«Оскорбленные чувства» вообще должны быть выведены из правового поля Беседа сотрудника журнала "Credo new"  Семенкова Вадима с историком и богословом Александром Евгеньевичем Мусиным

 

Семенков Вадим: У вас две ученых степени: доктор исторических наук и кандидат богословия. Вы – историк-медиевист.

Вопрос: Для современного историка-медиевиста богословская подготовка обязательна, факультативна ?

Александр Мусин: В данном случае позволительно говорить о «троичности» богословия.

Существует богословие как молитвенный нерв церковной жизни. Евагрию Понтийскому, автору IV века, традиция приписывает фразу: «Если ты богослов, то будешь молиться истинно, а если истинно молишься — то ты богослов». Непричастность такому богословию не мешает талантливому исследователю понимать историю христианского общества. Справедливо и обратное:  зачастую люди, ведущие напряженную молитвенную жизнь, оказываются невосприимчивы к исторической правде. «Эсхатологический испуг» (выражение прот. С.Н. Булгакова), богоборческое по своей сути конспирологическое сознание, «столпобразное легендоверие» (находка В.В. Болотова) и новое мифотворчество, просто равнодушие к истории стали комфортной средой для антиисторизма, который тлеет в сознании среднестатистического прихожанина. Это объясняет один из современных парадоксов церковно-исторических исследований: наибольшие достижения в этой области достигнуты светскими учеными. Церквам и общинам стоит не только задуматься о причинах такого положения дел, но и активнее вбирать в себя на путях рецепции научные открытия, сделанные вне церковных пределов.

Существует богословие как интеллектуальная деятельность Церкви, института и общины, направленная на раскрытие Божественного Откровения современным языком в современных условиях. Такое «риторическое преображение»  Священного Предания, являющееся важнейшей миссией Церкви, должно способствовать формированию историзма при обращении к христианскому прошлому. Однако это богословие апеллирует более к современности, нежели к прошлому, к христианской общине, нежели к науке. Историк должен помнить об этом, но его активное участие в этом процессе зависит от степени его воцерковленности.

Наконец, богословие представляет собой комплекс дисциплин историко-филологического характера, призванный раскрыть эволюцию форм предания в истории Церкви в ее отношении к неизменному вероучительному элементу. В этом смысле знание сущностных характеристик христианской культуры объективно способствует адекватному пониманию прошлого христианских обществ.  Систематические богословские знания в этом случае могут сыграть роль общей методологии исследования. Историк способен сам решить, в какой мере он должен вовлечь эти знания в собственные изыскания.

 С этим связан основной парадокс истории как науки: объективность результатов исследования зависит от… субъективности историка. Историк способен передать правду истории в той мере, в которой он «интеллектуально совестлив» (выражение А.В. Карташева). Качество исторических выводов  напрямую зависит от степени вовлеченности личности  в исследование в единстве ее разума, чувств и воли, что предполагает максимальное использование образовательного потенциала, полноту корпуса привлекаемых памятников, надежность их трансформации в исторические источники. В конце концов, историк – «istor» выступает здесь таким же лично ответственным свидетелем как и «martyr»-мученик.

Хочу подчеркнуть, что речь идет исключительно о важности системных богословских знаний, а не богословского образования.  Специалист всегда знает, к кому он должен обратиться за консультацией, где может найти соответствующую литературу. В сегодняшних условиях искусственное внедрение «теологии» в научно-образовательный процесс классических университетов противоречит традициям отечественной науки и носит характер профанации. Современная историческая наука уже сформировала органические связи между направлениями и группами ученых,  разрушение которых печально скажется как на качестве богословия, так и научных исследований.

Семенков Вадим: Вам как специалисту  с богословской степенью, какие  богословские сюжеты сейчас представляются актуальными?

Александр Мусин: Экклесиология и каноническое право – как никогда. Сегодня как в либеральной, так и консервативной церковной мысли господствует модная теория, подменяющая «экклесиологию границ» «экклесиологией отношений». Это стирает объективную грань между Церковью и обществом, искажает представления о задачах Церкви, задает неверную стратегию церковной миссии, упрощая ее до фиктивного «возвращения блудных сыновей» в свое лоно. Одновременно у невоцерковленных членов общества, которых официальная церковная позиция признает «православными», формируется ложное представление о собственных религиозных правах и обязанностях, что негативно сказывается на жизни самой Церкви. «Православие», воспринимаемое сегодня в качестве одной из форм национально-государственной идентичности большинства населения страны, подменяет персональную христианскую ответственность, мешает настоящей евангелизации личности. Таким понятиям как «православный по рождению» или «по крещению» должно быть противопоставлено четкое понимание того, что есть Церковь и чем она не является. В основе такого понимания лежит автономная жизнь христианской общины, говоря современным языком – прихода, во взаимодействии с другими общинами и епископатом. Это позволит занять Церкви подобающее место в системе гражданского общества. Решение такой задачи представляет обоюдный интерес. Каноническое право, нормы которого должны быть актуализированы в отношении вызовов современности, позволит поставить отношения внутри Церкви и между Церковью и внешним миром – обществом и государством – на твердую почву, преодолевая правовой нигилизм на всех уровнях.

Семенков Вадим: Вы  – автор  большого количества работ по истории Церкви.

Вопрос: Какая методологическая позиция  должна быть  положена  в изучении истории Русской Православной Церкви?  Чей подход в изложении истории Церкви Вам ближе?

Александр Мусин: Да не покажется это странным, но в отношении церковного прошлого столь же актуальны, как и в отношении современности, экклесиологический и канонический подходы.  Именно они способны наглядно продемонстрировать эволюцию границ Церкви и общества, изначальный рост церковной общины до полной ее неотличимости от средневекового социума и последующее развитие секуляризационных процессов, которые отвели Церкви определенное, хотя и ограниченное место в общественной жизни. Одновременно церковно-правовой подход способен показать постепенное отчуждение общины от церковного управления, его историческую обусловленность и конкретные формы в ту или иную эпоху. Сравнительный анализ канонического права эпохи Древней Церкви, когда на века закладывались ее конституирующие основы, и его последующих модификаций обеспечит историзм в восприятии церковного прошлого, позволит определить фундаментальное и привходящее в ее организации.

Вообще же, церковно-историческая наука есть наука критики исторических форм христианской традиции. История Церкви призвана исследовать не само Предание, которое в исследовании представляется уже данным, а механизм его передачи, функционирующий на основе смены культурно- и исторически обусловленных форм церковной жизни, а также сами эти формы. При единстве сущности Предания на всем протяжении церковной истории (напомним, что Священное Предание есть то, что должно быть признано ad omnibus, semper и ubi) его выражение во времени могло меняться, то есть под различными формами церковной культуры может скрываться идентичное по сущности Предание. Именно определение того, что признавалось нормой «всеми, всегда и повсюду» становится целью исторической науки. При этом историк Церкви должен преодолеть антиисторический соблазн показать прошлое  с точки зрения того, как «должно было быть», место того, чтобы продемонстрировать свое понимание того, как «было на самом деле». Не секрет, что очень часто опыт современной церковной жизни и существующие практики механически переносятся на прошлое, что уничтожает историческое своеобразие христианства. Это тем более печально, что знание нормы Предания, почерпнутое из богословского знания, ставит историка в исключительно выгодное положение. Зная эту норму и итог развития, он способен по достоинству оценить церковно-исторические явления.

Сегодня изучение церковной истории требует отказа от духовно-назидательного жанра «душеполезного чтения» и бесстрашного принятия всех историко-критических данных, изучения культурных и философских влияний на Церковь, ответственного развенчания «благочестивых подлогов» и мифов, что предполагает использование только того материала, который прошел очистительный огонь серьезного критического источниковедения. Это позволит в будущем преодолеть антиисторизм  массового религиозного сознания, которое я в свое время назвал «историческим монофизитизмом», разрушающим Халкидонсикй орос о «неслиянности и неразлучности» Божественной и человеческой природ во Христе и «взаимообщении свойств» в его приложении к человеческой истории. История это всегда двухчастная проблема и драматическая тайна, если угодно, «место для дискуссий». Естественно, основным церковно-научным принципом должна быть интеллектуальная свобода в исследованиях.

Если говорить о важных для меня ориентирах, то это историко-филологические штудии Василия Болотова (1854-1900) и французская «Новая историческая наука», строго-критичный подход к письменному источнику и изучение разлитой в истории ментальности, объединяющей все проявления человеческой деятельности. В.В. Болотову было присуще чувство divinum в истории и тонкое ощущение «полноты времен» (Галл. 4: 4), которое он выразил своей богословской триадой: догмат – теологумен – частное богословское мнение. Здесь теологумен есть обозначение историко-культурного бытия догмата от начала осознания его в Божественном Откровении до момента формулирования догматической истины Отцами Церкви и ее рецепции соборным сознанием. В то же время частное мнение никогда не станет догматом либо в силу своей неверности, либо в силу своей частности.

В.В. Болотов тонко видел исторические альтернативы богословской мысли: не всякое богословское мнение, истинное по своему содержанию, способно раскрыться как догмат, а лишь то, которое отвечает существенному признаку догмата - его теологичности. Остальные истины веры не могут претендовать ни на честь догмата, ни на звание теологумена, оставаясь всегда богословским мнением или общим верованием Церкви. Богослов должен быть историком, иначе он перестает быть и тем и другим.

М.Блок, хорошо усвоивший от Ф. де Куланжа, что предметом истории является человек, или вернее люди во времени, дал по-французски образную характеристику историка: «Настоящий историк похож на сказочного людоеда. Где пахнет человечиной, там, он знает, его ждет добыча». Однако мы знаем, что divinum скрывается в humanum и раскрывается исключительно через него. Вот и точка соприкосновения между двумя, казалось бы, различными подходами.

Вообще же я сторонник комплексного источниковедения, где различные виды и типы источников подлежат параллельному изучению соответствующими методами, а компартивистский синтез происходит на уровне выводов, полученных независимым образом. Вовлечение в исследование археологических источников, памятников материальной культуры Церкви, является залогом полноты понимания прошлого.

Семенков Вадим: В своей работе «Церковь и горожане средневекового Пскова. Историко-археологическое исследование» Вы предложили рассматривать  средневековую Церковь как тотальный институт.

Вопрос:  Современная Русская Православная Церковь – это институт или корпорация?

Александр Мусин: Употребленные здесь термины – «тотальность», «институт» - не присущи моему видению средневековой истории. Основным отличием этой эпохи от всех предыдущих и последующих периодов истории было принципиальное совпадение границ Церкви и общества, местной христианской и гражданской общины. Этот феномен представлял собой именно «всеобщую общину», а не «тотальный институт». Вспомним, что такое свойство Церкви как кафоличность, закрепившееся в русской терминологии под именем «соборности», есть именно ее «всеобщность», открытость «для всех». К тому же в Древней Руси существовала система органических, горизонтальных связей между клиром, который не составлял отдельного сословия, и мирянами. Это проявилось, в частности, в чресполосном проживании духовенства с основной массой горожан. «Поповские слободки» около храмов – это уже феномен позднего Московского царства.

Эти особенности и позволило мне охарактеризовать «вечевую демократию» с присущей ей представительством и неинституциональностью как религиозную процедуру, свидетельствовать о принципиальном единстве социальных и функциональных характеристик древнерусской Церкви и веча. Присущие вече разделения не могут противопоставить его церковной общине, где также «подобает быть разномыслиям» (I Кор. 11: 19). Естественно, состав веча ýже местной евхаристической общины, как более узким является и состав любого церковного собора или собрания. Однако эта узость не мешает им быть актуализацией Церкви.

В тоже время исторический опыт Православия, проецируемый на современность, свидетельствует, что Церковь сохраняет свой духовный строй, будучи отлитой в самые разнообразные исторические формы. Несмотря на то, что сегодня бюрократия навязала общинам уродливые внешние рамки существования, нанизанные на «вертикаль власти», Церковь по своей сути остается союзом автономных общин (епархий в античном смысле, приходов в современном значении), корпораций, объединяемых епископом, если это слово выводить от «Тела Христова» (Еф. 1: 23) как определения Церкви. Она продолжает выполнять свою миссию – восстанавливать человеческую личность в ее цельности, что церковный язык и называет «спасением». Институтами, в отличие от общин, в соответствии с современным церковным правом, являются «централизованные религиозные организации» - Московская патриархия как канцелярия патриарха и епархиальные управления.

Семенков Вадим: За последние сто лет  Церковь в России сменила название:  с Православной Российской Церкви на Русскую Православную Церковь.

Вопрос:  Произошла ли этнизация нашей Церкви и если да – то, как Вы к этому относитесь?  

Александр Мусин: Стоит начать с того, что Поместная Церковь на территории Восточной Европы возникла в конце X века как митрополия Вселенского Патриархата, известная как «Росия» - «Rhôsia». Это название восходит к этнониму «русь», вернее, к социо-этнониму, за которым стояли различные полиэтничные группы восточно-европейского населения, включавшие в себя скандинавский элемент, как раз и давший им свое самоназвание, и связанные с некоторого времени определенными отношениями со скандинавской по происхождению династией Рюриковичей. Основным ареалом обитания руси с конца IX  века становится Среднее Поднепровье с центром в Киеве. Именно к этой области в средневековье и прилагалось понятие «Руськая земля» в ее противопоставлении, прежде всего, Новгороду. Русь по-разному аккультурировалсь в восточнославянское население, что, начиная с XIV в., привело к формированию украинского, белорусского и как минимум трех русских этносов – северного, северо-восточного и южного. В этом смысле неверно говорить о древнерусской народности как общем «предке» русских, украинцев и белорусов, тогда как концепция «Киевской Руси» Б.Д. Грекова, встретившая в 1930-е гг. серьезное сопротивление ведущих историков, оказывается ничем иным как «средневековым СССР».

Этно-географическая инерция византийского мышления воспринимала всех выходцев из Восточной Европы как русь, не забывая именовать их при этом «тавроскифами». Вместе с тем раздробленность исторической руси не могла ускользнуть от греков, что объясняет появление уже в XI в. титула «митрополита всей Росии» или, если угодно «всех росов», что сегодня сохранилось в титулатуре Патриарха Московского и всея Руси. Однако исторически в конце XVI-XVII в. этот титул, вбирая в себя традиционные элементы, был увязан, в строгом соответствии с канонической традицией, с географией Церкви, а не с этносом. Глава Церкви был «архиепископом Московским и всея Росии и всех северных стран патриархом». В титулатуре патриарха Никона «всея Росиа» приобрела новый, хотя и ограниченный конъюнктурой смысл, как «великая и малая и белая», следуя в русле внешней политики. В официальных документах Российской империи поминалась «Православная Кафолическая Греко-Российская Церковь». В 1920-е г. Православная Церковь была «Российской», а Патриарх был «Всероссийским». Только в 1943 г. Церковь становится «Русской», а Патриарх – «всея Руси». Архаичное название «Русь» и отказ от «России» не только апеллировали к грековской концепции Киевской Руси в русле имперской эксплуатации образов прошлого и выводили Церковь за административные границы РСФСР. Это был подсказанный сталинским руководством идеологический ход, связанный с разыгрыванием патриотической карты и заигрыванием с тостуемым русским народом «в союзе равных». Новый титул, в противоречии с церковной традицией, взывал не к пространству, а ко времени. Однако, как я уже отметил, историческое содержание «руси» не замкнуто этническими рамками, его правильное понимание превосходит идеологическую заданность.

Впрочем, сегодня это название порождает у некоторых соблазн создать из РПЦ род национально-культурной резервации.  Однако надэтническая логика церковной жизни, помноженная на особенности русской культуры, сформированной на основе многосторонней рецепции и открытой по своему характеру, не привела к «этнизации Церкви», и вряд ли приведет в будущем. В этой связи я хотел бы отметить, что церковная жизнь, пусть и в своеобразных формах, оказывается наиболее интенсивной в национальных республиках: Мордовии, Чувашии, Удмуртии. Их население, сохраняя этническую самобытность, не только не противопоставляет себя «русскости», но и охотно отождествляет себя с ней.

Семенков Вадим: В работе, посвященной наградам РПЦ («Современная система наград Русской Православной Церкви») Вы указали на целый ряд проблем, присущих современной системе наград РПЦ МП (проблема соотношения орденов РПЦ с наградами России, правовое положение церковных орденов вообще, неясность внутренней орденской иерархии, и т.д.).

Какой Вы видите выход? 

Нужна ли и возможна ли реформа канонических и литургических наград (к примеру, совершенно неясен смысл награды служения литургии с отверстыми вратами до «Херувимской» и до «Отче наш…»)?

Вопрос: В каком направлении следует реформировать систему внебогослужебных наград? Каков должен быть статус наград для мирян (в соотношении с гос. наградами)? Какие привилегии могут быть/должны быть у мирян, имеющих церковные внебогослужебные  награды? Какова должна быть идеология таких наград?

Александр Мусин: Выход один – не воспринимать их всерьез и не стремиться к ним. Как говорил протоиерей Василий Ермаков (1927-2007), главная награда священнику и христианину – деревянный крест, имея ввиду крест намогильный: жил достойно, умер как православный. С тех пор, как я попытался проанализировать сложившуюся к началу XXI века систему наград в РПЦ, ситуация в этой области перестала быть интригующей. В то время единственным результатом моего интереса к проблеме и служебной записки, поданной в феврале 2000 года на имя покойного патриарха Алексия, стало то, что на сложившуюся здесь нездоровую ситуацию вообще обратили внимания. В начале 2000-х годов появились первые художественные альбомы, где эти награды были опубликованы и кратко описаны. Только в 2008 г. было принято «Положение о наградах Русской Православной Церкви», преобразованное в 2011 г. в «Положение о богослужебно-иерархических наградах Русской Православной Церкви» и «Положение об орденах, медалях и грамотах Русской Православной Церкви». Однако за внешней стройностью предложенной концепции скрывается лишь имитация упорядоченности. Дело в том, что сам принцип награждения коррупционен, поскольку основан на личных отношениях.

К тому же существующие формы награждения эклектичны и бросают вызов церковной традиции. Митрополит Платон (Левшин) просил императора Павла I не награждать его имперским орденом, позволив ему умереть архиереем, а не кавалером. Сегодня в РПЦ 23 ордена и медали. Зачем? Ради удовлетворения человеческого тщеславия в различных областях деятельности? Прописанное в статуте положение о материале, из которого должны изготавливаться орден или медаль, на практике постоянно нарушается. «Свежие кавалеры» чураются латуни и мельхиора, изготовляя себе знаки из золота и серебра. С точки зрения орденского права – это фальшивые знаки, поскольку они не соответствуют утвержденному статусу.

К тому же, сама идея ордена – не «цацка» за заслуги, а символ принадлежности к группе единомышленников, собственно «ордену», которые пользуются определенными правами и привилегиями. Сегодня раздача орденов призвана лишь подчеркнуть аффилированность чиновника или бизнесмена с РПЦ. Она становится способом «привязать» их к обслуживанию церковной иерархии. Зачастую награждаются лица, которые не могут принадлежать к Церкви либо в силу криминального или коррупционного характер своей деятельности, либо из-за своих убеждений. Должен ли христианин принадлежать к одному «ордену» с таковыми? Награждения федеральных чиновников в регионах продолжает совершаться в обход епархиальных архиереев, по представления синодальных отделов, что является недопустимым вмешательством в епархиальную жизнь.

Вообще же орденское право – это государственное право. Ордена, учрежденные общественными организациями – а Церковь является именно таковой - оказываются узурпацией и должны рассматриваться ничтожными с правовой точки зрения. Впрочем, раз ими никто не гнушается, то должны быть выработаны конкретные рекомендации о совместном способе ношения церковных наград с государственными орденами и медалями. Насколько мне известно, таковых не существует. Но очевидно, что по своему статусу церковные награды должны располагаться ниже наград государственных. Предлагаю представить абсурдную ситуацию, когда орден св. кн. Владимира располагается ниже «ордена Владимира Ленина». В целом, здесь больше проблем для Церкви, чем пользы церковной.

К сожалению, в ряде случаев не лучше обстоит дело и с богослужебными наградами. Отцы Церкви ужаснулись бы, узнав, что в РПЦ существуют «викарные митрополиты». А отношение церковных людей к «праву служения Божественной Литургии с отверстыми Царскими вратами» до Херувимской песни или молитвы Господней хорошо передает церковная шутка про «протоиерея с двумя отверстиями». Сегодня Царские врата должны открываться с началом Литургии и закрываться по ее окончании. Как на Пасху.

Семенков Вадим:  В книге «Вопиющие камни» Вы публично высказались по сложным, противоречивым и часто скандальным подробностям музеефекации и канонизации ряда святынь РПЦ МП.  Указанные Вами конфликтные ситуации возникали в 90-е годы из-за отсутствия ясных механизмов канонизации и внятных критериев музеефекации.

Вопрос: Какова ситуация с описанными Вами конфликтами сегодня? Они решены, как они решаются? Появились новые конфликты?

Александр Мусин: В 2010 г. вышла моя новая книга на эту тему «Церковная старина в современной России», где некоторые мои оценки были уточнены, а также дополнительно проанализирован период 2006-2010 годов. Этот период закончился принятием Федерального закона № 327 «О передаче религиозным организациям имущества религиозного назначения, находящегося в государственной или муниципальной собственности». Последующие полтора года оказались затишными. И дело было не только в необходимости утверждения всех подзаконных актов, работа над которыми закончилась в 2011 году (Постановления Правительства РФ от 21 апреля № 300, от 12 августа № 678 и от 30 декабря № 1226). Здесь мог сказаться целый ряд факторов. Патриархийное лобби добилось своего и решило немного передохнуть. «Потребительский рынок», связанный с «удовлетворением религиозных потребностей», оказался перенасыщен. Замедлился процесс формирования новых приходов, что свидетельствует, что лимит веры в обществе близок к исчерпанности.  Могла сказаться и традиционная неприязнь православных к правовым процедурам: гораздо приятнее и надежнее получить недвижимость в подарок, чем проходить установленный законом путь, собирая необходимые документы.

Стоит предположить, что формирование новой практики оформления имущества религиозного назначения в собственность или пользование общин и епархий породит эскалацию требований и новые конфликты. Прежде всего это касается  музейных предметов и коллекций, включенных в состав государственной части Музейного фонда РФ. Новые подзаконные акты гласят, что несоответствие режимов хранения принятым в стране нормам является основанием для досрочного расторжения договора об безвозмездном пользовании. Соответственно, икона возвращается в музей, где ее за счет налогоплательщиков будут реставрировать.

Я не верю в реальность такой ситуации.  В условиях современной коррупции иерархия задействует все возможные способы: давление, пустые обещания, общественное возмущение, чтобы не допустить возвращения. Считаю, что пока не буду созданы механизмы: практические, правовые, финансовые для исполнения этих норм, включая серьезные штрафные санкции для настоятеля, общины и правящего архиерея -  это положение лишено смысла. Ответственность религиозной организации за содержание святыни – памятника культуры должна быть подкреплена ее материальным участием в мероприятиях по сохранению культурного наследия. История с Торопецкой иконой Божией Матери, которая, в результате давления Министерства культуры РФ, закулисных договоренностей с патриархией и соглашательства музейного руководства, была передана в 2009 г. из Русского музея в Санкт-Петербурге в частный храм элитного подмосковного поселка, тому наглядный пример. Договор был составлен до сентября 2010 г., однако без надлежащего обсуждения был продлен до марта 2011 г. Ни о каком новом продлении договора неизвестно, но сегодня икона так и не возвращена в музей, что характеризует отношение к праву и людям всех участвующих в этой истории сторон. Вообще же, условием нормального существования святынь-памятников культуры в современной России должно стать кардинальное изменение отношения православного сознания к музейной деятельности.

Отметим, что новые документы не устанавливают основания для отказа о передаче религиозным организациям имущества религиозного назначения. Однако такие основания очевидны – это целесообразность происходящего. Любое перемещение должно служить пользе общества. Передача музейных предметов общинам не может ущемлять права народов Российской Федерации, отдавая приоритет правами отдельных лиц или групп.

Не будет преувеличением считать, что требования возвращения предметов церковной культуры Церкви, которая не способны нести ответственность за их сохранность перед обществом, есть ярчайшее проявление злоупотребления правом — «основанное на корыстных побуждениях поведение управомоченного субъекта, противоречащее природе субъективного права», поскольку он наносит ущерб интересам общества, государства, правам и законным интересам других граждан. Хочу попутно заметить, что злоупотребление правом оказывается присуще современному православному сообществу вообще. Наиболее яркое выражение это находит в «защите чувств верующих», сопровождаемом уголовным преследованием «кощунников», будь то музейщики, художники или артистки из «Pussy Riot». «Оскорбленные чувства» вообще должны быть выведены из правового поля. Реакция общества на такое злоупотребление оказывается классической: зло возвращается к злоупотребляющему.

Одновременно принятые постановления предусматривают, что, в случае разногласий при рассмотрении обращения религиозной организации о передачи памятников, они рассматриваются специальной комиссией. Если изначально предполагалось, что порядок ее деятельности устанавливается Министерством культуры, то уже через несколько месяцев эти функции были переданы Министерству экономического развития РФ. Комиссия будет формироваться на постоянной основе, что приведет лишь к коррумпированности и неэффективности ее работы. Передача же функций по обеспечению ее деятельности Минэкономразвитию вновь демонстрирует пренебрежение культурным содержанием национальных святынь, рассматриваемых исключительно как бесполезное имущество.

В целом же государство намерено контролировать процесс, ежегодно формируя план передачи имущества религиозного назначения. Однако корректировка таких планов может происходить самым неожиданным образом и в обход деятельности любых комиссий. Накануне своей инаугурации, В.В. Путин передал патриарху Иверскую икону Богородицы. Решение, освящающее новое президентство, возникло спонтанно, и не было проработано ни с правовой, ни с практической точки зрения. Есть основания полагать, что дальнейшие передачи церковного имущества будут и впредь подчинены не общественной пользе, а идеологическому и политическому императивам. Результат такого подхода не заставил себя ждать. В ознаменование возвращения РПЦ чудотворного образа 6 мая  патриарх и синод установили еще один день ежегодного почитания Иверской иконы. Имя российского президента попало в церковный календарь. Такой чести удостаивались далеко не все византийские императоры.

 

Семенков Вадим: Спасибо за беседу!