Смирных С.В.  «Невыученные уроки “Феноменологии духа” Гегеля». — СПб.: Изд-во ГРАНТ ПРЕСС, 2014. — 424 c.

 

Книга Смирных С.В. представляет собой  переработку его статей, опубликованных в журнале «Credo New» и  разделена на четыре раздела: феноменология, философия духа, философия религии, наука логики. Ее изучение, безусловно, будет способствовать отказу от многих шаблонных схем интерпретации гегелевской философии  и в особенности пониманию сути спекулятивного метода. Одним из таких заблуждений выступает «панлогизм», редукция гегелевской философии, вобравшей в себя все богатство мистических и рациональных прозрений, научного, художественного и религиозного опыта, к рассудочному мышлению. Естественно, что рассудок не может прыгнуть выше своей головы и в любой более богатой по содержанию структуре, чем он сам, видит только «себя любимого». «Снять» рассудочные очки, как настойчиво из статьи в статью продвигает свою мысль автор,  можно только опираясь на духовный опыт человечества, подытоженный в «Феноменологии духа» Гегеля, в которой он сжат в «сингулярные точки» — понятия. Смирных С.В. отмечает, что абсолютная форма духа или понятие чаще всего сводится интерпретаторами только к теоретическому моменту (в себе бытию).  При этом упускается из виду то, что уже у Плотина, принципы которого развернуты в систему немецкой классической философией, предмет философии фигурирует как «разумная воля» (Кант), неразрывно связанная с мистическим созерцанием. Вторым моментом понятия, разъясняет автор,  выступает достоверность себя, «достоверность другого Я внутри моего духа», раскрывая смысл которой Смирных С.В ссылается на Гегеля: «Не так называемый человеческий разум с его пределами познает Бога, но — дух божий в человеке; самосознание Бога знает себя в знании человека». И далее он обстоятельно  разъясняет цитату Гегеля:  «В суждении «Я есть Я» второе Я положено как отрицание первого, что означает: сущее Я не есть сущее, но только истинно мыслящее себя Я и есть поистине сущее Я. «Я есмь путь и истина, и жизнь» (Ин 14:6)». Чтобы читателям стала более понятной мысль автора, приведу еще одну его ссылку на Гегеля: «Двойственность Я и их взаимное признавание, которое есть абсолютный дух <…> Это — являющийся Бог среди тех, кто знает себя как чистое знание». Получается, что не только свободная воля творческой личности созидает науку, искусство, философию, но и  «дух божий в человеке». Как отмечает Смирных С.В., «когда образ движется в моем духе сам собой, живет в нем самостоятельной жизнью независимо от меня как формального автора. Я лишь сохраняю на листе (полотне, в камне) эту непорочно рождающуюся в моем духе жизнь прекрасного».

Он проводит аналогию между спекулятивным понятием, как единством рационального и интуитивного, и художественным и религиозными способами приобщения к Истине, которые, в отличие от философского познания, рассматривают Ее как некоторую чуждую им силу. И только в религиозном культе, как и в спекулятивном понятии, снимается противоположность субъекта и объекта и достигается «достоверность абсолютного духа» (Гегель). Личность, по словам Григория Паламы, переживает «неописуемые таинственные энергии Духа, которые действуют в живущих по Духу и обнаруживают себя деятельно, а не доказываются рассуждениями». В статье «Вера как достоверность истины», которая отмечена специальным дипломом Библейско-богословского института св. апостола Андрея,  Смирных С.В. резюмирует: «И если философия есть истина религии, то она сохраняет спекулятивное в ней как момент философского метода и сама полагает его своим собственным началом для себя. По словам Гегеля, «философия не может существовать без религии, а содержит ее внутри себя». Подлинная религия есть «религия свободы, самосознания, которое в то же время есть сознание всеохватывающей реальности».

Книга ориентирует вдумчивого исследователя на более углубленное понимание философии Гегеля. Она будет полезна также для начинающих свой философский путь.

 

Ю.Ю. Печурчик

 

Рецензия на книгу: И. Г. Гихтель. Theosophia practica. Уфа: Изд. ARC, 2014. – 216 c.

Есть авторы, отношение к которым, и даже объем сведений о которых является своего рода знамением времени, отражающим присущий тем или иным обстоятельствам «нарратив». А поскольку этот «нарратив», характеризующий направленность эпохи, ее интересы и авторов, которых она для себя выделяет, отражается в энциклопедиях, то показателем настроения эпохи служит то, как представлена информация об авторе в том или ином справочном издании.

Итак, рационалистический XIX век оценивал Гихтеля как «сумасбродного мистика» [4, с. 254]. Однако уже в конце этого столетия, с ростом интереса к религии и мистических настроений, знаменитый словарь Брокгауза-Ефрона посвящает Гихтелю чрезвычайно обстоятельную статью [5, с. 771-772]. Автор статьи неизвестен, возможно, это был сам В.С.Соловьев. Большая Советская Энциклопедия по понятным причинам проигнорировала данную фигуру, однако в современной «Православной энциклопедии» Гихтелю вновь уделено много внимания, излагается его учение, которое характеризуется как «важный этап в ранней рецепции теософии Бёме» [2, с. 529-531]. Таким образом, появление перевода сочинения Гихтеля (как и до него – многочисленных переводов и переизданий сочинений Якоба Беме) оказывается созвучно нашей эпохе и ее интересам, в том числе и научным.

Действительно, обращение к Беме бывает мотивировано стремлением глубже понять истоки немецкой классической философии. Гихтель возникает на горизонте исследования немецкого барокко, которое – как показывает переводчик и комментатор данного сочинения С.М. Шаулов – пронизано мистическим чувством и живой магией человеческой судьбы в ее предстоянии высшему суду. Опыт самосознания, выраженный в барочной поэзии, отсылает к мистике, а самая мистика связана с самосознанием и превращается в антропологию, «подвижение к познанию самого себя» (гл. 1, ст. 3), открывающееся как божественный зов к спасению от чар мира. Можно удивленно наблюдать за превращением этих чар, как Беме, страстно бояться их, как Гихтель, или пытаться управлять ими, как третий в цепочке «тевтонских философов» Квирин Кульман – истина открывается, в конце концов, в самом человеке и через свою природу, узнанную как природа вообще, человек получает возможность очиститься от «чужого» и прийти к «своему», как призывал задолго до этого Сократ…

Поэтому пересказ или «раскрытие содержания» книги Гихтеля почти невозможны, как невозможно «раскрыть содержание» дневника или исповеди. И сам Гихтель часто обращается к читателям с призывом не столько уразумевать написанное, сколько стремиться пережить описанное, узнать в его опыте свой собственный, опыт душевной, духовной и физической работы, открываемой как призвание.

Впрочем, книга является лишь посредником второго порядка: она составлена как толкование «фигур» — изображений, отражающих мистическое усмотрение природы человека в ее реальном (realiter, предметном) образе. Сочетание физиологии, душеведения и духовидения составляет фон этих «фигур». Завязывается плотный герменевтический клубок, когда слово, объясняющее «фигуру», исходит из существа того, что в этой «фигуре» явлено. Язык Гихтеля шокирующее-конкретен, у него буквально «пишется как дышится» (за передачу этого ощущения надо особо благодарить переводчика). В нем растворяются последние элементы аллегорезы, присущие и Парацельсу, и Беме.

Конечно, в этом нет ничего философского. Нет размышлений о связи слов с вещами, универсалий с индивидуалиями. Строго говоря, нет даже никакой метафизической (онтологической, теологической) перспективы, потому что ни к какому «логосу» этот опыт не выводит, и ищет он не того. Более того, если воспринимать «букву» («стихию») этой книги, то она окажется одной из тех, что написаны «для всех и ни для кого», ибо обращены к деятелю, а не читателю.

Что же она дает «благосклонному читателю», для которого и выпускается в продажу? Прежде всего, простоту взгляда. Книга написана без прикрас, риторики и позы – на них у автора уже нет сил. Все, что он выговаривает, он говорит просто так, как оно есть. Экзистенциалисты назовут это «подлинностью», Киркегор – «искренностью». Это становится возможным, потому что упрощается сама структура опыта, переживаемого и выражаемого: вместо каузальности, континуальности, интенциональности и прочего выдвигаются лишь «да» и «нет», которые проясняют всякое отношение и делают его практическим. «Да» и «нет», прежде всего, это поступки. Затем – выбор. Потом – принятие и отвержение. Наконец – смирение и гордыня. Сложнейшая моральная проблематика становится вовсе неподъемной, когда, кроме человека, принимающего решение, в этом пространстве оказывается Бог, тоже принимающий свое решение, являющий в «да» и «нет» свою волю. В том, что можно об этом знать, «да» и «нет» превращаются в надежду или отчаяние, в которых ставка – жизнь и смерть.

Действительно, такая простота нам не привычна, и усвоение этой системы координат оказывается непростым, ибо все, что мы видим, связано с неким самоутверждением, постоянным (по-фихтевски) одномерным отталкиванием всего, что встречается. Человек Гихтеля, напротив, полифоничен, движется в самых разнообразных ритмах, нащупывая тот лейтмотив, который выведет его из этой какофонии. Для Гихтеля таковым является Христос, уподоблению ему (внутреннему рождению им, можно сказать) и посвящена практическая теософия.

Затем, отложив эту книгу, читатель возьмется за другие. Но опыт чтения останется, как и навык знакомства с такой формой речи. А это откроет для него новые книги. Он встретится с похожими, но иными по смыслу «да» и «нет» в «Послании к Римлянам» Карла Барта [см. 1], где эти слова превращаются в богословские категории (сategoriae, сказуемые), в которых начинает звучать слово Бога – его «да» и «нет» в отношении целого мира и той веры, которую принял в нем человек. Эти «да» и «нет» окажутся уже не столь однозначными, как у Гихтеля – напротив, они вступят в «диалектику», где «да» Одного окажется «нет» другого, и наоборот, в чем проявится мысль о несводимости – категорически противоположная религиозному имманентизму Гихтеля, для которого «да» и «нет» должны быть общие для Бога и человека – внутримирного и внемирового.

Потом читатель может встретиться с бемеанским фрагментом из «Письма о гуманизме» Хайдеггера [3, с. 217-218], фрагментом обычно не комментируемым, чья связь с бемеанской традицией осталась вне поля зрения даже для В. Бибихина, и без видения этой связи данный фрагмент почти нечитабелен. В нем с самого начала говорится о «да» и «нет», которые суть метафизические термины (termini, пределы) отношения к бытию. Человеческое отрицание (негация или привативность) проистекает не из «субъективных» условий гносеологического порядка, а из того, что бытием отказано человеку (это чувствуется в жесте разочарования: «значит, не дано…»). Но в силах человека обратить «нет» в «да» через признание «ничто», которое оставляет место бытию.

Таких акцентов, которые можно заметить и прочесть лишь после знакомства с книгой Гихтеля, очень много. Кроме «да» и «нет», это еще, например, «милость» и «ярость» («гнев»), одни из самых значимых слов для всех трех – Гихтеля, Барта и Хайдеггера – авторов. Книги влекут за собой книги, а мы посмотрели только редкую перспективу – от семнадцатого столетия к двадцатому, упуская из виду и ретроспективу: традицию «подражания Христу», внутренний опыт Савонаролы, Лютера – станут ли яснее они?

В заключение вернемся к изданию как таковому. Эта книжка немного больше 200 страниц имеет целых три заглавия: издательское на обложке и контртитуле, переводческое на титульном листе, и оригинальное, которым открывается текст издания. Значительную его часть занимает предисловие С.М. Шаулова, которое дает определенное представление об авторе и эпохе, а также связи его теософии с новоевропейской эзотерической традицией. Перевод снабжен подстрочными комментариями, значительно облегчающими чтение, поскольку позволяют соотнести данные пояснения с контекстом, в котором они требуются. Также в издании приведены необходимые элементы оформления оригинала – «фигуры» с переводом текстов на них, изображения титульного листа изд. 1736 и 1779 гг. Книга состоит из шести глав, четыре из которых (2, 3, 4 и 6) можно назвать главным образом практическими, а две (1 и 5) – теософскими. В комментариях справедливо акцентируется связь рассуждений Гихтеля с Беме, что позволяет увидеть развитие традиции. Книга качественно оформлена и издана, к сожалению, тираж ее составляет всего 1000 экземпляров.

 

Литература

 

1. Барт К. Послание к Римлянам. М.: Изд. ББИ, 2005.
2. Православная энциклопедия. Т. 11. М., 2006.
3. Хайдеггер М. Письмо о гуманизме // Хайдеггер М. Время и бытие. Статьи и выступления. М.: Республика, 1993. С. 192-220.
4. Энциклопедический лексикон. Т. 14. СПб., 1838.
5. Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона. Т. VIIIa. СПб., 1893.

 

 

Савинов Р. В.

Сотрудник научного отдела Русской христианской гуманитарной академии (РХГА)

кандидат философских наук