Меньшикова Елена Рудольфовна

Новый Институт Культурологии (Москва)

кандидат культурологии, эксперт

Menshikova Elena Rudolfovna

New Institute for Cultural Research (Moscow)

Candidate of Cultural Research, expert

E-mail: elen_menshikova@mail.ru

УДК 820

 

Свингующее Сознание, или ‘самоорганизующийся Хаос’ как резонансная система[1]

 

 

Аннотация: Сознание – это есть ген сопротивления, который движет эволюцию эволюционным методом – эмпатическим Квалиа – субъективным возмущением «естественного отбора», выбор которого не ограничен, но стрессоустойчив к ошибкам. Заглядывая в зеркало себя, мы подносим к зеркалу саму Эволюцию, что, не моргая, смотрит глазом испуганной газели – недоверчиво-манким. Именно свингуя – ударом на удар, принимая выпад и отражая как блеск скользнувшей кометы, возмущение переводя в радость, работает самая закрытая (из всех на планете и далее) резонансная система. И самых значительных всего две: Сознание и Космос, причем, если одна работает в «скрытом» режиме, то другая – открыта, но не менее недоступна своей «зияющей пустотой», не только по причине своей мега-безграничности, но беспредельной размытости, распластанности, рыхлости (пространственной прежде всего), что делает космос таким далеким от понимания, звеня ключами познания, и зеркально отражаясь в нашем сознании квазарами интроекций чужих восприятий, что свингуют в хаотическом режиме денно и нощно. Сплоченность эйдосов бывает настолько великой, что мысль буквально обретает вес – ты не только быстро утомляешься в процессе какого-либо «осмысления», но чувствуешь, что буквально мир гирьками повис у тебя по карманам, подкинув пару кварталов с домами и домочадцами на твои плечи. И это все следствие сплоченности и микросцеплений всех восприятий, что вертятся в твоем сознании, касаясь демокритовски: флюидами, резонируя волнами смыслов, ретранслируя импульсы образов и пеленая возникающими интроекциями как силой тока – уже по Максвеллу. Оставим Богу богово, искусству – искусное, а  Сознанию – качельный свинг смыслов…

 

Ключевые слова: Сознание, eidoz, язык, Qualia, квазары интроекций, качели Смысла, метафора, эмпатия, мышление.

 

Swinging Consciousness, or Self-organizing Chaosas a Resonant System

Abstract: Consciousness is the gene of resistance that drives evolution by the evolutionary method – empathic Qualia – the subjective perturbation of “natural selection”, the choice of which is not limited but stress-resistant to mistakes. Looking into the mirror of ourselves, we bring Evolution itself to the mirror, which, without blinking, looks with the eye of a frightened gazelle – incredulously-temptingly. Swinging it with a blow to a blow, taking a lunge and reflecting as the shine of slided comet, translating outrage into joy, the most closed resonant system works – Consciousness. It is important not to miss any “punch” (knock/sound/word) that is thrown into your consciousness, so that the sound of the Universe (and it is she who sends impulses of understanding) turns into improvisation of your own thinking – becoming a landing from “personal Idaho state”, so that the “muscles” of consciousness pumping iron-training, do not sleep like a big earthworm that digested fast food (alimentary, cultured), being content with very little and chafing to empty, in order to work, interpreting what is happening near and around you, and comprehend creatively. The cohesion of eidos is so great that thought literally gains weight – you not only get tired quickly in the process of any “thinking”, but you feel that literally the world with weights hangs in your pockets, throwing a couple of blocks with houses and household on your shoulders. And this is all a consequence of the cohesion and microcoupling of all perceptions that revolve in your mind, touching them democritically: with fluids, resonating with waves of meanings, retransmitting impulses of images and swaddling with the resulting introjections as by current – already according to Maxwell. Let us leave the God of God, art – skillful, and Consciousness – seesaw swing of meanings…

Keywords: Consciousness, eidoz, language, Qualia, Quasars of introjection, swing of meaning, Thought, metaphor, thinking.

Вся поисковая тактика моих научных изысканий начинается с моего сопротивления общепринятому – именно сопротивление запускает стратегию «путешествия» – найти и подтвердить, что равносильно «обезвредить», тот артефакт/понятие, что на сегодня под спудом чужих интерпретаций просто «не дышит». Сопротивлением мое сознание включается и работает так долго, пока хватает заряда (внутренних сил моего организма) – энергетически я пока не научилась экономить, но тратить и дарить – да! Сознание – наш карманный «сад расходящихся тропок», что как Юаньманъюань –  один их пекинских парков, который явился мне «садом камней и лотосов», где «камни» – это устойчивые системы понимания, не лишенные гибкости, а «лотосы» – прозрачные и чувствительные системы восприятия, благосклонные к фотонам света и влияющие на кварки эйдосов, что крутятся в неосязаемой нами структуре Сознания, но признаваемой как реально существующей, – но в нем все меняется, меняя направления 4 раза в секунду, но, благодаря этому факту «бегущей околесицы» по Кэрроллу, вся нестабильная платформа Сознания, как плавучий чашелистник лотоса, довольно устойчив и готов к балансировке – он включил свои модуляции доверия, он ищет участия, участвуя в общем волнении.

Pro и contra языкового бессилия

 

Только ища ответы на вопросы, что успевай подкидывает действительность, располагая несовершенной терракотовой армией тунеядцев и прохиндеев, человеку, который в бесконечном поиске «как подковать блоху» вдруг ловит бабочкой в сачок рожденный пеной Эос эйдос, как один из вдохов-выдохов Сознания, – и только ищущему сознанию открывается смысл и гармония жизни, причем в простых образах и ясных формах, выражаемых через конкретику предмета, а не отвлеченного понятия, не спящего в конуре тела, не бегающего по цепи от удовольствия к насилию и обратно. Так скажем, «наклоны» в сторону физиологического, как и «приседания» вокруг елочки инстинктов, которая на деле не «наше все», но глянцевый фетишь, переключают сознание в другой регистр, где само «осмысление», утрачивая свою качественность и многомерность, предпочитает «цветовую дифференциацию штанов» хоралу горних ангелов. Считаем, исследования (изучения) достойно лишь Сознание, осознающее самое себя, изучающее собственно «самоорганизующийся хаос» – бытие-в-мiре, мучимое противоречиями и взыскующее к аллегориям и аналогиям, чтобы отразить/выразить этот прекрасный безумно-безумный мир. И только оно само знает, из какого Хаоса оно является, благодаря каким селевым потокам, флюидным канцонам, и вопреки каким химерам вдруг выплескивается инсайтом к вам и даже мимо вас – так пролетом кукушки – тем зримым абрисом восприятия того или иного предмета/явления, что вас встревожило, кольнув нестыковкой. В этом «химеричность» самого процесса осознания и мышления – из аллюзий и тонких волокон аналогий вдруг является ясность и понимание проблемы, и возможность ее решения как гармонизирующего аспекта жизни. И дело даже не в сложности эксперимента – изучения Сознания, а в том, способны ли ваши датчики не свинтиться, томограф повергая в ступор, когда «контактер» – анализируемый источник тока «сознания» – не изъят из привычной среды обитания, не посажен в колбочку, не питается пилюльками Бихевиора, не вырван из привычного ритма бытия, привычек и занятий, когда, собственно и совершается невербальное осмысление, рождая инсайтом – дуновением эльфа – мысли и понимание предмета/вопроса, принося в дар решение – творением «нечто», что потом окажется в общей копилке артефактов нашей  цивилизации (без намека канонизации и апостольского бальзамирования). И здесь важна каждая отрастающая веточка: проблема соотношения воли ума (рассудка) и волеизъявлением эманов – кто кого? Важно «как» Ум сладит с бушующей эмоциональной сферой, организуя, ритмизируя ее, поскольку «аритмия ума» Сознанию вредна неравномерностью скачков, ведь оно взыскует гармонии смысла, как алчущий воды окровавленный лев или теряющая влагу виноградных глаз бегущая газель, что уповают на божественный порядок соотнесенностей и пропорций в мiре – сиятельной ясности Смысла бытия, ритмически организованного Порядка, что позволяет напиться и наполниться светом всем и сколько нужно всем, включая лотос, шелкопряда иль слезой упавший лист. Но если мозг, по мнению нейрофизиологов (В. Медведев), всегда работает на 100%, то резонно спросить: тогда почему сознание так различно, так пугающе несличимо, так своенравно и упрямо? Можно ответить шуткой (из к/ф о Робин Гуде) – «Потому что бог любит разнообразие». Думаю, что ответ – дело ближайшего будущего (если, конечно, наша цивилизация вдруг не схлопнется перегоревшей лампочкой в очередном сумеречном тупике), и скрыт за зеркальными ширмами эволюции и естественного отбора (если признать их не за аксиому, а хотя бы за вполне реальное положение вещей в ходе развития организма/ планеты/общества), в самой балансировке системы мироздания. Это как знаменитая «Девочка на шаре» Пикассо – в каждом изгибе хрупкого тела – кричащий атом несовершенства мира, а за квази-исполинностью гимнаста, смотрящего равнодушием истуканов острова Пасхи, – основательность материи, что есть состоятельность природы, уравновешивающая сомнения, сломы, бунты, перевороты, а вместе это бродячие радикалы бытия, что в его невесомости заняты самоорганизацией Мысли. Можно назвать это «интроектным проектированием» себя и мира: я не создаю «тексты», но дискретным образом складывается единая мысль – пунктиром – так я осмысляю Бытие и человека, зависшего в нем ракетой. Увы, надо не коды разгадывать, проверяя мозг биткоином и хладом информации, что треш и ложь, нужно не мешать Сознанию трудиться: самостоятельно, в поте лица, исполняя сей оброк исполати.

 

Стратегия одного научного семинара, посвященного  проблеме Сознания^[2], таилась в головах его устроителей, а нам, участникам-приглашенным, важно было самим (каждому, полагаю, согласно собственных интенций, сентенций и потенций) прояснить: для чего? что нужно? зачем? возможно ли удивление? – словом, насколько вы подошли к кромке, за которой прячется Сознание и готовы ли прыгнуть за ним в бездну. Если же все затевалось для выработки (тут же – мгновением ока) очередной дефиниции –  то это еще одно квест-шоу в череде прочих, популяризирующих «мумию» Итигелова. Смею напомнить индийскую притчу об одном слоне и трех мудрецах, что оказались слепы, но это им не мешало составить свое суждение о млекопитающем, что они ощущали рецепторно: осязая отдельные его части, как бы в расчлененном виде (привет Суини Тодду^[3]), – и у каждого оно было «истинным», ибо несло в себе качественную характеристику осмысляемого предмета (слона). Сознание же неуловимо – его за хвост не тронешь, и пока, возможно и к счастью, не укладывается на лопату, чтобы засунуть его Ивашкой в печку (томограф, что «прокрустово ложе», как часть программы «Искусственный Интеллект», быть может, на то и рассчитывает). Бабы-ёжкины страшилки: кибер-набеги, мозговые импланты, томографы, «читающие» мысли (при условии, что они обитают в испытуемой голове), квантовая «расчлененка» мозга – оперируя сослагательным наклонением с легкостью Остапа Бендера: вероятно, возможно, будет сделано, предположительно, нажимая на умозрительность экспериментальных разработок (что сидят на госбюджете), оставляют Сознание в нерабочем состоянии – не думающим, не осмысляющим конкретику бытия, но поглощающим  искусственный тест на глютеновой основе, не озаренном эйдос иль трудом – и это все те шаги в темной комнате, что до добра не доведут, поскольку в ней не осталось даже улыбки Чеширского Кота. Вопреки стоящему площадному хохоту, раздающемуся из всех динамиков масскульта, философия Смеха покидает Сознание, оставляя его кривым, глухим на оба уха, и уж точно немым и беспричинно хихикающим, болтливым, забывшим вехи естества: мысль облекать в слова.

 

Что сводит эмоциональную сферу с ума, а сознание приводит в движение? Язык. Но язык и мышление не всегда тождественны, да и языки, как правило, различимы – жест, мелодия, голос, живопись, скульптура, танец, запах и др., и то, что «подергивает» наши эманы, оно же дергает Сознание за полы «подсознания», как бы говоря, шепча и насвистывая, но при этом передавая смысл, вручая фиалкой денотат (значение), – искусство давно этим «инструментарием» пользуется. Слово как часть литературной традиции, что мысленно живет в каждой голове – образом и рифмой детства, оказывается и соединительной бусинкой всех языков Смысла – это та тушь, без которой иероглиф «Жизни Мышья Беготня» не отобразишь, хотя и хочется, хотя бы и пришло время. А всякое «слово» богато внутренним наполнением, что иной раз не требует вербализации, а напротив, бежит от него, замечая «чайки недоумения»^[4], которые зачинают свой базарный торг, как только слов становится много, причем слов поточных, пропущенных через дистиллятор наукообразности и тавтологии. Но с другой стороны, «чайки недоумения» – это то, без чего осмысление свернется засохшим листом, пустопорожней телегой продребезжит мимо вас. Эти буридановы ослицы, орущие мартовскими котами, пробуждают именно Квалиа – из вашего сопротивления и из вашего содрогания рождая слезу прозрения (что ваш зазевавшийся моллюск, едва успевая закопаться в песок от пирата-осьминога), что понимание вдруг «тормозит», а восприятие вдруг может оказаться запертым изнутри – внутри того «сократического диалога», что ведет голова человека осмысляющего (разумеется, отсылки к Голове, с которой воевал Руслан, принимаются, как и к голове профессора Доуэля, и даже к чину «Головы», столь вакхически поданным молодым Гоголем, но это все метонимический прием (вид тропа) – перенесение общего на часть), но чье сознание не выдрессировано, и по той лишь причине, что оно не поддается никакой вольтижировке. Микросвязи между языком, эмоциями и мышлением – это все образует «пучок взрыва» или то самое «сопротивление тока», что формирует «в мгновение ока», «залпом» сам проблеск Сознания – этот невероятный акт «самоогранизации» Хаоса, ту высшую энергию, что действует внутри человека (без фиксации места), незримо и подобно эфиру – той великой составляющей, тем невидимым элементом мира (наряду с водой, землей, огнем, металлом), что творит мiр, являя эволюцию человека (во всем его божественном многообразии, включая и ироничный аспект и демиургический промысел), поскольку само оказывается «галактикой в спирали» на шее Объективной Реальности – той самой Черной Кошки, которая никак не поддается описанию – ведь наша жизнь все время ускользает от объектива Я и вдумчивого ока Мироздания, подсовывая то хвост, то сублимацию вражды или салки с «бессознательным». Причем все эти «долгие проводы» – уводы в сторону – создаются самим Сознанием в режиме резонансной  пикировки  и поточным методом: ища аналогии и тропы (ассоциативные ряды, иносказания, меты рифм) в одной кастрюльке – той, что кипит нейронами связей, и потребляет львиную долю энергии всего организма (едва ли не 99 %), и пролеганием-сочленением отростков-пучков плетет цепочки осмысления. И это тот самый «прометеев огонь», что способен нисходить «благодатным огнем», быть «неопалимой купиной», осенять «красным цветком» от любого «шерхана», и даже при отсутствии печени, испытывать страдание Титана (перманентные пытки клюющего орла как метафора нестабильности и несовершенства мира), не ища сочувствия, но несмотря на то, что стрелы эмпатии направлены во все стороны, – словить их может далеко не каждый. Проверяя каждую звездочку и каждый крученый мяч, поверяя им свои мысли, что еще даже не родились – но лишь вызревают сезамовой семечкой, лишь «вздохи» и «ахи», мы ищем что-то, что отвечает нам внезапно, но всегда очень точно, даря направление размышлениям или эйдос как упавшую с неба снежинку.

 

Язык науки отпугивает интуитивистов и творческих созданий, вырабатывающих для  «сократического диалога» с собой иль Бытием иной язык – те невидимые ментальные пассы, что Музы заплели косичками своих причесок, и потому необходим иной «коммуникатор» междометий восприятия и фонемами смысла, и думаю, язык поэзии мог бы стать таким регулятором в наведении когнитивного моста. Поэзия – это не только «езда в незнаемое», это своего рода койне, или пиджин, что заставляет многих перейти от прострации к со-мышлению и, наоборот, предлагает хорошую встряску – иной регистр избавления от фрустраций, что восприятие мира делают тусклым, искусственным, ложным, обрекая мозг дремать рутинным сном. Синоптические связи в ходе поэтического возбуждения огромно, если не огнеопасно, – все работает с бешеной скоростью, с бенгальским искрами словопрений из одной чаши иносказаний, когда в поэтическом «метании» Сознание ищет и находит тот синапс, который дает и ритм, и смысл, и образ, причем, предельно быстро – мигом, импровизируя наитием и тем упрямством ума, что просто упражняется в тропинках тропов – как бы повисая на стропилах воображения, качаясь на восприятиях и перепрыгивая по всем снастям загадочной каравеллы, что плывет в глубинах вашего мозга своим маршрутом, по своему фарватеру, без навигатора зная, как не изменять собственному курсу. Отчасти, Сознание – это ген сопротивления, который движет эволюцию эволюционным методом – эмпатическим Квалиа – субъективным возмущением «естественного отбора», выбор которого не ограничен, но стрессоустойчив к ошибкам. Словом, соотнесенность возможна нажатием собственной клавиши – воли, и воли Ума, который сам знает, что правильно, а что нет. Это как «управлять гневом» – ритмично, спокойно, спокойствием «мужчины в самом расцвете лет», словно штангу поднимаешь, ставя что-то в угол – с глаз долой, что-то пестуя и поливая теплой водой, – в любом случае, усмирить эманы возможно творчеством – экстремальным занятием отвергаемых «иных», как Бэнгси устремляемых ночью к прохладе пустой стены, чтобы оставить там свой иероглиф своего метаязыка как голос-антитезу мiру, что просто жаден и ленив, что теряет красоту, что тает, запустив в свой ледник бактерию насильственного обмана, – тем бегством в сень «стены плача», где слезы, хоровод плетя сомнений, обретут решение задач – математических, шахматных, политических стратегий – кого бы то ни было, хоть зайца, – главное, процесс игры не просто усложнять, но «видя» проблемы бытия, как бы «прозревать» свою современность – свою сопричастность этому миру, но и понимать время прошедшее как прошлое, что всегда у тебя в кармане (за пазухой, ошейником Ориона), уметь читать исторические закономерности, то есть считывать, отмечая погрешности, эволюционные шаги самой цивилизации (в совокупности культур и различий восприятий). Заглядывая в зеркало себя, мы подносим к зеркалу саму Эволюцию, что, не моргая, смотрит глазом испуганной газели – недоверчиво-манким. Бехтерева назвала такие способности сознания «Детектор ошибок»^[5], а Платонов окрестил «евнухом души», принимая тот факт, что всякое наше действие (и мыслительные операции в первую очередь) проходят поверку в этом недоверчивом ящичке – камере обскура нашего Я. Но «детектор ошибок», балансируя между «недозволенным» и «возможным», «вероятным» и «возмутительным», отрабатывая функцию социализации, к тому же защищает наш организм от «перегрева» (особенно мозг, и в первую очередь, что получает сигнал «sos» первым), таким образом гарантируя относительную стабильность и выживаемость, удерживая от болезней.

 

Именно свингуя – ударом на удар, принимая выпад и отражая как блеск скользнувшей кометы, возмущение переводя в радость, работает самая закрытая (из всех на планете и далее) резонансная система. И самых значительных всего две: Сознание и Космос, причем, если одна работает в «скрытом» режиме, то другая – открыта, но не менее недоступна своей «зияющей пустотой», не только по причине своей мега-безграничности, но беспредельной размытости, распластанности, рыхлости (пространственной прежде всего), что делает космос таким далеким от понимания, звеня ключами познания, что находятся как бы в открытом доступе, маня притягательностью «права первой ночи» – правом галактических первопроходцев, и зеркально отражаясь в нашем сознании квазарами интроекций чужих восприятий, что свингуют в хаотическом режиме денно и нощно. Как бы вступая в незримый диалог, что длится всегда и всегда незрим, ибо оппоненты амброзию вкушают, неточные оксюмороны порой производят должное: ловят смысл. У Померанца Г. С. есть книга «Открытая бездна» – замечаем, бездна все открыта; у Зиновьева А. Ф. – «Зияющие высоты» – замечаем, «зиять» можно только чем-то чрезмерным, находящегося ниже угла зрения, – бездной, н-р. Яма, пугающая беспредельной пустотой, вдруг поднимается на высоту Фудзиямы, которая является символом абсолютной красоты и чистоты, опрокидывает и Абсолют, и высоту, все выравнивая «зиянием пустоты». Причем, «зиять» можно только в гробовой тишине – могильном ‘запределе’.  Важно не пропустить ни один «удар» (стук/звук/слово), что вброшено в ваше сознание, дабы звучание Вселенной (а это именно она посылает импульсы понимания) переходило в импровизации собственного мышления – становясь десантом из «личного штата Айдахо», дабы качались-тренировались «мышцы» сознания, чтобы не спать большим земляным червем, переваривающим фастфуд (пищевой, культурный), довольствуясь малым и раздражаясь на пустое, дабы трудиться, осмысляя происходящее рядом и вокруг тебя, и осмыслять творчески. И если один в этом детерминированном зазеркалье – вселенском ринге – колоссально спрессован (Сознание), то другой – безмерно разъят, растянут пикселями звезд и галактик (Космос). В этих резонансных системах все выверено: каждый шуруп на месте – резонеров нет. Праздное любопытство – собственно то, как можно охарактеризовать процесс изучения космического Нечто, есть потусторонность взгляда, что снаружи, что и возможно только из «посторонней» системы – малого круга (микродали), или зоны «большого брата», и, надо отметить, что именно он – «взгляд со стороны» – не только возможен (и не только благодаря новейшим технологиям), но помогает «дышать» резонансно и Колоссу, и фитюльке, причем микрокомос Сознания может быть также безмерно велик, – они как бы проверяют натяжение нитей между собой: нет ли узелка, что помешает красоте замысла – текущему шелку мироздания. И что интересно, знание, а с ним и постижение, как результат осмысления, именно что возможно лишь при таком «праздном любопытстве» – только интерес, включающий радость как стимул эволюции, способен сдвинуть любой камень преткновения, свернуть гору, проложив тоннель, пройти сквозь стену, оставив потомкам акведук. На Самосе (Греция) Эвпалинов тоннель – подземный водопровод и, вместе с тем, убежище глубиной в семь-восемь метров и длиной более километра (1036 м), что представляют собой двух-шахтный тоннель – сквозной, с двускатной крышей из каменных плит во избежание обвалов в основной шахте – для прохода людей, построенный в VI в. до н.э. древнегреческим инженером и геометром Эвпалином из Мегары (539-524 гг. до н.э. – в короткий срок по приказу самосского тирана Поликрата), с использованием принципов эвклидовой геометрии за несколько столетий до того, как их сформулировал сам Эвклид (325-265 гг. до н.э.). То есть акведук построен в результате «прозрения» одного Сознания – его расчеты слетели к нему еще бессистемными Квалиа, предугадав научное наитие Другого.

 

Квазары интроекций, или как свингует сознание

 

Мысль определялась Сеченовым как «продукт» чувственный, но, добавляем, обретаемый в результате «осмысления». Замечено: все нейрофизиологи весьма оптимистичны – как остроумно они манипулируют квантами мозга, чтобы соткать очередное сослагательное «прозрение» как свою «теорему Ферма»! Но отчего при таком массированном излиянии «чувствований», на которое обрекает своих потребителей массовая культура, работающая от солнечных батареек удовольствия, аккумулируя и производя только его – то есть самозаводящаяся и животворящая система по производству эмоций: от удовольствия до ужаса и страха, мысль возникает не у всех? А если вдруг и появляется, то какими-то рваными клочками? Быть может, не хватает «контактного толчка», что невозможен в чувственной среде? Ответим примером из «Чевенгура»: парадоксом юродивых мужиков, притворяющихся дураками. На вопрос Копенкина: «возможна ли Советская власть в открытом месте – без построек», они выдали мудрость, прозревающую даль: «Можно. Лишь бы бедность поблизости была, а где-нибудь подальше – белая гвардия»^[6]. Словом, «белая гвардия» в ближайшем подлеске стимулирует ваше сознание на преодоление трудностей и включение турбогенератора идей, что позволит сорганизоваться и отразить вражеский напор, реорганизуясь, в смысле перестраиваясь на ходу, или на современном сленге – переобуваясь, перед лицом входящей к вам в дом Смерти. Такое ощущение неминуемого эсхатологического исхода предполагает только «эсхатологический восторг»^[7]? Два денотата – «мучительное ожидание смерти» и «экстатическое возбуждение», объединенные оксюморонным свингом, отталкиваясь друг от друга, прокручиваясь и свиваясь, и вновь отскакивая противоречиями, искусно вводя «чувственное» в «осмысляемое», в процессе свинга теряют атрибутивный признак, доминантом оставляя nominus  – существительное с катионом «безудержной радости», что вообще не предполагает какое-либо размышление. Вывод: не за всяким оксюмороном скрывается парадокс – суждение, прозревающее даль, – то есть объективную истину. Внутри «свингующей пары» мы обнаружили  «контакт» и, соприкасаясь со-причастьем, установили коммуникацию между современным рокером (Шнуров), сказителем земли русской (Платонов) и перманентными социальными трансформациями с единым анамнезом революционной «чахотки» на все времена и для всякой Терры, что вдруг Жизни начинает предпочитать Исход.

Первое научно-популярное изложение нейропсихологической деятельности человека подарил миру Демокрит – натурфилософ, чьи положения легли в основу учения Аристотеля, а на Стагирите стоит, как на черепахе, теория познания, система научного знания (категориальный аппарат) и, собственно, западная философия (метафизика, физика, политика, этика, поэтика). Первый атомист Демокрит своим эманам – чувствам и эмоциям – отводил роль «организаторов» и «строителей» всяких тел и пространств в мироздании, включая и космос. И при этом до нас не дошел ни один фрагмент (как письменно-закрепленный артефакт) его положений – только в косвенной передаче учеников, адептов, историков науки, коих было много, и, передавая из уст в уста его «инсайты» о мiре, они старались быть точными в передачи смысла его суждений, сохраняя в себе определенной точкой своего развития именно ту «коммуникацию» с гением из Абдер, что восхищал, поражал и будировал своим «видением» мира и глубиной проникновения в суть вещей, и видимо, радуясь этому факту, иначе бы мир не узнал о себе, что «первовеличины бесконечны по числу и неделимы по величине, что ни из одного не может возникнуть многое, ни из многого одно, но что все рождается путем сплочения и сцепления (epallaxis) этих первотел»^[8], то есть вечным верчением и незримым касанием, причем под последним Демокрит понимал «(такое расположение, когда) атомы близки друг к другу и находятся на небольшом расстоянии»^[9] – именно вольный ветер эмпатии, что выпускает только Сознание. Заметим, в отличие от других исследователей, нас увлекает именно оно, а не мозг, являясь главным саморегулятором всего организма, всей телесной организации. Сплоченность эйдосов бывает настолько великой, что мысль буквально обретает вес – ты не только быстро утомляешься в процессе какого-либо «осмысления», но чувствуешь, что буквально мир гирьками повис у тебя по карманам, подкинув пару кварталов с домами и домочадцами на твои плечи. И это все следствие сплоченности и микросцеплений всех восприятий, что вертятся в твоем сознании, касаясь демокритовски: флюидами, резонируя волнами смыслов, ретранслируя импульсы образов и пеленая возникающими интроекциями как силой тока – уже по Максвеллу. Отметим, надо всегда помнить, что наши рассуждения носят умозрительный характер – мы осмысляем, пытаясь вычленить механизм «работы» сознания, не прерывая ход всех его шестеренок, не разбивая и не закрывая окон и оконцев восприятия, что действуют как рецепторы понимания, но также действовали – умозрительно – и все натурфилософы, включая и Гераклита, и Левкиппа. По мысли Демокрита, тела, что «доступны чувствам», то есть чувственному восприятию, которым располагает и пользуется наше сознание, «вступают в столкновения между собой и носятся в пустоте вследствие несходства и других…различий; носясь таким образом, они сталкиваются и образуют такого рода переплетение, что оно вынуждает их касаться друг друга и находиться вблизи друг друга, но тем не менее не рождает из них никакой в истинном смысле единой природы»^[10]. Что это, как не описание принципа работы сознания? Осмысляемое пространство, вмещаемое все тела, врывается в ваше сознание, или уже просто оно давно там – все переплетено, касаются незримо гранями образов как коленными чашечками на качелях, но именно это намеренное сгибание и касание колен приводит в движение и качели, и вас и ваши чувства, что не только заставляют учащенно биться сердце, но и заставляют весь мир крутиться вокруг вас какой-то неистовой каруселью, представляясь радужным миром надежд. Но чувственные возбуждения способны перекрыть/прервать, если не полностью, то частично всякую мысль, что двигалась свободным потоком, – чувственность затрудняет этот поток, превращая в протоку, которой грозит пересыхание. Однако недоразвитость чувств – ограниченность чувственного восприятия (которое всегда «чувствительное», как тот милиционер, что любил мир и переживал за всех) – ограничивает и сознание, которому просто не помыли окна – его «рецепторы» слепы, надломлены иль лишены пыльцы как бабочка, что без нее не летает. Осмыслению важна эта «пыльца», дающая «переплетение» образов и смыслов, рождающее касанием крыл понимание чего-либо – касанием плывущих теней на стене пещеры, дрожанием воздуха в горлышке соловья, что свингует любовью, делясь, по-касательной, своей радостью с человеком и всем миром. Проблема скорее даже в другом: как Сознанию не стать безработным? Думаю, держаться в фарватере русской народной сказки: Избушка-избушка, повернись к лесу задом, ко мне – передом! Поскольку мы до сих пор предаемся старинной забаве – входить в здание в обход парадной двери через черный ход – сознание наше в надежных руках – мы сопротивляемся и хохочем и обстоятельствам, и глупости, но движимся и дышим.

Все в моей голове рождается свингом – ударом-щелчком резонансной системы – в мгновение кварка (даже не ока!), и тут же прокофьевской увертюрой заметалось сопротивление Ома – токи моего Сознания проверяют идею и ее оперение на прочность, на точность звука, на резвость, на состоятельность – то есть идет брожение ума, когда все подвергается сомнению: выживет/выплывет или само утонет/растворится. А первоначально шла интроекция залпом: плюсквамперфект стремительно летящих атомарных смыслов, что касаясь прошлых мигов бытия (все в этой копилке уже случилось, но продолжает двигаться-существовать фактом фиксированного и длящегося в настоящем восприятия, не только вашего, но и многих других), прошлое соединяют с настоящим, являя эффект износоустойчивости – так сбор аналогий и аргументов, проводящийся нашим сознанием, можно представить в виде простой арифметики: ИИ+АА=Э(йдос), рожденный эхом сомнений, разбуженный Огнем сопротивления, где ИИ – интроектное импромпту, АА – аллюзии ассоциаций (практически теорема Пифагора: квадрат интроекций плюс квадрат аллюзий). Такая вот картинка маслом о Прометее, что всегда насмешлив, героя, ставшего нарицательным персонажем в наши дни, эдакого чудика, вроде Диогена, Терсита-неудачника или Сократа, что от жены скрывался на агоре, обращая ее в ристалище мыслей. В «опрощенном» мире все герои опрощены и упрощены, а как же иначе – отщепенчество (человеческий тип, что отринул свои корни, живет в межкультурном вакууме, ведя паразитический образ жизни, служа услужением) несет только свою модель – низкую, утратившую сакральность, язык, чувства (не путать с вожделением), сознание, а потому и зрение отщепенца подобно «кривым зеркалам» – глаза троллей, что видят даже не изнанку (мира, людей, явлений), но только плоское и примитивное, выделяя «низкое» как видовое преимущество. Если рекогносцировка Другого происходит аналогичным образом – буквально мгновением ока (вашего, что вы направляете и держите открытым, как бы сканируете встречного, что еще не стал «поперечным»), то так называемое «чтение» Бытия и всего, что в нем есть и с ним соотносится прекрасного, страшного, пустого, многомерного, включая себе подобных и бесподобных, вопреки скачущим иллюзиям и плывущим плеядами эйдосам, воплощенным в прошлом другими в образах предметных и реальных, происходит спектральным анализом радужных зеркал нашего Сознания и не быстро, но всегда достаточно правильно – словом, мы читаем по слогам, но верно расставляем ударения при точном интонировании, что выдает природную музыкальность, а значит, развитый слух – рецепторы восприятия в норме. Но как быть с искусственным глазом? Кто будет в ответ сканировать ваши ассоциативные ряды? Форматировать Бытие будет Искусственный Интеллект. «Вы поручитесь за то, из чего его делают?» – слегка подправив, парируем словами профессора Преображенского. Думается, что Искусственному Интеллекту не выиграть у нас в салки, а потому наш «калабуховский дом» выстоит. Это не предположение, это интуиция Сознания. Оставим Богу богово, искусству – искусное, а  сознанию – качельный свинг смыслов. Изготовлять себе подобных человек начал со времен архаики (идолы как антропоморфные фетиши), и научившись создавать пластичные копии, так и носится с идефикс создания собственного клона (Гомункул стонет в уголке), играя в роботов как раньше в солдатиков, растворяя разум в виртуальном желе – эдакое умаление совершенства человеческого естества и его сознания! Плохая карма? Или не то наследство, коим стоит гордиться, ежечасно вынимая из комода и поглаживая как прабабкой связанный воротничок. Но «Человек», действительно, «звучит гордо!», однако при одном «но»: естественном праве на прямохождение и широту суждения. ИИ такой «самодеятельности» не гарантирует – значит, нужно заботиться о собственных окулярах, прочищать слезные протоки, умываться и складывать и складывать квадраты катетов, умножая собственную мысль, выпуская  пернатую Sofia не только ночами, но и днями – мудрея на глазах (и в глазах) домочадцев и сослуживцев, что ваша Василиса Премудрая. Итак, Эйдос должен срезонировать: интроектно «задышать», став единицей кратно умноженной летящими по касательной восприятиями, толкающими, заставляющими сгибать колени, чтоб взлететь качельно над бытием-в-мире, чтоб касаясь наитием чувств, опериться за счет отражения (в зеркале звукообраза), не растворяясь, но качественно изменяясь за счет влетевших аналогий/аллюзий/интроекций – как будто прирастая крыльями (ассоциативным рядами, тождеством, смешеньем красок), сочиняя Хронику совершенного дня, совершенствуя направленным Смехом, что есть форма критического сознания, и чтобы стать осмысленным соглядатаем вашей реальности, что случается однажды – с момента вашего рождения, и длится до момента вашей смерти. Краткость жизни не исключает ее емкости (плотности), и чем ее наполнить зависит исключительно от вас – от политической рефлексии (если она есть) или привычек (если ее нет).

Метафора – Дао Смысла

Эмоции как лечат, штопая наши раны, так и разрушают сознание, заставляя, обрекая на сансару «вил», наступать на грабли обид и поражений. Мое сознание, «работая» метафорой (оперируя как ножом-вилкой), идя как бы на опережение научных гипотез и актуальных проблем (моей современности), осознанно усложнено: усложняя задачу «производства» идеи/мысли, я усложняю задачу так называемому «потенциальному созерцателю»  – тому, кто только притронется к оперению моего языка осмысления. Что делать? Не делать же себе «полный окорот» на манер Прокруста и по зову Чепурного^[11]? Неужто Лиру нужно настраивать по камертону толпы, что сейчас безголоса? Или действительно, творцу довольно башни или хижины, но что если они окажутся из бросового материала? Впрочем, и золото может обернуться черепицей, если забыть нужные слова, все может обернуться прахом, даже башни из слоновой кости, даже ты сам, причем в любую минуту. А потому, ценным оказывается только «нетленное» – то, что обросло невидимыми связями чужих восприятий и ассоциаций. «Душа в заветной лире мой прах переживет, коль будет жив в подлунном мире…» – так торжествовал А.С. Пушкин. Для нас он АС, а для других? Это заблуждения или его бахвальство? Иллюзии состоятельности? Или того «прямохождения», без которого «Истории Пугаческого бунта» не было бы? Только свершения человека достойны уважения – это все тот же греческий агон: стать лучше! И требуется малость для обгона – познать самого себя. Старо как мир? Но отчего не соблюдается? Опасаются, что станет говорить князь Интеллект Ильич? Иль тот, кто будет писать его программу? Насколько мозг, нацеленный на поиск аналога (аллюзии исключая), окажется адекватным и не попадет в собственную ловушку: сможет замечать отличия, не видя в них беду, чуять «страх и трепет» не как «гроздья гнева»? Последнее, кстати, качественное преимущество, что позволяет Сознанию отыскивать и связи, и проблемы, и выходы в свет или в хаос – словом, находить точки-кочки в системе бифуркационного котла, находить опору там, где она лишь предполагается, но не различима. Но ведь само «отличие» строится по схеме «аналогий»: мы знаем лишь то, чему прежде были свидетелями, что наблюдали созерцая или участвуя, чем увлечены были глаза, уши, руки – вся эмоциональная вуаль, вся рецептивная сетка, все усики-антенки, наблюдающие тот или иной процесс, явление, феномен, цепь событий, и явленная «тайна» проступает сильнее и ярче тогда, когда впечатление оглушает и дерзит, но именно может и помешать «объективности» увиденного «запечатленного» явления –  а потому, нужна другая сторона – «остранение» как метод проникновения в суть вещей, или тот, кто сидит в пруду, кто может улыбнуться вам, если вы сделаете это первым, или тот, кто видит отлично от вас – иначе. Свое «зазеркалье» мы носим с собой как связку ключей – каждое твое «отражение» – твое потенциальное продолжение, ипостась, но также инкубус, и поскольку за всякой «синей бородой» всегда скрывается «синюшкин колодец», «глазастое» Сознание усердно (порой мучительно, порой упоительно) всматривается. «Чужой» глаз способен натолкнуть на «отличие», существующее, и вовсе не страшное, обычное (для кого-то), привычное в своей обыденной радости – как дождевая вода для дождевого червя, как дождевой червячок для дрозда, как певчий дрозд для весеннего леса, как ветром наполненный лес для прогулок влюбленных. Аналогии помогают «словить» отличия: уловить нюансы, светотени и полутона – оттенки интроекций, что ведут не только к пониманию ясности момента/предмета/проблемы, но и его истинному представлению (с точки зрения субъект-объекта, когда объективность складывается из множества субъективных мнений/взглядов/ощущений). И опять встает «стеной плача» вопрос об ответственности – практически всякого и каждого, втянутого (впаянного) в мир субъектно-объектных отношений мира объективаций, – всякий ответственен за Другого, ведь Другим можешь оказаться и ты сам, являясь и «своим», и «чужим» для Другого. И это не просто аллюзия на «Маленького Принца», это чистой воды буддизм, когда мир входит в тебя целокупно, и когда ты не можешь раздавить шелкопряда (даже случайно), ибо можешь быть (уже был) на его месте – под занесенной ногой. И это скорее не «посторонность» (по Камю), но «посюсторонность» по-Диогену: всяк глядит из своей бочки, но не всяк готов втягиваться в отношения: сталкиваться, касаться, проникать заботой и участием, но стремится отразить всякое касание (даже незримое, как дуновение крыл, как легкое дыхание) ударом, и как правило, резким. «Александр, ты застилаешь мне солнце!» – ответ философа на приветствие императора и суть исторической байки, что являет притчу: всякая мушка разговаривает с Богом/Нечто напрямую, отождествляя себя с ним же. Это в потенциале, как минимум. Самолюбие всякого натыкается на аналог свое «божественной мудрости», своей  «светильности» и «многоваттности», что и вызывает взрыв отличий/противоречий, что и ведет к посюстороннему конфликту – устранению аналога как «отличия», как Чужого, Лишнего и лишенного ума. Как быть с тем, что в основании множества научных теорий лежат художественные произведения? Например, «Государство» Платона (теория об «совершенном государстве») или «Эдип-царь» Софокла (теория «психоанализа»)^[12]. Философский трактат «Государство», сочинявшийся несколько лет, исполненный поэтических выражений и лирических отступлений, написан в форме «диалога», словно драматургическое произведение – ждет своих склянок сценографии; история об Эдипе в греческой мифологии является одним из мифов Фиванского цикла, а сам сюжет восходит к периоду матрилокального брака, когда сын не может знать своего отца, ибо воспитывается в роду матери, при достижении зрелости отправляется на поиски отца и, не узнав его, вступает в сражение с ним.^[13] Так литературная традиция правит миром и сознанием. Доколе? Где будем делать вытачки, господа? Сознание молчит и лущит семечки…

Вопросов много не бывает: как работает Сознание? Как? В производственной экспоненте ставим: даром – инсайтом. Разбирая завалы кладовки «сознания», именно сейчас, спустя 20 лет с момента начала осмысления над идей о «гротескном сознании», я смогла (работая обыденно: строча новый пиджачок к конференции) ответить на вопрос, когда-то прозвучавший в ходе моего выступления на одной из первых моих конференций: в чем разница между «карнавализованным сознанием» и «гротескным сознанием»? Теперь отвечаю (как всегда инсайтом): в суффиксе и не только. «Карнавализованное» обусловлено рамками (схождением в антимир, если хотите), то есть хроно-топически определено и сфокусировано на Карнавале – образом действия, временем, местом и характерами (масками). В «гротескном сознании» отражается «политическая рефлексия» человека, его экзистенциальный modus vivendi, который вне времени и пространства, это сознание, опрокидывающее свой «системный подход» к жизни на само бытие смехом и слезами, балагуря и рыдая одновременно. И в качестве аперитива выдвигаю «национальную идею»: поскольку для сохранения нации, должно сохранять именно «нацию», а не «элиту» (что весьма сомнительно, как «осетрина второй свежести»), то каждый должен обладать «политической рефлексией», а для этого внести в Программу начального школьного образования предмет «Политическая рефлексия», наравне с «Чистописанием», «Арифметикой» и «Родным Словом». Почему бы и нет? Умея управлять собой, зная меру всех вещей, проникаясь их смыслами, школьники без труда смогут читать иероглифы неразумного и нестабильного Бытия. Чтобы что-либо осознать (заметить), что твое состояние «не то» – то есть измененное, чуждое – аватаром скачущее, не важнецкое – полупьяное, глупее не куда, схоже-расхожее, не твое – нужен диалог с собой, полный света и благоразумия. Без «политической рефлексии» его может не быть вовсе. Замечу, занятия йогой вообще уведут в даль дальнюю, ибо медитации и упражнения, направленные на достижение чувственного удовольствия, предполагают «остановку» Сознания – практический «выход» – но не в космос, а из системы энергопитания: «отключка» – это чистая незамутненная блокировка и бегство, фактически оскопление Разума.

Лишенная сознания, голова, не видя никакой цели дальше своего носа, стратегически обесточена – и потому, способная жать на любую кнопку, может пропустить собственную смерть – бастионы цивилизации: образование, искусство, науки, оказавшись под гнетом примитива и суеверия, уже схлопываются, как карточные домики. Даже условия для этой задачи изменились, подобно скачущим по планете циклонам, скинули былые настройки: «блага» цивилизации, что были изобретены в качестве помощников, освобождая человека от труда как осознанной необходимости, разрушают человека, оставляя беспомощным, знания, не дающие понимания, ибо сознание не приучено к самостоятельной работе, бесполезны и мешают найти правильное решение, как и сформулировать правильный вопрос, ибо вращаются в орбите мозга космическим мусором, и это создаваемая зашлакованность (причем, самим человеком) запускает процесс метастаз – и организм сжирает сам себя. Чтобы убедиться в этом, достаточно оглянуться вокруг, почитать прессу, заглянуть в книжный, зайти в школу за ребенком или в кафе перекусить, посетить агору. «Кромешность» нашей цивилизации в том и состоит, что она растеряла все свои границы, стерла метки, выбросив ключи – остался один «пузырь» – дутая пустота, готовая лопнуть в любую секунду, утратившая смысл как основу жизни, теряющая зрение, слух, речь – те способности восприятия и понимания, что три тысячи лет назад вывели ахейские племена из морока экологической катастрофы.

Сознание само избирает себе упражнение (для ума-работы) – оно не приемлет чужие тесты (карточки с подсказками, что можно доставать, словно кролика из шляпы или голубей из рукава, – реприза фокусника хороша в цирке), поскольку само и движет и регулирует связи своего «интерфейса». Важно исследовать его работу «изнутри» – не внешним наблюдением, и не посредством крысиных/кроличьих/обезьяньих голов, а тем «внутренним накопителем», которым являетесь именно Вы. Выбор «палитры» – слияние и смешение цвета, слова, звука, тени, ритма, реактива, знака, валентности – во всем – это и есть поиски твоего языка выражения – ты ищешь то, что требует зрак твоего Сознания для адекватного резонанса того восприятия, что всколыхнуло, вдруг задело-чиркнуло колибри штрихом, и потом затребовало отдачи – определения, осмысления. Это требование своего «спектрального» решения того глаза, что нужно Сознанию, чтобы попасть в точку «смысла», сделать верный шаг, чтобы не оступиться в своем осмыслении – не упасть с каната ни в опилки беспочвенности, ни в пропасть текучей реальности оскудения и примитива. Мир всегда был и останется хладен – он подобен горной реке: безучастность и простота – обязательные координаты для экзистенциальной ненаходимости человека – резонирующего и рефлектирующего смыслами. Априори эволюции нужны простейшие системы, но зачем-то понадобилось усложнить человеческий мозг: наделить корой, областями, полями, синоптической связью, метаболизмом? Думается, не для раскрашивания собственного оперения, не для подсчитывания биткоинов в зубах и не для наукометрических занятий, например, не для ловли бозонов в бензокосилке или извлечение кота Шрёдингера из квадрата Малевича, – но чего-то, что принципиально будет выделять человека в мире животных – сотворению совершенно нового, прекрасного и полезного для других, и, главное, с точки зрения здравого смысла, которым располагает определенно всякое сознание, даже привыкшее к праздности, и даже практикующее юродство (от йоги до скоморошества). Сознание, лукаво ускользающее, благо, ему есть куда…

По поводу этой ‘множественности’ Сознания, подкрепляемой матримониальными связями ноосферы^[14], приведу в качестве ‘реплики в сторону’ (возникшей при сверстанной уже книге)  собственное уточнение, и не как великие Дополнения Бахтина, но как веский аргумент к теории «Метафизики Сознания»^[15]. Не будучи филологом, Мамардашвили верно уловил морфологическую особенность категории числа в слове «сознания», но ошибся в термине. В моих университетах (журфак и филфак) преподаватели старались обходить стороной этот айсберг в определении его категории, поскольку их представления расходились c философской трактовкой этого явления – ослепительно неявного, и не используя в качестве примеров для pluralia tantum, – и это вовсе не означает, что они плохо знали свой предмет – просто не выходили за рамки, но были другие, кто не только не стеснялся, но стремился и забор преодолеть, и малинкой с чужого огорода полакомиться – конвергенцию проводя методом рекогносцировки. Дело в том, что категории числа в русском языке не деривационные, а моционные – те, что не увлекаются грамматическим плеоназмом, как планеризмом иные, но заняты не столько словообразованием, сколько отражают словоизмерительные показатели тех или иных признаков, что наличествуют в означаемом предмете – собственно денотате, а сами противопоставления по числам возможны и существуют, то связаны не с наличием/отсутствием определенного признака, но с количественными характеристиками – скажем, «объема» качеств, не изменяя его денотат, – они (категории числа) равнозначные, или эквиполентные^[16] (стол-столы). И поскольку каждая форма существительного принадлежит либо к единственному, либо множественному числу, и при этом единственное число может иметь как считаемое значение, так и ‘несчитаемое’, а вот множественное только свое – ‘множественность’, то способы выражения числа (единственного или множественного) будут различны. Так для первого характерны: 1) единичность (сахар), 2) общность (детство), 3) внепарность по числу – singularia tantum (тепло), 4) сингулярная собирательность (зверье), а вторую отличает: 1) дискретная множественность (будни, дрова), 2) собирательная множественность (враги), 3) дистрибутивная множественность (бусы), 4) репрезентативное множество (супруги), 5) множественное число вежливости /величия/остраненности (вы, мы, величество)^[17]. Так вот, нейтрализовать тот или иной ‘размерчик’ – количественный показатель – можно, если прибегнуть к определенным формам, что исключают «точность», но сохраняют «значимость» (денотат), а именно: singularia tantum (мясо, молоко, масло, нефть) и pluralia tantum (часы, очки, сани, сутки, чернила, ворота). То есть для выражения своей количественной ‘ненаходимости’ язык наловчился управлять двумя зонтами Оле-Лукойе: singulariatantum, чтоб подчеркнуть свою по-штучную ‘неизмеряемость’ – лишь совокупность численного состава, что можно запечатлеть/запаковать/разместить (весом, измеряемом в кг/л., формой других предметов), прибегая к вспомоществованию других, словно иные к фонду или клюке, и pluraliatantum, которому важнее указание на общность с кем/чем-либо как качественная принадлежность, как обобщающий признак ‘исключительности’, состоящий из набора определенных качеств, заключенных/объединенных единой формой – штукой, что буквально не распадается на части – как сак-вояжСербинова,  в  иными словами, подчеркнуть свою ‘сдельность’ как «многомерность»  – ту самую множественность. Если объединить все характеристики «множественного числа» в применении к слову «сознание», то будем иметь следующее: прерывистый, разделенный (от лат. discriptio), буквально, квантовый, распределяющий  (от лат.  distribution), использующий дисперсию (от лат. disperses) и диффузию, расспыляясь и смешиваясь (от лат. diffundo), проникая и, тем самым распространяясь, расширяющийся в своем качестве – отличных свойствах и проявлениях, презентующий себя в соответствии этих качеств и признаков, склонный к позиционированию и абстрагированию, что выражается в фигурах «остранения». И все это вытекает из определения pluralia tantum, которое философ ошибочно замещает singularia tantum как “множественное единичное”, используя лингвистический термин для объяснения «техники понимания». Подчеркнем, singularia tantum и pluralia tantum не обладают собственным противопоставлением – нейтрализацией эквиполентного значения (‘равнозначимого’), измеряемом в единицах чего-то, что маркируется всегда одинаково: молоко оно и в Африке ‘молоко’ – его ‘субстанция’ не подвергается сомнению, а вот ‘суггестивность’ – способность внушить, вмещая в себя многое, присоединяя и прибавляя (от лат. suggero) – оно не обнаруживает, в отличие от «сознания», которое при своей суггестивности (как себе, так и другим) умудряется сохранить свой суверенитет буквально – ограничив/оградив мозгом одного организма.  Поэтому наше понимание так многомерно – оно зависит от нашей же ‘сверхпроводимости’: способности принять/пропустить чужое суждение/взгляд, умения подвергнуть себя испытанию на «внушение» со стороны/вовне. Итак, singularia tantum – единичное множественное, что обнаруживает свою особую субстанциональную ‘нерасчленность’ – небо, хлеб, и как бы ‘несчитаемость’, тогда как pluralia tantum сразу обозначает свою ‘сдельность/сборность’ и ‘многофункциональность’, то есть кричит о своей множественности – годы, духи. Словом, «Я – бывают разные!» – это намек и на ‘сложный замес’, и на ‘силу тока’ – диффузию смыслов, иначе. В случае с Сознанием, повторяем, применим именно термин pluralia tantum. И в качестве примера, закрепляющим положения нашего аргумента о  многомерности сознания, укажу на его способность к «разноязычию» – не в смысле стилевого или лексического разнообразия письменной/устной речи, а именно в силе и способе диффундировать: искать и пролагать смыслы, как бы занимаясь картированием ‘осмысления’.

Динамический Хаос

Притча о слепых дарит нам два ослепительных тезиса: 1) «Мир складывается из обломков и тактильных ощущений», 2) «Существует только Хаос, над которым ты не властен». Хаос нужно признать за объективную реальность – не смиряться, а именно признать, и подстроиться (всего лишь – тем самым возвращая себе время натурфилософов), ибо Сознание есть самоорганизующийся Хаос. Просто принять и шагать по болоту бытия – топтать дорожки, балансируя на кочках. «Страшнее хаоса только тот порядок, который мы создаем» – это чья загадочная фраза, брошенная оксюмороном, но способная завладеть умом, ибо вползает у него слиянием двух истин. Действительно: наша упорядоченная жизнь не хороша, она подавляет и развращает человека, а Хаос (тот, что Космос) – страшен своей неопределенностью. Нам понадобится денотат слова «властен» – требуется лишь расщепить его как атом. Властен – вот главная причина и перенос причины поступка на внедренное желание следовать манипуляции (цепляясь за удочку пропаганды), это одна из веревочек, что перетягивает лодыжки Сознанию с детства: желание стать Властелином (горы, колец, мира) преподносится естественным эволюционным моментом – инстинктом выживания. Владеть как Тамерлан, и править как Август Цезарь. Именно в сегменте «власти» пробел и провал образовательной системы человека: здесь он оказался на мушке и под мушкой. Взобраться на гору – это не архиважная цель, а ложная дорожка. Заметим, в русских народных сказках ни одна из трех расходящихся дорог, что являлись богатырю на перепутье, не обещала быть «властителем», но предлагала только экзистенциальный выбор: обретение и утрату себя ценой жертвы. Пора определяться, итак: Сознание – это самоорганизующийся Хаос, что действует как резонансная система в структуре диссипативного Бытия, рождая эйдосы восприятий и пряча кванты смысла в искусство, вырабатывая фермент сопротивления бытию-в-мире, а потому это еще и искусство сопротивления.

Случайным образом, размещая комментарий на собственную статью, вдруг обнаруживаю, что дала еще одно определение Сознанию, которых может быть много, что и оправдано, и обусловлено самой его системой как динамического Хаоса, – «работала над Сознанием – связывала бесконечное в узлы». Именно так и происходит: метафора творит и не перестает творить чудеса – ибо она есть не что иное, как Дао смысла. Итак, сознание – способность и стремление к «бесконечному»: контролируя связывать кванты смысла в continuum^[18] – узлы смыслопостижения, что реализуется посредством собственного пролагания, для чего избирается метафора как “наикратчайшая тропа” для отыскания и выражения смысла. Именно она будет использоваться – и не столько для скорости, сколько для верткости-яркости мысли, и этим – метафорическим – индексом наше сознание определенно отличается от сознания иных живых организмов – буквально шагающим экскаватором оно создает то искусство сопротивления: бесконечное пространство отражений и восприятий окружающей человека реальности, что способно не только помочь сохранить человеку свою популяцию, но, совершенствуя, научить видеть свет гармонии и справляться с дисбалансами животных и социальных инстинктов. Именно она, метафора, будет подчеркивать и поддерживать бесперебойность созидательного процесса – осмысления, создающего узлы смысловой бесконечности – того самого кружевного полотна континуума, что ткет всю жизнь наше сознание – беспрестанно, денно и нощно, не покладая своих интроекций и синапсов. Пытливый студиоз может возмутиться: а почему не сравнение? Отвечаем: потому что «сравнение» работает как аналоговая система компьютера – нет объемности, парадоксальности, возмутительной простоты иного Образа – словом, коротка штанишками. Именно его дарит «метафора» при своем присоединении к осмыслению: прилегая и пролагая эйдосы понимания, и включая вас в со-творение мысли не как продвинутого пользователя, которому предложили список сравнительно-описательных оборотов, но как владетеля “мешка без дна“, из которого вы беспрестанно можете извлекать образы как елочные игрушки, с сиянием которых к вам вдруг слетает майский жук инсайта (с большое оговоркой: игрушки сделаны вами и не за один раз, и носите их вы с собою всю свою жизнь, боясь и потерять, и сломать).

Если творимая молитва нашего сознания действует как защита (даже неверующие, могли в этом убеждаться, и конфессиональность не имеет значения), то гротескное сознание, являясь формой сопротивления, включает защитный механизм, образуя сочленением метафор и гротескных аллюзий сарданский кокон для творца, для которого мир вдруг становится ясен: как на ладони, при всей прозрачности не скрывающий ни темных пятен, ни кривизны своей, и который ввергнут в бездну трагических пертурбаций – в нестабильный мир – мир, всегда сходящий с ума, и не своей волей и хотением, но долей рождения: любовью родителей. Обвинение в «сумасшествии» преследует наш мир (цивилизацию, с ее осмысленными квантами – людьми) с момента сотворения: сетования Сократа, филиппики ахейских лириков, сокрушительные комедии Аристофана и судебные речи Лисия, смерть Конфуция, впавшего в тоску от отчаяния изменить мир, – порочный круг человеческих пороков вращает эту сферу нестабильной структуры, скачущей валентности – изменчивой и двойственной априори, мир подвижного хронотопа, что самим фактом своего существования лишь подтверждает свою живучесть и реальность – пациент скорее жив, чем мертв, – но именно такая диагностика, что воспринимается и принимается многими за постоянный эпитет, как ‘красна девица’, убеждает упреждая, что мир – это не акт болезни – он именно таков, каким мы его видим: реальность, данная нам в ощущениях – скользкий тип, на которого нельзя положиться. Иного нет и не будет, и надо творить и твориться (со-творяясь), надо успеть сложить скользящие и бьющиеся сколы твоего Я и мира в гармонию понимания, что позволит узреть, как прекрасен этот мир, в который нас позвали люди, любившие и чувствовавшие красоту его, пригласили парадоксальным жестом Дара. Что, думается, можно расценивать и как сошествие с небес (это метафора, разрешающая балансировать между агностиками и атеистами, не подпуская алармистов, вопреки растущей массе паникеров и верующих), отчего осознание собственной уникальности (не следует путать с расовой исключительностью, которую исповедовал Цезарь, уничтожая народы) лишь напоминание об ответственности за свои способности и возможности, что предстоит проявить и подтвердить, и это не ‘отложенный платеж’, но ‘двойной тариф’, по которому художник, осененный Смыслом, будет платить за свое существование, за нервические спазмы, что вызывает вращение в центрифуге подвижного хронотопа. И в этом коконе “осенённый” художник – надменный и надмирный в своем одиночестве – как в черном девятом Дане – экзистенциальном поясе защиты – творит молитву собственного Сознания, разыскивая разбегающиеся галактики смыслов, находя под значимый числитель знаменатель полезности и пользы, творя астралы из колонны и вдохновляя образом поющего зверя (кита, соловья, осла) иль плачущего ветра, – цель его одна: мир защитить от разрушения. Так было всегда – творимая молитва сознания защищала, не наделяя бессмертием, – и всякий дан, надеваемый поверх предыдущего, укрепляя волю и дух, наделяя знанием и опытом, лишь отсрочка, что позволяет Молитве свершиться в полной мере – должны будут пропеты все псалмы и оглашены все контрфорсы задуманного и придуманного отражения/восприятия мира (целого или части) прежде чем Мастер впадет в тоску от безнадежного сумасшествия мира и, отчаявшись,  умрет, обесточенный и упустивший свое сознание в пассивный ток безразличия и уныния. Этот мир, как упрямый эгоист, требует твоего участия, и в силу эгоизма же он отворачивается, если внимания к себе не видит, – участь каждого расписана его долей, которая, как правило, не использует энергосберегающие лампочки, но нещадно треплет тело художника (заметим, роспись Сикстинской капеллы за краткие 4 года (!), подорвав здоровье Микеланджело, привела его, как всепоглощающая схима, к созданию шедевра, что вошел в свод всемирного наследия, и позволила прожить долгую жизнь, богатую озарениями и служением творчеству), – и потому, получая щипки и удары, даны иль шрам от стила, двигаясь Дао Cмысла, художник обязан научиться саморегуляции сознания – того состояния сбалансированной деятельности мозга, что будет искать не облегченные пути для свершений, но предлагать предупредительно верные, безопасные шаги, поскольку эмоциональная сфера, как надкрылья «небесной сени», защищая, основную «защиту» вручает хозяину сомы (swma, tox, to – греч., тело) – ответственность за собственную сохранность была и остается прерогативой человека, распуская нити эманов, она создает эффект «сверхвозможностей» – не Гомункула, но Геракла, когда распахнутые миру силы вдруг сворачиваются-оборачиваются и скачут на тебя стаей вепрей, стирая твои здоровые позвонки в тлен (как то случилось с Гойя, Байроном, Чеховым, Островским, Булгаковым, Лосевым, Платоновым и др.). Мы задели лишь сослагательные гаммы: желание сойки стать певчей птичкой – советы авгуров, если и слышны, то не всегда принимаются в расчет, – а потому человек за свою долгую историю так и не научился себя расходовать с умом: Ум тратит и себя, и тело, на себя же не опираясь, словно не имеет никакой под собой/у себя опоры, словно одержимый подвигом свершения, всегда выбегает распаленный на мороз или в стегающий дождь. Но есть немногие, что получив все Даны, благодаря опыту, опытности и пытливости таланта Дара, прошли Дао суть до середины – они научились считывать и внимать сигналы сознания: иные раньше, иные – после проявившихся недугов. Возможности Разума бесспорны, но наш Бог смешлив – наш разум заточен в совершенно несовершенное тело, и, скорее всего, не мы экспериментаторы, но часть чьей-то научной интрижки, наподобие нашего коллайдера или искусственного интеллекта. Несистематичность жизни при буйном стремлении все и вся систематизировать свидетельствует как раз о системном сбое в программе «Человек» – и здесь вступает операция «Искусство» – изобретение (надеемся веруя) чисто человеческое, что волшебным эликсиром  своих “живых и мертвых струй” выводит человека из ступора, приводит в себя, совершенствует разум – словом, преображает творимой молитвой Сознания.

Сознание связано с саморегуляцией организма – как? – незримо… и цепко. Поразительно, но от метафизики мы верной дорогой пришли к физике: морфология сознания (биологический аспект) аккуратно перевязана механизмами сознания (психо-нервический аспект), как Гулливер веревочками лилипутов, – и не инстинкты управляют сознанием, как мечтается некоторым и навязывается многим, а скорее наоборот: сознание вытягивает на свет инстинкты, обрекая их проявляться – полночным негативом примитивных желаний, иногда само: рутинным зовом жизнедеятельности сложного биологического объекта, иногда как бы экспериментируя: меняя свои поведенческие регистры, изменяя себе и примеряя иную ипостась, иногда переходя в зону катастрофы в силу шока, страха, паники, теряя способность самостоятельного мыслеизъявления и волю. Когда устаешь и напряженно работающий мозг пашет и пашет – начинаешь замерзать, как бы стынешь и, буквально, останавливается/замедляется, спотыкаясь на запятых, бег/разбег сознания – кровоток не иссякает – вы не иссякаете кровью, но конечности немеют, движения тормозятся вместе с холодеющим телом, что работало около 12 часов, не замечая ничего, кроме той Идеи, что была флагманом и Эверестом, образуя хоровод цепляющихся интроекций и смыслов. И даже заснуть не можешь, пока не согреешься, то есть пока не ошпаришь себя горячим душем – ушатом раскаленной водицы (только ради этого стоит ценить цивилизацию), что разгоняет твою кровь, что ваш ускоритель частиц в поисках бозонова счастья, достигая блаженного торможения «единиц хранения» в вашей бездонной коробочке. И спишь ты до тех пор, пока не станет жарко – буквально как в бане – жар заколотится пеплом Клааса: мозг отдохнул – вставай, иди работать! Мотивация именно такая – работай! – не наслаждайся! – трудись! И сон может быть на час-два, а может пять-шесть часов – в зависимости от сложности задачи, над которой вы бьетесь, и затраченной энергии, объем которой пока не определим. Как только восстанавливается температурный баланс организма (разумеется, optimum у всех разный), сигнал «тратить энергию!» некоторые воспринимают как «очередной скучный день», что необходимо раскрасить или сбыть и забыть, не учитывая, что это не столько команда, сколько разрешение на вход, причем время пребывания и пользования ограничено, и причем не вами. Так термическим образом, не крутя за нос, нас подводят к теореме, предъявляющей Сознание как структуру умозримую (не иначе), и что ищет заветный квадрат «метафизики сознания», и что ждет своих доказательств. А ваше сознание, обладая сверхпроводимостью и сверхтекучестью, избирает себе в проводники волю – стимул побудительных причин, чтобы вакуум мозга (апейрон, по Демокриту)^[19] наполнялся Эфиром – элементарным магнитным вихрем эйдосов и смыслов, обеспечивая бесконечность и непрерывность мыслительного процесса, коим все люди обладают – разнится лишь его степень и качество. Именно она заставляет сбросить «спящий режим», забыть про пляж и негу разгильдяйства, даже если вы релаксировали в облатке одеяла, настоятельно рекомендуя проснуться и продолжить незнаниеобращать в опыт, неопытность в беспредельное знание, то есть крутить колесо континуума, не зная, куда оно приведет, но темную энергию вам обеспечит точно, гарантируя бешеный ток синапсов и вихрь интроекций – беспредельно различных, смежных, сходных лишь намеком, едва различимым признаком, но внезапно открытым – ресничным вздохом, скоморошьим гудком. Итак, эфир достиг цели – ваша совесть разбужена и выставляет вас вон – на прохладу дня и вездесущей суеты – и ослушаться ее именно неловко стыдно, как перед Бабушкой Удава, что уже ползет к вам, тянет свои ромашки, щуря хитрый глаз, и уже диктует то, что вы должны судорожно записать, ибо мысль скоротечна (и бывает стремительнее абрека) – ускользает спином, исчезает как сгоревшая спичка – и даже сумеречная мгла иллюзий не сможет восстановить ее, – вам нужно только ловко подхватить брошенный хвостик – узреть порядок валентностей, как смог внезапно проснувшийся таким вот воем Воли Дм. Менделеев запечатлеть отразившуюся закатным жаром сводную таблицу химических элементов, поскольку не просто цепь, но вся сверкающая сфера осмысления оказывается и видимой, и слышимой, как Микеланджело зрил ‘все и сразу’ в глыбе мрамора, отсекая лишнее и рождая чудо собственного восприятия, – и вы встаете, ибо вам тепло – можно работать: отдавать энергию той, что неоднозначностью своей милей, упрямостью крепче и свежестью утра краше – Мысли, бесконечной в своих проявлениях Леди.

То, что Сознание «тормозит» сам процесс свершения дела или создания (в целокупности замысла) всего проекта/предмета/артефакта, связано, как думается, с накоплением энергии, которой требуется изрядно – словно ракету в космос запустить, или, наоборот (что Бурана не исключает), свидетельствует о рачительной экономии и переподготовке организма, что перенес невесомость или давление глубин (атмосфер 300), к трате «ресурса», ибо выброс энергии, что непременно происходит при ‘инсайте’ в континууме сознания – непрерывно завихренной и скользящей хордами смыслов сфере, что чревато усталостью и мгновенным опустошением всего тебя – как-то вдруг разом: от розетки – ты словно выжатая губка на раскаленном песке, но готовая треснуть от внутренней заморозки: кристаллические решетки теряют все связи и вам срочно нужна декомпрессия. Академик Н. Амосов как-то высказался: «Человек – это машина. Ничего больше. Просто очень сложная». Возможно, и весьма вероятно – но нужны королёвы и перельманы – и решение слетит одуванчиковой пылью трафаретом периодической  системы  обычным  вечером  понедельника. История мировой литературы давно собирает ‘машинные образы’ человека (Гофман, Верн, Пильняк, Олеша, Замятин, Кафка, Чапек и др.), интригующие уподоблением, мировой кинематограф охотно подхватил эту идея как морфологический способ развития, множа жанры и спецэффекты (от Дзиги Вертова до Стэнли Кубрика и далее), увлекаясь буквальным превращением в терминаторов всех мастей, чего сумел избежать Ак. Куросава, изображавший механистичность своих самураев психологическими приемами: тонкими штрихами  или звонким цветом густеющих кровью образов, на фоне которых герои От. Иоселиани, двигающиеся в заданном темпе  по отработанной программе условного хронотопа, выглядят усталыми дроздами, которых выдают за соловьев. Соловейчик – что китайский болванчик – умолчит, не расскажет истину, на отыскание которой уйдет не одна чаша вина – и древние, несомненно, так и поступали, но нам не до Оракула бутылки – робот не решает вопрос ‘питания’, где скорость энергии зависит от развесистости древа познания, что растет в вашей голове, но легко сводит философский куб в социологическую плоскость – к способам управления, когда вместо естественной пищи, поступающей их кладовых мировой культуры (все искусства во всем колорите историко-этническом колорите образов), пичкают информационным ГМО, изготовленным поточно-облегченно, вырабатывает привыкание и зависимость, переходящую в манию. Но и психоанализ, паразитирующий на привычках и маниях, в своей методике используя чисто механистические приемы: разматывание и наматывание клубков воспоминаний, которым потом выдаются одинаковые бирки: ‘эдипов комплекс’, ‘трезубец ореста’ и пр., словно коды к машинным программам, отчего пациенты, получив искомый ‘ярлычок’, послушно продолжали жить согласно поведенческой инструкции, прилагаемой к шрих-коду, который внушаемый клиент готов вытравить у себя на лбу чернильной кляксой, ничуть не смущаясь, что будут тыкать пальцем,  – главное, найден шесток, обозначена этическая ‘горбатость’ (Ричарда III, Леди Макбет, Синей Бороды), отчего лишь удобно и быстро занять свое место в терракотовой армии болванчиков, – он, как метод великого уподобления, устроен по принципу авгурской “сессии”, приучающей к маниакальному следованию чужим советами – как ‘вредным советам’ Остера – такова цена тяги к механистичности? Думается, тому виной та страсть к игре, что дарована человеку вместе с познанием и что предстоит освятить отдельно. А пока вслед за метафизичностью сознания нужно признать его механистичность, то есть способность и готовность к определенной регулировке, что позволяет говорить о Сознании как о механизме, своего рода “музыкальной шкатулке”, но это не означает, что в ожидании нужного ключа, “ларчик” не будет играть, ожидая волшебный адаптер, – наше Сознание будет работать и без искомого кода, ключа, отмычки – оно включается всегда изнутри: голосовым набором вашей мысли – грузинским распевом, чириканьем пестрых эманов.

Ища универсум Сознания, проанализировав достаточно много (творческие «лаборатории» Олеши, Булгакова, Платонова, Филонова, Шостаковича как кладовые континуумов – убедительный маршрут исследователя), оппонируя критикам и философам, да и просто живя обыденной жизнью и собирая звуки культуры широким радужным спектром, могу заключить: как устройство Сознания каждого человека базируется на едином принципе ‘доверия к услышанному’, своего рода внутреннее  ухо, что затем формирует, форматируя, действия человека и его мысли-помыслы, так и способность к регуляции Сознания основана на едином принципе ‘энергосбережения’, который учитывает не только метаболизм нейронов и аминокислот, силу кровотока, но и сам устраивает паузы пустоты, когда концентрация невозможна: ваш мозг словно бросают на закваску в кадушку, где темно и сыро, где все распадается – все тропки разбегаются и нет возможности ни найти грибок – желаемый, заветный, ни выйти из гущи, когда нет постоянного тока мыслеговорения, но есть вакуум в голове, реально ощутимый как утяжеляющая тебя пустота, – ваша «сияющая атлантида» вдруг замирает над миром как в детской игре на отмирание, подобно летающей тарелке, которую никто не видел, но живо представляют. И такие энергетические паузы возникали не из-за недостатка глюкозы или кислорода – нет, но причина скрывалась в тяжести самой работы: ее сложности, многосочлененности идеи и самого материала осмысления – мое Сознание не желало работать каждодневной рутинной теркой над вопросами о насилии, стратегии Цезаря, «троянском терроризме», каверзах латинского языка со сквозным умолчанием, об убийствах и обмане – оно как бы упреждало: рано, не готово, или молчало как партизан. Наверное, так и с умопостигаемыми ‘сверхновыми’ – сила их света определяется тяжестью темной энергии, которой они располагают, взрываясь в спиральных ветвях, следуя умозрениям астрофизиков, но насколько “темная энергия” Гая Юлия Цезаря была губительна для народов,^[20] входящих в круг его экономических интересов, мне, из далекой для него современности, оказалось видно отчетливо и без телескопа, достаточно было включить свой континуум – только он отключался сам, стоило смысловой тяжести – значению поступков и деяний, вероломных и методичных, перекрыть барьер здравого смысла – допустимую человеческую норму, основанную на простом принципе: не убий! Трудность прохождения – освоения – мыслительного материала, влияя на бег нейронов и поиски ниточек смысла (порой обескураживающего, но объяснимого, с лоскутной подстежкой аргументации), и будет создавать ощущение ‘невыносимой тяжести’ для работающего Сознания, что будет включаться в режим саморегуляции вполне автономно – фармацепты могут отдыхать, вдруг происходит сбой  ‘разумной иноходи’ – как конь Святогора, что начинает спотыкаться под тяжестью своего богатыря. Оно само все знает – нужно только уметь на него положиться – не развалиться в мечтательном бреде, свесив ножки, но думая, усиленно включая комбинаторику: играя в конструктор хордами интроекций, мотивов и образов, проверяя сопротивляемость материала, прочность узлов, гибкость позвонков и действий, рисуя орнаменты и фракталы закономерностей явлений и социальных и человеческих просчетов, – не мечтая по-маниловски, занимаясь перечислением идиллических картин кажимого, не подразумевающее вставания с печи, а именно умозрительный поиск и реальное воплощение идеи, что требует действительной материализации ваших действий: рукопись, чертеж, картина, эскиз, костюм, ваза, брошь, деталь, мост, суп, в конце концов, – артефактов может быть множество, но именно они, сдельные и совершенные, могут свидетельствовать о реальной работе Сознания. Это те самые продукты жизнедеятельности вашего сознания, без которых ему не самоосуществиться, это те белые камешки, что выводят из леса, и что интересно, вы достаете из кармашка иллюзий – случайным порядком набора восприятий. Не было бы иллюзий – сознанию бы незачем было просыпаться – это, как ни странно, тончайший мотиватор для работы столь же тончайшей материи как Сознание – самоорганизующемуся Хаосу она необходима как воздух, как все побуждающий эфир, и, что невероятно, но очевидно, вероятностью своего «кислородного голодания» сознание обнаруживает дилемму собственного существования: иллюзия противостоит иллюзии – не “вечная распря”, борьба, но работа мысли, что призывается на осуществление или преодоление какой бы то ни было идеи, соткавшейся полуденным сном, слетевшей иллюзии с очертаниями «ветряной мельницы», но предельно сжатая и усложненная, как виртуозная техника П. Филонова (писал маленькой кисточкой на большом формате, меняя цвет и формы каждый день), что он изобрел, ища Формулы Космоса, следуя алгоритмам своего разума и сберегая свою иллюзию взорвавшегося мира у себя под сердцем.

И здесь следует понять и принять тот факт, что Сознание само управляет и управляется с самим собой – взбаламученным, взбалмошным и взъерошенным, и с лимбической системой, и с инстинктами, и стрессами, – и если этого не происходит, – значит сознание не развито: его “мышцы” не прокачаны, “легкие” атрофированы, “живот” дрябл, а “сухожилия” перебиты. И иллюзии, и стресс формируют саму метафизику сознания, как советовал М. Твен: «Не стоит расставаться со своими иллюзиями. С их уходом исчезает жизнь»^[21], – мы же не склонны к суициду в момент рождения – вся наша жизнь как грибная охота: свою корзинку мы наполняем и боровичком, и опёнком, и поганкой – мы терпим жизнь, любя, за ее ‘оборотистость’ и ‘перипатетичность’. И если иллюзии служат общим – целевым – побудительным мотивом, то стресс запускает процесс сознания, что может дремать/отлынивать/хандрить/болеть/исчезать, поскольку именно стресс вырабатывает те «гамма-глобулины», что будут создавать ферменты стрессоустойчивости: умение различать «яд» и находить «антидот» – разумеется, поскольку сама структура мозга сильно изменчива – непрерывный континуум сверхновых, то все индивидуальности (а нас около 7,5 млрд.) будут обладать своим «противоядием» – универсальным оказывается лишь принцип этой волшебной ‘механизации’ – «поп-механики»^[22] осмысления.

Поскольку мы следуем аналогии «неравномерности» Линда^[23], его космогонии, то зададимся вопросом: что вызывает стресс у темной энергии – что бесит Пустоту? Хаотичное беганье вниз/вверх, создавая трансмиссионные потоки (невидимые, но предощущаемые) создают необходимое трение всей системы Пустоты – и она, блефуя смертью, рождает материю из энергии (практически следуя или встраиваясь в карнавальный принцип перерождения, который так подробно изложил М. Бахтин). Но ведь так еще изложено в «Теогонии» Гесиода («Прежде всего во вселенной Хаос зародился, а следом Широкогрудая Гея, всеобщий приют безопасный, Сумрачный Тартар, в земных залегающий недрах глубоких, И, между вечными всеми богами прекраснеши, – Эрос»)^[24]! «Вниз» нас тянет Страх: мозг тревожно, поскуливая, сигналит об истощении: он обесточен и опустошен – боязнь физической гибели, буквально физического исхода, ввергает мозг в Пустоту – полный вакуум немыслия, не-бытие как скудеющее пространство, освобожденное от рефлексий, как от постоя, а «вверх» – толчками (шатко-валко), неровно-испуганно нас поднимает Стыд – от не-состояния, от возможности не воплотиться в слове, жесте, деле – стыд за не-деяние. Возможно то лишь наша догадка, но возможно: Темное вещество не лишено Сознания? Мысль не столько материализует (воплощает), но и сама способна материализоваться в энергию буквально этическим «кнутом и пряником» – словно мироздание щекочет самое себя, чтоб «не было мучительно стыдно за бесцельно прожитые годы»^[25]? Мы не уходим в сослагательное наклонение, но строим гипотезы – не все же физикам бодаться с «глокою куздрой» – Сознанием. Великая мода родилась в Париже в 20-х от безденежья, возникла из ничего: из ступора, из утраты всего (кроме себя – Я) – вопреки катастрофе (социально-политической, масштабной, повсеместной), на коленке собственного разума, и в стремлении сохранить себя самое – иное зрение, единичное, свободное, разумное. И как подвиг самопожертвования – взбивая масло ценой «побега из Шоушенка». Это было очередное доказательство своей необходимости и сопричастности бытию-в-мире, то созвучие миру, экзистенциальность которого лаконично выразил Лагерфельд: «когда ты начинаешь критиковать время, в котором живешь, твое время вышло», или, добавим, ты уже умер, – это та соотнесенность себя в подвижном хронотопе бытия, что и позволяет вам самоосуществиться пропорционально вашей ‘осененности’.

[1] Это фрагмент главы «Парадоксы сознания или сусальность бытия» из готовящейся сейчас к печати моей книги «Творимая молитва Сознания» в СПб.: «Алетейя», именно отсюда делались переводы для международных научных площадок, и, как всегда (что тянет на традицию), английский вариант (сокращенный) вырвался вперед – “Swinging Consciousness or Self-Organizing Chaos as a Resonant System” // Philosophy Study, 2019, Volume 9, No. 3, March, P. 151-165, как и мои тезисы (и доклад) для междисциплинарной международной конференции TSC’19 (The Science of Consciousness’2019), что в этом году прошла в швейцарском Интерлакене – “Quasars of Introjection, or as Consciousness Swings” // TSC2019 THE SCIENCE OF CONSCIOUSNESS. Paper Abstracts. Interlaken, Switzerland. June 25-28, 2019. – 2019 Collegium Helveticum Zurich, P. 266, однако впечатления о котором не вошли в эту статью, но в продолжение темы о «свингующем сознании» непременно будут предложены читателю в будущем.

[2] Проводился в МГУ им. М. В. Ломоносова К. Анохиным в 2017-2018 гг.

[3] Вымышленный персонаж рассказов «Жемчужная нить» Дэвида Шеннона и Томаса Пекетт Преста, что печатались в Англии (1846-1847 гг.), собственно городских легенд-страшилок о маньяках, в которых цирюльник убивал своих посетителей, – видно, в «доброй старой Англии» была почва какая-то благоприятная для возникновения такой фольклорной традиции – не сказочной (Баба-Яга, Вий, Водяной, Леший в славянских или немецких сказках), но реалистичной ее форме, где душегуб, он же потрошитель людей (не кур), непременно артефакт городской культуры и как прочий среди равных – просто хобби у него свое незатейливо-прибыльное – так, сарказмом убивалось «волшебство» фольклора и прививалась мысль – чрез «окно Овертона» – о легитимности насилия и повседневности убийства.

[4] Моя аллюзия на метафору Ю. Олеши из романа «Зависть»: «чайки виснут знаком вопроса».

[5] См.: Бехтерева Н. П. Магия мозга и лабиринты жизни. – М.: Издательство АСТ, 2018.

[6] Платонов А. П. Чевенгур. / Платонов А. П. Ювенильное море: Повести, роман. М.: «СОВРЕМЕННИК», 1988. С. 354.

[7] Этот оксюморон предложил питерский рок-певец Шнуров.

[8] Лурье С. Я. Демокрит. Тексты. Перевод. Исследования. – Ленинград: Издательство Наука, 1970. С. 275.

[9] Там же. С. 260.

[10] Там же. С. 275.

[11]Слова героя «Чевенгура», что звучали приказом трибунала, действуя резво-устрашающе, – казнить, нельзя помиловать!

[12] Ср.: «Вся европейская философия представляет собой ряд примечаний к Платону» [Whitehead A. N. Process and Reality. N.Y., 1960. P.13. – Цит.: Егунов А. Н. «Платон: философия государства, права, политики». / Платон. Государство. Законы. Политик. – М.: «МЫСЛЬ», 1998. С. 5], – такого же мнения был и Хайдеггер.

[13] Мифология. Иллюстрированный Энциклопедический Словарь. – С-Пб.: Фонд «Ленинградская Галерея», 1996. С. 790. Суть Мифа – в посмертном «узнавании» отца, а все остальное (женитьба на собственной матери и прочее) является дальнейшей проработкой мифологического сюжета о сыне, убившем отца, которой успешно занимался афинский драматург Софокл (496-406 гг. до н.э.), написав несколько трагедий (дошедшие до нас «Эдип-царь» и «Эдип в Колоне»), одну из которых (в качестве источника) и привлек Фрейд для своих психологических манипуляций, совершенно изменив причинно-следственные мотивы в личной драме супружеской пары Эдип-Иокаста.

[14] Цитата Мамардашвили, выделенная карандашом лет 20 назад, выплыла как бы из «небытия» уже на стадии верстки – вот использую не в качестве драгоценной соломки, но трамплина: «Нет множественного сознания. Как говорили мистики – и я с удовольствием повторяю эту формулу – сознание представляет собой singulare tantum, то есть множественное единичное. Множественную единичность, скажем так» (курсив – наш, М. Е.) [Мамардашвили М. К. Введение в философию. / Мамардашвили М. К. Необходимость себя. – М., 1996. С. 130], с тем чтобы истоки собственного вывода были «налицо» – философ ошибся в термине, но не в сути.

[15] Пожалуй, именно так можно назвать раздел научного знания, что я освещаю здесь.

[16] Широков О. С. Языковедение: введение в науку о языках. – М.: «Добросвет», 2003. С. 126.

[17] Лингвистический энциклопедический словарь. – М., 1990. С. 584

[18] Continuus, a, um – непосредственно соединяющийся: 1) в пространстве, а) с другим предметом ( об одном, двух или более) соединенный, непосредственно прилегающий, непосредственно примыкающий, смежный; б) в самом себе соединенный, непрерывно продолжающийся, непрерывный, неразрывный, humus (поэт.); 2) во времени, а) с другим предметом (об одном, двух и более) непосредственно следующий один за другим; б) в самом себе соединенный, продолжающийся без перерыва, непрерывный, беспрерывный, беспрестанный, oppugnatio: incommoda [Латинско-русский словарь. / О. А. Петрученко. – Репринт 9-го издания 1914 г. – М.: Эксмо, 2017. С. 143.]. Удивительное для меня, продолжающей писать о «троянском терроризме», насилии Цезаря и мифологическом окаянстве современности, обнаруживаю совпадение/попадание примера: oppugnatio – приступ, нападение, штурм, атака, а все вместе – осадное искусство – достаточно осмысленно оглядеться вокруг себя во времени и в пространстве, как окажется, что это искусство как незавершенный, перманентный и, пожалуй, беспечно-бесконечный процесс лишь совершенствуется.

[19] A-peirox – греч., 1) беспредельный, бесконечный, бесчисленный; 2) неопытный, несведущий в чем, не знающий чего / apeiria – 1) беспредельность, бесконечность; 2) неопытность, незнание, невежество [Греческо-русский словарь, составленный А. Д. Вейсманомъ. – С.-Петербургъ, 1899. – Репринт V-го изд. – М.: Греко-латинский кабинет Ю. А. Шичалина, 2011. С. 153].

[20] См. наши статьи о «троянском терроризме» в журнале CredoNew за 2018 (№№ 1-4) и 2019 (№№1,2) гг.

[21] Твен М. Афоризмы. – СПб: «АНИМА», 2005. С. 110.

[22] Термин С. Курёхина (1954-1996), русского рок-композитора и музыканта, основателя одноименной группы и целого направления в музыке, отличительными чертами которых было непостоянство, подвижность, регулярная сменяемость участников, смешение стилей и технологий, инструментальное своеобразие при исключительном качестве исполнения.

[23] А. Линд (род.1948) – российский астрофизик, разработал «теорию космической инфляции», объясняющая механизм космологических мутаций, изменяющих свойства вакуума и фракталов Вселенной, приводя к Большому Взрыву.

[24] Гесиод. Теогония. Пер. Н. И. Гнедича. / О происхождении богов – М.: Изд-во «Советская Россия», 1990. С. 196.

[25] Фраза из знаменитой цитаты Н. Островского, автора «Как закалялась сталь», что стала хрестоматийной и каноничной, как библейские заповеди.