Перцев Александр Владимирович

Уральский Федеральный Университет

имени первого Президента России Б.Н.Ельцина

доктор философских наук, профессор

Pertsev Alexander Vladimirovich

Ural Federal University

named after the first President of Russia B.N.Yeltsin

doctor of philosophical science,

professor

E-mail: apertzev@mail.ru

УДК 82-32

 

О необходимости переводить «справки-объективки» на философов 

( Что говорят факты о Ф.Ницше?)

Аннотация. В статье доктор философских наук А. В. Перцев рассказывает о специфике работы над переводом книги и необходимости  знания  «фактов жизни»  для историка философии, которое  необходимо, но далеко не достаточно. Он  еще должен  знать, в первую очередь, как интерпретирует  эти факты  сам  мыслитель.  Историк  философии всегда интересуется в первую очередь не биографией, а автобиографией мыслителя.   Автобиография – это вовсе не «факты жизни», которые   мыслитель написал  собственноручно для кадровой службы, чтобы оставить там образец  своего почерка. Это – описание осмысленных и пережитых  им собственных  «фактов  жизни», которые  связаны им с определенным смыслом –  «смыслом  жизни».  Это – размышление о собственном  «пути» и «следе».

 

Ключевые слова: перевод книги, специфика перевода философского текста, смысл жизни, факты жизни.

 

 

 

 

 

On the need to translate the “objective references” to philosophers

( What do the facts say about Nietzsche?)

Abstract:  In the article, doctor of philosophy A.V. Pertsev talks about the specifics of working on the translation of the book and the need for knowledge of the “facts of life” for the historian of philosophy, which is necessary, but not enough. He must also know, first of all, how the thinker interprets these facts.  The historian of philosophy is always primarily interested in the autobiography of the thinker, not in the biography.   Autobiography is not “facts of life” that the thinker wrote with his own hand for the personnel service to leave a sample of his handwriting there. This is a description of the meaningful and experienced their own “facts of life”, which are associated with a certain meaning-the “meaning of life”.  This is thinking about your own “path” and “track”.

Key words: translation of the book, specifics of translation of the philosophical text, meaning of life, facts of life.

.

 

 

 

Информатизация – это девиз нашего времени, а цифровизация – ее бесспорная  вершина. Казалось бы, весь этот тренд-бренд  дает нам, преподавателям философии, бесспорное право спрашивать у  студентов на экзаменах даты  жизни философов  прошлого. Но мы не обманываем  себя. У нас еще в школах принято полагать, что «обществовед» – это тот, кто плохо считает и вообще не способен запоминать всякие цифирки. Таких  для улучшения общих показателей школы  ЕГЭ по математике   отделяют, словно козлищ от овец, и записывают на сдачу «обществоведения». Там  важны не даты, а периоды и эпохи – в общем, обтекаемое-онтологическое, квази-хайдеггеровское  представление о времени и бытии. Как-нибудь можно выкрутиться, даже не зная дат.

 

Средний российский философ  не знает дат. И не хочет знать их. Потому  что он – интроверт. Он придумывает себе  сам  всех философов, а потом преподает их. Он велик, а великие люди деталей не помнят. Потому что орлы не занимаются ловлей мух, как заметили еще в Древнем Риме. Всякого рода хронологии, биографии, «резюме» мыслителя  прошлого только мешали бы придумывать его интроверту внутри себя, по своему образу и подобию. Ф. Ницще, к примеру, всегда именно таков, каким  его видит преподаватель философии.  (Все более редкие экстраверты – как правило, старшего возраста – не своевольничают и не  оригинальничают,  не «несут отсебятины», а единообразно полагаются на государственные рекомендации   времен своего студенчества.  Ф.Ницше  определяется ими как  прародитель германского фашизма).

Именно потому молодые фантазеры  и пожилые  идеологические служаки  одинаково не стремятся читать фактографические повествования о мыслителях  прошлого. (А переводчики, реагируя на спрос, редко переводят их). Нынешнее же младое племя ограничивается краткой справкой о жизни мыслителя из «Википедии», да еще и озвученной  голосовым помощником.

 

Точных биографических данных о мыслителе давнего и недавнего прошлого у  большинства  нынешних  преподавателей  и  студентов  нет. Но, похоже, их не было и у самих мыслителей прошлого. Рассуждения Л.Н.Толстого в «Исповеди» могут сбить с  толку  любого  позитивиста,  ценящего хронологию и топологию:

« Мы с  Соломоном  и Шопенгауэром поставили вопрос так верно и  истинно, что другого ничего быть не может…»[1]

«…Ведь не то, что мы  с Соломоном и Шопенгауэром не убили себя, не это убедило меня в существовании веры…»[2]

«…Мое  положение с Шопенгауэром и Соломоном, несмотря на нашу  мудрость, глупо…».[3]

Соломон имеется в виду библейский.  Артура Шопенгауэра  Лев Толстой открыл для  себя только в 1869 году, то есть через девять лет после смерти философа, когда  самому писателю  был  сорок один год.   А.А.Фету Л.Н.Толстой писал 30 августа 1869 года из Ясной Поляны: «Знаете ли, что было для меня нынешнее лето? Неперестающий восторг перед Шопенгауэром и ряд духовных наслаждений, которых я никогда не испытывал. Я выписал все его сочинения и читал и читаю (прочел и Канта), и, верно, ни один студент в свой курс не учился так много и столь многого не узнал, как я в нынешнее лето. Не знаю, переменю ли я когда мнение, но теперь я уверен, что Шопенгауэр гениальнейший из людей³. Вы говорили, что он так себе кое-что писал о философских предметах. Как кое-что? Это весь мир в невероятно ясном и красивом отражении.Я начал переводить его. Не возьметесь ли и вы за перевод его? Мы бы издали вместе. Читая его, мне непостижимо, каким образом может оставаться имя его неизвестно. Объяснение только одно, — то самое, которое он так часто повторяет, что, кроме идиотов, на свете почти никого нет».

В итоге А.А.Фет перевел книгу А.Шопенгауэра «Мир как воля и представление», а Л.Н.Толстой отказался от идеи переводить А.Шопенгауэра, зато придумал  себе принятие  совместных решений  с покойным лишать  себя  жизни или не лишать.

Подведем итог. Преподаватели  выдумывают своих любимых мыслителей и писателей, их студенты   придумывают себе –  по канве преподавателей  или вовсе даже наоборот. Да и сами великие мыслители и писатели  придумывают  себя и того больше.

Но, тем не менее, переводчик должен переводить те страницы, на которых мелким шрифтом печатаются  сведения  о реальной жизни философа. Вот что получилось у меня из таких переводов, сведенных воедино – о биографии  Ф.Ницше. Немалое  количество читателей удивится  тому, что сообщается  в этой «справке-объективке», в  которую так любят вчитываться  работники кадровых служб – в поисках «истинного лица» человека.

 

***

 

Фридрих Вильгельм  Ницше родился 15 октября в 1844 году  в  Рёккене у Лютцена, неподалеку от Лейпцига (Саксония-Анхальт). Отец будущего философа,  Карл Людвиг Ницше (1815- 1849), был лютеранском  пастором. Мать, Франциска Ницше,  урожденная Элер, (1826-1897)  тоже происходила из семьи священника.  Она  вела домашнее хозяйство и занималась воспитанием детей.  Кроме Фридриха Ницше,  их в семье было еще двое  – сестра  Элизабет  (1846-1935) и  Йозеф (1849-1850).

После ранней  смерти  отца (1849) и  младшего брата  (1850)  Ф.Ницше с  матерью, бабушкой и сестрой   переезжает в Наумбург –  в  надежде на помощь родственников, живущих там. В 6 лет  Ф.Ницше  отправляется в  городскую школу для  мальчиков,   в 1852 году  поступает  в  гимназию Наумбурга  при  соборе.  В 1858 году,  в 14 лет,  Ф.Ницше,   пройдя  вступительные испытания (в том числе- выполнив норматив по плаванию),  поступает   в элитарную гимназию – интернат для  юношей – Шульпфорта  («Врата  учения»), который принято сокращенно именовать  Пфорта.  (Он находится всего в нескольких километрах от Наумбурга).

В соответствии с «профилем» Пфорты, Ф.Ницше углубленно изучает   древние  языки, а также культуру, на них существовавшую. Несмотря на крайне напряженный график  учебных занятий,  в  1862 году он основывает    с двумя друзьями музыкально-литературный  союз  Germania и издает с ними  одноименный журнал. В 1864 году защищает выпускную работу «De Theognide Megarensi» ( «О Феогниде  Мегарце») и заканчивает  обучение в Пфорте.

В соответствии с договоренностью при поступлении в Пфорту – он был принят  туда по ходатайству  матери – как сын священника, который должен будет  продолжить его дело –  в том же году Ф.Ницше отправляется учиться на теологический  факультет в университет г.Бонна, но вскоре переключается там  на  изучение  классической филологии, которое  начал в Пфорте.  (Классической филологией, как уже было сказано,  называется изучение  античных  языков и  существовавших на этих языках культур).  В Бонне  он слушает  лекции  выдающегося  представителя  классической филологии,  профессора Фридриха Вильгельма Ричля (1806-1876) – тот  преподавал как в Бонне, так и  в Лейпциге и Йене  (эти  университетские города  расположены неподалеку друг от друга).  Профессор Ричль требует представить ему  текст доклада, который  был сделан Ф.Ницше – на основе  выпускной  работы в Пфорте –  на заседании  студенческого научного общества, и  приглашает Ф.Ницше  продолжать учебу   в Лейпциге.  В Бонне  Ф.Ницше  проявляет большую общественную активность – вступает в  студенческое общество   Франкония, а также в  городское певческое общество.  Он пишет целый ряд   музыкальных произведений,  в том числе – две песни на слова  А.С.Пушкина  («Заклинание» и «Зимний  вечер»). Однако отношения с собратьями по студенческой  корпорации  складываются  плохо. Ф.Ницше разочаровывается в ней.

В 1865 году, следуя приглашению профессора Ф. Ричля,    Ф.Ницше переводится  в   Лейпцигский университет. Профессор  становится его научным руководителем  – дает советы по выбору темы  для  исследования, обеспечивает  материальную поддержку от университета, рекомендует  статьи  Ф.Ницше по античной литературе  в научные журналы. В 1867 году в таком журнале выходит  первая статья – «К истории феогнидовского гномологизма» – написанная еще  на материалах выпускной работы в Пфорте. За работу о Диогене Лаэртском, тема  которой была предложена Ф.Ричлем, Ф.Ницше  получает  премию. Он становится одним из  самых известных молодых представителей   классической филологии.

В это же время Ф.Ницше случайно обнаруживает  в магазине  и покупает  основной труд  умершего семь лет назад  Артура  Шопенгауэра (1788-1860) – «Мир как воля и  представление».  Основательно проштудировав этот труд, он  начинает  считать  А.Шопенгауэра    своим наставником в  философии. ( Что, конечно, не исключает и некоторых расхождений во мнениях).

В 1868 году Ф.Ницше  отправляется  служить на год  в полк конной  артиллерии, который  стоял в Наумбурге;  он буквально настоял, чтобы его призвали,  поскольку  его не хотели брать из-за   проблем со зрением)   Однако вскоре Ф.Ницше  получает    тяжелую травму грудной клетки  во время занятий  верховой ездой ( сломал кости запрыгивая на лошадь, о переднюю луку седла),  на протяжении  нескольких  месяцев лечится у лучших врачей, после чего оставляет  службу и  возвращается  к учебе в университете Лейпцига.

8 ноября 1868 года Ф.Ницше – по  рекомендации  жены профессора Ричля – знакомится   в Лейпциге с приехавшим туда почти инкогнито  Р.Вагнером, музыкой которого восхищался  еще во время учебы в  Пфорте (раздобывал ноты и играл на фортепьяно).  При встрече  Р.Вагнер  и Ф.Ницше  находят общий язык – благодаря совместному преклонению перед А. Шопенгауэром.  Р.Вагнер приглашает Ф.Ницше  к  себе в гости – в Швейцарию, где проживает на тот момент.

В 1869 году  Ф. Ницше  по рекомендации  профессора Ричля  приглашается  в Базельский университет экстраординарным (внештатным)  профессором классической филологии и переезжает в Швейцарию. Читает лекции по древнегреческой  литературе  для студентов, ведет занятия в  старших классах  Педагогиума – гимназии   при университете.  С мая 1869 года начинает  ездить в Трибшен, где живет Р.Вагнер с семьей, становится  своим человеком  в доме; ему  отводится постоянная персональная  комната на вилле Вагнера.

В 1870 году Ф.Ницше становится ординарным (штатным) профессором  Базельского университета.  С августа по октябрь 1870 года  участвует  добровольцем-санитаром  во франко-прусской войне (брать в руки оружие ему, проживающему в нейтральной Швейцарии, нельзя), заражается  от раненых, которых сопровождал в тыл, инфекционными болезнями, едва не умирает от них – его даже  соборовали; после выздоровления возвращается к преподаванию в Базеле.   Знакомится с соседом по дому – теологом  Францем Овербеком, дружба с которым отныне связывает его всю жизнь.

В 1871 году  Рихард Вагнер и его жена Козима  уезжают из Швейцарии в Баварию, где  начинают   заниматься  постройкой большого театра  в городке Байройте – для  исполнения в нем  цикла «музыкальных драм» Вагнера  «Кольцо нибелунга». У Ф.Ницше  резко ухудшается  здоровье (мигрень,желудочные спазмы), что во многом связано с непомерной преподавательской  нагрузкой.  Получает   в университете  оплачиваемый отпуск, который проводит в  Лугано, Трибшене, Наумбурге, Базеле, Лейпциге и Гиммервальде.

В начале 1872 года выходит  в  свет   книга Ф.Ницше «Рождение трагедии  из духа музыки». В 1873 году он заканчивает первое из задуманного  грандиозного цикла «Несвоевременных размышлений»,  посвященное  критике Давида Штрауса. В 1874 году  выходят в  свет второе и третье из «Несвоевременных размышлений» – «О пользе и  вреде  истории для жизни» и «Шопенгауэр как воспитатель» .

В 1873-1875 году происходит  резкое ухудшение здоровья Ф.Ницше. В среде представителей классической  филологии его  книга    «Рождение трагедии…»  вызывает резкую критику:  автор  обвиняется в том, что  чересчур вольно трактует историю античной культуры, искажает по своему желанию факты, допускает тенденциозную  модернизацию, то есть прямо  использует исторический материал   для интерпретации   современности  в  своих интересах – в частности, проводит необоснованные параллели  между древнегреческими трагедиями и «музыкальными драмами» Р.Вагнера с  целью поддержки и рекламы последнего. Престиж Ф.Ницше как профессора после такой критики собратьев  по науке   резко падает, студенты перестают записываться   к нему на лекции. Соответственно, и его интерес  к преподаванию резко уменьшается.

В 1875 году Ф.Ницше впервые встречается с композитором Генрихом Кёзелицем, который  получает от него  прозвище  Петер Гаст. На протяжении  многих лет  П.Гаст исполняет роль  секретаря и друга, готовя  к изданию рукописи  Ф.Ницше (вернее,   разбирая  сделанные во время прогулок  полуслепым человеком   записи  на клочках бумаги).

В 1876 году Ф.Ницше  завершает работу над четвертым «Несвоевременным размышлением» – «Рихард Вагнер в Байройте». Театр в Байройте  построен,  Ф.Ницше едет на фестиваль, который проводит там  Р.Вагнер. Фестиваль и поведение Р.Вагнера на нем  его разочаровывает. Он обвиняет Р.Вагнера в том, что он не служит великой идее, а занимается саморекламой  и проявляет   самовлюбленность.  Здоровье Ф.Ницше  продолжает ухудшаться, он не в состоянии  продолжать преподавательскую деятельность;  университет дает ему  годичный оплачиваемый  отпуск. Ф.Ницше в обществе нового друга – психолога П.Рэ   едет поправлять здоровье   на климатический  курорт  Сорренто ( в Италии, неподалеку от Неаполя).  Они живут в 1877 году  на  вилле, снятой  Мальвидой фон Майзенбуг, организуя  с нею «монастырь вольных умов» – прообраз будущих «домов творчества». В Сорренто происходит  последняя  встреча Ф.Ницше с Р.Вагнером, за которой  следует их разрыв.

В 1876-1878 годах Ф.Ницше  пишет книгу  «Человеческое, слишком человеческое», в  которой  позиционирует себя уже не как филолог, а  как психолог и «врач  человечества». С этих позиций  он пытается доказать, что мораль – это  вовсе не божественный  дар свыше, не высокий идеал, к  которому должен стремиться каждый, а  всего лишь оружие для манипуляции другими – искусство,  используемое в жизненной борьбе.  Книга вызывает резкое неприятие Р.Вагнера и его жены Козимы; они  находят книгу циничной  и  полагают, что Ф.Ницше, попав  под влияние циника  Пауля Рэ, начал сходить с ума. Это подозрение усиливается  под влиянием общеизвестного антисемитизма  четы  Вагнеров.

В декабре 1879 года  выходит в  свет вторая часть «Человеческого, слишком человеческого», которая известна также под названием  «Странник  и его тень».

В 1879 году  Ф.Ницше, который  вернулся  после  отпуска  и продолжил было преподавать в  Базельском университете,  вынужден окончательно оставить профессорство  по состоянию здоровья.   Университет  назначает  ему  пожизненную пенсию. На нее Ф.  Ницше  ведет самую экономную жизнь  вольного литератора, всецело посвятив  себя  написанию книг.  Снимая самое дешевое жилье в  мансардах, он постоянно переезжает с места на место (Зильс-Мария, Ницца, Мариенбад, Венеция, Рапалло, Рим, Генуя, Турин):  лето   предпочитает проводить в горах, зиму – у моря.  Этого требует состояние здоровья.

В  1880-1881 году  Ф.Ницше работает над «Утренней зарей», которая  выходит в свет в 1881 году.  В этом году он  первый раз проводит  лето в  горной деревне  Зильс-Мария  (Швейцария, Верхний Энгадин), которая славится особенно прекрасными видами; здешний климат  идеально подходит для здоровья Ф.Ницше – он чувствует творческий  подъем.               (Зимние  месяцы он  предпочитает  проводить в Ницце).  Зильс-Мария  становится его излюбленным  местом. Здесь ему приходит идея  «вечного возвращения того же  самого» – приходит  в виде озарения, когда он отдыхал в горах, сидя  под  сосной.  (Совсем как Будда – под деревом  Бодхи).

Весной  1882 года  Ф. Ницше знакомится с  Луизой Густавовной   фон  Саломе, дочерью генерала русской службы из прибалтийских немцев. Она родилась  в  Санкт-Петербурге, в здании  Генерального штаба  на Дворцовой  площади, где находилась квартира родителей, училась в  старейшей  школе северной столицы с  углубленным изучением немецкого языка – Петришуле, а  потом поехала продолжать образование в Европу (в России у женщин такой возможности не было).   Луиза (которую  с  семнадцати лет  стали звать  Лу),  Ф.Ницше и  П.Рэ  некоторое время  живут  втроем,  сохраняя чисто дружеские отношения,  предаваясь  интеллектуальным занятиям и путешествуя.   Некоторые биографы  утверждают, что Ф.Ницше  предлагал  Лу фон Саломе  вступить с ним в брак, но это мнение  разделяется не всеми. Впоследствии  Лу фон Саломе  напишет  книгу о Ф.Ницше и его  философии, а он будет  считать ее самой умной из всех известных ему людей.   Есть мнение, что  именно она навеяла  Фридриху Ницше  образ его Заратустры.    ( Впоследствии  Лу фон  Саломе стала живым «мостиком»  от ницшеанства к фрейдизму – она сделалась  другом  З.Фрейда, ближайшей  его ученицей, публиковала работы по психоанализу и  открыла собственную психоаналитическую лечебницу).

В 1882 году выходит в свет  книга Ф.Ницше  «Веселая  наука».

В 1883 году  Ф.Ницше  заканчивает  первую и вторую часть книги  «Так говорил Заратустра». Это  – повествование о жизни  вымышленного им философа-пророка, который  возвестил  грядущего  сверх-человека.  13  февраля в  Венеции умирает Рихард Вагнер. Зиму  Ф.Ницше проводит в Ницце.

В 1884 году выходит  третья  часть «Заратустры», в  1885 году – четвертая  часть,  предназначенная для  узкого круга друзей.

В 1886 году публикуется   книга, над которой  Ф.Ницше  работал два года – «По ту  сторону  добра и зла».

В 1887 году  выходит в свет   книга  «К генеалогии морали». В ноябре Ф.Ницше  пишет последнее письмо своему другу Эрвину Роде.

В 1888 года начинается распространение   ницшеанства именно как философского учения (до этого момента книги  Ф.Ницше продаются плохо, к тому же  он рассматривается только как литератор, автор афоризмов и стихов).  Первым лекцию о философии ницшеанства читает в 1888  Георг Брандес в  университете  Копенгагена.  Ф.Ницше, который с  удовлетворением узнает об этом,   занимается  напряженной литературной работой – заканчивает книги, которые выходят позднее – в то время,  когда  его уже поразило безумие, и даже после его смерти: «Казус  Вагнера», «Дионисовы дифирамбы»    (опубл. 1891),  «Антихристианин» (опубл. 1894), «Сумерки кумиров» ( опубл. 1889).  «Ecce homo» ( опубл. в 1908) «Ницше против  Вагнера» (опубл. в 1895).

В январе 1889 года в Турине у Ф.Ницше происходит  помрачение  рассудка.  Друг Ницше   Франц Овербек  перевозит его в психиатрическую клинику в Базеле, потом – в Йену.  Диагноз: прогрессивный  паралич.

В 1890 году  мать забирает больного Ф.Ницше в Наумбург, к себе домой. Сестра, Элизабет Фёрстер-Ницше,  возвращается из Парагвая, куда уезжала  вместе с мужем,  ярым немецким националистом  Бернгардом Фёрстером,  чтобы основать там  колонию «Nueva Germania». Колония обанкротилась, после чего  муж покончил с собой.

В 1894 году  Элизабет основывает  Архив  Ницше в Наумбурге.

В 1897 году  умирает  мать Ницше. Сестра перевозит его в Ваймар, на  Виллу Зильберблик, где устраивается новый Архив Ницше.  Безумный  парализованный Ф.Ницше  превращается в  живой экспонат для демонстрации в  собственном музее (см. разнообразные фотографии этого периода, ныне выложенные в интернет).

25 августа 1900 года  Ницше  умирает в возрасте 56 лет в Ваймаре.  Похоронен – вопреки  своей воле –  в Реккене, рядом с могилой отца.

В 1902  году  выходит книга  «Воля к  власти», составленная  сестрой из фрагментов-набросков, оставшихся после смерти Ф.Ницше. Эта книга объявляется ею главным произведением брата.  Биографы указывают на множество искажений, которые сестра сделала, стремясь приписать брату свое националистическое умонастроение.  Сегодня ницшеанство, искаженное таким образом сестрой Ф.Ницше,  именуется «фёрстер-ницшеанством» – по ее   фамилии.

В 1908 выходит в свет  « Ecce Homo» – последняя биография Ф.Ницше.

***

 

Таковы факты  жизни  Фридриха Ницше. Одни только  факты – и ничего кроме фактов.

Почему историки  философии не любят    такие  «фактографии»?  Почему они помещают подобные «хроники жизни» в самый  конец собрания  сочинений,  да еще и  печатают их  мелким  шрифтом?  Потому, что  они хотят таким образом подчеркнуть:   «факты жизни» мыслителя – отдельно, а  содержание его философии – отдельно.  Отсюда и  существующее в интеллектуальной  среде  презрение к бюрократии – как бессмысленному  «крапивному  семени», занятому  крючкотворством и   никчемной  фактофиксацией  с  последующей   «охраной баз данных».  Какое отношение к моему творчеству имеет  серия моего паспорта и номер какого-то ИНН? Тот, кто придает им какое-то значение – просто одарен как-то альтернативно.

Нет, конечно, историк философии должен знать  даты и   факты из жизни мыслителя – но, опять-таки, лишь в той степени, в какой они  имеют отношения к смыслу его жизни и учения.  Никому не интересны,  к примеру, номер телефона  Карла Ясперса  или  его банковские реквизиты. Это для историка философии – то самое гераклитовское многознание, которое не научает  мудрости, пустая эрудиция. Более  важны даты рождения и смерти, адреса, названия должностей и постов – это  косвенно  указывает на  эпоху, в которую  мыслитель  жил, на страну, на университет, и, в конечном итоге, на какой-то «интеллектуальный  климат», в котором  формировалось его представление о смысле жизни и его философии. Но   «факты жизни», взятые сами по себе,  ни на какой  смысл  не указывают.  Только  сотрудник  отдела  кадров  может  с  важным  видом  читать  «справку-объективку» (или, как  она называется  сегодня,   «резюме»), покачивая головой и глубокомысленно  повторяя: «Понятно… понятно…». Никто, кроме него, не  полагает, что он  таким образом  действительно сможет определить   смысл  жизни  человека  и его перспективы.

Знание  «фактов жизни»  для историка философии  необходимо, но далеко не достаточно. Он  еще должен  знать, в первую очередь, как интерпретирует  эти факты  сам  мыслитель.  Какое  значение он придает им? Что считает главным, что второстепенным, а что – абсолютно незначительным?   Какой  смысл мыслитель  связывает с этими  фактами?   Как он видит свой   жизненный путь –  уже пройденный и еще  предстоящий?  Куда этот путь ведет?    Какой след мыслитель  предполагает оставить для потомков?

 

Таким образом, историк  философии всегда интересуется в первую очередь не биографией, а автобиографией мыслителя.   Автобиография – это вовсе не «факты жизни», которые   мыслитель написал  собственноручно для кадровой службы, чтобы оставить там образец  своего почерка. Это – описание осмысленных и пережитых  им собственных  «фактов  жизни», которые  связаны им с определенным смыслом –  «смыслом  жизни».  Это – размышление о собственном  «пути» и «следе».

Короля играет свита. Если же свита отсутствует, философ, писатель, художник  вынужден сам  презентовывать себя должным образом. Завистники  принижают его значение – чтобы возвысить себя. В борьбе с ними  «деятель культуры»  порой вынужден быть чудовищно нескромен, представляя себя колоссальной фигурой  всемирно-исторического значения, сравнимым с величайшими из гигантов.    Иногда  такая    безмерно завышенная  самооценка  заставляет окружающих  сомневаться, адекватен ли  мыслитель, здоров ли он психически?  Писатель Жан Кокто   пошутил по этому поводу так:

«Виктор Гюго был тем  сумасшедшим, который и  сам поверил в то, что он – Виктор Гюго».

Действительно, этот писатель создал огромный мир, в котором жили его герои. Он достиг сияющих вершин  славы  уже при жизни. В 1841 году он стал «Бессмертным» – его избрали членом  Французской Академии. Его похороны  стали  событием национального масштаба, его останки упокоены в  Пантеоне, рядом с прахом Руссо и Вольтера.  Слава В.Гюго  была так  велика, что он надеялся, что  в честь него переименуют Париж.

И все же  В.Гюго  не был настолько безумным, чтобы считать себя  реально бессмертным  и  приравнивать себя к богу.

Мыслитель, которого  Фридрих Ницше считал  своим наставником  в философии – А.Шопенгауэр – как бы в шутку ставил себя рядом с Буддой.  Но ведь в каждой шутке есть только доля  шутки…

Вот что  писал о смысле жизни –  жизни всего мира в целом и своей собственной жизни –  А.Шопенгауэр:

«На 17-м году моей жизни безо всякой школьной учености я был так же охвачен чувством  мировой  скорби, как Будда в  своей юности, когда он узрел  недуги, старость, страдание  и смерть. Истина, которая  ясно и громко говорила  из мира, скоро преодолела и мне внушенные  еврейские догмы, и в результате  я  пришел к  выводу,  что этот мир не мог быть делом некоего всеблагого  существа, а несомненно – дело какого-то дьявола, который воззвал  к бытию твари  для того, чтобы  насладиться  созерцанием  муки; на  это указывали  все данные, и вера, что это так, взяла у меня  верх.  Во всяком  случае,  человеческое  бытие возглашает о предназначенности к  страданию: это бытие глубоко погружено в  страдание, не  может избыть его, самое  течение  и  исход  бытия безусловно  трагичны: невозможно  отрицать в этом известной  преднамеренности.  Но ведь страдание представляет собою…суррогат добродетели  и  святости; просветленные  им, мы достигнем  в  конце  концов  отрицания  воли к жизни, возвращаемся с ложного пути, приходим  к  спасению; именно потому  та  таинственная  власть, которая  правит наше       судьбой,  в народной вере  мифически олицетворяемая  как  провидение, позаботилась бесспорно о том, чтобы причинять  нам  страдания  за страданиями.  Вот отчего моему  молодому  взору, совершенно одностороннему, но в пределах видимого правильному, мир предстал как  создание  дьявола. Однако сама  по себе  эта  таинственная  власть и всемогущество – наша собственная  воля  в  той стадии, которая  не осознается  нами, как я это изложил  подробно; а  страдание, конечно, представляет  собою прежде всего цель жизни, – так, как если бы оно было дело какого-нибудь дьявола; но эта цель не последняя: она сама – средств, средство благодати, и, как таковое, оно, страдание, нами самими приспособлено к нашему истинному  и  высшему  благу.»[4]           Л.Н.Толстой, которого  о. Иоанн  Кронштадский, как мы  помним, считал  российской  версией  Ф.Ницше, сопоставлял себя, как мы уже видели, с Соломоном. Но славы и известности  ему было не занимать.

Ф.Ницше  приходилось куда  сложнее. Вначале  яркая вспышка  славы  озарила  его жизненный путь – когда он из студента, еще не получившего  диплома университета, превратился в одночасье  в   университетского  профессора – только на основании  опубликованных научных работ. Но затем он быстро потерялся в тени  Р.Вагнера,  которому  начал помогать, как новообретенному  отцу, искажая  историю античной культуры  ради  пропаганды его «музыкальных драм».  Члены  вагнеровских  «ферейнов», собиравшие  деньги на строительство  театра в Байройте, отказались от услуг Ницше  – они полагали, что он чересчур  пафосен, чтобы  писать обращения к спонсорам.  Университетские  «классические филологи»  раскритиковали   книгу  Ф.Ницше   «Происхождение трагедии из духа  музыки»  за  содержательные неточности и  намеренные искажения  положения дел в  античности – в  угоду современности.   Популярность Ф.Ницше  среди студентов  упала. Он заболел  и не смог продолжать преподавание.  Получив  небольшую пенсию от  университета, он  мог жить там, где  ему позволяло здоровье, переезжая из  страны в страну,  в дешевых съемных  квартирах. Книги  его продавались  отвратительно. Лишь накануне  безумия  он узнал, что  о его философии  были прочитаны  первые  лекции за рубежом. Количество  его друзей  можно было пересчитать по пальцам.

Поэтому  поддерживать   самооценку ему приходилось  ничуть не  меньшими, а  куда большими  самовосхвалениями, чем Л.Н. Толстому и   А.Шопенгауэру.   Последняя  автобиография Ф.Ницше  ( первую он написал в 14 лет)  начинается с отчаянного  призыва: «Обратите на  меня внимание!»  Но – как и в воззвании, призывавшем  жертвовать деньги  на  строительство  вагнеровского театра в Байройте –  эта отчаянная просьба выражена  в недопустимом  сочетании с  презрением:

«…Я  считаю необходимым  сказать, кто я. Знать это в сущности  не так  трудно, ибо я не раз “свидетельствовал о себе”. Но несоответствие между величием моей  задачи и ничтожеством  моих современников  проявилось в том, что меня  не слышали  и даже не видели. <…>  При  этих условиях  возникает обязанность, против  которой  в  сущности  возмущается  моя  обычная  сдержанность и еще больше  гордость  моих инстинктов, именно  обязанность сказать: Выслушайте  меня! ибо  я  такой-то и такой-то.  Прежде всего не смешивайте  меня с  другими!»[5]    Названия  глав  в этой последней  автобиографии  тоже  шокировали публику, которая под влиянием  церковных  проповедей  привыкла считать гордыню  тяжким грехом.  Главы назывались так:

«Почему я так мудр»;

«Почему я так  умен»;

«Почему  я пишу такие хорошие  книги»?

В довершение  всего, книга была  названа «Ecce homo».  Эти  слова, как сообщает Библия, Понтий  Пилат  сказал о Христе, показывая  его, увенчанного  терновым  венцом, народу Иерусалима. «Ecce homo» переводится   как  «Се, Человек!»  То есть: «Вот человек», но – особо торжественно.

«Пилат опять вышел и сказал им: вот, я вывожу Его к вам, чтобы вы знали, что я не нахожу в Нем никакой вины. Тогда вышел Иисус в терновом венце и в багрянице. И сказал им Пилат: се, Человек! Когда же увидели  Его первосвященники и служители, то закричали: «Распни, распни Его!»[6]

Значит ли название  последней автобиографии  на самом деле, что Ф.Ницше уравнивал себя с Христом? Или это была  всего лишь аллегория?  Художественная параллель?  Сравнение?

Ведь  и у Ф.М.Достоевского  Мармеладов  воскликнул  при встрече с Раскольниковым: «Се человек!»  Он вовсе не хотел при этом приравнять  Раскольникова  к  Христу!  Он просто хотел сказать: вот достойный  человек, несправедливо страдающий в этом мире…

 

Быть может, Ф.Ницше  тоже  хотел сказать своими  аналогиями  только это – про себя?  Даже тогда, когда  подписывал одно из последних своих писем  – «Распятый»?

***

Подведем  итог сказанному.

На пути историка  философии  есть две губительные  крайности,  между которыми он должен  пройти  – как Одиссей  между Сциллой и Харибдой.  Есть, с одной стороны, «фактография жизни» мыслителя, в  которой никакого смысла  этой жизни не просматривается. С другой стороны, есть безукоризненно  цельная, вполне логичная и осмысленная, достойно – без малейших существенных недостатков – прожитая жизнь одного из величайших людей планеты. Так ее видит и излагает в  автобиографии  сам мыслитель.

Это – предельные  крайности.  Курс надо проложить между ними. Но и ближе к центру этого опасного пролива  есть  скалы с чудовищами чуть поменьше – это суждения друзей и врагов мыслителя, прикидывающихся  объективными.  Все они говорят, что мыслитель старался  держаться  такого-то и такого-то курса  (смысла, пути…) в  своей жизни, но … Есть также  высказывания  комментаторов, критиков и прочих  современников. Есть интерпретации всего этого  потомками…

Все это  составляет наше представление  об общем «интеллектуальном  ландшафте», «духе времени»,  в  контексте которого и существовало учение  мыслителя, неотрывное от его жизни. Историк философии должен видеть весь этот контекст. Это требование  формулирует  Карл .Ясперс (1883-1969)–классик  психологии и психиатрии,  один из основателей экзистенциализма,   написавший к тому же  солидный  том о  философии Ф.Ницше, его жизни и здоровье:

«Нужно знать мир, в котором продумывалась философия, материал, в котором она мыслит, опыт и наглядные представления, лежащие в ее основании, типичные  ситуации, которые в ней  происходят,  общество, в котором  живут люди, нечто, для них само собой разумеющееся, повседневное, всеобщее для определенного времени, культуры, народа.<…> Нужно понимать философскую мысль в действительности мыслящего ее человека, а не только как  оторванное от него предметное содержание. Нужно исторически присутствовать в мире, в котором мыслилась мысль, в ландшафте и природе, в способах труда и социологических  отношениях, в общественном положении самого мыслящего»^[7].

 

ПРИЛОЖЕНИЕ

 

 

Так  говорил Заратустра

Книга для  всех и ни для кого

( в переводе А.В.Перцева)

 

[Первая  часть]

 

Предваряющая речь   Заратустры

I.

Когда  Заратустре было тридцать лет, он  покинул свою родину и  озеро  родины своей,  и направился  в горы.  Здесь насладился он  духом своим  и своим одиночеством,  и  не испытывал усталости от этого в продолжение  десяти лет.  Но вот, наконец, он преобразил сердце свое  – и однажды  утром встал на заре, вышел  навстречу  солнцу,   и  говорил ему так:

«Ты, великое светило!  В чем заключалось бы  твое  счастье,  если бы не было у тебя тех, кому  ты  светишь?

Десять лет   поднималось   ты сюда, к  моей  пещере: тебе давно уже   надоело бы  светить здесь и  проходить  этим  путем,  не будь  меня, моего орла  и  моей  змеи.

Но мы ждали тебя  каждое  утро,  брали  у тебя твой избыток, освобождая от него, и благословляли  тебя  за это.

Смотри! Я  переполнился  избытком мудрости моей,  словно   пчела,  собравшая  чересчур много меда;  мне нужны  протянутые  ко мне руки.

Я  хотел бы  наделять  и  одарять – до тех пор, пока  мудрые среди людей  снова  не  возрадовались бы   своей  глупости,  а бедные  снова не возрадовались  богатству  своему.

Для этого мне придется  сойти с вершин в бездны – как делаешь  по вечерам ты,  когда  опускаешься  за море и несешь свой свет еще и нижнему миру – ты, изобильнейшее светило.

Мне  придется, точно так же, как и тебе,  низойти  и закатиться,  как  это принято  называть у  людей, к которым я  намерен  спуститься  с  вершин.

Так  благослови же меня  – ты,  око  покоя,   без зависти способное  взирать даже  на переизбыток  счастья.

Благослови  кубок,  который  хочет  расплескать через край свой избыток –  так, чтобы вода  изливалась  из него золотом  и  повсюду несла на себе отблеск  твоего  упоения.

Смотри!  Твой  кубок снова  хочет опустеть,   и  Заратустра снова хочет стать человеком».

–  Так началось  нисхождение  Заратустры в небытие.

 

* *

2. *

В одиночестве  спускался   Заратустра по  склонам гор,  и никто  не  повстречался  ему на пути.  Но  едва   он  вошел в леса,  как  вдруг предстал  перед ним   старец, оставивший   свою священную хижину, чтобы  искать  в лесу  съедобных  кореньев.  И  так  говорил старец  Заратустре:

Мне знаком этот путник: несколько лет назад  проходил он здесь  мимо меня.  Заратустрой  звали его;  но он  стал другим.

Тогда  ты  нес   свой  пепел  в горы; уж не  намерен  ли ты  теперь  нести свой огонь  в долины?  Не боишься  ли ты, что  тебя  накажут, объявив поджигателем?

Да, я узнаю  Заратустру.  Взор  его ясен, и губы его не  кривятся от  отвращения.  Не потому ли идет он легко, словно танцор?

Заратустра  преобразился,  Заратустра превратился  в дитя,  Заратустра  восстал ото сна:  что за дело тебе  теперь до тех,  кто  продолжает  спать?

Словно   посреди  моря,  живешь  ты  посреди  одиночества, и  море легко носит  тебя на своих  волнах.   На беду  свою – ты хочешь   выйти на сушу?   На  беду свою – ты хочешь снова  влачить свое тело  сам?

Заратустра отвечал на это: «Я  люблю  людей».

А почему, спрашивается,  удалился в лес я – и стал  отшельником? – воскликнул  святой. –  Разве  не потому,  что   чересчур   любил людей?

Сейчас  я  люблю  Бога:  людей я не люблю. Человек, по-моему,  существо слишком  несовершенное.  Любовь к человеку   привела бы меня  к погибели.

Заратустра отвечал на это: «Разве  я  сказал что-то о  любви?  Я несу людям дар!»

Не  давай  им  ничего,  сказал  святой.  Лучше  возьми у них что-нибудь тяжкое, взвали на себя  и неси вместе с ними  –  это  будет для них  всего лучше: вот только  будет ли это лучше и для тебя тоже?

А уж если ты хочешь дать им что-то, то давай не больше  жалкой  милостыни, да еще и заставь  их  поунижаться,  выпрашивая  ее!

« Нет,- отвечал на это Заратустра,- милостыни я не подаю. Я  для этого   недостаточно беден».

Святой  стал  смеяться  над Заратустрой  и говорил:   Как же, гляди – так они и примут  твои  сокровища!  Они  не доверяют  отшельникам  и не  верят, что  мы  приходим дарить дары.

Им кажется, что шаги наши  в переулках  звучат  слишком уж  одиноко. И когда они, лежа ночью в  постелях своих,  слышат, как идет кто-то  –   в ту пору,  когда  еще  так далеко до рассвета, –  они  наверняка  задаются вопросом:  за чем  отправился,   на что  позарился  этот вор?

Не ходи к людям,  останься  в лесах!  Пойди  лучше  к  зверям!  Почему  ты не хочешь быть,  как я –  медведем  среди   медведей,  птицею среди  птиц?

« А что делать святому в лесу?» – спросил Заратустра.

Святой  отвечал:  Я  слагаю песни и пою их,  а  когда  слагаю песни, то смеюсь, плачу  и  бурчу  что-то невнятное  себе  под нос  –    то есть,  славлю Бога.

Пением,  плачем,  смехом  и  бормотанием   восславляю я  Бога,  который  есть  Бог мой.  Однако, скажи: что же ты несешь нам в дар?

Когда  Заратустра услышал эти слова, он  поклонился святому и сказал: «Есть ли у меня что-то,  что я мог бы дать вам?  Лучше  распрощайтесь со мной  поскорее –  а то я, чего доброго, возьму  у  вас что-нибудь!»  –   Засим   они расстались,  старец  и зрелый мужчина – смеясь, будто  два мальчишки.

Но когда  Заратустра  остался  один,   так  говорил он  сердцу своему:

«Неужели такое возможно?  Этот  святой  старец  в своем лесу  еще ничего не слышал о том, что  Б о г   у м е р» –

* * *

3.

Когда Заратустра пришел в ближний город,  расположенный среди лесов,  он  нашел там множество народа, собравшегося  на  рыночной площади:  ведь  было  объявлено выступление   канатоходца.

И так  говорил Заратустра народу:

Я  учу  вас о сверхчеловеке.  Человек  есть то, что требуется  преодолеть. Что вы свершили, чтобы  преодолеть его?

Все  существа, жившие доныне,  создавали  то, что превосходило их:  а вы  хотите  быть  отливом  этого  великого прилива и предпочли бы  двинуться вспять, к животному, лишь бы  не   преодолевать  человека?

Что есть  обезьяна для человека?  Посмешище  или  мучительный стыд.  И точно тем же должен  быть  человек  для  сверхчеловека:  посмешищем   или   мучительным  стыдом.

Вы  проделали  путь от червя до человека, и многое в вас  еще – от червя. Некогда были вы обезьянами,  и по сей день  человек – более обезьяна, чем  какая-либо из обезьян.

Даже  самый  мудрый из вас –  лишь воплощенное противоречие  между растительным существованием  и  призрачным духом, лишь  смешение   того и другого. Но разве я  велю вам  стать  призрачными духами  или  растительными  существами?

Смотрите,  я  учу  вас о  сверхчеловеке!

Сверхчеловек – это смысл  существования Земли.  Пусть ваша  воля говорит:  да будет  сверхчеловек  смыслом существования Земли.

Я заклинаю вас, братья  мои –  сохраняйте  верность Земле  и не верьте  тем,  кто  внушает  вам  надежды на  внеземное  существование!  Они  готовят  вам  яд – независимо от того,  сознают они это или нет.

Они  презирают жизнь, они – умирающие, отравившие  себя сами, они, которым в тягость земное  существование – так  пусть убираются,  никто их  здесь не держит! Пусть исчезнут с лица Земли!

Когда-то   величайшей  хулой   была хула на Бога; но Бог умер, а вместе с ним  сошли на нет  и  эти богохульники. Теперь самое страшное – хулить Землю и признавать  всякие потроха-внутренности непознаваемого более важными,  чем  смысл  существования Земли!

Некогда  душа  взирала  на тело с презрением: и  в те  времена  это   презрение ставилось превыше всего: она хотела, чтобы тело было тощим, омерзительным, изголодавшимся.  Так она надеялась  вырваться из плена тела и из плена Земли.

О, и сама эта душа была еще более тощей, омерзительной  и изголодавшейся: и жестокость  была  для этой души  сущим  сладострастием!

Но и вы  еще, братья мои, скажите  мне:  что возвещает ваше тело о вашей душе?  Разве  не  есть ваша душа  нищета и грязь, и жалкое самодовольство?

Поистине, человек – это мутный  поток. Надо быть  морем, чтобы  принять в себя  мутный  поток  и не утратить своей  чистоты.

Смотрите, я  учу вас о  сверхчеловеке: он – то море, в котором может расточиться, не оставив следа,   ваше великое  презрение.

Что есть  самое  великое  из того, что вы могли бы пережить?  Это – час  великого презрения.  Час, в который  и счастье  ваше тоже  станет вызывать  у вас  отвращение, и точно так же – ваш разум, и ваша добродетель.

Час, когда вы  скажете: «Что мне в счастье моем!  Оно – нищета и грязь, и  жалкое  самодовольство.  Но ведь мое  счастье  должно   было  оправдывать  само существование  мое!»

Час, когда вы  скажете: «Что  мне в разуме моем!  Устремляется  ли он к знанию так, как  устремляется   на  добычу лев?   Он – нищета и грязь, и жалкое  самодовольство!»

Час, когда вы  скажете: «Что мне в  добродетели  моей! Она еще никогда не подвигала  меня к неистовству.   Как же  я  устал от  добра моего и  зла моего!  Все это – нищета и грязь, и  жалкое  самодовольство!»

Час, когда вы скажете: «Что мне в  справедливости  моей!  Я что-то не чувствую, чтобы  она пылала  жаром в  моей  груди. Но ведь справедливость  есть   жгучий жар!»

Час, когда  вы скажете:  «Что мне в сострадании моем!  Разве  сострадание –  это не крест, на котором бывает распят тот, кто  любит людей?  Но мое сострадание – отнюдь не  распятие».

Говорили ли вы  уже  так?   Кричали ли вы уже так?  Ах, если б я слышал, что вы уже  так  кричали!

Не грехи  ваши – ваше  самодовольство  вопиет до небес,  ваша  алчность – даже в грехах ваших –  вопиет до небес!

Где  та  молния, которая  коснулась  бы вас своим языком? Где то  безумие, которым следовало бы вас заразить?

Смотрите, я  учу вас о сверхчеловеке: он –   эта  молния, он – это  безумие! –

Когда  Заратустра  закончил так говорить,  воскликнул один из толпы:

«О том, что кто-то будет  выплясывать  высоко-высоко на канате,   мы  уже  наслушались  вдоволь;  пора бы и показать нам его!»  И  весь народ   стал  смеяться  над Заратустрой.   А канатоходец, подумавший, будто говорят о нем, пошел  к канату, чтобы  начать  представление.

 

* * *

4.

Но Заратустра  обвел взглядом   народ  и  удивился.

Потом он говорил  так:

Человек есть канат, протянутый  между животным и  сверхчеловеком – канат над бездной.

Опасно  вставать  на него, опасно идти по нему, опасно  оглядываться, опасно   остановиться, испытав  страх.

Что есть великого в человеке – так это то, что он – мост, а не цель:  что заслуживает любви в человеке – так это то, что он  – переходное и преходящее существо.

Я возлюбил тех, кто не умеет жить иначе, кроме как себе на погибель, нисходя с вершин,  ибо они – переходящие на другой край  пропасти.

Я возлюбил тех, кто  питает  великое  презрение, потому  что они исполнены   великого почтения     и  страстной   устремленности –  на иной   берег.

Я возлюбил тех,   кто готов  пожертвовать   собой  и  погибнуть  не  ради чего-то такого, что  пребывает  где-то  за  звездами, в наднебесьи,  а  ради  Земли –  дабы   Земля  когда-нибудь стала   Землей  сверхчеловека.

Я возлюбил того, кто  живет  познанием,  и кто исполнен воли  познавать – для того, чтобы  когда-нибудь жил сверхчеловек.  Ведь он исполнен воли к закату в  самопожертвовании.

Я возлюбил того, кто  трудится  и  изобретает, чтобы возвести  дом для  сверхчеловека  и  подготовить  для него  Землю,  животных  и  растения:  ведь он исполнен воли к закату в самопожертвовании.

Я возлюбил  того, кто любит свою добродетель:  ведь добродетель  есть  воля  к закату в самопожертвовании  и страстное стремление на иной берег.

Я возлюбил того, кто  не приберегает ни капли  духа для себя самого, а  преисполнен воли всецело стать духом  добродетели своей: так  он  перейдет   мост силою духа.

Я возлюбил того, кто  делает свою добродетель излюбленною  стезей  и злой своей участью:  ради добродетели своей он еще полон воли  жить и ради добродетели своей он полон воли  покончить с  такою  своею  жизнью.

Я возлюбил того, кто не  желает  иметь слишком  много добродетелей.  Одна добродетель – больше добродетель, чем две добродетели сразу, потому что  она – словно сук, за который  гораздо чаще  цепляются  злая участь   и  погибель, да так, что от них не отделаешься.

Я возлюбил  того, кто  безрассудно расточает душу свою,  кто не желает благодарности и сам не благодарит  никого: ибо  он всегда одаривает  и  не желает  приберегать себя.

Я возлюбил  того,  кто стыдится счастливого  жребия, выпавшего ему –  и  спрашивает:   разве  же я  был  нечестен в игре? – ибо он желает  заката своего.

Я возлюбил того, кто  предваряет  золотыми  словами  дела  свои  и  всегда  исполняет много больше, чем обещает:  ибо он желает  заката  своего.

Я возлюбил того,  кто оправдывает  людей  будущего и   дарует спасение  людям  прошлого, снимая с них грехи  –  ибо  он  желает  уйти  в небытие  вместе  с людьми  современными   и   стараниями людей современных.

Я возлюбил того, кто  держит своего бога в строгости, потому  что  любит бога своего; ибо  ему  придется  сойти   в небытие  от гнева  бога  своего.

Я возлюбил того, чья  душа  глубока – и так же глубоки раны, возникающие на ней; возлюбил  того, кого  может погубить  какое-то  совсем  малое  переживание: тем охотнее он пойдет  по  мосту на другой  край  пропасти.

Я  возлюбил того,  чья  душа  переполнена до краев – так, что он  уже забывает и сам  себя; и   все  вещи без исключения – уже внутри него;   так   все вещи     станут  его  нисхождением в небытие.

Я  возлюбил того, кто  есть  вольный  ум  и вольное  сердце:  так  его голова  становится   всего лишь  придатком  сердца  его, а сердце движет  его  к  закату  в  небытии.

Я  возлюбил тех, кто  подобен  тяжелым   каплям,  порознь   падающим  из   черной   тучи, которая  нависла  над  человеком:  они  предвещают  скорый  удар  молнии, и, будучи  провозвестниками,   низвергаются  с  небес  на землю  –  себе на погибель.

Смотрите!  Я – провозвестник  молнии  и  тяжкая  капля   из грозовой  тучи: но  молния эта  называется  сверхчеловеком.-

* * *

5

Когда  Заратустра  сказал эти слова,  он  снова  посмотрел  на  народ  и погрузился  в  молчание.  «Вот они стоят, – сказал  он, обращаясь к  своему  сердцу. – Вот они  смеются: они не  понимают меня, мои  уста – не для этих ушей.   Неужели  нужно  сначала искоренить тот  способ,  каким они слушают,  чтобы они  учились  слушать заново – не ушами, а глазами?  Неужели необходимо так же сильно сотрясать воздух, как огромные  барабаны-литавры – или так же сильно, как проповедники покаяния?  Или, быть может, они верят лишь тем, кто  заикается, не умея  связать двух слов?

У них  есть  нечто, составляющее  предмет  их гордости.  Как же они  называют  это, чем  так  гордятся?  Они называют это образованием – и оно отличает их от  пастухов  коз.

Поэтому  им не по нраву, когда  о них говорят,  используя  слово «презрение». Что же,  тогда я  буду  взывать к  их гордости.

Буду  говорить им о самом  презренном из всего, что есть презренного: а это – последний  человек.

И  так  говорил  Заратустра  народу:

Пришло время  человеку  поставить  пред собой  цель.  Пришло время  человеку  взрастить  росток   своей  наивысшей  надежды.

Его  почва  еще достаточно богата для этого. Но однажды эта почва обеднеет, станет чересчур окультуренной, слишком  одомашненной, и уже никакое  высокое  дерево  не сможет вырасти   на  ней.

Увы!   Настают времена, в которые  человек  уже  не пускает стрелу своей  тоски ввысь – так,  чтобы  она  летела за пределы человеческого,  и тетива  его лука  разучилась  звенеть от  натуги.

Я говорю вам: нужно  еще  иметь внутри  себя  хаос, чтобы из  него могла  родиться  танцующая  звезда. Я говорю вам: в  вас  есть еще хаос.

Увы!  Настают  времена, в которые  человек  уже не  сможет  породить никакую звезду.  Увы!  Настают времена  презреннейшего человека,  который  уже   не  сможет  сам  презирать себя.

Смотрите!  Я  показываю вам  последнего человека.

«Любовь – а что это?  Творчество – а что это?  Тоска – а что это?  Звезда – а что это?» –  так  спрашивает  последний  человек  и  подмигивает.

Тогда  Земля  станет  мелкой, и  по ней  будет  скакать, словно насекомое,  последний  человек, который  сделает мелким  все, к  чему ни прикоснется. Порода  его неистребима, как  неистребимы земляные блохи; последний  человек  переживет  всех.

«Мы изобрели счастье»-  говорят   последние люди  и подмигивают.

Они   покинули  те  края, в  которых  жизнь была  суровой: ведь всем вокруг так хочется тепла! Они еще любят  ближнего своего и  затевают с ним горячие свары:  ведь всем  вокруг  так  хочется  тепла!

Заболеть  или не доверять кому-то  –  это  для  них  равносильно пороку, ибо все вокруг  всегда и везде  ходят  осторожно, озираясь с опаской.  Кто  имеет обыкновение  налетать со всего маху  на  камни и на людей,  просто глуп.

Время от времени – чуточку  яда: от этого  снятся  приятные  сны. И вдоволь  яда  напоследок –  чтобы  была  приятною смерть.

Все  вокруг  еще  трудятся, ибо работа – это способ обеспечить себе  приятное общение.   Но  все вокруг зорко следят затем,  чтобы это приятное общение  не  слишком уж  утомляло.

Все  вокруг  уже не  становятся   ни богатыми, ни бедными – и то, и другое слишком обременяет.  Кому еще хочется  управлять? Кому еще хочется подчиняться?   И то, и другое – слишком обременительно.

Нет  пастыря –  только  стадо!

Всякий  хочет того же, что есть у  других; всякий  равен другим  и  неотличим от них: тот, кто воспринимает  мир иначе, добровольно отправляется  в  сумасшедший дом.

«В прежние  времена  безумным был  весь мир», –  говорят самые утонченные – и подмигивают.

Все  вокруг   умны и знают  обо всем, что  происходит  на свете: так  можно зубоскалить  до бесконечности.  Все  вокруг  еще  ведут споры между собой, но быстро  приходят к  согласию –  иначе, того и гляди,  наживешь несварение желудка.

У всех вокруг  есть  маленькая  услада для дня  и маленькая услада для ночи: но все  вокруг  более всего ценят здоровье.

«Мы изобрели счастье»-  говорят   последние люди  и подмигивают.-

 

И здесь  закончилась  первая  речь  Заратустры, которую  называют также предваряющей  речью: ибо на этом  месте  она была  прервана  криками  и  весельем в толпе.

«Дай нам  этого  последнего  человека, о Заратустра, – так  кричали они, –  сделай  нас  этим  последним  человеком!  Так  мы  подарим тебе  сверхчеловека!»   И весь народ  веселился от души, и все  прищелкивали  языками.  Но  Заратустра  впал в печаль  и  говорил,  обратившись   к сердцу  своему:

Они  не понимают  меня:  мои  уста  не для  этих ушей.

Пожалуй, слишком долго я жил в горах, слишком  много  прислушивался  к  ручьям  и  деревьям:  теперь я говорю им так, словно они – пастухи  коз.

Душа моя полна великого покоя  и  светла,  как  горные вершины   перед  полуднем.  Но  им-то  кажется,   будто  я  холоден  и  насмехаюсь над ними, позволяя  себе  ужасные шутки.

И  вот  они  смотрят на меня  и смеются: а, смеясь, они еще и ненавидят меня.  В смехе их –  ледяной  холод.

* * *

 

Речи Заратустры

 

О  трех  превращениях

Три превращения назову я вам  превращениями духа: то, как  дух становится  верблюдом, и то, как львом  становится  верблюд, и, наконец,  то, как  лев  становится ребенком.

Много  тяжкого  есть на свете для духа – для  духа  сильного, выносливого, которому  присуще почтение  и благоговение: тяжкого и наитягчайшего   взыскует   его  сила.

Что есть тяжкого?  – так  вопрошает  выносливый дух, так  опускается  он на колени, подобно верблюду, требуя, чтобы  его хорошо  нагрузили.

Что – самое  тяжкое, скажите, герои? – так  вопрошает выносливый дух, – чтобы мне взять это на себя  и возрадоваться  силе своей.

Не  это ли вот  тяжелее  всего: унизиться, чтобы  уязвить свою гордость?  Дать проявиться  глупости своей, чтобы  выставить на посмешище свою мудрость?

Или, быть может, вот это: отойти от нашего дела, когда оно  торжествует  победу?  Взойти на горные вершины, чтобы  искушать  искусителя?

Или, быть может,  это:  питаться  желудями  и травою познания и  ради истины обрекать душу на  страданья от   голода?

Или, быть может, это:  быть недужным –  и отослать от себя  утешающих, и свести дружбу  с  глухими,  которые никогда  не слышат, чего ты хочешь?

Или, быть может, это: войти  в грязную воду, раз уж она – вода истины, и не отгонять от  себя   холодных лягушек и  страстных  жаб?

Или, может быть, это: любить тех, кто  презирает нас, и протягивать  руку  тому  призраку, который явился,  желая  нас устрашить?

Все это наитягчайшее  выносливый дух  взваливает на себя: подобно  верблюду, который, будучи нагруженным, устремляется  в пустыню,  он тоже  спешит в  пустыню свою.

Но в  самом великом одиночестве в наипустыннейшей из пустынь  свершается  второе превращение: львом  здесь  становится  дух, он  желает  обрести  свободу как добычу свою  и  стать  царем в своей  собственной  пустыне.

Он рыщет здесь в поисках  своего последнего  господина: он желает стать врагом  ему – своему  последнему  божеству; ради  победы  он хочет сразиться с  великим драконом.

Каков же этот великий  дракон, которого дух не желает больше именовать  господином и божеством?  Этого великого дракона зовут «Ты Должен».  Но дух Льва говорит: «Я хочу».  «Ты Должен» лежит у него на пути, преграждая его, лежит, сверкая  золотом  –  покрытый чешуей зверь, и на каждой чешуйке сверкает начертанное  золотом      «Ты должен!»

Тысячелетние  ценности  сверкают  с этих  чешуй, и так  говорит  самый могущественный  из всех драконов: « Все  ценности  всех вещей – вот что сверкает, начертанное  на мне».

«Все  ценности  уже  созданы, и все  созданные  ценности – это я. Воистину, не должно быть больше никакого «Я хочу!»  Так  говорит  дракон.

Братья  мои, для чего нужен лев,  воплощающийся  и обретающий  себя в духе?  Разве недостаточно вьючного  существа, полного  самоотверженности  и  благоговения?

Создавать новые  ценности –   это не по силам  и льву, но  вот  создать себе свободу для   нового созидания –  такое  сила  льва  позволяет.

Создать себе свободу и священное  Нет по отношению к предписанному долгом: для этого, братья  мои, и  нужен лев.

Присвоить  себе  право  утверждать  новые  ценности – вот чего боится  выносливый и почтительный дух, считая  это верхом  самоуправства. Воистину, для него – это похищение, на которое способен лишь хищный зверь.

Было время, когда он  любил это «Ты Должен»  как  наивысшую святыню свою: теперь ему придется  и в самом святом усмотреть  безумие  и произвол – так, что он хищно вырвет  себе свободу от этой любви: лев  потребуется  ему для такого хищничества.

Но  скажите, братья  мои,  чего  мог бы сделать такого ребенок, что не мог бы совершить лев?  Для  чего  хищный лев должен становиться  еще и ребенком?

Невинность – вот что такое дитя; и забвение, начало с чистого листа, игра, колесо, катящееся  само по себе, первое движение, священное  принимающее Да.

Да, для игры созидания, братья  мои,  потребуется  священное Да:  своей воли желает теперь Дух, собственный мир обретает и принимает  тот, кто  мир  утратил.

Три превращения назвал  я вам  превращениями духа: то, как  дух становится  верблюдом, и то, как львом  становится  верблюд, и, наконец,  то, как  лев  становится ребенком.—

Так говорил  Заратустра.

 

 

[1]  Толстой  Л.Н. Исповедь //   Толстой Л.Н. Избранное. Ростов-на -Дону, “Феникс”, 1998. С. 39

[2] Толстой Л.Н.  Исповедь. С.47.

[3] Толстой Л.Н. Исповедь. С. 45.

[4] Шопенгауэр А.  Т. 6. С.222.

[5] Ницше  Ф.  Ессе hоmо //   Ницше Ф.  Соч. в 2-х т.  Т2.С.694.

[6]  Ин, 19, 4-6.

[7]   Ясперс К. Всемирная  история философии. Введение. СПб, «Наука», 2000.С.164-165