ИНТЕЛРОС > №4, 2017 > К вопросу об эйдосе Петропавловской крепости

Вадим Семенков
К вопросу об эйдосе Петропавловской крепости


12 декабря 2017

Семенков Вадим Евгеньевич

Санкт-Петербургский государственный

институт психологии и социальной работы

кандидат философских наук, доцент

Semenkov Vadim Evgenyevich

Petersburg StateInstitute of Psychology and Social Work

PhD, Associate ProfessorSt.

E-mail:semenkov1959@rambler.ru

 

УДК 130.121

 

 

К вопросу об эйдосе Петропавловской крепости

 

Аннотация: В работе предложен феноменологический подход к анализу Петропавловской крепости. Цель анализа – выявить эйдос Петропавловской крепости. Автор работы, разбирая стихотворение Сергея Андреевского «Петропавловская крепость» (1881), определяет эйдос Петропавловской крепости как эйдос оберегания и демонстрация власти одновременно.

 

Ключевые слова: феноменология, эйдос, конструкт, симулякр

 

 

To the question of the Eidos of the Peter and Paul fortress

 

Abstract: this work proposes a phenomenological approach to the analysis of the Peter and Paul fortress. The purpose of the analysis is to identify the Eidos of the fortress. The author of the work, examining the poem of Sergey Andreevsky «the Peter and Paul fortress» (1881), determines the Peter and Paul fortress Eidos as Eidos the protection and demonstration of power at the same time.

 

Keywords: phenomenology, Eidos, construct, a simulacrum.

 

Еще в 1922 году Николай Анциферов в своей книге «Душа Петербурга» поставил цель – «набросать очерк развития образа Петербурга, ос­новываясь на памятниках русской литературы»  [2, с.47].

Если взять эту установку как путеводную в осмыслении города, то встает задача поиска тех литературных, а точнее поэтических текстов, где даны художественные образы нашего города. Эта задача в принципе не столь сложна, т.к. еще в 1988 году была опубликована поэтическая антология  «Петербург в русской поэзии XVIII – начало ХХ века», изданная Ленинградским университетом, в которой требуемый поэтический материал был представлен достаточно полно. Однако, если сам Анциферов искал в поэтических образах Петербурга выражение идеи города как целостного «сверхличного суще­ства», то сейчас возможен, а в ряде случаев и необходим обратный разворот — выражение идеи конкретного архитектурного объекта.

Совсем недавно наш современник Александр Викторович Степанов предпринял, вслед за Николаем Анциферовым, весьма успешную попытку прочесть архитектуру нашего города, анализируя поэтические прозрения поэтов о Санкт-Петербурге [12]. Он поставил задачу рассказать о петербургской архитектуре в контексте духовного мира современных петербуржцев. Эта задача потребовала иного – феноменологического – подхода, весьма отличного, от сложившегося в научной литературе архитектуре. В рамках этого подхода задача состоит не в том, чтобы рассказать об архитектуре города как о фактах истории, используя типологические, инженерно­-строительные, стилистические термины и определения, а в том, чтобы описать те свойства архитектуры, которые неизменны, пока остаются в контексте нашей культуры. Для этого надо проанализировать то, что Александр Степанов определяет как эйдос вещи, т.е. художественный образ объекта. Этот художественный образ лучше всего дан в поэзии, поэтому и определять эйдос архитектурного произведения стоит через анализ поэтических текстов. Дадим слово Александру Степанову: «По-моему, быть поэтом – это и значит быть феноменологом. Поэт видит и выражает сущность вещей лучше самого искушен­ного специалиста в той или иной области. Когда мы, читая стихотворение, говорим «меткий образ» или «глубокий образ», — мы тем самым признаём, что поэт выявил самую суть того, чему он посвятил стихотворение» [12,с.11]. При этом необходимо оговорить, что феноменологический подход к архитектуре поэтичен, но не произволен. Этот подход предполагает определенную строгость и дисциплину. Чтобы понять содержание задачи, стоящей перед феноменологическим анализом, необходимо дать характеристику этого подхода в его отличии от других, близких ему философских и научных подходов. Сравним феноменологический подход с герменевтическим, психологическим, стилистическим и историко-краеведческим подходами.

Начнем с отличия феноменологии от герменевтики. «Феноменолог, в отличие от герменевта, не занимается поиском и раскрытием замысла архитектора. Словом «замысел» покрывается хаос авторских идей, заимствований, настро­ений, обстоятельств, предположений, расчетов, надежд, сомнений, шагов вперед, вспять и в сторону». И самое главное, «замысел неуловим и после воплощения» [12, с.15]. Феноменолога интересует не то, что планировалось получить, а то, что получилось, подчас помимо этого замысла, исходя из контекста тех общеизвестных представлений, которые как бы автоматически регулируют осмысленное поведение человека.

Отличие феноменологического подхода от стилистического анализа состоит в том, что речь идет не о соотношении этой вещи с основными понятиями стилистического анализа, такими как «симметрия/ассиметрия», «плоскост­ность/глубинность», «статика/динамика», «замкнутость /разомкнутость», «множественность/единство», а о том, как эта вещь соотносится с нашим жизненным миром. («Жизненный мир» – одно из главных понятий феноменологической философии Гуссерля. Этим понятием  определяется та сумма непосредственных очевидностей, общеизвестных представлений, которые как бы автоматически регулируют осмысленное поведение человека.) Феноменолога интересует не то, чем эта вещь является сама по себе, а что она значит для нас.

Отличие феноменологического подхода от краеведческого состоит в том, что речь идет не о том, как это архитектурное произведение было создано, не история его создания как история событий с ним связанных, а о том, как оно функционирует. Речь идет не об утилитарном функционировании, а о ценностном пребывании в нашей жизни. Речь идет о том, как эта вещь «работает» в поле культуры. «Только на основе ясного осознания эйдетических свойств архитектуры можно ответить на важные для краеведа вопросы об интересах и целях заказчиков, архитекторов, обитателей — то есть о ценно­стях их жизненного мира» [12, с.24].

Отличие феноменологического подхода от психологического подхода состоит в том, что речь идет не о тех эмоциях, которые вызывает произведение, а о самом произведении, не о том как мы видим вещи, а что мы видим в этих вещах, исходя из своего жизненного мира, детерминированного горизонтом нашей культурой. В нашем восприятии и созерцании архитектуры нам, людям одного жизненного мира, открываются бо­лее или менее одинаковые свойства произведений независимо от различий нашей психики. Поэтому «эйдетическое созерцание не тождественно субъективному предпочтению. Свойства открытого вами эйдоса архитектурного произведения можно обосновать рационально и, таким образом, убедить оппонента в своей правоте» [12, с.17].

В развитие и в поддержку предложенного Александром Степановым методологического подхода можно попытаться что-то сказать об эйдетическом содержании конкретного архитектурного объекта. В качестве объекта для анализа возьмем Петропавловскую крепость. Выбор Петропавловской крепости обусловлен, тем, что именно в ней дух и лик го­рода на Неве явлены наиболее полно. Петропавловская крепость берет верх «и высотой соборного шпиля с ангелом наверху, и ла­коничным изяществом силуэта, и правом старшинства, и пушечным регулированием петербургского времени, и тем, что нормальную жизненную траекторию российских государей и государынь можно представить двумя точками – Зимним дворцом и Петропавловским собором» [12, с.111]. В качестве поэтического образа будем использовать тот же поэтический текст, что и Александр Степанов, – стихотворение Сергея Андреевского «Петропавловская крепость» (1881).

У самых вод раскатистой Невы,

Лицом к лицу с нарядною столицей,

Темнеет, грозный в памяти молвы,

Гранитный вал с внушительною спицей.

Там виден храм, где искони внутри

Опочивают русские цари,

А возле стен зарыты коменданты,

И тихий плач в гробницы льют куранты,

И кажется, на линию дворцов,

Через Неву, из недр иного света,

Глядят в столицу тени мертвецов

Какой художественный образ Петропавловской крепости предложен в этом стихотворении? Александр Степанов прочитывает его как образ неволи (гранит бастионов, тюрьма, кладбище, усыпальница) и тем самым определяет эйдос Петропавловской крепости как эйдос не­воли. Представляется возможным в развитие этой точки зрения сказать следующее.

Петропавловская крепость уже в первой половине XVIII веке озадачивала иностранцев своей утилитарной ненужностью. Историками уже отмечено, что при чтении мемуаров иностранцев, попавших в Россию в XVIII столетии, в глаза бросается значительное расхождение оценки прагматического назначения Петропавловской крепости. С одной стороны, все путешественники-иностранцы, посещавшие город еще при жизни Петра I, воспринимали крепость как вполне серьезное фортификационное укрепление, предназначенное для защиты города от нападения с суши и воды. С другой стороны, уже в эпоху Анны Иоанновны, этой крепости приезжие иноземцы отказывали в ее оборонительных возможностях. Вот мнение одного шведского ученого-историка: «…крепость аккурат­ностью исполнения подобна голландским, но эта особенность едва ли способна устрашить врага» [5, с.115]. Один датский теолог дал еще более резкую критику оборонительных возможностей Петропавловской крепости: «Вся эта крепость яв­но не могла предназначаться для обороны Петербурга от не­приятеля (выделено  нами – С.В.), ибо это было бы и бесполезно, и ненужно. Бесполезно потому, что она расположена посреди других островов, которые все открыты более, чем у нас дерев­ни. Ненужно же, ибо вся местность вокруг Петербурга неприступна». И далее этот автор высказывает свои проницательные соображении о причинах возведения этого сооружения: «…без сомнения, император намеревался использовать эту крепость и против самого Петербурга если такая необходимость когда-нибудь возникнет» [13, с.358]. Это парадоксальное высказывание, тем не менее, верно по сути: в середине 1730-х годов под дулами пушек Петропавловской крепости оказал­ся весь центр города, разросшийся на Адмиралтейской стороне. На передней ли­нии обстрела стояли императорские дворцы! Датчанин верно подметил бессмысленность крепости как оборонительного сооружения в современной городской структуре. Но, при этом, заметил, что  «… она, нужна затем, чтобы всегда иметь возможность к отступлению [13, с.356]Не только датский теолог увидел эту латентную функцию Петропавловской крепости. Англичанин Джон Кук писал: «… Не имею понятия, как она может защитить С.-Петербург, хотя совершенно уверен, что способна за короткое время обратить в прах весь город » [9, с.416].

Итак, если уже после смерти Петра мнение об оборонительных возможностях Петропавловской крепости как укрепления, защищающего город, было оспорено и, наоборот, в крепости увидели скрытую угрозу для самого города, то закономерно встает вопрос — зачем государю обороняться от своей столицы? Чтобы ответить на него необходимо сказать, как видели Петропавловскую крепость в последующие после кончины Петра I годы. Представляется возможным сказать, что очень быстро Петропавловскую крепость стали воспринимать как некий содержательный знак, связанный с  изначальной «неправильностью» Петропавловской крепости как сугубо оборонительного сооружения. Колокольня Петропавловского собора была явной антитезой крепости. Она противоречила законам обо­ронительной науки, но находилась в полном согласии с неутилитарной, символической функцией этого ансамбля – обозначение Власти над городом, над столицей Империи. Сам Петр I, вопреки исходному замыслу, инициировал перевод восприятия Петропавловской крепости из утилитарно-функционального (фортификационное укрепление) в культурно-мемориальное, мифологическое (градостроительная до­минанта и усыпальница русских царей). На это обстоятельство справедливо указала А.А.Аронова в своей содержательной работе «Петропавловская крепость: исторический миф и градостроительная реальность [3, с.438].

Петропавловский собор стал преемником Архангельского собора, как Петербург стал преемником Москвы, и со смертью своего царственного заказчика начал исполнять роль императорской усыпальницы. Что повторяем, вероятнее всего, изначально самим Петром и не планировалось. Ведь он видел Благовещенский храм Александро-Невской лавры как некрополь царствующей династии [1,с.184]. Но восприятие Петропавловской крепости не ограничивалось только видением крепости как гигантской гробницы. Весь ансамбль Петропавловской крепости, чуть ли не с самого начала воспринимался как особый пространственный и содержательный знак: «Пространственно он работал как одна из главных градостроительных вертикалей панорамы города, содержательно — был символом преем­ственности власти, так как охранял место вечного упокоения русских монархов, — правивших в XVIII и XIX вв.» [3, с.438]. Напряженная вертикаль колокольни Петропавловского собора указывала на нечто такое, что хранилось в этой крепости и требовало к себе особого отношения. Отметим, что Архангельский собор в московском Кремле не воспринимался таким нарочитым знаком, обозначающим то, что требует особого контроля и защиты. И таким особым местом, подразумевающим особый контроль и защиту, является усыпальница императоров и императриц, и прежде всего — могила Петра I.

Снова обратимся к стихотворению Сергея Андреевского. Александр Степанов считает, что ключевыми словами в этом стихотворении являются слова гранит бастионовтюрьма, кладбище, усыпальница.Однако более плодотворным представляется другой ряд: огороженная территория, храм, гробницы, потусторонний мир, тени мертвых. Петропавловская крепость расположена на острове, но это не остров мертвых, а если и такой остров, то  остров особой (императорской) смерти. Общее с традиционными территориями захоронений в том, что эти мертвые обосновывают власть на эту землю. В традиционной культуре захоронение предков на той или иной территории дает право на обладание этой территорией, отсюда понятие – Земля предков. Культ умерших предков не только обосновывает право на землю, но и предполагает веру в то, что умершие предки магически участвуют в жизни своих потомков.

В этом случае это правило тоже работает. И здесь необходимо сделать одно уточнение. Историки Петропавловской крепости указывали, что уже в первой трети XVIII века крепость даже в донесениях о строительных работах часто называли «Горо­дом». Специалист по истории Петропавловской крепости Владимир Гендриков обращает внимание, что «даже когда Петербург стал столицей государства, в донесениях о строительных работах говорили в Городе (т.е. в крепости. – В.Г.), в Летнем саду, в Петергофе и т.д.». Этому именованию были весомые основания: внутри крепость действительно напоминала маленький городок со своими улочками, аллеями, площадями. В самой крепости в течение двух веков строились здания самого раз­личного назначения. Показательно, все здания в крепости имели свою, отличную от городской, нумерацию, практически сохранившуюся до наших дней [6; с.28.]. Петропавловская крепость являет собой город в городе, особый город – город мертвых.

Имеет смысл различать феномен города мертвых  от феномена необитаемого  города. Необитаемый  город – это город, обитаемый в прошлом, а ныне ставленый  своими жителями. Таких городов-призраков немало по всему миру. Хватает таких городов и в Российской Федерации. Петропавловская крепость это не город-призрак, а именно город мертвых, т.к.  в этом городе некрополь и все что с ним связано, является системообразующим фактором. В.Б.Гендриков четко обозначил эту особенность: «Петропавловский собор, став усыпальницей императорской фамилии, воспринимался современниками прежде всего именно в этом качестве» [7; с.314]. Эту особенность – некрополь как системообразующее начало крепости подметил в XIX веке маркиз де Кюстин: «Меня проводили в собор, где находятся гробницы царствующей фамилии … В этой могильной цитадели (курсив мой – С.В.) мертвые казались мне более свободными, чем живые.» [8; с.439]. Петропавловская крепость – это город мертвых в том плане, что он почти изначально, с момента смерти Петра I, позиционировался именно как некрополь.

Некрополи или города мертвых появляются по всему миру с древних времен до наших дней. Некоторые хаотически разрастались из-за переполненности, в то время как другие были тщательно спланированы. В некоторых случаях, как и в случае с Петропавловской крепостью, их делали точными копиями городов из мира живых. В иных – это изначально крупные кладбищенские  комплексы, получившее с течением времени сакральный статус. Например, кладбищенский комплекс Вади ас-Салам –  «Долина мира» в Ираке. На территории этого комплекса находятся пять миллионов захоронений, это самое большое кладбище в мире. Этот некрополь расположен в одном из самых крупных городов Ирака Наджафе, в котором живет 600 000 людей. Наджаф также входит в тройку самых священных городов для мусульман-шиитов, кроме Мекки и Медины. Среди шиитов существует убеждение, что все правоверные должны быть похоронены в Вади ас-Салам, независимо от того, где были первоначально преданы земле. В средневековой Руси на территории нынешней Киево-Печерской лавры был создан пещерный комплекс, который использовался в качестве места захоронения в течение более 700 лет. В пещерном комплексе Киево-Печерской лавры хоронили не всех подряд, но тех, кого по тем или иным основаниям считали достойным этого места – божиих угодников. Петропавловская крепость, в этом плане, также является версией города мертвых, где хоронят только тех, кого считают достойным этого места. Не случайно здесь  никогда не хоронили заключенных Трубецкого бастиона, не случайно здесь никогда не производились казни. (Расстрелы советского периода в 1919 году были такими же бессудными казнями, как и смерть царевича Алексея. Это скорее были политические убийства, смерти от истязаний, но не казни по суду.) В имперский период приговоренных к казни вывозили из Петропавловской крепости через Невские ворота. К месту казни их доставляли по Неве. В Петербурге Невские ворота прозвали «Воротами смерти» или «Смертными воротами» [11; С.282]. Коллективная языковая практика бессознательно, но точно поименовала парадный въезд со стороны Невы именно таким образом. Конечно, у города мертвых должны быть ворота смерти.

Практика перемещения приговоренных к казни за пределы крепости – далеко в прошлом. Но захоронения в Петропавловском соборе продолжаются. В 1998 году Правительство РФ приняло решение о погребении в приделе Св. Екатерины Петропавловского собора останков императора Николая II, членов его семьи и приближенных, расстрелянных большевиками в Екатеринбурге в 1918 году. До этого решения еще в 1995 году в Великокняжескую усыпальницу из Германии перенесли прах великого князя Кирилла Владимировича и великой княгини Виктории Федоровны, родителей Владимира Кирилловича. В 2010 году в Великняжеской усыпальнице похоронили супругу Владимира Кирилло­вича, великую княгиню Леониду Георгиевну. В самом Петропавловском соборе последнее погребение произошло в  2006 году:  рядом с могилой императора Александра III захоронили прах его жены, императрицы Марии Федоровны, скончавшейся в Копенгагене в 1928 году. Тем самым исполнили ее последнюю волю — быть похороненной рядом с мужем.

  «И кажется, на линию дворцов, Через Неву, из недр иного света, Глядят в столицу тени мертвецов». Тени мертвецов глядят в столицу, и значит, речь идет не о прошлом, а настоящем и актуальном длящемся действии – действии Власти. Вертикаль колокольни может рассматриваться и как знак, указующий на место этой Власти, и как знак, тождественный игле сказочного Кащея, которую не возможно скрыть, и поэтому ее надо особо оберегать. Показателен абрис крепости: шесть бастионов как шесть мощных лап огромного паука, схватывают пространство Заячьего острова. Паучьему образу крепостных  линий вторит паучий силуэт шемякинского Петра I — вся фигура напряженная  и неподвижная, а пальцы по-паучьи шевелятся. Паук как страж той иглы, на кончике которой хранится смерть нашего города. А шпиль колокольни – проговорка о наличии этой иглы, которую надо постоянно оберегать. В виду этого эйдос Петропавловской крепости не только и не столько неволя, сколько оберегание и демонстрация власти одновременно.

Феноменологический подход предполагает различение таких понятий  как «объективная реальность» и «действительность». Эти два понятия для феноменолога  не тождественные по своему содержанию и именно понятие действительности ставится феноменологом во главу угла. Действительность – это не объективная реальность, если под ней иметь в виду то что существует независимо от того осознается это человеком или нет. Действительность – это то,  что действует в жизни людей, а действуют в жизни людей  артефакты – предмет искусственного, антропогенного происхождения. Действительность – это то, что выстраивается человеком в ходе своей жизни. Причем эти  выстраиваемые отношения осознаются человеком, ибо об этих отношениях у действующего индивида есть представления. Этими представлениями люди и руководствуются в ходе своей деятельности. Эти представления, которыми люди руководствуются в ходе своей жизни, именуются в социологии  конструктами. Понятие конструкта введено в социологии Альфредом Шюцем  в работе «Смысловое строение социального мира» (1932 г.), но  у него речь шла строении, выстраивание, созидании, т.е. о процессе и о результате интеракции, а не только о представлении. Поэтому целесообразно искать конструкты не только и не столько в голове, а  в интеракции людей по поводу тех или иных объектов. Поэтому корректно говорить, что мы конструируем практики, а не только идеи. Эти практики мы конструируем рационально, но эта рациональность иногда латентна и не очевидна. Какими практиками конструируется эйдос Петропавловской крепости – эйдос оберегания и демонстрация власти одновременно?

То, что казалось бессмысленным иноземным путешественникам – поддержание в постоянной боеготовности крепости, не имеющей оборонительного значения, для самих россиян с самого начала осмысления Санкт-Петербурга имело огромный смысл – обозначение символической защиты (имперской) власти.

Для этого Петропавловской крепости нужен гарнизон и нужна крепостная артиллерия. Петропавловская крепость всегда, в той или иной степени, была режимным объектом. Но объектом не отчужденным от жизни города, а наоборот вписанным в городскую повседневность: залпы крепостных пушек уже свыше 300 лет регулируют городскую жизнь. (С 1796 по 1873 год  полуденный выстрел не производился, но со стен крепости  в этот период артиллерийскими салютами отмечались очень многие события городской жизни. Со 2 июня 2008 года ежедневный залп крепостных пушек, будучи зафиксирован в Уставе города, обрел юридический статус.) С 2008 года в крепости  с 1 мая по 1 ноября происходит торжественный развод караула. Самыми главными моментами в церемонии развода почетного караула в Петропавловской крепости можно назвать: плац-парад военнослужащих 165 отдельной стрелковой роты, вынос флага Российской Федерации, вынос флага Санкт-Петербурга и полуденный выстрел из сигнального орудия на Нарышкином бастионе. Развод караула – церемония весьма знаковая, т.к. гарнизон в крепости отсутствует с 1926 года. Гарнизона в крепости по факту нет, но есть атрибут гарнизона – развод караула. Процедура развода караула это – симулякр, знак, не имеющий означаемого объекта в реальности.

Практикой, очевидно предшествующей разводу караула  не расположенного в крепости гарнизона, является практика гренадерского дежурства в Петропавловском соборе с 1883 по 1917 год. Внутреннее помещение собора охранялось еще в XVIII веке, но как именно, пока не известно, а в 1825 году  были введены круглосуточные дежурства и определены посты для часовых. Охрана и обслуживание собора местной командой имело практическое значение: охрана дорогих икон, церковной утвари, венков, медалей и т.д., а что касается дежурства гренадер, то никакого практического значения оно с самого начала не имело и не обрело. Все было сделано «красоты ради»: «их импозантная форма гармонировала с парадным видом соборного зала» (4; с.304). Можно согласиться с тем, что форма у драгун действительно импозантная, но одной красотой дело не ограничивалось — здесь уже очевидна практика симулякра, получившая развитие в наши дни — развод караула не расположенного в крепости гарнизона.

И сама Петропавловская крепость очень быстро стала симулякром — за всю ее историю ее ни разу никто не атаковал. Этот факт никто из горожан и власть имущих при принятии решений  касательно Петропавловской крепости в расчет не брали, т.к. сама защита крепостью города воспринималась в знаково-символическом плане. Исключением можно считать ситуацию 1930-1940-ых гг., когда сначала в 1932 году здание Великокняжеской усыпальницы передали в ведение Ленинградского отделения Государственной Центральной книжной палаты. «Тогда же выдвинули предложение перенести в другое место существующие захоронения. Однако перезахоронения не состоялись, так как было решено, что останки лежат глубоко и надежно укры­ты медными ковчегами. Книжная палата устроила в Усыпальнице склад конфи­скованных при обысках книг [6; С.108]. В тот же период, в 1934 году, городские власти распорядились о прекращении полуденных выстрелов, мотивируя это тем, что  сигналы точного времени начали передаваться по радио [10; с.18]. (Решение о возобновлении традиции полуденного выстрела было принято при подготовке к празднованию 250-летия Ленинграда в начале 1950-ых годов.) Погром в усыпальнице (когда разбили надгробные плиты, а в склепах и медных ковчегах пробили дыры), прекращение традиции полуденных выстрелов – знаки того, что для новой власти, но не для горожан, крепость перестала рассматриваться как оберег города. Можно ли считать случайностью то, что с 1954 года на территории Петропавловской крепости располагается музей истории Петербурга, призванный хранить, изучать и экспонировать культурное наследие?

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

 

  1. Авдеев В.Г. А был ли мальчик? К вопросу о месте захоронения наследника престола царевича Петра Петровича (1715-1719) // Труды Государственного музея истории Санкт-Петербурга: Вып.22. Храмы Петровской эпохи: Материалы международной научной конференции ( Санкт-Петербург, Петропавловская крепость, 7-8 июня 2012.) / Сост. И.А.Карпенко. – СПб.: ГМИ СПб, 2012.
  2. Анциферов Н.П. «Непостижимый город…» Душа Петербурга. Петербург Достоевского. Петербург Пушкина / Сост. М.Б.Вербловская. – СПб: Лениздат. 1991.
  3. Аронова А.А. Петропавловская крепость: исторический миф и градостроительная реальность // Кремли России. Т. XV. Материалы и исследования. М., 2003.
  4. Барабанова А.И., Вершевская М.В. Охрана Петропавловского собора в XIX – начале ХХ века // Краеведческие записки. Исследования и материалы. Вып.2. Петропавловский собор и Великокняжеская усыпальница. СПб., «Акрополь», 1994.
  5. Берк К.Р. Путевые заметки о России // Беспятых Ю.Н. Петербург Анны Иоанновны в иностранных описаниях. СПб., 1997.
  6. Гендриков В.Б.. Петропавловская крепость. Факты, гипотезы, легенды. – СПб., Издательство Центрполиграф, 2011 – 224 с.
  7. Гендриков В.Б. Траурные церемонии в Петропавловском Соборе // Краеведческие записки. Исследования и материалы. Вып.2. Петропавловский собор и Великокняжеская усыпальница. СПб., «Акрополь», 1994.
  8. Де Кюстин А. Россия в 1839 г. // Россия первой половины XIX века глазами иностранцев. Л., 1991.
  9. Кук Дж. Путешествия и странствия по Российской империи, Татарии и части Персидского царства // Беспятых Ю.Н. Петербург Анны Иоанновны в иностранных описаниях. СПб., 1997.
  10. Полуденный выстрел / Автор текста : Е.А.Кононенко – СПб.: ГМИ СПб, 2010. – 20 с.
  11. Синдаловский Н.А. Легенды петербургских мостов и рек. – М.: Издательство Центрполиграф, 2013. – 478 с.
  12. Степанов А.В. Феноменология архитектуры Петербурга. – СПб.: Арка, 2016.
  13. Хавен П. фон. Путешествие в Россию // Беспятых Ю.Н. Петербург Анны Иоанновны в иностранных описаниях. СПб., 1997.

Вернуться назад