ИНТЕЛРОС > №2, 2015 > Стратегическая культура: эволюция теории Владимир Лукин, Тамара Мусиенко
|
|
Лукин Владимир Николаевич Россия, Санкт-Петербург Санкт-Петербургский имени В.Б.Бобкова филиал Российской таможенной академии доктор политических наук, доцент ведущий научный сотрудник научно-исследовательского отдела
Lukin Vladimir Nikolaevich Russia, St.-Petersburg St.–Petersburg branch of the Russian Customs Academy named after V.B.Bobkov, Doctor of Political Sciences Scientific and Research Department, Leading Scientific Employee, E-Mail: lvn55555@mail.ru
Мусиенко Тамара Викторовна Россия, Санкт-Петербург Санкт-Петербургский университет ГПС МЧС России профессор кафедры философии и социальных наук доктор политических наук
Musienko Tamara Virtorovna Russia, St.-Petersburg St. Petersburg University of the State Fire Service of EMERCOM of Russia, Doctor of Political Sciences Professor of the Department of Philosophy and Social Sciences E-Mail: tvm77777@mail.ru
УДК 347.92
Стратегическая культура: эволюция теории
Аннотация: В статье представлена характеристика основных теорий стратегической культуры и их роли в современной политике. Определена роль теорий политической культуры, их возможности в объяснении и прогнозировании рисков изменения культуры и роста угроз безопасности. Показана перспективность разработки интегративных концепций стратегической культуры, учитывающих преимущеcтва реализма, конструктивизма и культурализма как методологических оснований развития теории. Ключевые слова: стратегическая культура, политическая культура, конструктивизм, политика безопасности, эволюция стратегической культуры, стратегические культурные ориентации, нормы, ценности
Strategic Culture: Theory Evolution
Abstract: The article presents a description of the main theories of strategic culture and their role in modern politics. The role of theories of political culture, their ability to explain and predict the risks of changing the culture and growth of security threats. The prospects of development of integrative concept of strategic culture, taking into account the benefits of realism, constructivism and culturalism as the methodological foundations of the theory are shown. Keywords: strategic culture, political culture, constructivism, security policy, evolution of strategic culture, strategic cultural orientations, norms, values
Стратегическая культура: эволюция теории
Резкое осложнение современной международной обстановки вызвало необходимость пересмотра национальных стратегий безопасности. Современные стратегии определяются, прежде всего, качественными характеристиками инициативы, лидерства и национальной стратегической культуры. Проблеме стратегической культуры посвящено ряд исследований отечественных ученых. Так, Э.Н.Ожиганов определяет современную стратегическую культуру США, имеющую корпоративное происхождение, как «имперскую» и «рациональную», а стратегическую культуру Российской Федерации – как «имитационную» и «иррациональную». Это вызвано тем, что системные индикаторы групп господства, формирующих стратегическую культуру, — согласованность стратегических действий, сплоченность, легитимность, компетентность в принятии стратегических решений и эффективность реализации этих решений имеют низкие значения. Но установки в области стратегической культуры динамично развиваются вместе с современными глобальными изменениями [1]. О.В.Милаева и А.Е.Сиушкин на материалах стратегий безопасности 2002-2010 гг. осуществили сравнительный анализ стратегической культуры США и Евросоюза. Они считают стратегическую культуру частью «больших стратегий», изложенных в концепциях национальной безопасности. Исследователи подвели итоги развития стратегической культуры США в первое десятилетие XXI века:
2. Стратегии использованы как инструмент продвижения собственных интересов.
Общий анализ стратегии Европейского Союза «Европа 2020» позволил им выявить следующие элементы формирования стратегической культуры Евросоюза как единого субъекта: 1. Снижение военно-политической зависимости европейских стран от США в постбиполярном мире, а также появление новых угроз европейской безопасности подтолкнули ЕС к активному поиску автономных подходов к проведению общей внешней политики и политики безопасности (ОВПБ).
В рамках анализа стратегической культуры США и Евросоюза можно констатировать вырабатываемый стиль «глобального лидерства», поддержанный адекватным потенциалом (от экономического до военно-политического) [2]. А.П.Барышев также ограничился сравнительным анализом стратегий безопасности глобальных политических акторов [3]. Вмессте с тем, динамика глобальных политических процессов инициировала трансформацию стратегических культур ряда стран и вызвала необходимость их исследования. В России от прежней концепции «отсутствия» потенциального военного противника в «Военной доктрине Российской Федерации», утвержденной Президентом Российской Федерации 15.12.2014, осуществлен переход к обозначению угроз: наращивание и приближение к нашим границам военной инфраструктуры НАТО, развертывание в Европе американской системы ПРО. Хотя суть военной доктрины не изменилась — она остается оборонительной, Россия допускает применение военной силы лишь в том случае, когда исчерпаны «мирные» средства разрешения конфликта. А использование ядерного оружия наша страна рассматривает только в качестве ответа на агрессию против России или ее союзников в отличие от США, готовых нанести глобальный удар по любой точке планеты [4]. В США 15.02.2015 президент страны Б.Обама представил новую концепцию безопасности [5]. Редкий случай в политической жизни США – как правило, президенты представляя концепции в начале своего президентства, не корректируя их в дальнейшем. В контексте последних событий, связанных с Украиной, представляет интерес – и показательна – попытка анализа стратегической культуры современной России, предпринятая украинцем А.Литвиненко. Свой анализ он предпосылает информацией о том, что обучался целый год в британском «Королевском колледже оборонных наук» в составе «Российской группы», которую вела бывший руководитель департамента министерства обороны, занимавшаяся Россией двадцать лет. Уровень «учебы» определяет начало ее вступительной речи: «Запомните навсегда: россияне любят врать». В статье автор утверждает, как его и научили в колледже, что российская стратегическая культура исторически основывается на очень мощном культе силы, на агрессии. К особенностям российской стратегической культуры он относит: — формирование стратегий происходило под влиянием обстоятельств, они являлись результатом ситуативных ответов на возникающие вопросы и никогда не опирались на «писаные документы»; — восприятие мира русскими как «игры с нулевой суммой: где мы проиграли – там они выиграли и наоборот»; — достаточно четкое постоянство инструментов, в качестве «примеров» – «газовый шантаж Европы», «подрывная деятельность», «русскоязычие»; — создание пояс безопасности из «стран-клиентов», с целью дальнейшей агрессии против сильных государств; — подход «глубокого проникновения»: разложение общества, против которого идет война через формирование сетей влияния, инфильтрацию – принципиальное разрушение институтов; — опора на непрямое правление и политика централизации и русификации; — нечувствительность к потерям из-за большого человеческого потенциала на европейском стратегическом театре; — в качестве мягкой силы – слабая сверхидея «русский мир»; — в качестве структурной силы – Договор о коллективной безопасности и Евразийский экономический союз, Таможенный союз и так далее – механизм удержания клиентских государств. — особая роль идеологии; — стратегическая дезинформация. В представлении А.Литвиненко «механизмы формирования стратегической культуры состоят из институциональной памяти, образования и… книг». И также отчетливо проявляется влияние англосаксонских «учителей» в характеристике современной украинской стратегической культуры, данной автором: «Надо массово учить английский язык. Смотреть ВВС вместо ОРТ – это дало бы уникальный прорыв в этом направлении. Надо строить нормальное государство. Нужны спецслужбы, армия» [6]. И это – все. Классическое определение стратегическкой культуры дано Джеком Снайдером в 1977 году в его работе, посвященной исследованию советской стратегической культуры и угрозам применения ядерного оружия. Данное определение рассматривается сегодня многими западными аналитиками как наиболее точное и отражающее суть стратегической культуры, прежде всего применительно к сфере обороны и стратегического пранирования: «Стратегическая культура может быть определена как совокупность идей, обусловленных ими эмоциональных состояний, а также паттернов стандартного поведения, которые члены сообщества, являющиеся носителями национальной стратегической культуры, приобретают в процессе обучения или его аналогов и обмениваются ими в связи с определением соответствующей стратегии. В том, что касается стратегии, стандартное поведение в этом смысле рассматривается прежде всего как осознанное (когнитивное) поведение» [7, P.8]. Колин Грей (Colin S. Gray, National Institute for Public Policy, USA) подчеркивает, что концепция стратегической культуры получила признание в научном сообществе. Она широко используется прежде всего группой исследователей, специализирующихся в области изучения проблем обороны и обеспечения безопасности, и рассматривается в качестве важнейшей концепции с широким спектром применения. Вместе с тем, сохраняются разногласия в определении методологических оснований исследования стратегической культуры. В связи с этим, сохраняются и различные подходы к определению самого понятия стратегическая культура. Исследователь отмечает наличие сложившегося консенсуса в отношении понимания содержания, сути стратегической культуры и характера ее функционирования. В то же время, по его мнению, основные разногласия остаются в вопросе понимания степени ее влияния в первую очередь на поведение (Behavior) носителей, субъектов стратегической культуры. К.Грей исходит из необходимости взвешенной оценки роли стратегической культуры. С одной стороны, он рассматривает культуру как один из факторов, определяющих политический выбор, принимаемые решения относительно стратегии реализации выбора и соответствующей линии поведения. Основной посылкой здесь является положение, согласно которому любое действие осуществляется и находится под влиянием определенного культурного контекста, определяется культурой. Основная функция культуры, по его мнению, состоит в определении для человека смысла бытия. С другой стороны, он предостерегает от абсолютизации влияния культуры вообще, и стратегической культуры, в частности, трактовки ее функции как некоего философского камня, лежащего в основе политики и стратегии. Во-первых, Грей не склонен рассматривать стратегическую культуру как фактор фатального характера и полагает приемлемым делать акцент скорее на потенциальной, чем доминирующей природе влияния культуры, которое может быть выражено при определенных условиях более рельефно, а в ином контексте – менее четко. Непонимание вариабельной природы стратегической культуры и изменчивости ее влияния, определенной зависимости характера воздействия от ряда других факторов, считает К.Грей, лежит в основе ошибочной позиции отдельных исследователей, противопоставляющих культуралистический и реалистический подходы к пониманию безопасности. Он не видит существенных различий в понимании роли культуры у сторонников реализма и неореализма в теории международных отношений в сравнении с позицией сторонников культуралистического подхода, полагая, что косвенное признание важности культурного фактора в формировании общественного сознания и характера поведения людей в той или иной мере присутствует в работах сторонников реализма. Во-вторых, ученый акцентирует внимание на проблеме изменения самой культуры. Культура не статична, она способна к кардинальным изменениям, прежде всего под воздействием шока, событий и процессов травматического характера, имеющих стратегическое значение. [8, P. 22] Вместе с тем, идея стратегического травматического шока (Traumatic Strategic Shock) как фактора потенциальных качественных изменений стратегической культуры, возможных культурных изменений или даже культурных трансформаций разрабатывается К.Греем с учетом ограничений подобной динамики. Эти ограничения связаны, по его мнению, прежде всего с историческими и географическими факторами, а именно с национальной спецификой рефлексии в общественном сознании исторического опыта как основы исторической памяти, а также с особенностями собственно геополитического контекста развития того или иного сообщества, которые и определяют конфигурацию конкретной стратегической культуры. К.Грей, осмысливая стратегические инициативы США в сфере мировой политики, отмечает существенное влияние этих факторов на стратегические культуры стран мира и отмечает, что само по себе признание необходимости тех или иных перемен и настойчивые рекомендации их осуществления в других странах со ссылкой на вызов, брошенный потенциальными противниками национальных интересов США, не обязательно гарантирует, что произойдут именно те изменения, которые ожидались. Реализация в том или ином виде курса на осуществление перемен в сфере общественной жизни и стратегической культуры других обществ может встретить заметное сопротивление, предупреждает ученый [8, P.27]. Джефри Лентис (Jeffrey S. Lantis), исследуя эволюцию теории стратегической культуры и оценивая перспективы ее развития, также уделяет особое внимание проблеме изменения стратегической культуры и рассматривает соответствующее направление исследования в числе наиболее перспективных [9]. Д.Лентис отмечает особое влияние на современную теорию стратегической культуры различных социологических моделей культуры и моделей политической культуры, особо отмечая роль конструктивизма в эволюции теории стратегической культуры. По его мнению, степень влияния социологических моделей культуры более выражена в сравнении с теориями политической культуры, которые начиная с 80-х годов ХХ века постепенно утрачивают свой инновационный потенциал в этой области [10, P.6]. Вместе с тем этот тезис не представляется бесспорным. Представляется вполне обоснованной констатация усиления влияния конструктивистского подхода к пониманию проблем безопасности как альтернативы традиционному реалистическому подходу. Конструктивистские теоретические модели востребованы в качестве концептуального основания для разработки современных политических стратегий обеспечения безопасности. В то же время, есть основания полагать, что потенциал теорий политической культуры в современных политических стратегиях безопасности в сфере реальной политики учтен далеко не в полной мере. Характерно также, что в рамках проекта компаративного анализа современных стратегических культур ряда стран мира, инициированного Агенством по уменьшению военной угрозы, США (Defense Threat Reduction Agency, USA) в начале ХХI века, Д.Лентисом актуализирована проблема разработки моделей стратегических культурных изменений. По сути, речь идет о развитии концептуальных оснований моделирования и стратегического планирования трансформации стратегических культур отдельных стран. В этой связи, позиция Д. Лентиса, не содержащая анализа потенциальных рисков реализации соответствующих стратегий, представляется относительно более радикальной по отношению к видению проблемы изменения стратегической культуры в рамках более взвешенной трактовки К.Грея. Позиция Д.Лентиса основана на сопоставлении основных моделей политической культуры: моделей, основанных на теориях, исходной посылкой которых является положение о преимущественной статичности культуры и идея об эволюции, постепенном изменении культуры под влиянием прежде всего интернальных, внутренних факторов, действующих в рамках конкретно-исторического и культурного контекста, с одной стороны, а также теоретических моделей, исходным основанием которых является критика традиционных теорий такого типа и исследование роли экстернальных, внешних факторов смены типа стратегической культуры в результате целенаправленных усилий по ее модернизации, в том числе и трансформации в рамках ее конструирования на основе реализации проектов по применению «мягкой силы» с целью распространения некоего типа «универсальной стратегической культуры», с другой стороны. [10, P.25 – 28]. Иследователь, актуализируя вопрос о степени универсальности стратегической культуры, соотносит возможности такой универсализации применительно к снижению рисков международного терроризма, конфликта культур и цивилизаций (по определению С.Хантингтона), обеспечению европейской безопасности за счет формирования общей европейской стратегической культуры стран ЕС. В целях раскрытия тезиса об основных моделях исследования проблемы изменения стратегической культуры Д.Лентис обращается к отдельным ключевым идеям, отражающим суть и специфику отмеченных подходов [10, P.27–28 ]. К первому типу исследователем не совсем обоснованно отнесена теория политической культуры Г.Экстейна [11], ко второму – теоретические исследования Чарльза Локхарта [12], отчасти теория политической культуры А.Вилдавски [13]. Несколько упрощенная трактовка теоретической модели Г.Экстейна определяется неточностью исходного положения Лентиса о сконцентрированности теорий политической культуры этого типа исключительно на проблеме сохранения ее целостности и преемственности как факторе, определяющем характер политического действия, в том числе на государственном уровне – в среде представителей политической элиты как основных носителей стратегической культуры. Акцентированное Лентисом положение Экстейна о социализации как механизме передачи ценностей и верований (Socialization of Values and Beliefs) и обеспечения континуитета культуры и поведения также содержит концептуальные неточности, поскольку в действительности Экстейн оперирует в большей степени концепцией ориентаций (orientations), а не верований, что для понимания его модели имеет существенное значение, поскольку в этом случае редуцируется степень влияния религиозного фактора и подчеркивается роль субъектности в формировании диспозиций личности и направленности действия. Следует отметить, что в трактовке соотношения «объект – субъект» свойственная Д.Лентису склонность видеть приоритет влияния на характер коллективного поведения прежде всего объекта (политической культуры, стратегической культуры) чревата не только односторонностью концептуального видения проблемы, но и ошибочностью стратегического проектирования, разработки на такой основе стратегий управления рисками современного развития. Нельзя не заметить также, что ученый отдает предпочтение именно категории поведение (Behaviour), а не действие (Action), что предполагает выбор модели стратегического управления, предполагающей социальный инжиниринг на основе манипуляции общественным сознанием. Тем не менее, Лентис учитывает и фактор субъектности в формировании стратегической культуры, а именно роль элит как носителей стратегической культуры. Лентис обосновывает свой тезис о трех основных факторах, способствующих возникновению подобной дилеммы как ситуации выбора типа стратегической культуры. Такой выбор и определяет изменение политического курса по обеспечению безопасности. Первый фактор – внешний: «экстернальный шок» или серия потрясений (external shocks), имеющих внешний источник своего происхождения. Такие потрясения, полагает Лентис, способны бросить фундаментальный вызов традиционным верованиям, подвергнуть эрозии сложившиеся исторические нарративы. Лентис разделяет точку зрения, согласно которой устанавливается, что подобные потрясения выступают необходимым условием радикальных изменений стратегической культуры. Они подрывают легитимность существующих норм, приводят к смене власти, дают возможность инициаторам изменения и конструирования альтернативной нормативной системы обеспечить достижение общественного консенсуса. Такими потенциальными катализаторами изменений стратегической культуры могут стать драматические по своему характеру потрясения или травматические эксперименты (революции, войны, экономические катастрофы), в рамках которых происходит дискредитация и разрушение сложившейся стройной системы ценностей, норм и верований. Вместе с тем, Лентис уточняет, что процесс изменений сопровождается определенными рисками, связаннными с чрезвычайным психологическим напряжением, стрессом, в силу чего становится востребованным процесс ресоциализации и вовлечение в него разнообразных социальных групп для достижения компромисса в отношении новой системы ориентаций, составляющих основу конструируемой политической культуры [10. P. 26 –27]. Второй фактор – результат действия внутренних и внешних факторов: «стратегический культурный диссонанс» (strategic cultural dissonance), когда определенный внешнеполитический курс может привести к разрыву связей традиционных стратегических культурных ориентаций таким образом, что основные принципы стратегического мышления приходят в противоречие или прямой конфликт с другими принципами. Это может быть ситуация, подчеркивает Лентис, когда стратегические культурные коды на поддержку демократии входят в конфликт с необходимостью применения военной силы, или установка на многостороннее (многовекторное) сотрудничество противоречит односторонним взглядам, основанным на убеждении, что такая политика попирает нормы национальной стратегической культуры. Результатом стратегического культурного диссонанса становится отказ от многосторонности во внешней политике, выдвижение альтернативных дипломатических инициатив или дополнительных условий политического взаимодействия и сотрудничества. В целом, и в первом, и во втором случае, считает Д.Лентис, ситуация стратегической культурной дилеммы предопределяет необходимость выбора нового внешнеполитического курса и требует соответствующей реконструкции исторических нарративов. Возможны существенные изменения, включая резкую и драматичную реориентацию действий в области обеспечения национальной безопасности, что требует моделирования стратегической культуры и разработки соответствующих стратегий, способных к максимальной рефлексии условий, оказывающих влияние на эти изменения. Неустойчивость структуры и собственно функционирования культуры как системы – период, когда взаимозависимость стратегической культуры и стратегического поведения элит и государства становится особенно очевидной, подчеркивает исследователь. Это период, когда при ослаблении регулирующего влияния норм и ценностей культуры явно усиливается действие противоборствующих идеологий таким образом, что именно установка на расширение структурных возможностей влияния и способность к определению вектора социального действия играет решающую роль в выживании той из конкурирующих идеологий, которая эффективно реализует этот потенциал[10, P. 27]. Третий фактор – внутренний: договороспособность элит как носителей стратегической культуры, т.е. стратегическая культура как «договорная реальность» (negotiated reality), прежде всего в сфере междунароных отношений. Д.Лентис связывает характер договорной реальности и собственнно договороспособность элит с особенностями идентичности на макро – и микроуровнях: «Пока политические лидеры открыто демонстрируют уважение глубоко укоренившимся убеждениям, связанным со стратегической культурой, перспективы проведения внешнеполитического курса возможно трактовать как стремление к легитимации предпочтительного курса и приоритетов внешней политики, которые могут соответствовать или отклоняться от ограничений, устанавливаемых стратегической культурой» [10, P.27]. В тоже время ученый уточняет, что поскольку идентичность по своей природе в равной мере субъективна и интерсубъективна, постольку политические лидеры чаще всего склонны заимствовать те или иные идеи из конкурирующих идеологий и адаптировать их, формируя собственные специфические концепции национальной идентичности. Именно элиты, имея возможность интерпретировать смыслы норм и установлений стратегической культуры, дают трактовку событий, определяют рамки дискурса и конструируют новые дискурсы, определяющие пути достижения цели. Политические элиты имеют возможность пересмотра определенных задач внутренней и внешней политики и придания повестке дня определенных рамок, максимально соответствующих сложившейся коллективной реальности, либо переформатировать саму эту реальность путем создания нового достоверного баланса между знакомым и неизвестным дискурсами, опираясь как на метод убеждения, так и директивно реализуя поставленные задачи. В качестве примера Д.Лентис ссылается на опыт реализации нового курса политики США по обеспечению национальной безопасности, разработанного после террористической атаки 11 сентября 2001 года и базирующегося на реинтерпретации самой матрицы угроз безопасности. В структуру стратегической культуры были включены новые ориентации, и прежде всего, позитивная ориентация на утверждение доминирования США в вопросах международной безопасности, приоритета вопросов национальной безопасности и новой доктрины преимущественного права на применение силы и готовность к этому для достижения целей безопасности, а также предпочтение проведения односторонних действий для минимизации ограничений поведению США на международной арене. Реализация новой стратегии потребовала усилий по сбалансированию прежнего и нового дискурсов, поскольку, как отмечают американские аналитики, кардинальные изменения в стуктуре стратегической культуры были чрезвычайны и травматичны для американской политии, определив глубокие разломы и расхождения в вопросах оценки конституционности действий исполнительной власти, вклада США в антитеррористическую деятельность, изменения альянсов и отношений с союзниками в вопросах обеспечения безопасности в ХХI веке [10. P.28 – 29.] Таким образом, Д.Лентис в исследовании стратегической культуры ориентирован на выявление характера взаимодействия объективных и субъективных факторов изменения стратегической культуры. В то же время, методологические основания политического анализа исследователя, характеризующиеся очевидной опорой на концепции теории рационального выбора и целеориентированного действия, а также предпочтение идей конструктивистского подхода частично блокируют возможности многостороннего анализа в понимании роли стратегической культуры и факторов ее изменения. Представляется, что именно этим определяется отсутствие обоснованных предложений по предотвращению и снижению явных и латентных рисков, связанных с изменением стратегической культуры и негативных последствий влияния основанных на новых дискурсах политических стратегий, прежде всего в сфере мировой политики. В этом смысле политический анализ стратегической культуры может развиваться в направлении проработки концептуальных идей культурализма и разрабатываемых в его рамках теорий политической культуры. Соответственно, усилия Д.Лентиса в этом направлении, в частности его периодизация этапов развития теоретико-методологических подходов к исследованию стратегической культуры, в которой отражена роль классических теорий политической культуры 50-х – 60-х годов ХХ века, а также отмечено значение конструктивистских теорий как парадигмального вызова неореализму в осмыслении проблем безопасности и их связи со стратегической культурой, раскрыты преимущества и недостатки теорий политической культуры, разрабатываемых в 80-е годы ХХ века (Г.Экстейн, А. Вилдавски и другие) [9, 11,12, 13]. Вместе с тем, за рамками этого анализа остались теории политической культуры, базирующиеся на соответствующих положениях теории модернизации и развивающие идею изменения ценностей и влияния этих процессов на изменение содержания и вектора политики в современном мире (Р.Инглехарт, С.Флэнаган, К.Уэлзел и другие)[14, 15, 16,17]. Не менее значимы и перспективны в этом отношении исследования, проводимые с учетом концепции геокультуры, что особо подчеркивается в работах российских исследователей [18]. Нельзя не согласиться с выводом Д.Лентиса, что в период после 80-х годов ХХ века степень инновационного потенциала теорий политической культуры несколько снизилась. Наблюдается переориентация усилий на развитие эмпирического базиса теории, а заметные инновации продуцируются прежде всего теориями изменения ценностей. Возможно это обстоятельство делает необходимым обращение к интегративным теориям и методологиям, определившим дискурс исследования проблемы изменения политической культуры в современном мире, к которым относятся теории Г.Экстейна и А.Вилдавски [19]. Вполне возможно, что интегративные теории политической культуры и развитие идей, лежащих в их основе, способны частично компенсировать определенную односторонность «воинствующего» конструктивизма в понимании миссии стратегической культуры в глобальном мире. Проблема изменения культуры и идентичности в современном мире, а также проявление этих изменений в стратегических культурах отдельных стран и регионов все больше привлекает внимание исследователей, специализирующихся в области проблем национальной безопасности и безопасности международных отношений [20, 21, 22, 23, 24, 25]. Разработка соответствующей проблематики возможна на основе интегративного подхода, расширяющего потенциал конструктивизма и собственно теорий политической культуры как методологических оснований теории стратегической культуры.
Вернуться назад |