ИНТЕЛРОС > №4, 2020 > Алексей Лосев и Николас Талеб: сходство несходного Святослав Коваленко
|
Коваленко Святослав Юрьевич Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова выпускник;
Kovalenko S.Y. Lomonosov Moscow State University graduate; e-mail: cov.svyatoslav@yandex.ru УДК:109.1
Алексей Лосев и Николас Талеб: сходство несходного
Аннотация: В статье предпринята попытка сравнения двух философских позиций – платонической известного русского философа А.Ф. Лосева и скептической Н.Н. Талеба, американского финансиста и интеллектуала ливанского происхождения , автора концепции “черного лебедя”. Обнаруживается перекличка взглядов двух мыслителей, условность разделения на “платоника” и “скептика”. Ключевые слова: платонизм, скептицизм, эйдос, идея, миф, идеальное число.
Alexey Losev and Nicolas Taleb: similarity of unsimilar.
Abstract: The article attempts to compare two philosophical positions-the platonic one of the famous Russian philosopher A. F. Losev and the skeptical one of N. N. Taleb , an American financier and intellectual that was born in Lebanon, author of the concept of the “black swan”.There is a similarity of the views of two thinkers,the conventionality of the division into “platonist” and “skeptic”. Keywords: platonism, skepticism, eidos, idea, myth, perfect number.
Что может быть общего между Лосевым и Талебом? Как можно искать это общее, если один был кабинетным ученым-гуманитарием, совершенно далеким от финансовых рынков, для которого слово вексель имеет явно негативную коннотацию [1] и успешным трейдером, заработавшим капитал с помощью изощренных финансовых инструментов? Но ведь и тот и другой – философы. Да, но один из них – платоник, диалектик, другой-скептик, последователь Секста Эмпирика, Аль-Газали и Монтеня? Но вот сам Алексей Федорович не относил себя к какому либо философскому направлению, говоря: “Я-Лосев” [2]. А вот что говорит о своем скептицизме Талеб: ” некоторые лепят на мои идеи броские ярлыки, снятые с полки супермаркета (“скептицизм”, “толстые хвосты”, “степенные законы”) и притягивают эти идеи к абсолютно не к тем исследовательским традициям)” [3].
Попробуем проанализировать для начала отношение каждого из них к философии Платона.
Что такое платонизм, по мнению Талеба?
Платонизмом — в честь философии (и личности) Платона — я называю нашу склонность принимать карту за местность, концентрироваться на ясных и четко очерченных «формах», будь то предметы вроде треугольников или социальные понятия вроде утопий (обществ, построенных в соответствии с представлением о некой «рациональности») или даже национальностей. Когда подобные идеи и стройные построения отпечатываются в нашем сознании, они затмевают для нас менее элегантные предметы с более аморфной и более неопределенной структурой (к этой мысли я буду многократно возвращаться на протяжении всей книги).
Платонизм заставляет нас думать, что мы понимаем больше, чем на самом деле. Я, впрочем, не утверждаю, что платоновых форм вообще не существует. Модели и конструкции — интеллектуальные карты реальности — не всегда неверны; они лишь не ко всему приложимы. Проблема в том, что а) вы не знаете заранее (только постфактум), к чему неприложима карта, и б) ошибки чреваты серьезными последствиями. Эти модели сродни лекарствам, которые вызывают редкие, но крайне тяжелые побочные эффекты” [4].
“Моя мысль сводится к тому, что мы (в эпистемологическом смысле) ставим телегу впереди лошади, а иначе говоря, из моря математических правил выбираем, на свой страх и риск, самое негодное и подпадаем под его чары” [5].
Как пример негодного выбора математического правила, он приводит использование кривой нормального распределения Гаусса. Глава 15 “Черного лебедя” озаглавлена: “Кривая нормального распределения, великий интеллектуальный обман” [6].
Но вот что, на мой взгляд, самое интересное. В этой же главе он пишет: “Эта химера, называемая “гауссовой кривой”, или гауссианой, создана была не Гауссом. Да, он работал над ней, но как математик-теоретик, не прилагая ее к устройству нашей реальности, как это делают ученые со статистическим поворотом ума. Г.Х. Харди писал в “Апологии математика”: “Настоящая” математика “настоящих” математиков, таких как Ферма, Эйлер, Гаусс, Абель и Риман, почти целиком “бесполезны” [7]. Далее Талеб называет того, кто первым приложил гауссиану к реальности, им был Адольф Кетле, который “создал понятие “I’homme moyen” – “физически средний человек”…Кетле увлекся идеей “нормативности” он хотел подогнать мир под некие стандарты, питая иллюзию, что это среднее и есть норма” [8].
Итак, получается, что Гаусс, чьим именем названа кривая нормального распределения, вовсе не виноват в “перегибах на местах”, в этом виноват совсем другой математик, а именно Кетле, которому “…повсюду мерещились колоколовидные кривые” [9]. Об этом же пишет Лосев в своей работе “Античный космос и современная наука”: “Вред рационализма заключается в том, что он гипостазирует свои логосы, свои, например, понятия, представляет их в виде вещей, в то время как они – только идеальные возможности и смысловые методы, законы оформления того или другого материала” [10].
А теперь посмотрим как Лосев пытается определить использование Платоном основных понятий платоновской философии – эйдоса и идеи. Он начинает со статистики употребления слов “эйдос” и “идея” у Платона, в этом месте напоминая Талеба, работы которого полны статистическими выкладками. “Интересны тут некоторые статистические наблюдения. Всего у Платона, по моему подсчету, термин “эйдос” встречается 408 раз, “идея” – 96. Из 408 случаев эйдоса на созерцательно-статическое значение приходится от 170 до 335 случаев (41,7 проц. – 82,1 проц.), причем более вероятной является цифра – 262, т.е. 64,2 проц., и, стало быть, на созерцательно-динамическое значение от 45 до 283 случаев (11,0 проц. – 69,4 проц.), причем более вероятной является цифра – 141 (5 случаев “мегарских” “эйдосов” в “Софисте” остаются в стороне, как указывающие на неплатоновское понимание), т.е. 34,6 проц. всего количества. Явно предпочтение Платоном статического характера эйдоса. Что касается “идеи”, то из общего количества 96 текстов на созерцательно-статическое приходится от 26 до 32 случаев (27,1 проц. – 33,3 проц.), при более вероятной цифре – 30, т.е. 31,2 проц. всего количества текстов с “идеей”, на созерцательно-динамическое же – от 62 до 72 случаев (64,6 проц. – 75,0 проц.), при более вероятной цифре – 66, т.е. 68,7 проц. всего количества текстов с “идеей”. Если же рассматривать понятия эйдоса и идеи как одно и то же, то из общего количества 504 случаев на статическое значение приходится от 196 до 377 случаев (38,9 проц. – 74,8 проц.), при более вероятной цифре – 292, т.е. 57,9 проц., и на динамическое – от 107 до 355 сл. (21,2 проц. – 70,4 проц.), при более вероятной цифре – 207, т.е. 41,1 проц.” [11].
Какой же вывод из этого исследования? “Подводя итоги всему нашему исследованию платоновской терминологии в смысле “эйдоса” и “идеи”, мы, в последнем счете, приходим все же к довольно безотрадным результатам.Проанализированное словоупотребление обладает неимоверной пестротой,удручающей всякого исследователя, который бы захотел сделать для себя каждый текст ясным. Термины “эйдос” и “идея” у Платона употребляются, в общем, чрезвычайно редко. 408 текстов с “эйдосом” и 96 с “идеей” – это что-то почти невероятное. 96 случаев “идеи” на сотни и тысячи страниц, – это носит характер курьеза. Что же это за “учение об идеях”, в котором самый термин “идея” почти, можно сказать, не употребляется, ибо из 96 текстов с “идеей” только очень немногие, как показано выше, имеют твердое отношение к “учению об идеях”? Этот вопрос невольно возникнет у каждого, кто пожелает вдуматься в платоновское словоупотребление. Далее, указанные термины употребляются так, что многие из самых ответственных мест, относящихся к “учению об идеях”, обходятся совершенно без них. И, нужно прямо сказать, “учение об идеях” у Платона трактуется и может быть изложено совершенно без помощи терминов “эйдос” и “идея”.Но самое главное, это – невероятная пестрота значений. Попадаются случаи, где на протяжении нескольких строк значение “эйдоса” меняется несколько раз. О большинстве текстов нельзя по совести сказать, к какой категории он относится преимущественно. Это и заставило меня ввести в свою статистику рубрику “от – до”. И блестящим примером является тут то, что из 408 случаев с “эйдосом” на “созерцательно-статическое” значение приходится от 170 до 335 случаев. Что это значит? Это значит, что если судить по всей строгости, то о 165 случаях ничего определенного сказать нельзя, т.е. нельзя сказать, натуралистическое ли тут значение или смысловое. Таких примеров из вышеприведенной статистики можно было бы извлечь сколько угодно. Хотя эти термины как будто и являются техническими, но, с другой стороны, они в подавляющем большинстве случаев явно не отличаются от путаницы и многозначности обыденного словоупотребления. Стройная система значений этих терминов, конструированная нами из языковых наблюдений над Платоном, есть, конечно, попытка внести хоть какой-нибудь порядок в хаос платоновского словоупотребления. Но она во многих местах сознательно пользуется приблизительными формулами, условностями, часто даже некоторыми натяжками, ибо иначе и не обнять этого моря непонятных и многозначных слов. Нигде Платон ни разу не задался целью продумать эти термины как термины. Исследователю приходится все время ловить Платона на слове, подслушивать, подсматривать, всячески ухищряться, чтобы вынудить у него ясную трактовку этих терминов. Все это указывает на то, что философии Платона еще очень и очень далеко до законченной системы платонизма. Да исторически это так и было: Платон зачинатель платонизма. И напрасно толпа профанов судит об античном платонизме по Платону. У Платона – только начало, исход. Многое у него только в зародыше; многое не выявлено, спутано, многоречиво и – просто непонятно. За платонизмом нужно идти не к Платону, но к другим, более зрелым платоникам” [12].
Итак, получается что платонизма у Платона не было! Так же как не было “гауссианизма” у Гаусса, он появился у Кетле.
Здесь мы видим проблему отношения между создателем научной, философской или религиозной концепции и его последователями, теми, кто эту концепцию развивает и применяет. Был ли Декарт картезианцем, а Христос христианином? Но это тема отдельного исследования, сейчас же на наш взгляд важно другое. Важно понять, что в деле понимания философии Платона нужно ввести такой же термин, какой вводит Талеб для понимания реальности- “черный лебедь”.
Что это означает? Это означает, что вы можете сотни раз исследовать Платона и каждый раз получать одно и тоже понимание его философии, ну может не совсем одно и тоже, но отклонения от “среднего” будут невелики. Но придет такой день, когда будет обнаружено, что до сих пор Платона понимали совершенно неправильно и это понимание будет перевернуто с ног на голову! Если провести аналогию с наукой, в частности с физикой то, возможно, понимание основ классической физики, которые были пересмотрены создателями квантовой механики, будет в свою очередь пересмотрены и окажется, что от них зря отказались. А затем придет очередь и Аристотелевской физики и будет обнаружено, что он во всем был прав.
Причиной возможности для такого пересмотра является, по нашему мнению, идея о фундаментальности мифа, которая была развита Лосевым в его работе “Диалектика мифа”. В п.2 главы 3 этой работы он пишет: “Декарт – основатель новоевропейского рационализма и механизма, а стало быть, и позитивизма. Не жалкая салонная болтовня материалистов XVIII века, а, конечно, Декарт есть подлинный основатель философского позитивизма. И вот оказывается, что под этим позитивизмом лежит своя определенная мифология. Декарт начинает свою философию с всеобщего сомнения. Даже относительно Бога он сомневается, не является ли и Он также обманщиком. И где же он находит опору для своей философии, свое уже несомненное основание? Он находит его в “я”, в субъекте, в мышлении, в сознании, в “ego”, в “cogito”. Почему это так? Почему вещи менее реальны? Почему менее реален Бог, о котором Декарт сам говорит, что это яснейшая и очевиднейшая, простейшая идея? Почему не что-нибудь еще иное? Только потому, что таково его собственное бессознательное вероучение, такова его собственная мифология, такова вообще индивидуалистическая и субъективистическая мифология, лежащая в основе новоевропейской культуры и философии. Декарт – мифолог, несмотря на весь свой рационализм, механизм и позитивизм. Больше того, эти последние его черты только и объяснимы его мифологией; они только и питаются ею” [13].
Если рационализм Декарта питается мифологией, если в фундаменте его позитивизма лежит мифология, это означает, по нашему мнению, так как миф есть нечто живое, он то и делает возможным пересмотр положений этого рационализма, этой науки. В данном случае это, так сказать, пересмотр “справа”, в отличие от пересмотра “слева” которую описал Кун в своей работе “Структура научных революций” [14]. У Куна парадигмы меняются в силу развития самой науки, в данном случае смена парадигм происходит из за изменения мифа, с которым наука связана.
В чем еще может быть обнаружена перекличка Лосева и Талеба? Талеб написал в “Черном лебеде?”: “Я искренне верю, что есть математический закон, который работает, но до него не так легко добраться, как кажется любителям доказательств” [15].
Как нам кажется, этот закон может быть найден в рамках концепции идеального числа, который обнаружил Лосев у Платона. Лосев называет это учение чрезвычайно важным: “И это – чрезвычайно важное учение. Этим Платон хотел, по-видимому, сказать, что идеальным числам свойственна своя специфическая качественность, что они не суть количественные конструкции, что операции над ними суть операции не числового, но общелогического порядка.
Не будем удивляться этому учению Платона. Во-первых, идеальная качественность числа вытекает сама собой из проанализированных выше диалектических выкладок “Парменида” и “Филеба”. “Эйдетическое” число тем ведь и отличается от арифметического, что оно мыслится как некая фигурность, т.е. как специально числовая качественность. Во-вторых, совершенно нельзя утверждать того, что и наша математика лишена учений о качественности чисел. Разве не существует тут “сложения” и “вычитания”, которые приходится понимать в “особом” смысле? Разве “математические” отношения между “конечными” и “бесконечными” величинами не уничтожают в корне обычную практику над конечными величинами? Разве, наконец, такие “числа”, как, например, комплексное, не есть ли в сущности чистое качество, совершенно никак не представимое в чисто количественном виде? И т. д. и т.д. Стало быть, есть большой смысл, во-первых, учить об этих “идеальных” числах, а во-вторых, отличать их от “математических”, вернее, от элементарно-арифметических признаком “несчислимости”, “идеальности” в смысле индивидуальной смысловой качественности. Эти числа, по Платону, идеальны, т.е. суть идеи. А это значит, что им присуща не сводимая ни на что иное, каждый раз совершенно особая индивидуальная качественность, причем последняя, конечно, не имеет ничего общего ни с какой вещественной качественностью, но есть идеальная, мыслимая и мысленная, умная, смысловая качественность” [16].
В.П.Троицкий в своем исследовании лосевской философии математики следующим образом указывает на особенности таких чисел: «Натуральный ряд «неисчислимых» чисел существенно отличается от привычного ряда с тем же названием, ибо каждый его элемент существенно индивидуален, т.е. относительно своих соседей по ряду он выделен не простым наращиванием нейтрального «количества», но отличен в аспекте «индивидуальной смысловой качественности»». По его мнению, такие «индивидуально-семантизированные» числа можно сопоставлять, но недопустимо «сводить их друг к другу, посягая на вышеозначенную индивидуальность» [17].
Но это ровно тоже самое о чем постоянно рассуждает Талеб : обычная апостериорная статистика не учитывает индивидуальности редких событий ( вероятность которых мала, но последствия которых весьма велики: войны ,природные катаклизмы, эпидемии, финансовые кризисы и т.д.) .” Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы сообразить: у масштабных событий не бывает столь же масштабных “прародителей”. У Первой Мировой предшественницы не было; финансовую катастрофу 1987 года, когда рынок за один день обрушился чуть ли не на 23 процента, невозможно было предугадать по ее самой страшной предшественнице, когда потери за день составили всего лишь около 10 процентов. И это конечно относиться ко всем подобным событиям. На основании своих изысканий я пришел к выводу, что обычные, “регулярные” события могут служить подспорьем для предсказания других столь же обычных событий, однако события экстремальные (вероятно, потому, что они получают больший размах, когда люди к ним не готовы) почти не удается предсказывать, опираясь на одно прошлое” [18].
А.Койре как-то заметил “Право же, случается в истории, что Великий Турок вступает в союз с Христианнейшим Королем” [19]. В данном же случае мы пытаемся найти общее в рассуждениях двух православных христиан. И не удивительно, что это общее можно обнаружить.
Литература
1.Лосев А.Ф. Диалектика мифа. М. Академический проект, 2008, стр.86. 2.Лосев А.Ф. Форма. Стиль. Выражение. Издательство «Мысль» Москва 1995 стр.356.
4.Там же, стр.26. 5.Там же, стр. 460-461
7.Там же, стр. 386. 8.Там же, стр.387. 9.Там же, стр.387. 10.Лосев А.Ф. Бытие. Имя. Космос. «Мысль», Москва,1998, стр.73-74. 11.Лосев А.Ф. Очерки Античного символизма и мифологии. М.: Академический Проект,2013, стр.241-242. 12.Там же, стр.274-275.
14.Кун Т. Структура научных революций. М.: “АСТ”, 2003. 15.Талеб Н.Н. Черный лебедь. Под знаком непредсказуемости.-2-е изд. доп., М.:КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2020, стр. 461.
17.Троицкий В.П. О не единственности натурального ряда чисел. Kантор plus Лосев./Вопросы философии.1994.№11, стр.138-139 18.Талеб Н.Н. Черный лебедь. Под знаком непредсказуемости.-2-е изд. доп., М.:КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2020, стр. 535-536. 19.Койре А. Очерки истории философской мысли. О влиянии философских концепций на развитие философских теорий. Москва, “Прогресс” 1985, стр. 19.
Вернуться назад |