ИНТЕЛРОС > №1, 2021 > Методологические проблемы становления отечественной психологии как науки в ХIХ – ХХ веке Александр Банщиков
|
|
Банщиков Александр Витальевич Санкт-Петербургский государственный университет студент 2 курса магистратуры факультета психологии Banshchikov A. V. Saint Petersburg State University 2-year master’s student at the Faculty of Psychology
E-mail: alex.bansh00@gmail.com УДК 159.9 Методологические проблемы становления отечественной психологии как науки в ХIХ – ХХ веке Аннотация: На протяжении всей истории психологической науки, тема кризиса не теряет своей актуальности. По сей день выходят работы осмысливающие настоящее положение психологии в системе наук, возникают новые попытки спрогнозировать дальнейшее развитие психологии, а дискуссии относительно философско-методологических оснований разгораются с новой силой после крушения советской школы. Настоящее историко-теоретическое исследование направленно на изучение процесса формирования философского фундамента психологии на примере советской школы. В преддверии социалистической революции и первое время после нее – период активных дискуссий, к ходе которых психология искала свой путь, определяла метод и пыталась согласовать все это с философским уровнем методологии, на котором оказался марксизм. Именно, исходя из понимания и осмысления философского уровня методологии строится вся дальнейшая наука, о чем не редко забывают современные авторы. Ключевые слова: история психологии, методология психологии, идеализм, материализм, марксистская психология, отечественная психология, философия психологии
Methodological problems of formation of Russian psychology as a science in XIX – XX centuries Abstract: Throughout the history of psychological science, the theme of crisis does not lose its urgency. To this day, works comprehending the present position of psychology in the system of sciences are published, new attempts to predict the further development of psychology arise, and discussions about philosophical and methodological grounds flare up with new force after the collapse of the Soviet school. The present historical and theoretical research is aimed at studying the process of forming philosophical foundations of psychology on the example of the Soviet school. On the eve of the socialist revolution and for the first time after it, there was a period of active discussions, to which psychology sought its way, determined its method, and tried to reconcile all this with the philosophical level of methodology on which Marxism found itself. It is on the basis of understanding and comprehension of the philosophical level of methodology that all further science is built, which is not rarely forgotten by contemporary authors. Key words: history of psychology, methodology of psychology, idealism, materialism, Marxist psychology, domestic psychology, philosophy of psychology
История и методология психологии сложна и противоречива. Являясь, по историческим меркам, очень молодой наукой, история психологии имеет одну из самых долгих и философски фундированных историй. Корни психологии уходят в античную Грецию, тем самым демонстрируя, что психологические вопросы волнуют человеческую мысль уже не одну тысячу лет. История психологии тем для нас важна и интересна, что позволяет ретроспективно оценить пройденный путь, учиться на ошибках ученых прошлого, обнаруживать ранее игнорируемые, но эвристичные гипотезы, а также осуществлять прогноз дальнейшего развития науки. Эта – прогностическая функция, является, пожалуй, одной из наиболее важных. Следуя за логикой развития науки, можно оказаться на ее острие, обнаружив ту идею, ту тенденцию, что оказалась незамеченной другими. Настоящее историко-теоретическое исследование ставит своей целью на примере отечественной психологии проанализировать период становления психологии как самостоятельной науки, проследить влияние философии на формирование методологии психологии. Отечественная психология была выбрана не случайно. Во-первых, именно для оформления самостоятельной отечественной психологии философская мысль показала себя наиболее отчетливо. Во-вторых, именно на заре формирования отечественной психологии, велись дискуссии относительно ее философских оснований. Некоторых из этих дискуссий мы коснемся в рамках настоящей статьи. В-третьих, проблема философских оснований психологии наиболее отчетливо ощущается именно в современной психологической науке. На эту тему выпускаются журналы, статьи и монографии – что лишний раз подчеркивает актуальность этой темы. Именно методологические проблемы принимаются нами как центральные и обращение к истории науки необходимо для того, чтобы лучше понять проблемы сегодняшнего дня. Методологический кризис, пусть и на короткое время, был разрешен. Задача профессионального сообщества не придавать анафеме тот исторический опыт, отмахиваясь от него обвинениями в “идеологическом прессинге”, а критическими проанализировать и оценить советскую психологию и ее методологию, осознавая не только не случайность выбора философско-методологических оснований, но и необходимость этих оснований, исходящих из логики развития науки. Было бы наивно полагать, что с данной задачей возможно справиться в рамках одной статьи, однако не менее важным нам кажется вновь и вновь актуализировать методологические проблемы в профессиональной среде. Данную тему мы уже более подробно освещали в статье «Философско-методологические основания психологии: проблемы и пути их решения». Рассматривая смену идеалистической парадигмы на материалистическую в отечественной науке, чему способствовала, в том числе, социальная революция, был сделан вывод о том, что материализм был принят за методологическую основу органическим путем, а методология советской психологии, что базировалась на философии марксизма, была не «спущена сверху», а выстроена «снизу», путем долгих дискуссий и теоретических разработок [5]. Несмотря на то, что отечественная психология находится в фокусе нашего непосредственного внимания, является необходимым в начале исследования рассмотреть более широкий, общемировой контекст. При зарождении психологии как самостоятельной науки, является особенно примечательным тот факт, что практически в одно время формируются разнообразные исследовательские школы, подходы, лаборатории. В 1874 году, будущий профессор философии Лейпцигского университета, Вильгельм Вундт издает работу “Принципы физиологической психологии” [29], что плотно утвердила Вундта как классика психологии и является одной из рабочих программ развития психологической науки. Работа Вундта плотно опирается как на философский фундамент, так и на достижения современной ему физиологии (в т.ч. на кандидатскую диссертацию И.М. Сеченова о центральном торможении). С этой точки зрения, можно справедливо утверждать, что психология сформировалась на синтезе философии и физиологии. Другая работа, не менее знаковая для психологической науки, “Психология с эмпирической точки зрения” [28] опубликована в том же году австрийским философом Франца Брентано и представляет собой, по большей части критику, с философских позиций, работы Вундта. Брентано предлагает принципиально развести психические и физиологические феномены, обращая внимания на то, что психология должна заниматься изучением исключительно психических феноменов – представлений, суждений, любви и ненависти. Подобная несводимость психических и физиологических позиций имеет под собой рациональные основания. Современная нам психология страдает от биологизаторского подхода, отождествляя психические и физиологические процессы, сознание и его субстрат, теряя при этом сугубо психологическую специфику, игнорируя содержания сознания и мышления. Однако, как это не удивительно, но именно Вундт предостерегал психологов о плачевных последствиях забывания философских корней при дальнейшем исследовании психики. В 1913 году он издает статью “Психология в борьбе за существование”, в которой пишет: “…психология относится к философским дисциплинам, и … таковой она останется и после превращения в самостоятельную науку, так как, в конце концов, в основе такой самостоятельной науки могут лежать только метафизические воззрения скрытые и – если отделившиеся от философии психологи не будут обладать более или менее основательным философским образованием – незрелые. Поэтому никому это отделение не принесет больше вреда, чем психологам, а через них и психологии“ [6, c. 73]. Как позже напишут историки психологии, сама логика развития науки требовала обобщающей теории, от того все работы того исторического периода претендуют на глобальность и всеобщность. Аналогичные процессы происходили на психологической арене и в Российской Империи. Так, в 1873 году издается знаковая работа И.М. Сеченова “Кому и как разрабатывать психологию?” [21] где он представил свою программу построения научной психологии на основе объективных методов. Сеченов дает однозначный ответ, на выведенный в заглавие вопрос – психологом может быть только физиолог! Однако необходимо учитывать исторический контекст научной деятельности Сеченова, прежде чем клеймить ученого вульгарным материалистом и биологизатором. В тот момент, психология во всем мире была философской дисциплиной. На момент издания работы Сеченова, до создания вундтовской лаборатории экспериментальной психологии оставалось еще 6 лет, до создания экспериментально-психологической лаборатории В.М. Бехтерева 13 лет, а в российской академической среде главенствовала идеалистическая мысль. Русская философия в основном религиозна, проблемами души занимается психология и теология, что на тот момент были едва ли не тождественны. Основными представителями идеалистической мысли являлись Л.М. Лопатин, А.И. Введенский, С.Л. Франк, Н.О. Лосский, И.И. Лапшин и др. Работа Сеченова “Рефлексы головного мозга” 1866 года вызвала большой резонанс в академической среде и подверглась большой критике, в т.ч. со стороны богословов и церковников: архиепископ Никанор, архимандрит Борис, иеромонах Антоний и др. В той исторической ситуации, Сеченов не мог дать иного ответа на вопрос “кто должен разрабатывать психологию?”, т.к. непосредственно профессии “психолога” еще не существует, а оставить психологию в лоне философии, означает отдать ее в руки религии. Несмотря на продолжительную и победоносную дискуссию с К.Д. Кавелиным, несмотря на передовые идеи по развитию психологической мысли, в истории науки имя Сеченова долгое время ассоциировалось исключительно с физиологией. Как пишет С.Л. Рубинштейн об академической карьере Сеченова: “Философам и психологам идеалистам, занимавшим университетские кафедры, удалось вытеснить Сеченова из университетской науки. В университете ему была предоставлена возможность действовать только в качестве физиолога, психологических тем он мог, как правило, касаться лишь в популярных публичных лекциях. Сеченову был, таким образом, закрыт доступ к преподаванию психологии в университете” [20, с. 246]. Несмотря на это, Сеченов успел оказать внушительное влияние на развитие материалистической мысли в царской России. Генетические корни учения Сеченова видны в работах В.М. Бехтерева и И.В. Павлова. Заслуги Сеченова перед психологической наукой мы вспомнили с целью продемонстрировать колоссальный, можно даже сказать, революционный потенциал мысли, что несла в своем зачатке Российская наука. Материалистическая мысль прорастала в научном дискурсе как росток сквозь асфальт, вынужденная неустанно бороться с идеалистической гегемонией. Признанный классик, основатель петербургской психологической школы, ученик Бехтерева – Б.Г. Ананьев, выделяет, наряду с Сеченовым, вклад М.В. Ломоносова и Н.Г. Чернышевского в развитии отечественного материализма [3]. Интеллектуальный потенциал Чернышевского высоко оценивал К. Маркс и даже выучил русский язык, стремясь ознакомиться с трудами нашего соотечественника, о чем Маркс пишет в письме З. Мейеру: “ Не знаю, сообщал ли я Вам, что с начала 1870 г. мне пришлось самому заняться изучением русского языка, на котором я теперь читаю довольно бегло. Это вызвано тем, что мне прислали из Петербурга представляющую весьма значительный интерес книгу Флеровского «Положение рабочего класса (в особенности крестьян) в России» и что я хотел познакомиться также с экономическими (превосходными) работами Чернышевского (в благодарность приговоренного 7 лет тому назад к сибирской каторге). Результат стоит усилий, которые должен потратить человек моих лет на овладение языком, так сильно отличающимся от классических, германских и романских языков” [12, с.147]. Подобное отступление от темы призвано показать, что Российская наука (в частности – психология) не стала общепризнанным авангардом научной мысли не по субъективным причинам, вроде “народ не тот”, а по вполне объективным, социально-экономическим причинам. Действующая политическая обстановка с неизбежностью препятствовала институализации материализма, а социально-экономическая формация с неразвитостью индустриального производства не предоставляла материальной базы для осмысления стремительно меняющегося мира. От того, в интеллектуальном авангарде были наиболее экономически развитые страны. Те процессы, что в мировой истории стребовали столетий, в нашей стране вынуждены были происходить за десятилетия. Важно понимать, что активные дискуссии велись не только в психологической среде. Авторитетный исследователь отечественной психологии, А. В. Петровский, в своих работах демонстрирует прекрасный пример сплочения российских ученых на почве материализма: «В этой связи следует отметить, что не только физиологи Сеченов, Павлов, Н.Е. Введенский, И.Р. Тарханов, но и другие русские естествоиспытатели, казалось бы, далекие от собственно психологической проблематики (К.А. Тимирязев, Д.И. Менделеев, И.И. Мечников, А.Г. Столетов), своими выступлениями в защиту материалистических основ естествознания и против физического идеализма, витализма и различных, иногда тщательно замаскированных форм теологии, укрепляли естественнонаучный фундамент психологии. Достаточно вспомнить, например, разоблачение спиритизма в исследованиях Менделеева, борьбу Тимирязева с проникновением метафизики в науку» [16, с. 19]. Однако данное научное противостояние велось, скорее, против интеллектуального застоя, отстаивало философско-методологических позиции материализма. Однако, качественный скачек в методологии произошел многим позже. Сложившаяся на конец 19 столетия историческая обстановка побуждала отдалиться от философии, т.к. философия тогда ассоциировалась в основном с идеализмом. В связи с этим связаны попытки построить научную, “не философскую” психологию, опираясь на физиологию и экспериментальный метод. Не редко психология, в процессе дистанцирования, теряла “свое лицо”, что приводило к созданию рефлексологии Бехтерева, реактологии К.Н. Корнилова, а также “сухому” эмпиризму А.П. Нечаева и Г.И. Челпанова. Уже после социалистической революции в ноябре 1917 года, в Психологический институт им. Л.Г. Щукиной “пришла из Соединенных Штатов книга, на обложке которой стояло: “Психологии 1925 года”, то множественное число применительно к названию этой дисциплины никого не удивило. Психологий в ту пору стало много, и их число продолжало расти” [25, с. 183]. Как пишет В.М. Аллахвердов, опираясь на методологию науки, “плюрализм теорий” является одной из характеристик научного кризиса. Проанализировав историю психологии с этой позиций, Аллахвердов приходит к выводу, что “не успев как следует родиться, психология сразу же попала в стадию кризиса, в котором перманентно и счастливо пребывает до сих пор” [2, с. 107]. Кризисное состояние через плюрализм отчетливо видится в конце 19 – начале 20 столетия, когда психология начинала оформляться как самостоятельная наука. В рамках отечественной психологической науки, методологическая борьба “всех против всех” была временно прекращена благодаря построению психологии на основе и принципах марксизма. Пока вчерашний идеалист Челпанов, некогда отстаивавший место метафизики в психологии и выступавший против экспериментального метода [14], радовался назначению своей персоны на место директора Института психологии им. Щукиной в 1912 году и провозглашал, что “кризис уже миновал” [13], психологи и философы вели планомерную работу по осмыслению проблем современной психологии и выработке путей выхода из этого кризиса. Сама проблема “постановки психологии на рельсы марксизма” была впервые сформулирована К.Н. Корниловым в 1923 году на I Всероссийском съезде по психоневрологии, где Корнилов выступил с докладом “Психология и марксизм”. В 1927 году пишется культовая работа Л.С. Выготского “Исторический смысл психологического кризиса”, в которой Выготский рассмотрел и критически проанализировал существующие психологические парадигмы, что позволило ему вывести, диктуемую социальной практикой необходимость в “общей психологии” – т.е. формирование единого понятийно-категориального аппарата. Как пишет специалист по истории психологии А.В. Петровский: “Материализм в психологии остался бы метафизическим, а детерминизм свелся бы к механическому учету влияний наследственности и среды и вульгарно-социологическому анализу, если бы советская психология не обогатила свой методологический фонд, поставив вопрос о роли диалектического метода в психологии” [16, с. 94]. Действительно, выход из метафизической и идеалистической психологии царского периода был только в диалектику и материализм. Марксизм, базируясь на методе диалектического материализма, стал логической необходимостью для развития психологической мысли. Этого не мог ни понимать профессор Г.И. Челпанов, который после революции стал активно отстаивать метод вундтовской интроспекции, практически отождествляя его с экспериментальным методом как таковым. В 1923 году Челпанов выпускает брошюру “Психология и марксизм”, в которой 10 собственных тезисов были лихо разбавлены цитатами Маркса, Энгельса, Плеханова и Дицгена, дабы на словах отстоять собственную “марксистскость”, убедить в правомерности собственной программы развития психологии и выставить своего оппонента, Корнилова, в дурном свете. Так, 8-ой тезис Челпанова гласит: “Специально марксистская психология есть психология социальная, … Эмпирическая же и экспериментальная психология марксистской стать не может, как не может стать марксистской минералогия, химия, физика и т.п.” [22, с. 26-27]. Само это утверждение показывает лишь формальное принятие марксизма Челпановым и непонимание того, что наука, являясь общественным институтом, представляет интересы правящего класса. Миф о беспристрастности науки, о ее аполитичности, был прекрасно разобран В.И. Лениным (на которого уважаемый профессор не ссылается) в работе, опубликованной в 1909 году – “Материализм и эмпириокритицизм”. В ней Ленин как раз разбирает кризис в физике, вызванный идеализмом: “…сегодняшний “физический” идеализм точно так же, как вчерашний “физиологический” идеализм, означает только то, что одна школа естествоиспытателей в одной отрасли естествознания скатилась к реакционной философии, не сумев прямо и сразу подняться от метафизического материализма к диалектическому материализму. Этот шаг делает и сделает современная физика, но она идет к единственно верному методу и единственно верной философии естествознания не прямо, а зигзагами, не сознательно, а стихийно, не видя ясно своей “конечной цели”, а приближаясь к ней ощупью, шатаясь, иногда даже задом. Современная физика лежит в родах. Она рожает диалектический материализм” [9, с. 331-332]. Позже, в 1935 году, выдающийся физик Л.Д. Ландау публикует статью “Буржуазия и современная физика”, в которой показывает, во что превращается наука (в частности физика) в буржуазном обществе: “Не следует, однако, думать, что идеализм встречается только среди псевдоученых. Сами физики не являются последовательными материалистами. Их материализм ограничивается узкой областью непосредственно научной работы, и уже их высказывания о физике содержат идеалистическую чепуху и почти ничем не отличаются от обычных рассуждений буржуазных интеллигентов” [8]. Данный челпановский тезис, о невозможности приложения марксизма к эмпирической психологии, существует для оправдания собственной экспериментальной парадигмы. И действительно, с этой точки зрения методологический кризис преодолен, ведь проблема применения марксизма в психологии перед Челпановым, по существу, никогда не стояла. Следующий тезис постулирует “не-марксисткость” корниловской реактологии: “Современная эмпирическая психология, признающая внутренний опыт исходный пунктом своего изучения и в такой же мере применяющая и объективные методы изучения душевных явлений, находится в согласии с марксизмом; рефлексология же, отрицающая реальность сознания, находится с ним в решительном противоречии” [22, с. 27]. В заключительном, десятом тезисе, Челпанов пишет: “Психология есть марксистская наука par excellence. Психология, по Марксу, ближе к общественным наукам, чем к биологии. … Марксистская психология не имеет никакого отношения к физиологии…”[22, с. 29]. Иными словами, Челпанов пытается отстоять использование, в сущности, идеалистической вундтовской интроспекции и пресечь попытки своих коллег строить психологию на принципах материализма. Советский методолог и историк психологии, М.Г. Ярошевский, следующим образом пишет о программных работах отцов основателей психологии, на которых пытается опираться Челпанов: “И Вундт и Брентано были в плену идеалистической методологии. Они исходили из сознания, как если бы оно было самостоятельным живым индивидом. Это, по сути своей, мифологический способ мышления” [24, с. 241]. Попытка идеалиста Челпанова мимикрировать под марксиста, не осталась незамеченной и для его современников. В процессе длительной полемики, Корнилов не раз обличал истинную сущность тезисов Челпанова. В сборнике статей 1925 года, под названием “Психология и марксизм”, Корнилов публикует подробный разбор и критику челпановской брошюры – “Психология и марксизм проф. Челпанова”. Критикуя челпановские интерпретации Маркса, Корнилов пишет: “если признать правильность такой беззастенчивой интерпретации воззрений Маркса, то тогда с ним можно примирить не только Спенсера и Вундта, но даже и святых отцов церкви” [18, с. 10]. При построении марксистской психологии, вопреки чаяниям Челпанова абстрагироваться от социальной среды и изучать исключительно сознание “само в себе”, Корнилов предлагает “идти не от индивидуальной психологии к социальной, а обратным путем: от социальной, классовой психологии — к профессиональной, групповой и затем уже к индивидуальной психологии” [18, с. 22]. По итогам дискуссии Челпанова и Корнилова, место директора Психологического института им. Л.Г. Щукиной занимает Корнилов. Уже после собственной отставки, Челпанов публикует ретроспективный обзор этой продолжительной (длящейся с 1922 года) дискуссии и, в 1926 году, публикует работу “Психология или рефлексология?”, в которой признает, что сам по себе вопрос уже является решенным, но все же решает работу публиковать, “чтобы читатель ясно мог усмотреть, какие выводы вытекают из наивного материализма” [23, с. 9]. В данной работе, Челпанов обличает П.П. Блонского и Корнилова в том, что они вульгарные материалисты, т.к. в своих трудах опираются на работы бихевиористов, а также, дает характеристику их метода построения марксистской психологии: “отнюдь не справляться с тем, что имеется в сочинениях Маркса о психологии, а измышлять собственный материализм. Для творчества их обоих в этой области характерно то, что в их сочинениях нет ни одной ссылки на Маркса или Энгельса” [23, с. 21]. Данная претензия раскрывает реакционную сущность Челпанова, который, во-первых, утверждал, будто эмпирическая психология, которой он занимается, марксистской быть просто не может, а во-вторых, использовал цитаты классиков для утверждения собственной позиции, вырывая сами цитаты из контекста, придавая им иной, порой противоположный смысл. Справедливости ради стоит заметить, что Корнилов действительно опирается на работы западных бихевиористов, пытается рассматривать их критически и диалектически, называя, согласно гегелевской триаде, эмпирическую психологию Челпанова “тезисом”, психологию поведения – “антитезисом”, а их синтез должен учитывать явления сознания во взаимодействии со средой: “Переходя теперь к рассмотрению объекта психологии с марксистской точки зрения, мы рассматриваем психику не изолированно, как таковую, что делает эмпирическая психология, а в непосредственной связи с воздействующей и определяющей эту психику материальной средой, что и ставит объектом для психологии не только анализ явлений сознания, замкнутых в самих себе, а изучение поведения людей, выражающегося во всей совокупности их реакций, включая сюда, конечно, и их субъективную сторону, на раздражители окружающей среды” [18, с. 21], а “поскольку же под этими раздражителями окружающей среды мы в первую очередь мыслим не что иное, как социальную среду, исходя из положения, что психика и возникла и развилась только под влиянием этой среды…” [18, с. 22]. Подобный подход, согласно Корнилову, позволит избежать абстрагирования сознания от среды и не скатиться в пустое поведенчество, за счет сочетания всего лучшего из двух тогда существующих направлений. Результатом этого синтеза и являлась корниловская реактология. Иных воззрений, на построение марксистской психологии, придерживался Выготский, но, тем не менее, относился к Корнилову с большим уважением: “Работы Корнилова кладут начало этой методологии, и всякий, кто хочет развивать идеи психологии и марксизма, вынужден будет повторять его и продолжать его путь. Как путь эта идея не имеет себе равной по силе в европейской методологии” [7, с. 423]. Несмотря на то, что и Корнилов, и Выготский, видели будущее психологии в рамках марксизма, пути достижения у них существенно расходились. Если, например, Челпанов, видел марксистскую психологию в обилии цитат и ссылок на Маркса и Энгельса, Корнилов в применении диалектики при построении новый психологической школы, то Выготский намеревался приложить марксистский метод для построения общей психологии. Выготский, в отличие от вышеупомянутых коллег, старался ввести с Марксом “диалог”, а не искать в его трудах готовых психологических ответов. В своей культовой работе “Исторический смысл психологического кризиса” Выготский так выражает свою мысль: “Надо знать, чего можно и должно искать в марксизме. Не человек для субботы, а суббота для человека; надо найти теорию, которая помогла бы познать психику, но отнюдь не решения вопроса психики, не формулы, заключающей и суммирующей итог научной истины. Этого в цитатах Плеханова нельзя найти по одному тому, что ее там нет. Такой истиной не обладали ни Маркс, ни Энгельс, ни Плеханов . Отсюда фрагментарность, краткость многих формулировок, их черновой характер, их строго ограниченное контекстом значение. Такая формула вообще не может быть дана наперед, до научного изучения психики, а явится в результате научной вековой работы” [7, с. 421]. Работа с первоисточником мыслилась Выготским принципиально иначе и возможно, именно из-за этой “инаковости” его подход не получил должной поддержки и признания, а многие из основных трудов увидели свет только после смерти автора. Однако научное сообщество было вынуждено вернуться к проблеме выработки психологического понятийно-категориального аппарата с точки зрения марксизма. 10 октября 1936 года была принята резолюция пленума Московского психологического общества, в которой говорится, что “…Необходимо покончить с попытками построения советской психологии путем декларации и ссылок на принципы марксизма-ленинизма. Общество считает необходимым вплотную приступить к реализации принципов марксистско-ленинской теории в психологии путем конкретной разработки актуальных теоретических проблем науки и проведения, выдержанных в духе марксизма-ленинизма конкретных психологических исследований…” [17, с. 294]. Данная резолюция показывает, что методологическая проблема отныне признается не только узким кругом специалистов, но и профессиональным сообществом в целом. Отныне ощущалась потребность в построении марксисткой методологии психологии, что и позволило с этой задачей справиться. В то время велась усиленная работа по созданию методологии в соответствии с ее философским уровнем, который занимала, на время советской власти, философия марксизма. Современные историки психологии нередко пишут о том, что психология находилось под “идеологическим прессингом”, однако мы обращаем особое внимание на то, что ни одна область знаний не может быть обособлена от философии, за счет ее всеобщего характера. Данное утверждение особенно актуально для психологии, за счет наиболее тесных генетических корней. О теснейших связях философии и психологии писал М.Г. Ярошевский: “…развитие психологического знания связано множеством неразрывных, хотя зачастую и незримых нитей с эволюцией философских идей” [27, с. 319]. От того, на становление марксистской психологии повлияли не только и не столько политические причины, сколько общая социальная и интеллектуальная атмосфера. Так характеризует это время Выготский, отвечая на статью К. Коффки: “Нет большей ошибки в понимании современного кризиса в психологии, как ограничение его пределами и границами русской научной мысли. Так изображают дело представители нашей эмпирической психологии: послушать их — на Западе все незыблемо и спокойно в психологии, как в “минералогии, физике и химии”, а у нас марксисты ни с того ни с сего затеяли реформу науки” [7, с. 99]. К аналогичным выводам приходит и Ярошевский: “Обращение людей науки к марксизму имело свои не навязанные политико-идеологическими силами причины. … Между тем вопрос о том, каким образом внести в психологию дух диалектического материализма, приобретал все большую актуальность. К ответу побуждал не только диктат коммунистической идеологии с ее агрессивной установкой на подчинение себе научной мысли. Ситуация в психологии приобрела характер очередного кризиса, на сей раз более катастрофического, чем предшествующие. Это был всеобщий, глобальный кризис мировой психологии” [26, с. 24]. Причем, данные строки нельзя объяснить цензурой или политическим давлением, т.к . написаны они уже после распада Советского Союза и опубликованы в сборнике “Репрессированная наука”, где едва ли ожидаешь увидеть какую-либо апологетику советской методологии. Однако даже ярые противники советской методологии признают успехи отечественных ученых. Единая философско-методологическая база позволяла представителям разных школ вести дискуссии, обсуждать полученные результаты, т.к. был выработан единый понятийно-категориальный аппарат. В современном научном дискурсе проблема конвертирования данных из одной психологической школы в другую стоит ребром. Отечественный методолог психологии, В.А. Мазилов, обосновывая идею о “коммуникативной психологии” следующим образом: “Позиция методологического либерализма представляется более конструктивной, т.к., по нашему мнению, интеграция психологического знания представляет собой одну из важнейших стратегических задач, стоящих перед психологической наукой в начале XXI столетия” [11, с. 311]. Аналогичную проблему обнаружил другой методолог, В.М. Розин: “подобное положение дел отражает современную постмодернисткую ситуацию в культуре: отказ от построения единой системы культурных норм в пользу множества частных нормативных систем, вместо стремления к согласию и порядку – акцентирование различий, разногласия, противоречия, не общезначимость, а условность или метафоричность, приоритет не науки, а других дискурсов, прежде всего, искусства” [19, с. 8]. Иной раз и вовсе возникают апокалиптические настроения, предвидящие распадение психологии на множество частных дисциплин, как пишет, например. В.Ф. Петренко: “… нет единой психологической науки, а есть скорее конгломерат наук с разными объектами и методами исследования, называемый одним именем – “психология”. И ряд областей психологии, например, социальная психология, гораздо ближе к языку и методам к родственным научным дисциплинам, например, к социологии, чек к психофизике или медицинской психологии. Вполне возможно, что в дальнейшем из “психологии” выделится целый букет предметных наук, как в свое время из философии выделились физика, химия, биология и сама психология” [15, с. 93]. Об эмпирическом характере современной психологии упорно пишет В.М. Аллахвердов: “Огромная масса накопленных фактов при мизерном количестве психологических законов как раз и демонстрирует слабую развитость в нашей профессиональной среде методологической культуры” [1, с. 45]. Обращаем внимание читателей, что об этом предостерегал еще Вундт! Данные надо уметь не только собирать, но и осмыслять. Онтологические и гносеологические позиции предопределяются философским уровнем методологии, однако примечательно то, что философский уровень осмысления современной психологии остается до сих пор не достинут. Более того, не предпринимается даже попыток дотянуться до философского уровня методологии. В лучшем случае, у каждого психологического направления – своя методология, а значит и своя философия. Так, например, экзистенциальная психология, что характерно, опирается на экзистенциализм, а экспериментальная психология на позитивизм. Иной раз вопрос о философском уровне методологии не поднимается вовсе. А если и поднимается, то в негативном ключе, мол, психологии необходимо сильнее дистанцироваться от философии: “Если психология хочет найти выход из кризиса, то она должна предпринимать для этого определенные шаги, должна проделать определенную методологическую работу по осмыслению своего предмета. Причем, что особенно важно подчеркнуть, должна выполнить сама, самостоятельно. Никакая философия этой работы не проделает, поскольку не имеет для этого адекватных средств” [10, с. 88]. Современные методологии психологии занимаются разработкой либо конкретно научного уровня методологии, либо методического применения её. Справедливости ради, такой подход можно понять, т.к. философский уровень методологии влияет на систему наук вообще, а у психологов, просто-напросто, нет возможности заниматься столь масштабными преобразованиями системы науки. С другой стороны, методология психологии остается фрагментарной, однако реальной, а не декларируемой интеграции психологического знания в современной научном дискурсе не происходит. Подобная методологическая раздробленность негативно сказывается не только на дальнейшем развитии психологического знания, но и на подготовке будущих специалистов [4]. По итогам настоящего историко-теоретического исследования, можно сделать основной вывод, что без осмысленного философского фундамента в психологи и без углубленной разработки философских и концептуально методологических оснований психологии, плодотворное развитие психологии в системе наук крайне затруднительно, если вообще возможно. Данный вывод делается с опорой на историю науки и законы ее развития. В современных условиях необходимо переосмыслить достижения психологии в советский период, углубить диалектическое понимание процессов ее становления и развития. Необходимо критически переработать достижения эмпирической психологии в странах Запада в последние 20 лет, имевших в качестве основания бихевиоризм, позитивизм, утилитаризм, фрейдизм и т. д. Это позволит обобщить большой массив эмпирических данных и подготовит почву к новому историческому шагу в развитии психологии как науки.
Использованная литература:
Вернуться назад |