are the “difficulties to the stars”: without star wars, but by “occupy”, which allows us to conclude that “Trojan terrorism” is the sum of technologies aimed at seizure the land (habitable) by fraud, panic and violence. Keywords: terra, terror, “Trojan terrorism”, piracy, technology of lies, Myth. Именно по дороге в Лондон (для чтения второго доклада[1] на тему терроризма в School of Birkbeck of the University of London), в процессе и после конференции, ища объяснения ксенофобии, я мерила шагами пространство сквера, где прогуливался сам Великий Магистр – А. Пятигорский, сличая спускавшиеся эманы с теми, что ловила на Пниксе, где по легенде судили простака Сократа, удивляясь февральским крокусам, хихикающим на солнце, когда ни шельмования, ни политических баталий не было, но в воздухе Туманного Альбиона висел и плавился Великий Обман, и именно о нем – “обмане” – мне думалось в самолете на обратном пути, о нем кипели мысли – об уловке, что стала ценностным принципом миллионов, оправдательным ориентиром эволюции, что обернулась деградацией, став символом цивилизационного регресса. В работе «Миф как натуральный обмен»[2]мы уже говорили о лицемерном подходе пуритан к вопросам веры, что привело к значительному таянию в умах одних, и склеротическому затмению иных, утраты доверия и колониальному раскрою карты мира без видимых тектонических разломов. Находясь на чужой территории (временно, в рабочей командировке), ничто не мешает пошептаться с морем или дубравой, запечатлеть росчерк чайки, оступиться перед горюч-камнем, застыть над сетчатым окошком паучка: сколь тонка и изящна паутинка, сквозь которую мы взираем на мир – она практически не мешает восприятию: сосны зелены и великолепны – и цвет, и формы сохранены, но наше-то сознание осознает, что глаз смотрит “сквозь” – через натянутою слюду чужой жизни. Так мы привыкаем “смотреть” сквозь чужую интерпретацию, боясь или ленясь “видеть” самостоятельно, полагая, что за тебя уже сделали это, и много лучше тебя, и к тому же именитые и знаменитые, к тому же живущие там – в далеком запределье демократических ценностей. Это, друзья мои, детскость и трусость – стыдиться собственного мнения, стесняться признаться в любви ребенку, матери, родине, жить перекати-полем: беззаботно как стрекоза. Нарастить бы это утраченное беспокойство: опекать всякую кочку, ценить каждый квант воздуха – и земля наша богата, и люди в ней замечательные – перестать существовать эдаким сквозным моментом иль поцелуем точки с запятой, пора заботиться о своей территории, трудиться и пряниками печатными выкладывать миф своего времени. И если за каждым образом Мифа (первичной системы) стоит система ценностей (модусов поведения), а за образом мифологий – только значки и метки, то Символ, который может иметь сколько угодно значений, отсылок, аллюзий, а, значит, и трактовок, воцарившись в сознании, оперируя ими как отмычками, и, слыша только вуайериста зов, предвкушая «разъятие» смысла (явления или предмета) как раздевание, начинает дискредитировать весь Образ, выставляя его как обветшалый дом, оголяя по-пиратски: нагло и резко – черным приступом, и, тем самым, выключая прежнюю картину мира: рушит стены, бьет стекла и пр. – оставляет лишь остов, предлагая жить-бытовать в новых реалиях – на угольях второ-смыслов. Так совершается «символический обмен» – революционным коловоротом – симфония представлений, впитанная Образом, мнется вмиг бурей и натиском смелых портняжек, что и улун нальют, и комплимент поставят, и зачеркнут вопросы веры, обнажив льстивые десны. Для меня Миф пророс девятью научными статьями, обнажив кладовые своей грибницы – “троянский терроризм” найден там же: он оказался едким грибом-дымовиком, и именно он высветил лицемерие, что въелось как грязь в плюшевый уют британской системы ценностей. «Междисциплинарность» (такова кодировка Центра научных исследований при Лондонском университете) действительно может оказаться ситуацией «меж» – «нигде» и «в пролете» – то есть совершенно «мимо» темы и проблемы заявленной конференции, – все дело в том, что университет, призванный образовывать пришлые народы из распущенных колоний, бегущих за лучшей долей, и вуз, в котором пестуют потомков чопорных островитян, разнятся как солнце и луна: природное излучение и искусственное – дающее тепло или нагнетающее тревогу, погружающее в сюр. Если нужно объяснять словосочетание «бастионы Трои», давать ссылку на фамилии из программы бурсы – то да: мигрантов обучают по ускоренным курсам обслуживающего персонала, но если государственные мужи (чиновники высшего ранга), выпускники Итона, не стесняясь своего невежества, из лимузинов пересаживаются в калоши на потеху всему миру, – то междисциплинарность сама себя высекла, что унтер-офицерская вдова: фанера образования по болонской системе летит мимо культуры и знания, повисая где-нибудь над Уимблдоном и расщепляясь в пабах. Если обучая классической философии, тебе предрекают карьеру брокера, направляя в отдел продаж, то может быть стоит закрыть Храм? Или завалить к нему дорогу устаревшими айфонами или теми пивными банками, что один американский антропологический музей выставляет в качестве артефактов наравне с костями динозавров и стелами инков, видимо испытывая гордость за достижения XX века? Труд, получая свою маркировку – штрих-код и ценник, зачастую лишен своей ценности: бесценного дара Смысла – становится «незряч», «глух» и «нем», как бы замурован кодексом корпоративных производственных отношений. Сознание же, что «видит» цель, готово к тактическому маневрированию для выполнения стратегической задачи (той, что становится насущной необходимостью, по убеждению того же сознания) или сверхзадачи индивидуального совершенствования – не сверхчеловека, но полубога (уподоблением кому или чему-то) – организм начинает совершенствоваться как бы сам собой: меняется, и та капсула, в которой оказалось с момента рождения, и которая зачастую навевает сны, погружая в иллюзии и лень, вдруг уподобляется «золотому ларцу», что позволяет сознанию скинуть «сон золотой», и закрутиться «на полную катушку». И если поэт Заболоцкий взыскал души, обязанной «трудиться и день и ночь, чтоб воду в ступе не толочь», а поэт Ломоносов ратовал прежде всего за «быстрых разумом невтонов», что должна рождать российская земля, – может показаться, что их манифесты разнятся, но фактически они являют собой единый постулат, взаимообусловливая друг друга: Сознание, теряя свои шарики-подшипники, свои молоточки и гвоздики в праздности, бесцельности, застревая в ловушках инстинктов, утрачивает свой Дух борения и свершения, душа отмирает сама собой, и вместе с ней и разум, что нынче сон делу предпочел, а тело быстро изнашивается. Великодушные невтоны не родятся сами по себе – их взращивает Сознание, что начинает осознавать самое себя как значимость и ценность, как Миф – тот Стойкий Дух, создающий гармонию мира каждодневным ратным подвигом иль рутинным делом, радость созидания обращая песней и вышивая радугу дождем своих слез. Круговорот ума в ноосфере возможен лишь в поступательном ежесекундном труде всех сознаний, входящих напрямую или по касательной в этот вневременный хоровод Нуса – может быть это и есть основа Общего Дела, которое Н. Федоров завещал потомкам, увлеченным революционными преобразованиями, которые предпочли насилие: мировые войны и революции – всем созидательным «общим делам», выбирая террор в качестве инструмента («весь мир насильем мы разрушим») производственных отношений во имя беспринципности Общественного Договора, что менял индивидуальную ответственность человека на коллективную, обезличивая и расподобляя человека в текучке картельной бухгалтерии и волатильности смерти. Не в силу ли этого факта происходят современные экономические флуктуации, включая миграционные потоки (не вынужденные, но срежиссированные), лишающие гражданственности, а вместе с ней и ответственности, не благодаря ли этому Африка легла под скальпель банковских картелей, вместо паспортов вручая полис нищенства (замечу, в начале 30-х годов о нем писал русский писатель Ю. Олеша, сокрушаясь и иронизируя над своей участью «изгоя»), погружая в инстинкты, отметая политическую рефлексию как важную составляющую существования, приучая жить подаянием, а не трудом, и обходясь без чипизации, наловчилась кастрировать разум так, что дети всякому делу предпочитают карательный пояс пирата. Увы, скатываться всегда легче, но согласно мифу скатывается лишь камень, и только Сизиф упрямо возвращается наверх, таща за собой разболтанный неразумный булыжник – не тот ли самый, что станет орудием для пролетариата? И к слову, кто или что явился настоящим «булыжником» Революции – «Кто на ком стоял?» – следуя каламбуру профессора Преображенского? Не анархисты ли, которых ловко использовали большевики? Или опорки – отщепенцы да деклассированный элемент, которых в городах крутилось немало (как, впрочем, и в Древнем Риме – см. Дионисия Галикарнасского), и к коим прибегали при организации революционных переворотов чуть ли не каждые два года. Человек, лишенный радости труда и ответственности как поступка, легкая добыча для разбоя – «ему покажешь грош – и делай с ним, что хошь…» – и так будет до тех пор, пока пространство его обитания – «корабль дураков» – будет диктовать условия и отправлять за смыслом на «поле для дураков», пока печь не взбунтуется, обжигая наивом – «я – есмь, я тот, от которого есть и пошла земля» (всякая, не только русская, но олонецкая, датская, чешская…). Это творимая молитва бытия – ею окрашивается наше сознание, ею оживает, ею живет и дышит. Но куда девается мировоззрение, коим обладало поколение за поколением, почему оно растворилось в обществе потребления, словно в чашке нескафе, кто «лабает» матрицу сознания, «утанцовывая», словно голодную пэтэушницу, и почему тысячелетиями человек предпочитает священные войны «за гроб господень» осмысленному бою с Логосом? Кому на руку утрата языкового своеобразия, кто сеет «зубья дракона» даже там, где нет пахотных земель? А ведь так Миф теряет свою сингулярность, разменивая Цезаря на легион – так он становится разменной монетой мифологий, уподобляется медному грошу, им начинают прикрываться как фиговым листком (случай с Фрейдом, что породил «казус Эдипа»), потому принцип: обгони другого! – сменился иным: обмани другого! – обернувшись порочной практикой повседневности, и даже круговой порукой (как основание всякой корпорации), что, замечу, является полностью «отщепенческой» стратегией, которая не станет выбирать между: дар/благодать или закон/порядок но установит флажок на мысе Хаоса и обоснует Канон «неразумия». Ложные мифологии, рождаемые щедро взамен старого Мифа, являя собой рассыпанный Вавилон недоношенных детей, обрекает молодое поколение – пока невзрослых, инфантильных, людей, чей «детский возраст» заморозят лет до 50-ти – на незрячесть, лишая настоящего, оставляя наедине с иллюзиями не только прошлого, но симулакрами и фантомами настоящего, не требуя поиска Смысла во всем и всего, не научая распознавать мать от мачехи, но приучая к маскераду «идентичности», к астеническому веселью. Вправе ли мы, взрослые, кто еще в сознании и жив в этом начавшемся новом «средневековье», доверять свое будущее им, не приученным «помышлять» и «мечтать», а только «желать» и «хотеть»? О, письма! О, нравы! Забыты вехи естества: мысль облекать в слова… – так можно было бы воскликнуть, посыпая себе голову пеплом, сокрушаясь настоящим, и при этом не выпуская пульт или мышку, но нет – и времена, и нравы повторяются, поскольку не решен (а возможно и не решится никогда) основной вопрос философии: что первично: бытие или сознание? Если бы не этот экзистенциальный ребус, что некоторые решают всю жизнь, а некоторым он недосуг – даром не нужен как «вредный совет», то проблема поступательного развития человечества была бы, видимо, снята чередою «Трудов и Дней», снимая проблему выбора перед самим человеком, вменяя осмысление в атрибуцию бытия наряду с зубилом, копьем или веретеном, обязывая закреплять себя в пространстве бытия – продляя себя в нем, строить свою интенцию как Ноев ковчег для обреченных, взращивая свою политическую рефлексию как тот ген ответственности, благодаря которому возможно всякое «Общее дело», возможно даже бессмертие, которым так были увлечены некоторые революционные романтики, и которые пали жертвами террора, который был спровоцирован ими же, ибо всякое насилие порождаемо насилием, и оно же, замечу, лежит в основе эволюции – и это противоречие, воспринимаемое как экзегеза, предпочитая «право сильнейшего», не принимая уступки «непротивления» как проявление слабости, ставит эволюцию на экстенсивные рельсы, предлагая «искусственный интеллект» в качестве новейшей мессианской идеи, а золотого тельца и сослагательное наклонение сохраняя в качестве магических кристаллов для тех, кто мысль свою не привечает. Куда попадет камень, зависит не только от пращи Давида, но и от самого Давида – чтобы стать наливным (и возможно молодильным), яблочко должно знать свою яблоньку. Так и в случае с Мифом: он прозревает в нас «наливным яблоком», являя мир и время, в каждом (разумеется, по-разному, в зависимости от молока вскармливания), именно он рефлексирует в нас, пробуждается Сфинксом и задает вопросы – неудобные, как правило, – и только так мы можем (и многих получается) отрефлексировать мир современных реалий, мир катастроф и бесчестия, ристалище чистогана, понять самое себя, озадачиться смыслом, найти ответ на вопрос, вновь обрести поступь и любовь как чудо. Выстраивать свою жизнь по Солнцу (Мифу) – стратегия не из легких, но выполнима, если надеться на себя, и как бы «хула не пала на хулу», кромешностью не заволокло бы небеса, не прибегая к услугам булыжника (насколько бы услужлив он ни был), не уповая на петиции, не ожидая очередного Мессию, нужно настраивать на гармоничное звучание собственную лиру, сберегая огонь души, пестуя диалог с самим собой (замечу вскользь, «мышцы» сознания не возможно нарастить частыми заходами в информационное поле) и натягивая струны «сократического диалога» с ноосферой, что в открытом доступе всегда – только пожелай, подобно библиотеке «Флоры и Фауны», откуда черпал знания для своей рассады Диоклетиан, радуясь окрепшей капусте и не желая ее менять ни на какие радости мира, – достичь такого «отречения» – познать меру себе и всему, как бы войти в орбиту теории относительности (Эйнштейну наверняка было бы весело с императором не только в шахматы играть) – возможно это и есть условие будущего изменения человечества – залог той трансформации, что сохранит человека для его истинного предназначения – раскрытия, ибо большинство так и вянет в бутонах. Ах, как хороши бы были все эти розы, благоухая на всю вселенную! Сентенция в духе Андерсена или Тургенева, что вырвалась вдруг, не меняет нашего твердого настроя узнать, как, несмотря на всеобщее желание порхать бабочкой в цветнике, люди обитают в дремучем лесу с пещерными ящерами, и как вдруг на лингвистическом небосклоне возник «террор», в результате какого скрещения образовался монстр, которым уже не пугают, а прикрывают экономические и политические авантюры, отчего произошел тектонический сдвиг денотата, повлекший за собой скачок «троянского терроризма» от terra через timor к terror. Наша либеральная общественность, накаченная ботоксом демократизма, из всех занятий предпочитающая подглядывание и сплетни, готовясь вновь разнести страну в клочья, не щадя живота своего, дует на угли раскола, раскачивая колокол Герцена – диссидента № 2, что в отличие от диссидента № 1 – Андрея Курбского, переписку «из двух углов» обернул подметными письмами революционных агиток, которые вбрасывал регулярно (обильно) с территории Британской Короны, по-братски просвещая: апостольским поцелуем неся вирус революции, – так к нам был запущен паровоз, что стоял на запасном пути Французской Коммунны, и сейчас, скрипя створками топки, гадает на новый Террор, ведь «9-е Термидора» случается, словно по календарю, с регулярностью в век, и зубья дракона, посеянные в карнавальные 20-е года прошлого века, взошедшие в 90-е, в начале нулевых не замечались, всякие аналогии воспринимались с недоумением, исторические параллели поднимались на штыки, когда черное выдавалось за белое, и наоборот – околесице пели «Осанну». Так, «профессорский промах» Преображенского (из «Собачьего сердца») был повторен спустя десятилетия карнавальным жестом профессора филологии, что впустил антимир на свою кафедру через отщепенца-либерала, любителя ЖЖ, провинциала, что прижился и вскоре заменил собою весь преподавательский состав, словно Крошка Цахес, – и только так: через аналогии – мы понимаем, что «троянский терроризм» это всегда «интерес» чужого места, чужой территории, и захват происходит рано или поздно, но под крылом либеральной демагогии. Не так ли произошло с родной альма-матер, приютившей «PR» в комнатенке рядом с кабинетом самого Папы Карло, считай за «очагом» факультета, и что сумела за 20 лет превратить его в рекламное бюро, снеся свободомыслие, инаковость и ответственность за всякое пущенное Слово, в ломбард. Здесь ныне учат сплетне и вбросу, препарированию мысли в зародыше, спекуляции и спекуляции, что выгнала науку, по выражению Преображенского, «ко всем чертям!» (слова П.Ф. отыгрались на ней же: профессуре – «старорежимной»: сведущей, опытной, любопытной, внимательной, думающей – ее просто отпускали на все четыре стороны, как джина из киносказки про Алладина) – она была изъята, подсижена, стоптана порослью жадных до чужой славы и наслаждения, ленивых до науки краснобаев, полюбивших публичность как процесс, для которых нюансы и диссонансы эпохи близкой – родной и израненной – были не различимы, в отличие от дальней, потерянной в архивах. Осмысление ушло – явилось оскудение рассудка. Так, трикстер-провокатор, отщепенец-приживал, срубил древо Ломоносова – то древо познания, что давало зерна сомнения, приучая всуе не бросаться словцом, но проверять каждую букву и правильно расставлять знаки. Современные PR-спецы научились обходить грамматические пороги, и синтаксис смели в совок веником twitter– членя все статьи на тексты в140 ударов не сердца – знака (по завету репортера Эгона Киша?) – не оттого ли они не могут дождаться собственной мысли, что хвост ее столь краток – невыразительно прост (как ваш прохвост!) – а ведь мысль (всякая) достояна уважения, должна иметь свою протяженность, как хвост бабушки Удава (м/ф по сказке Козлова), и желательно обладать своим окрасом – чувствительным, в цветочек, быть силлабо-точным, проявляя самостоятельность и твердость. Твоя терра тебя оставляет, скручивая эйдосы, падает звонко – грошовым смешком – к ногам «избавителя» – чужака, ksenos – того, кому просто приглянулась, поскольку так хочется ему, просто потому, что ему хочется кушать всегда, в отличие от вас, утратившему аппетит, чей фитилек жизни потух (по глупости), а его и не утихал никогда (по жадности) – просто оттого, что прилипалы-троглодиты всегда голодны (так устроены фауной), ненасытны, что Прорва, и бездонностью желаний (пустых, проходных, похотливых) стягивают Сознание в ноль – и мысль не родится уж там, где живет-поживает одна похоть (в различных ипостасях). И если бы не стойкая хватка – за горло – трикстера-отщепенца, и не утраченная способность считывать аналогии истории в угоду «петличкам» и ранжиру, сознание многих (хоть и с пробуксовками) работало бы в прежнем «сократическом» режиме сомнения (в случае истинности либеральных ценностей, в которых более от «цены» (ценника), чем от «ценностей» (свободы, права, справедливости), что к порывам и терпенью из глубины сибирских руд уже глухи и отчуждены), то факультет, призванный быть средоточием ума и гражданским рупором государства, продолжал бы (разумеется, не стопроцентно) выпускать «быстрых разумом невтонов», – но нет, отсюда воровато выбегают грамотеи, не владеющие родным языком, изъясняющиеся на аглицком суржике британских колоний, не умеющих изложить свою политическую рефлексию (за полным ее отсутствием), стыдящихся и презирающих свою родину (за полным неведением ее культурных скрижалей). Это и есть аксиологический сбой, что привел к ура-патриотизму манкуртов, блеющих демократически правильно: ругая родную мать, и смеясь над отцом, обнажая его чресла. Это явное «членовредительство» со стороны детей, что вошли в пубертатный возраст, и из которого собираются выйти лишь к пенсионному сроку, то есть поистлев физически. Затяжной прыжок в инфантильность и агрессию (подростковую), при отсутствии уважения (и знания) к родному языку – то самое невежество Недоросля – чванливое и сопливое, чреват одним: не способностью на политическую рефлексию, не готовностью к «сократическому диалогу» – то есть зрелости как таковой. Но это наше настоящее – стоящие криво, скользящее плавно, это планктон – терракотовая армия будущего (грядущего «троянского терроризма») – тех, кому так важна-нужна чужая территория, тех, кто по-прежнему (кулуарно, на кухнях, под охраной НКО) судачат, лузгая то, что скинут в ценностный кулек – ненависть к окружающим покосившимся пенатам, нелюбовь к Своему – отлично-несхожему – такому стойкому к «чужеродности», что скрипят буржуиновы зубы, как в далекие 20-е годы, – не дается Кибальчиш. В процессе эволюции «инаковостью» жив и крепок всякий организм – это данность, а не прихоть естественного отбора по Дарвину. Эта «другость» помогает выжить и выстоять даже тогда, когда саранча съедает посевы, когда демоны вирусной лихорадки под пуританскими знаменами опустошают чужие терры, не окультуривая, но обесточивая народы. Пиратство не изжито и по сей день – оно правит и диктует моду: манкирует, крапит колоду, рассыпает семя, что всходит зубьями Дракона, раздирая страны и континенты, лицемерно оскал выдавая за радушие – той ложью во спасение, что христианской догмой опоясало всю планету. Не верьте врагам своим – сохраняйте свою «другость» в чистоте ее границ! Бойтесь не отличия, но схожести – быть «аналогом» и замечать все аналогии – суть разные мыслительные операции, и здесь путаница с терминами и дефинициями вредит сознанию, что несамостоятельно и полагается на чужую интерпретацию, иное мнение – ту самую изящно-скроенную «паутинку» (вещицу со смыслом, чужим, далеким). Движение «оккупай», запущенное в либеральной среде для либералов-новобранцев сразу же после Вьетнамской катастрофы, основано на банальном принципе захвата – оккупации – как способе и поводу передела собственности ли, мира ли, – словом, терры – чистой воды пиратство. Теперь эта тактика «Оккупая» распространяется повсеместно – как вирус – все тот же «революционный» метод совершенствования (экстенсивный, экстренный) – оккупай и властвуй! – он запускает систему нестабильности авральным способом, по-самурайски – режимом «саморазрушения»: поворотом ключа – la revolte, дергая за шнур. Это какой-то часовой механизм, довольно порочный – как сломанные цветы, что оставляют некоторые на могилах, чтоб не утащили для перепродажи, – дерзкие стылые огрызки. Всякая оккупация – захват чужого – не нравственна, болезненно опасна: безответственностью ставящая порок в доблесть – все тот же антимир – и этот мир со знаком «минус» здравствует и ошеломляет принципиальной беспринципностью, тысячекратным зарядом суеверия, невежества и лени. Праздность и удовольствие любой ценой вместо труда и радости – вот то суррогатное счастье современного Homo Sapiens, еще прямоходящего, но уже неразумного. Так проблема Постороннего, поднятая Камю на экзистенциальное древко, как проблема «свой/чужой», оказываясь архи актуальной, решается намеренным стиранием границ под флажком «толерантности». Смешение – это как раз вымывание идентичности с ее этничностью и этичностью. И это беззаконие одних пред бесправием многих. Современная трактовка «терроризма» как twix: одно пишем – два в уме – словно черная кошка с белой отметиной: terra nova – ведь нежелание пришельцев перенимать чужую культуру, чужие для них законы (язык и пр.) – это и есть тот ординар, что равняет, форматируя, их в когорту захватчиков, объединенных одной цепью «принципиальной выгоды», вытеснением и зачисткой территории, что тебя впустила (по незнанию, по наивности, вследствие страха, ввиду смерти). Троянцы утратили полис (Илион), но свою культуру перенесли малым отрядом на Апеннины, потеснив этрусков – сработал закон сохранения энергии или эволюции, чей естественный отбор покоится «естественном» Праве сильнейшего – то есть насилии и выгоде того, кто прав, ибо у «сильного всегда бессильный виноват». Таким образом, Миф о Троянском Коне трансформировался в «троянский терроризм» – стратегию военной экспедиции по возмещению ущерба, случившегося по причине несостоявшегося экономического сотрудничества[3] – иначе: срыву потенциальных сделок или срыву возможности получить экономическую выгоду. А что, спросим вдогонку, закрутило носы крылатых ракет армии Дядюшки Сэма, вызвав далеко не песчаную бурю в Ливии, Югославии, Афганистане, Сирии и далее по широтам, что богаты «полезностью» иль «проходимостью» рынка сбыта? Миф – это не байка, это правило боя. «Илиада» обрывается эпизодом с коньком-горбунком, что взорвал город изнутри, рассеяв панику и ужас – не смерти, нет, к ней всякий ахеец или пеласг, как спартанец, готов от рождения – но ужас, что пеленает члены, как сеть ретиария, когда осознание, что ты обманут, накрывает туманом и тьмой[4], и поскольку царь Приам слыл и был эталоном порядочности (со слов Гомера), невесте сына (чужой жене) даровал титул (хотя как чужестранке Елене полагался рабский ошейник) и свое благоволение (просто потому, что любил сына безусловной любовью), тем самым обнажая механизм воздействия: обман- паника-страх-насилие, что срабатывает шаровой молнией. Намеренное сближение со значением «ужас», «страх» (timor), что происходило постепенно (в силу широкого спектра синонимов и синонимичных конструкций), сыграло на руку тем, кто запустил слово «терроризм» в общественное пространство – и много позже Цезаря, у которого на весь корпус «Записок» лишь три случая использования слова «terror» (и в разных коннотациях), – теми бесстрашными республиканцами времен Первой Французской, которые вначале развернули знамя Террора над соотечественниками, что оказались по другую сторону баррикад и сопротивлялись рычащему Термидору, а потом в него же и были сложены братством казненных «Шотландской Девой». И поскольку «террор» – это геноцид против собственного народа, берущий свое начало, как нам видится, в мифе о Минотавре, то сам способ: вброшенный Тесеем камень – дерущееся между собой войско, как уничтожающий себя этнос (по каким-то убеждениям и соображениям) или устранение этноса его же силами (не внешними, но внутренними), хитроумно упавшим «яблоком раздора» – это тот огонь, что испепеляет народы в считанные годы. После того, как Франция зализывала раны, кто занял место на политическом Олимпе? Пуритане провели две революционных атаки –Абсолютизм угас в оковах парламентаризма и возникли независимые Штаты – и, при этом, вспыхнул интерес к колониям. (Заметим между делом: в Британии отмена работорговли была провозглашена только в 1807 г., тогда как в колониях она продолжала идти полным ходом – такие офшорные точки той поры – и дольше века, то есть даже после формальной отмены рабства в Америке (1865), причем одной из причин Кавказской войны 1817-1864 гг. было желание российского императора прекратить трафик работорговли через Терский и Санчарский перевалы, закрыв легально существовавший со времен Османской империи невольничий рынок, поддерживаемый толерантной европейской дипломатией). Важно учитывать, что «политику устранения», то есть собственно terror, проводит тот, кто обладает пониманием: что есть «установленный порядок» (disciplina) и что есть «беспорядок» (perturbatio, magna rerum), у кого есть сложившееся понимание о «возмещении ущерба» – та недремлющая жилка венецианского купца, что свой кусок печени у должника не забудет, то есть устоявшаяся система (отчасти фискальная) наложения штрафов и контрибуций, что руководствуясь «summum jus – summa injuria» (буквально: «право, доведенное до крайнего формализма, приводит к бесправию»)[5] , являет собой законодательную базу «троянского терроризма» как насилия, служа при этом стратегической частью государственного планирования и экономического управления (те самые рычаги, без которых корабль государства идет на одно, но с которыми может уподобиться Летучему Голландцу). Словом, в каждом хаосе есть злонамеренный порядок – не толпы людей, бросающие свои земли в поисках лучшей доли, ради соломинки счастья, провоцируют «троянский терроризм» – так возможно было бы при наличии реального природного катаклизма (как н-р, в случае с активной и расширенной миграцией пеласгов и ахейцев в районе Средиземноморья во второй половине II тыс. до н.э., породившей Миф о Трое, как и великую цивилизацию древних греков – ложью во спасение), но, когда природа почивает, военные демарши изобретательно планируются, декоративно оформляются по договору/сговору, имея , как правило, экономический интерес. Так, Цезарь ссорил между собой галльских вождей, чтобы в итоге обогатиться, присвоив чужое у дерущихся как бонус за их примирение (вклад в общее дело мира – такие Игры «доброй воли» I в. до н. э.), и получить свое цезарианство. Увы, тактика сохраняется, стратегия – банальна и прозрачна, и даже исполнители – люди – те же: психофизика неизменна (Феофраст своими «Характерами» подтвердит[6]) – они покупаются на обман, глупеют в панике, замирают от страха, бегут от смерти – явленной, сдельной, ведущей к эшафоту возмездия. И вера здесь не при чем – все ходы расписаны. По закону, установленного в государстве со времен римского права, арендатор (колон), приезжающий в государство, или там живущий, но не как гражданин (собственник земли), но наемный работник и пользователь земли, наделен был правами, равными с гражданами – то есть фискальным обложением, иначе, налогами, но и пользовался благами государства наравне с гражданами в равной степени, без ущерба для репутации.[7] Сейчас же колон – мигрант, приезжающий мигрант, – не всегда гражданин, но лишь в потенциале, состоит на регистрационном учете на правах крепостного, которого можно высечь или отправить вон, или раба – совершенно бесправного, которому смерть – в избавление, и лишь подкупая фискала, можно изменить свою участь – став «тенью» белого человека. Но если государство опасается предоставлять всем въезжающим (и нелегалам в том числе) работу и, особенно, землю в аренду, то может остудить «плавильный котел» – закрыть границу для миграции? Ведь по сути, не захват чужой территории, но «перекройка» терры изнутри – трансформация ее в terra nova – нечто, ранее не существовавшее здесь – новой «малой планете» в пределах твоей родины, на чье освоение нацелились чьи-то глазищи, и словно не он (Некто) – Чужой, а ты становишься пришельцем и уже не нужным и лишним для этой земли – именно это отпугивает от мигрантов, коих тысячи и которые несут с собой узелки своих окраин (с пеплом предков, с тетивой культуры) и миссионеров, чей багаж скуден, но планы далеко идущие, ибо такой пришлый проходимец, что лихоимец, готовый из «постороннего» стать «своим» – легко и непринужденно, в любую минуту крутанет колесо овертайма – распустит по ветру тех, кто его приветил, потеснившись, распылит в прах – поскольку на просторах, отныне объявленных «зоной стратегических интересов», и обращаемых в «зону конфликтов» (и хуже – «империей зла»), превосходство Чужого узаконивается негласно – самопрезентацией агентурной клички: «Меня зовут Бонд. Джеймс Бонд» – той самой аффектацией воинской доблести (virtus), что заставляет бандерлогов признать свое поражение, цепенея под лазером Каа, попадая под сатурновы кольца Ужаса. Так, возникает начальное предположение, что дополнительная коннотация слова «терроризм» спрятана за словом «ужас» (timor, лат.) – и это тот «лисий хвост», что прикрывает гусеничный след всякого прямого действия – захвата. Если сейчас сохранено единообразие начертания слова terrorism во всех языках индоевропейской группы (иероглифические и арабские исключая), указывающее, между прочим, на одну основу – terra-, которая также неизменна, как денотат[8], отвечающий за дерривацию, влияющий на создание словообразовательного гнезда, практически не имеющий синонимов, при наличии предельно узкого сигнификата: а) земля, как мировое тело; землетрясение (terrae motus); б) земля, как почва; в) отдельная земля, страна[9], располагая однокоренными прилагательными и причастиями terrenus, a, um (земляной, из земли состоящий, земле принадлежащий, в земле находящийся) , terrester, stris, stre (на земле, на суше находящийся), terreus, a, um (из земли состоящий, земляной), и однокоренной синоним territorium (земля, принадлежащая городу, городской округ, территория – слово явно позднего образования), то денотат «ужаса» и «страха» выразим различными именами – н-р, timor, oris, m. (боязнь, опасение, страх) и terror, orus, m. (страх, ужас)[10], то есть разными словами по произношению и начертанию (иначе, синонимамы), и, поскольку словарная статья не фиксирует время рождения и распространения той или иной языковой единицы, смеем предположить, что второе слово более позднего происхождения, поскольку одно из самых влиятельных изданий времен Римской империи периода расцвета – Цезаревские «Записки о войне с галлами», по которым не только учили матчасть будущие стратеги, но и постигали азы и хитрости латыни в римских школах, даже когда империя пала и наступила разрядка Средневековья, прибегает к данному начертанию денотата «страха» лишь трижды, причем каждый раз в разных слово/сочетаниях, то есть с различными коннотациями, что подтверждает нашу догадку о «непопулярности» слова terror, то есть малоупотребительности. Индекс цитированности слову прибавила Французская революция – именно французы запустили в оборот слово, что по звучанию, по орфоэпическому совпадению – грассирующим звуком катящихся rr – с датой рождения Республики: 9-е Термидора, описывало и ситуацию, и действие, и состояние, и процесс, что изменило отношения французов мятежом и бунтом («La Revolte»), доверивших правосудие Гильотине. Однако, в старофранцузском словаре синонимичный ряд денотата «страх» много шире: pear, espaorir, espaourer, dubitous, avoir, dolor, peine, anguise, aveir, pesfroi, criemble. Аналогичным образом обстоит дело и с английским, испанским и др. языками, получившими наибольшее влияние от латыни, вобрав едва ли не всю ее лексику и грамматику, калькируя, но сохраняя речения бриттов, галлов, кельтов, кастильцев, поэтому в препарировании очередных «лягушек» будем полагаться именно на латинский словарь, как основной источник наших интерпретаций, для уточнения заглядывая к Гаю Юлию. Выражение «es terrore» в предложении «Postridie ejus diei Caesar, priusquam se hostes ex terrore ac fuga resiperent, in fines Siessionum…» [C., II, XII][11] подтверждает использование денотата в словосочетании «от ужаса». Второй случай – «…”neque is sum”, inquit, “qui gravissime ex vobis mortis perculo terrear: hi sapient…» [C., V, 30][12], где выражение «бояться смерти» передается тремя словами, причем близкими по значению (практически синонимы), образует идиоматический неологизм – плюсуя все значения «опасности», «угрозы» и «смерти», дабы усилить чувство превосходства – отваги, в данном случае. И третий – «…esseper territis Romanis…» [C., VI, 8][13], когда понятийное ядро значения «страх» расширяется за счет сигнификата (содержания понятия) – «испытание панической атакой, повлекшей за собой испуг, стресс, растерянность). Ужас, наводимый преследующими (войсками Цезаря), вселяемый самой Смертью, слетающей с копий легионеров, которые и несли собою смерть, и олицетворяли ее, являясь для галлов представителями иного царства, как и Смерть (для живущих) – референт и вестник подземного мира – terrenus, то есть иной земли – пространства Смерти (территорию, что обходят стороной, избегают, и особо не рвутся туда попасть, раньше времени, если ты в здравом уме и твердой памяти). Латинский словарь указывает, что это последнее слово обычно использовалось в поэтической речи – а значит, имело широкое хождение, влияя на воображение, и развивая образное мышление, что, в свою очередь, позволяет сделать вывод: к слову «terrenum», имея отглагольные формы «terreo», «territum», «terrui» (в значении «устрашать», «пугать») прибегали, чтобы не только внушить страх перед богами подземного царства (terrenum Гадеса), но и застраховать себя от ранней смерти, избегая туда попасть (по неразумию, случайности, напасти, чужого гнева). Заметим, ударение всегда несет значение, как бы скользь: timor – где ударный слог –mor – означает «смерть», или буквально: «more timor» и есть «угроза смертью» – «угроза, происходящая от земли Смерти – подземного пространства Гамеса (Аида). Это и дает нам шанс протянуть ниточку коннотаций от «terror» к «terra» через дребезжащие склянки «timor», сближающие их тропически – путем метонимических схождений и метафорической аффектации. И если все так, то «троянский терроризм» как virtus и есть «timor» («ужас смерти»), поскольку «троянский терроризм», трансформируясь в Terror – казнь «не своих» (по убеждения), казнь не по закону, но новым уставным Порядком, введенным революционной Бурей, поддерживая свирепствующую Смерть, распространяя ее протуберанцы и помогая раскручиваться праще ненависти и насилия, начинает ассоциироваться с «казнью», в подчинении которой богатый арсенал глаголов направленного действия: растерзать, убить, захватить и пр. (об этом ниже). И опять пространство Мифа может помочь разобраться не только в коллизиях современности, но и этимологической премудрости далекого языка, по мнению многих, давно почившего (мертвого), но, заметим, такого плодовитого при всей своей дряхлости – латынь проросла основательно в одной из крупнейших семей языков – индоевропейской, особенно повлияв на романо-германскую группу, языки которой занимают ведущее место в современном мире. Допустим, что Троянский Конь высечен огнем Тесеевой битвы с Минотавром – из зубьев Дракона взошло войско, для преодоления которого был вброшел камешек раздора, и трансформирующиеся в воинов драконовы семена «пожрали самое себя», истребив друг друга, – так и Революция избавлялась от своих вождей и героев именно так: казнь «без разбора», без суда, именем Революции – пли! Перессорить и каверзой убить противника – это метод, что ловко использовал Одиссей, а потом и хитромудрый Цезарь, а потом… и все остальные цезари всех стран и времен – словом, введен в практику политических игр и политических стратегий государств, картелий и хартий – ясно-безликих корпораций. Но сыновья Дракона глядят из каждого из нас, и готовы «порвать» всякого, кто встал в оппозицию – так случаем «неповиновения» год 1789 пробудил дремавшее семя «возмездия» и Termidor ужами Ужаса (timor), считай, распоясавшимися валькириями Медузы Горгоны, потянул Terror, словно бычка на веревочке. Придание «терроризму» статуса «террора» (в смысле «хоррора») лишает его права как «кочующего колоната» на всякий установленный порядок – ибо сеет смерть, являя «беззаконие», он объявлен вне закона, и даже Божия, но только в пределах одной веры, ибо другие религии не в счет, – и потому внушается страх вокруг миграционных разливов, что были и текли, словно реки Тигр и Евфрат, всегда, правда меняя свои русла, и благодаря которым цивилизация развивалась. При этом, нежелание государственных чиновников наделять каждого мигранта правами и обязанностями государства (того, в которое он прибыл), переводя в статус «колона» – держателя земли и собственности, уравняв, согласно «демократическим ценностям», оборачивается гетто для переселенцев, в нищие анклавы в центре городов, окраинные резервации, опасные для жизни не только коренного населения, но всякого, кто туда забредает. Так искусственное рабство современности таит реальную угрозу смерти, тая «ужас смерти» и пугая «землей кромешной, живущей без правил и вне закона». И похоже «истерия» с миграциями раздута: ее не так много – просто все мигранты на виду – отличаются «опереньем» и «окрасом», шатаются без дела, не встроены в экономику, маячат бельмом, фланируют без цели и понимания: зачем они здесь? – что выдает или подчеркивает искусственность отбора этого «эволюционного» скачка, скорее «окорота», а точнее – «нашествия», спланированного, принудительного. Какой Прокруст тянет тело миграции? Похоже, все тот же прохвост, что заинтересован в собственном кошельке больше, чем в справедливости, отчего демократические ценности вообще воспринимаются как развесистая клюква. Изгойничество мигрантов не экзистенциально, поскольку не меняет их внутреннюю суть: при всей своей внешней (иногда заметной) мимикрии к новому пространству он стоически сохраняет свой мир, себя, язык, ибо его «чуждость», «сторонность» и «странность» – его же «щит и меч», поскольку изгой «поневоле», зная о своем оплаченном «невольничестве» (обманом или посулом), включается в армию «кочующего колоната», которому аренда ни к чему – ведь временное пребывание не связано планами на будущее и налогами: все зыбко и шатко, песчаной бурей веет от новейшего колоната – это скорее армия наемников: мобильная, послушная, управляемая, склонная к сезонной работе, что не меняет ни характер существования, ни caracthrez существа, чей modus vivendi определяется словом «желе». Это готовая «терракотовая армия»: призывной возраст большинства мигрантов – стариков нет, причем, по преимуществу это мужское население – отчего распространители паники и «угрозы смерти» строят свою аргументацию именно из этих особенностях современного «кочевья», нагнетая страхи и провоцируя брожение умов. Кому это выгодно? Думается тем, кому на руку «terror» как форма геноцида среди собственного народа, как средство устрашения. Миграция стала теми зубьями Дракона, которые Тесей взрастил сам, забыв или не думая о том, что семена поддельные – не естественные, волшебные, обманные. После участия в Антропологическом конгрессе в Ижевске (2017г.), посвященном проблеме миграции, нанизав «голоса» регионов на нить, утвердившись в мысли, что «король голый» – рабочая миграция провоцирует безработицу на местах, собирая все ниточки рассуждений, то есть располагая аналогией, предположу, что нехватки в рабочей силе в европейских странах также не существует – ажиотаж искусственный – все дело в расценках: на средства производства и на силу, приводящую средства к конечному результату – товару, и в том, что человек (современный homo) забыл человеческие заповеди: знать меру – предел не только возможностей, сколько потребностей. Миграция без определенных (сосчитанных и выверенных) потребностей выглядит смешно, как «облезлый барин» (А. Чехов), нелепо и безрассудно (особенно для ее кукловодов). Манипуляция общественным сознанием приводила не только к великим жертвам – гонение на ведьм, крестовые походы обернулись стойкой к заморозкам гуманитарных катастроф и человеческих провалов ростовщической системе, что пришла в Европу с Востока (банковские служащие как рассеянное семя халифата), и что подтачивает всю экономическую систему производственных отношений Запада: кредиты, займы, скачки курсов, расширение рынка, стимуляции потребления, проценты и проценты – все направлено на увеличение нормы прибыли старухи-процентщицы экстенсивным образом: скачком кочевника, захватом «вершков». Замкнутая «круговая порука» системного Капитала, описанная Марксом страстно и полно, читается сейчас как поэма, что создана для нового Агона новейшего цивилизационно витка, но на деле старого как мир – Пиратства, как нью-поэма – non-fiction, что заменила «Илиаду». И в ней доблесть иная – обманная и феерически захватывающая, поскольку паразитирует на низменном – инстинктах и эмоциях, не требует затрат на совершенствование и свершения – лишь изворотливости ума, вероломства и коварства, что по теории эволюции допустимы и необходимы как надкрылья насилия и агрессии. И на сей раз – спустя тысячелетия – троянский конек-горбунок не ошибся траекторией: европейский союз во главе с канцлером Меркель, как когда-то союз полисов во главе с Агамемноном, ведя «справедливую войну по возмещению ущерба» (которого, как мы уже говорили, не было), сам ввел «троянского коня» в свои просторы – но на этот раз деревянная лошадка искусно выточена, с той лишь разницей, что внутри нее не отряд наемников – кочующий колонат, а рассада терракотовой армии с Ближнего Востока, новых «заместителей» нью-либерализма, и эффект будущего «взрыва» видится мне не менее опасным и грозным – не сады Семирамиды, но повисший гриб Хиросимы, и кому-то придется уступить терру, выступающую как всегда разменной монетой имущественных союзов – ведь Коня (вкупе с терроризмом) подкинула себе сама Европа, заигравшись с буйволом/коровой – увлекшись сутрами ориентализма еще в XIX веке. И поскольку большинство мигрантов не демонстрирует потребности укорениться (вкопаться в культуру), а скорее она прикапывает их в инфраструктуре (сфера обслуживания как «окоп» – не блиндаж), то и сама миграция, представляя собой отдельные кланы опорков (опустившихся классовых элементов – без гражданства, собственности, прав), не проявляя заинтересованности к «земле» (пространству обитания), то естественно видеть в ней, помимо вспомогательную «палочку-выручалочку», что не жалко выбросить, но и потенциальное восполнение отряда наемников – того воюющего «кочующего колоната», что оказывается «опасным соседом», руками которого велись войны и цветные революции на Ближнем Востоке, Африке и Азии. Они живут как мусор – поверхностью, не пуская корни и не работая. (Это метафора, а вот расширенную метафору в 1999 г. представил Сэм Мендес в своем фильме «Красота по-американски», где «мусору» уподобляется любая человеческая жизнь – всяк человек, что утратил смысл своего существования, когда его modus vivendi не просто не находим – но разлетается рваным целлофаном под порывами ветра.) Тот самый ядовитый плющ – колон, лишенный имущественного права, земли, без надежды когда-либо получить это, но чью семью бывший арендатор держит в заложниках, ожидает команды. И команда эта одна: Пли! Троянский Конь, создав и внедрив прецедент Обмана, изменил парадигму мировоззрения: на смену герою пришел обманщик – ложь была введена в обиход этоса как «норма» (в некоторых случаях воспринималась как «доблесть» и «добродетель», отметим лишь, что на «обмане чужестранца» строится вся восточная премудрость, слагается обоснование справедливости (от китайской, корейской, японской, индийской до арабской и тюркской). Героизация, как и воинская доблесть (virtus), лишившись «честных правил» (Ахилл, Гектор), трансформировалась в тактику «черных охотников» – именно их уловку применил Одиссей при осаде Трои – 10 лет – слишком долгий срок для мести или же возмещать было нечего: честь царицы Спарты (как и имущественные права) не задеты – даже улучшены[14], а потому ничего не оставалось (для сохранения сил, коих у ахейцев оставалось мало, и малыми жертвами) как хитростью (обманом) завладеть чужим домом (зачистить под себя – таких трудолюбивых, но таких невезучих греков) и добром, а Илион был именно средоточием богатства, мешком злата, маяком богатейшего региона, розой ветров торговых путей, хранителем плодородных почв, владетелем морских глубин и гад промысловых и т.д. Чужое добро глаза застит, говорит русская поговорка. С вводом этого нечестного/нечестивого «приема боя» Гомер словно охладевает к сказанию: оно нарочито оборвано, будто аэд потерял интерес к Слову, забыл тропы иносказания, потушил свет – с утратой героя, достойного подражания, он замолчал… Так Эра героев сменилась эпохой пиратов, которая тянется и по сей день. Это действительно цивилизационный слом, что произошел изнутри, поскольку пошатнулся этос человеческого общежития – Обман как допустимая вольность вошел в систему договоров и основательно там окопался – сейчас у него развернутая сеть траншей и траншев – практической лжи, что не дает человеку стоять и ходить прямо (согласно кодексу чести, обман и подлог недопустимы). Это то «прокрустово ложе», что позволяет «чужое» называть «своим», если возможностей нет, но есть намерения и жажда, разрешает подлог в обязательном порядке. В пределах старины глубокой война велась честно: по расписанию, согласуясь с пахотными, сезонными, работами, велась открытым боем, и конечно партизанщина «черных охотников» применялась (иначе зачем бы ей обучались новобранцы?), но, видимо, не часто, ибо не достойно (и Гесиод, и Афина пожурят), и тогда бы ты стал простым «охотником», как многие, – не Гектором. Героизация нужна была для строительства полиса в системе Закона, Земли и Здравомыслия – такого «общего дома» для совершенного человека – не идеального, но совершающего поступок совершенно проходным способом – с честью и прямодушием. Когда Обмана перестали стыдится, то Троянский Конь стал служить – верой и правдой, что Буцефал иль конь Святогора – оправданием пещерной алчности тех иноземцев, что остались без крова – ахейцы рыскали по Средиземноморью аки волки в поисках новой родины (после экологической катастрофы 1326 г. до н.э.), и найдя, вцепились в нее по-шакальи, пока не отгрызли вместе с руками бывших владельцев. Можно сказать, «троянский терроризм» – это лицемерное прибежище негодяев», а вовсе не «патриотизм», как внушали через парадокс пуритане.[15] Современное отщепенчество[16], пропитанное корпоративным духом, молится только одному богу – Обману, модусом (modus vivendi) своего существования считает удовольствие, желания и потребление, а потому пребывает на низшем уровне органики, для которой важным было (и остается) «буря и натиск» (по Дарвину и Шиллеру) – эмоции и насилие – те копья, что приводят своего колона (держателя) к успеху примитивным способом – уподобляя среди подобных же. Отщепенчество, толкаясь в очереди робототехники за искусственным интеллектом, сводит всю цивилизацию к «потребительской корзине», надеясь виртуальностью снять головную боль, множа фармакологическую зависимость, развивая космический эскапизм, привыкая и не сопротивляясь искусственной еде и лени, подсаживаясь на иглу «блаженного безделья», и провозглашая манифестом поколения «праздность» как «последний довод королей», таким образом обретая для себя сословие, привилегиями равное аристократии. И эта нехитрая упаковка «сливок общества» – так называемых элит – теперь доступно всякому благодаря анонимности, офшорным зонам, разнесенным одуванчиковым десантом по планете, ростовщическим офертам банков, профанации искусства и образования, распылению ширпотреба. Это ли не взрыв новейшего Конька? Срыв потока, что virtusраспылил-распял модусом vivendi Горбурка?
[1] Именно его первыми – в ночь после выступления – попросили “дипломаты” для публикации в своем журнале – 3,5 месяца с момента предложения – и он опубликован (Menshikova Elena. «The Troyan terrorism as an established order (disciplina), or the nomadic colonatus (mission of Myth in the space of Sir Thomas More’s “Utopia”)». // International Relation and Diplomacy, Volume 6, Number 2, February 2018 (Serial Number 53)) http://www.davidpublisher.org/Home/Journal/IRD), и в грозу “недипломатических” отношений печатная версия уже летит к автору. [2] Credo new, 2017, №№ 1, 2, 3. [3] Так мы буквально цитируем «Утопию» Сэра Томаса Мора (см. предыдущую статью в Credo new, 2018, №2) [4] Ср. : «Timore… oppressi.» – Смысл: страх лишал их возможности плыть – по неадаптированному тексту: Гай Юлий Цезарь. Записки о войне с галлами. Книги вторая, третья и четвертая. С введением и комментариями С.И.Соболевского. – М.: Изд-во литературы на иностранных языках, 1946/ М.: Русский Фонд Содействия образованию и Науке, 2011. С. 67. [5] Краткий словарь латинских слов, сокращений и выражений /Сост. В. Купреянова, Н. Умнова. – М.: ТЕРРА, 1999. С. 86. [6] Создал энциклопедию психохарактеристик Caracthrez в первой половине III в. до н. э. (Феофраст. Характеры. Перевод, статья и примечания Г.А. Стратановского. Репринтное воспроизведение изд. 1974 г. – СПб.: НАУКА, 2007). [7] Фихман И.Ф. «Позднеримский колонат – миф, созданный историками?»//Вестник Древней Истории, 1991, №1, С.27-45. [8] «Денотат (от лат. denotatum – обозначаемое) – обозначаемый предмет. В традиционной логике называется «объемом понятия». Д – объект мысли, отражающий предмет или множество объектов действительности (вещей, свойств, отношений, ситуаций, состояний, процессов, действий), которые именуются данной единицей (в силу ее языкового значения). Д. представляет собой предметное значение объекта, устанавливаемое в процессе его обозначения. И чем больше значимых черт содержит «смысл» (сигнификат) языковой единицы, тем уже его Д., и наоборот. (Лингвистический энциклопедический словарь. – М.: Сов. Энциклопедия, 1990. С. 129. [9] Латинско-русский словарь / О.А. Петрученко. – Репринт 9-го издания 1914 г. – М.: Эксмо, 2017. С. 645. [10] Там же. С. 645-647 [11] Гай Юлий Цезарь. Указ. соч. С. 27 («На следующий день Цезарь, не давая врага опомнится от ужаса и бегства, повел войско в землю суессионов…»). [12]Цезарь. Записки о галльской войне. Краткая коллекция латинских текстов / sokolwlad.narod.ru/latin/texsts/caesar05.html («Я не таков, чтобы бояться смерти более, чем кто бы то из вас!») . [13] Там же, буквально: «…при такой панике среди римлян…». [14] См. предыдущую статью: Меньшикова Е. «Троянский терроризм как установленный порядок (disciplina), или кочующий колонат» // Credo new, 2018, № 2. [15] «Патриотизм – последнее прибежище негодяя» – сентенция Самуэля Джонсона, что была принята за афоризм в Литературном клубе 7 апреля 1775 г. и опубликована Джеймсом Босуэллом в жизнеописании Джонсона в 1791 г. Заметим, прием беллетристический, известный и Аристофану, и Арбитру, и Цицерону – то есть в витала как пропагандистская утка шесть лет, а после 9-го Термидора ее окольцевали – удобно. [16] Первая книга об этой прослойке (типе) людей, которая так и называлась – «Отщепенцы», дав определение, описав явление, что начало складываться в России после отмены крепостного права, была написана полковником Генерального штаба, публицистом «Русского слова» Н.В. Соколовым, после издания которой в 1866 г., автора арестовали, а тираж уничтожили. После полуторалетнего заключения в Петропавловской крепости Соколов был выслан в Астраханскую губернию, откуда сбежал, в эмиграции примкнул к бакунинцам (см: Кропоткин П.А. Записки революционера. – М.: Моск. рабочий, 1988). Это еще одно свидетельство из «жизни вирусов» – критика социальных явлений приводит к оппозиции, что ведет к диссидентству, что планирует и проводит контрреволюцию – как бы из-далека – из шалаша Лонжюмо. Вернуться назад |