ИНТЕЛРОС > №3, 2012 > На пути к гению детства

Ольга Лебёдушкина
На пути к гению детства


07 марта 2012

Ностальгия по читателю

 

Детская литература и детское книгоиздание сегодня на подъеме. В последние годы успели заявить о себе несколько прекрасных детских издательств. Что самое важное, в эту область словесности не только пришли новые авторы, но вернулась (или заново родилась) культура оформления и дизайна, появились замечательные молодые художники-иллюстраторы, а это главный знак добрых перемен. Люди, которые делают книжки для детей — издатели, писатели, художники, переводчики, — в какой-то момент осознали себя единым сообществом. В конце прошлого года вышел пилотный (пока сетевой) номер журнала “Переплет” (vpereplete.org), второй номер уже на подходе. “Переплет” — явление совершенно особенное, потому что это взгляд на детскую литературу “изнутри”. Ее тенденции и проблемы обсуждают сами ее создатели, а не читатели или исследователи, которых, впрочем, тоже приглашают к открытому и живому разговору. В общем, в детской литературе последнего времени наблюдается, что называется, “движуха”.

Притом жизнь бьет ключом на фоне такого книжного изобилия, что сразу и не понять, чего в этом счастливом раскладе не хватает.

А не хватает на самом деле читателя. Того, который должен быть.

Об этой ностальгии по читателю свидетельствует, например, знаменитая серия “Книга с историей” Издательского Дома Мещерякова — искусственно “состаренные”, псевдопотрепанные, восстановленные по старым макетам “Алиса в Стране чудес”, “Барон Мюнхгаузен”, сказки Уайльда. Те самые книжки, которые каждый читатель со стажем больше двадцати пяти лет помнит со времен детства — как нес их из библиотеки, как трогал обмахрившиеся уголки обложек.

Теперь в детских библиотеках почти не осталось книжек, зачитанных до дыр. Те, старые, давно списали. Новые издания спрашивают гораздо реже, так что вид у них — как будто только что с прилавка.

И возле “детских” полок в магазинах посещает странное чувство: не привычная зависть — “эх, нам бы эти книжки во времена нашего детства”, а что-то уж совсем фантастическое, в жанре путешествий во времени — “эх, нас бы, тогдашних, — сюда!”

Как-то особенно я это почувствовала, дочитав повесть Екатерины Мурашовой “Одно чудо на всю жизнь” (М.: Центр “Нарния”, 2010). Книга — из тех, которые без преувеличений можно назвать потрясением, хотя от автора “Класса коррекции” стоило бы такого ждать. Возможно, по прошествии какого-то времени именно эта повесть окажется наиболее точным портретом эпохи 1990-х, созданным в нашей литературе. Мурашова написала о взрослых, которых эпоха перемен сломала, и о детях, которые оказались сильнее и лучше своих родителей. Главное испытание времени — социальное неравенство, как, впрочем, и неравенство в самом широком смысле, — оказывается непреодолимым для взрослых героев книги, а дети проходят его с легкостью, несмотря на то, что живут в том уродливом мире, который на их глазах выстраивают взрослые. Собственно, вся история — о том, что дети — единственный для этого мира шанс. В одном классе престижной гимназии с математическим уклоном учатся дети “спонсоров” и обнищавшей интеллигенции, кого-то здесь держат за деньги, кого-то — за талант. Но если для родителей в жизни важны именно эти полярные противоположности, то отношения детей складываются по законам куда более нравственным и человечным. Впрочем, эти дети тоже живут на полюсе относительного благополучия, потому что на противоположном — банда беспризорников из пригородного поселка. Скрепы, которые понадобились автору, чтобы свести вместе эти непересекающиеся миры, в реальной жизни не нашлись, поэтому, как и в “Классе коррекции”, в повести есть фантастическая линия — потерявшие друг друга космические близнецы, которым дети помогают воссоединиться. Правда, эта линия, хотя формально она-то и станет тем самым чудом, которое дало название книге, как-то гаснет, уходит на второй план. В памяти остаются истории героев — математического гения Витька, беспризорника Генки Лиса и его братьев, Владика Яжембского про прозвищу Баобаб, у которого “папа — спонсор”. Эти истории, собственно, все вместе и рассказывают о настоящем чуде, происходящем в повести, — о том, что сострадание, взаимопонимание и взаимопомощь способны объединить людей, оказавшихся по разные стороны социальной пропасти.

То есть по силе, правде, а главное — важности общественного “месседжа” “Одно чудо на всю жизнь” — явление масштаба “Чучела” Владимира Железникова, литература, способная заставить общество задуматься и даже, чем черт не шутит, его изменить. С детской литературой такое случается, может быть, даже чаще, чем со “взрослой”. И вот здесь возникает вопрос: могла ли повесть “Чучело” получить такой резонанс, заметили бы ее, снял бы свой фильм Ролан Быков, если бы вышла она не в журнале “Пионер” с его полуторамиллионным тиражом, а как сейчас повесть Екатерины Мурашовой — тиражом в три тысячи экземпляров? Вынесем за скобки мощности и возможности современных издательств, экономическую конъюнктуру. Просто попытаемся представить себе ситуацию в чистом виде. Думаю, ответ понятен. Даже в случае с просто хорошей литературой такие цифры обидно малы, но издатели и распространители уже вовсю заговорили о “нишевом” читателе. Только вот читатель детской литературы “нишевым” по определению быть не может, он может принадлежать к разным возрастным группам, но главная особенность детской литературы в том и состоит, что она универсальна, она — для всех, и при этом она — литература, а не чтиво.

Поэтому читатель, которого не хватает каждой прекрасной детской книжке, выходящей сегодня, — это читатель многочисленный. Тот, которому не хватает таких книжек.

 

 

Возвращенное и неизвестное

 

Разнообразие нынешних детских книг можно условно поделить на три большие части (речь только о художественных текстах, причем в первую очередь о прозе; все богатство просветительских проектов и вновь расцветающего научно-популярного жанра пока оставим в стороне). Это переиздания лучшего из того, что было (и зачастую оказалось забыто), современная отечественная литература и переводы. Понятно, что классификация примитивна и, с одной стороны, банальна, а с другой — чем-то напоминанает борхесовскую “Китайскую энциклопедию”. И все же — вот лишь несколько сюжетов в каждом из выбранных фрагментов пестрого “детлитовского” пространства.

В случае с переизданиями, наверное, можно говорить о своего рода волне “возвращенной литературы”, когда детская классика советского времени прочитывается совершенно по-новому и вовсе не обнаруживает засилья идеологии, которое ей сгоряча инкриминировали. Этим интересны детские серии издательства “Энас-книга”, в которых публикуется классика детской литературы 1950—1960-х годов, например, “Первоклассница” Евгения Шварца или рассказы Юрия Сотника, недавно появившиеся под голливудским названием “Один дома”. По количеству приключений и всяких смешных ситуаций на квадратный сантиметр текста эти рассказы ничем не уступают знаменитой комедии. Мальчика Лешку, героя этих рассказов, читатели старших поколений, думаю, помнят, многие на них выросли. Просто тогда эта книжка называлась “Как я был самостоятельным”, и герой там тоже остается один, но не потому, что его забыли в спешке, а потому, что уже большой, а родители уехали на выходные, предоставив ему возможность пожить настоящей самостоятельной жизнью. Интересно, что проза Сотника, которая вся — родом из ранних 60-х, и сегодня воспринимается очень современно, его героям не хватает только мобильных телефонов. Возможно, дело здесь в том, что мир без взрослых по-прежнему остается вечной утопией детства, своего рода архетипическим сюжетом детской литературы. Так что рассказы про самостоятельного Лешку — такое же воплощение этого сюжета, как голливудская рождественская сказка или, скажем, “Пеппи Длинныйчулок”.

И еще о забытом и неизвестном. В прошлом году была переиздана, наверное, одна из самых красивых книг за всю историю отечественного детского книгоиздания. По крайней мере, многие читатели, которые ее помнят еще с восьмидесятых годов, со мной согласятся. Это “Разноцветные сказки” Иманта Зиедониса (М.: Рипол-классик, 2011) в пересказе Юрия Коваля и с иллюстрациями Сергея Коваленкова. Каждая сказка в этой книге имеет собственный цвет: синий Конь Надежды пасется в синих далях, где цветут лен и васильки, крот с янтарным зубом собирает и дарит янтарь, белый петух поет белую песню, если выпадет снег. У Зиедониса слово превращается в живопись, но иллюстрации Коваленкова настолько срослись с этими сказками, что представить себе текст отдельно от них невозможно, как будто книга так и была задумана с самого начала — как единство изображения и слова. Впрочем, до того, как “Разноцветные сказки” именно в этом виде вышли в Москве, в издательстве “Детская литература”, было еще рижское издание с иллюстрациями Айи Зиле — не менее замечательными, но абсолютно другими в сравнении с романтическими образами Сергея Коваленкова. Однако в любом случае о сказках Иманта Зиедониса вспомнили только через четверть века.

Второе рождение книги, которую можно, не боясь громких слов, назвать шедевром, в очередной раз напоминает о том, что детская литература советского времени была многонациональна, и это отдельно ее обогащало. Тот самый ностальгический читатель 70—80-х годов в равной степени воспитывался на “Денискиных рассказах” и, скажем, на историях Эно Рауда о накситраллях. Сегодня найти книжку про Муфту, Полботинка и Моховую бороду, чтобы почитать ее своим детям, для этих выросших читателей — проблема, хотя несколько лет назад она в России переиздавалась.

При этом самое главное чудо — детские книжки на русском языке продолжают выходить в странах — бывших республиках СССР. Разумеется, тиражами уже не маленькими, а крохотными, так что каждое такое издание с момента появления превращается в библиографическую редкость. Года два назад в Таллине издана отдельной книжкой новелла Яана Кросса “Мартов хлеб” — изящная, почти андерсеновская история о том, что Эстония — родина марципанов. А пару лет назад мне довелось держать в руках один из пятисот экземпляров книги сказок Левона Хечояна “Ангел-хранитель дома”, привезенный из Еревана.

Про ангелов Хечоян писал в своих рассказах и раньше. Они бродят по дорогам испытаний и бедствий вместе с его народом и на самом деле могут не так уж много. Они могут бросить апельсин мальчику, задыхающемуся под завалами после землетрясения, но не в силах помочь отцу его вовремя откопать. Они босиком идут по осколкам ампул к изголовью раненого, но способны только помочь ему умереть с улыбкой.

Герои сказок Хечояна сами провинились перед своими ангелами-хранителями. А если жить неправедно, проводить жизнь в злобе и распутстве, ангел может и обидеться — вернуться в горы, в глубину веков, завернуться в тулуп и покрыться пылью. Ангелы не терпят лжи и корысти. Их очень трудно уговорить вернуться назад. И все-таки они возвращаются к тем, кто милосерден и чист сердцем или, по крайней мере, раскаялся в прошлых грехах. Истории, которые рассказывает Левон Хечоян, не столько сказки, сколько притчи, в которых с нами говорит мудрость древней христианской культуры. Это, как точно сказано в издательской аннотации к книге, “правдивые библейские свидетельства, дающие смысл простодушному”. Потому и адресат этих сказок универсален — и дети, и взрослые.

Думается, рано или поздно эта книга дойдет до российского читателя. Хотелось бы, конечно, чтобы это произошло побыстрей.

Иногда, правда, ждать приходится очень долго.

Сказки еврейского писателя Ицика Кипниса (“Медведь летал. Сказки для детей”. — М.: Текст, 2011) стали настоящим открытием. Они были изданы на идиш
в 20-е годы прошлого века в Харькове и только теперь вышли в русском переводе. В книжке действительно есть сказка про летающего медведя, хотя на самом деле “медведь летал” — это еврейская поговорка, которая означает что-то уж совершенно невероятное. Так что медведь и правда летал, а победила его маленькая муха, хотя в то, что она-то летает, поверить очень легко. Маленькие и беззащитные в сказках Кипниса всегда побеждают. Иногда, правда, выглядит это страшновато. Например, “Курочка Ряба”, несмотря на счастливый конец, превращается в страшную сказку. Но именно так — между ужасным и чудесным — воспринимает мир детское сознание.

 

 

А у нас — Хармс!

 

Что касается современной отечественной детской литературы, то в ней явно торжествует традиция веселого абсурда. Большинство лучших ее книжек — смешные до слез и явно наследуют детским стихам и прозе обэриутов.

Звание главного наследника Хармса критика абсолютно справедливо присудила Артуру Гиваргизову. Абсурдная и комическая реальность во всех его книжках рождается очень просто — при столкновении детского взгляда с обыденной реальностью. Не случайно во всех книгах Гиваргизова — очень странные и смешные взрослые. В сборнике коротких шуточных пьес “Контрольный диктант и древнегреческая трагедия” (М.: Самокат, 2009) взрослые могут разбудить ребенка среди ночи или попросить его нарисовать десять рублей. Мама мальчика Коли Зимина уверена, что их семейная фамилия изменяется по временам года и сейчас вся семья — Осеневы. Папа хочет стать разбойником и берет частные уроки ограбления банков. Хирург может вырезать аппендикс, только если его сильно разозлить. Окулист, похоже, вообще ничего не видит.

Одним словом, мир взрослых — сплошной театр абсурда, а центр этого абсурдного мира, где дети играют по странным законам, предложенным странными взрослыми, — конечно же школа. Школьные истории из сборника “Экзамен на барабанщика” (М.: Время, 2010) рассказывают о том, что формулы лучше писать не на доске, а на заборе, потому что все, что написано на заборе, уж точно будет прочитано и усвоено. Или о том, что один учитель физики спал-спал на уроках и однажды впал в летаргический сон на целый год. И дети на его уроках спали. Зато какая была тишина в классе!

Если герои Гиваргизова — обычные школьники, их учителя и родители, то Игорь Жуков пишет про Петра Первого и царевича Алексея, которые имеют такое же отношение к реальным историческим прототипам, как хармсовские Пушкин и Гоголь — к Пушкину и Гоголю (“Крокодил, который любил все красивое”. — М.: Априори-Пресс, 2011). Сказки Жукова — предложение умному школьнику поиграть в интертекстуальные игры и половить цитаты.

А интертексты “Настоящих страшилок” (М.: Априори-Пресс, 2009) Сергея Седова, наоборот, лежат на поверхности.

В детстве каждый из нас если не рассказывал, то слушал страшилки — про гроб на колесиках, про черную руку, красное пятно и прочее. Седов адаптирует собственные “Песни восточных славян” (след прозы Петрушевской здесь, безусловно, есть) к эпохе цифровых технологий. Получаются узнаваемые вечные сюжеты, но теперь уже про компьютер с красной клавишей enter: нажимаешь — и навсегда исчезаешь; а еще есть про безжалостный cd-rom, про утечку мозгов и смертельные подпольные телеканалы. Есть чем попугать и над чем посмеяться.

 

 

Копирайт на серьезность

 

Но здесь и становится заметна одна из главных причин, по которым я рискую противопоставить отечественную детскую литературу и переводную. Наши новые авторы предпочитают остроумно и смешно говорить и о смешном, и о серьезном. Право на серьезный разговор о вещах серьезных и даже трагических пока передано зарубежной литературе. Исключение составляют лишь несколько писателей, каждый из которых в отдельности представляет собой явление, но погоды и тенденции не делает. Кроме Екатерины Мурашовой можно вспомнить замечательный роман Марины Аромштам “Когда отдыхают ангелы” (М.: КомпасГид, 2010) — тонкую, психологическую, напряженную историю о замечательной учительнице Марсем и ее учениках; “В Африку — куда же еще?” (СПб.: Лимбус-Пресс, 2011) Натальи Ключаревой — рассказанную для детей и взрослых road-story о путешествии мальчишки из глубинки к отцу, которого искал в Африке, а нашел в Польше; простое, спокойное, но тем и задевающее какие-то важные мнемонические струны повествование Алексея Олейникова “Велькино детство” (М.: 2007).

На реальные, часто болевые проблемы, с которыми приходится сталкиваться реальным детям в нашей стране, как будто наложен некий цензурный, точнее, самоцензурный запрет, нарушаемый, повторяю, очень немногими.

На важную тему о насилии в школах и детском суициде с нашими читателями отважно и точно говорит испанский художник Тассиес (“Украденные имена”. — М.: КомпасГид, 2011) в отчанном монологе от лица юного самоубийцы. О сексуальном насилии в семье и безразличии взрослых к беде ребенка, точнее, об их губительном неумении услышать и понять — немка Беате Тереза Ханика в романе “Скажи, Красная Шапочка” (М.: КомпасГид, 2011).

Но даже если мы оставим пока в стороне спорные темы, окажется, что больше шансов дойти до читателя у французской художницы Жаклин Дюэм, которая пишет примерно так же и примерно о том же, как наши Мурашова и Аромштам. Ее книжку “Люси” (М.: КомпасГид, 2009), как всякую хорошую детскую книжку, стоит читать не только детям, но и взрослым. Может быть, для взрослых это чтение окажется еще более важным. По сути дела автор рассказывает очень грустную историю маленькой француженки, которую мама привезла в Грецию, на родину ее отца, родственники так и не отыскались, и тогда ребенка фактически бросили в греческом пансионе, а вскоре мама перестала за содержание девочки платить, и ей пришлось чистить обувь обеспеченным воспитанницам и обходиться без десерта. Единственным другом девочки становится собачка Люси, которую точно так же бросила на корабле богатая пассажирка. Но это история в изложении взрослого. А тот же сюжет, увиденный глазами ребенка, поражает своей чистотой, оптимизмом и абсолютным отсутствием обиды на жизнь и людей.

Книга Петра Сиса “Стена. Как я рос за железным занавесом” (М.: Самокат, 2010), выпущенная в русском переводе, уже вызвала множество откликов — и восторженных, и гневных. Одни читатели называют Сиса гением, другие — умным врагом. На самом деле известный чешский художник-мультипликатор просто нарисовал комикс по мотивам своих детских и юношеских дневников. Это история черно-белых детства и юности, прошедших за стеной, по ту сторону которой желтая субмарина не плавает, а летает, как конь вдохновения Пегас, а на ярко-зеленой траве вместо цветов — грампластинки, и вообще там — все самое прекрасное в мире: джинсы, кока-кола, кино, творчество, путешествия… Но это вовсе не реклама западного образа жизни, а всего лишь наивные детские мечты, цветные сны каждого, кто вырос по эту сторону. Книга Сиса — маленький альтернативный учебник истории в картинках и датах. Здесь и о советских танках в Праге, и об арестах диссидентов, и о стукачестве. Именно это озадачивает родителей: а стоит ли вообще давать детям такие книжки. Проблема в том, что, насколько мне известно, у нас пока такая художественная книжка не написана, а она была бы очень важна хотя бы для того, чтобы с детства человек знал, что каждый имеет право на открытое выражение своего мнения и творческое самовыражение, что быть доносчиком — это плохо и ничего хорошего нет в том, чтобы жить, отгородившись стеной от всего остального мира.

Как и книга Петра Сиса, последние два романа “Глубина моря” и “Открытое море” (М.: Самокат, 2009, 2010) из тетралогии Анники Тор возвращают читателя-подростка к темам исторической памяти. Анника Тор — современный классик шведской литературы для детей и юношества. При этом писатель она нелегкий — абсолютно не сентиментальный, скорее, суровый. С юным читателем она не сюсюкает и не оберегает его от серьезных и трагических тем. “Глубина моря” и “Открытое море”, как и все четыре тома, рассказывают о событиях времен Второй мировой войны. Двух еврейских девочек — Штеффи и Нелли — родителям удалось переправить из Вены в Швецию. Сами родители оказались в концлагере Терезин. Изредка Штеффи получает от них короткие письма — просьбы прислать продуктов, рассказы о том, что в лагерном театре ставят “Волшебную флейту”, и Штеффи пытается успокоить себя: может быть, все не так страшно, если там играют Моцарта. Но потом придет последняя карточка из лагеря. Мама умерла. Отца перевели в другой лагерь. Штеффи и Нелли остаются друг у друга одни. Так заканчивается детство.

Спрашивается: должно ли возникать сомнение в том, что детям это стоит читать?

 

 

“Мемуары детства”

 

…Когда Лика была маленькой, она не любила свою главную бабушку-профессора, потому что от нее пахло медом. А когда Таня была маленькой, ее коляску, прямо вместе с Таней, столкнула с лестницы злая колдунья, но все хорошо закончилось. А когда Саша был маленьким, он был рыцарем-хранителем клада… Все эти истории собрал в одну книгу журналист и писатель Евгений Коган (“Уже навсегда”. — М.: LiveBook, 2010) . Их рассказали те, кто родились в 70-е годы прошлого века. То есть те, кого теперь принято называть тридцатилетними. “Здесь почти нет примет времени, — пишет составитель, — потому что это — не портрет 70-х. Это — портрет нашего детства, которое, как бы оно ни походило на какое-нибудь другое детство, было только у нас”. Теперь дело читателя — проверить на себе, о нем эта книжка или не о нем. Я свое детство в этой книжке узнала, хотя родилась раньше обозначенной у Евгения Когана границы. А может, и не в поколении дело, а в тех важных и значительных вещах, которые каждый из нас для себя понимает и особенно остро чувствует, когда тебе не исполнилось еще и десяти.

Недавно похожую книжку вопоминаний о детстве с не менее замечательными, чем в книге Когана, картинками выпустила телеведущая Татьяна Лазарева (“Мир с первого взгляда”. — М.: Махаон, 2011). Это воспоминания о детстве “звездном” — мемуарами делятся Леонид Парфенов, Евгений Гришковец, Нонна Гришаева и многие другие.

Это уже события словесности “взрослой”, но таких воспоминаний о детстве становится все больше. Тенденция рождается на глазах: детская память приобретает самостоятельную культурную ценность, детство перестает быть приуготовлением к “настоящей” и “главной” взрослой жизни. Здесь не надо быть пророком, чтобы предположить, что через какое-то время такая коллективная рефлексия сразу нескольких поколений повлияет и на детскую литературу. Почему — лучше всего сказано в предисловии составителя к антологиии “Гений детства” (М.: ИД “Первое сентября”, 2009. Редактор-составитель Сергей Лебедев при участии Натальи Ключаревой). (Кстати, на протяжении нескольких лет на страницах газеты “Первое сентября” существует рубрика “Мемуары детства”.) Тексты, которые собраны под обложкой книги “Гений детства”, — отрывки из воспоминаний людей очень знаменитых и талантливых — Андрей Белый соседствует здесь с Морисом Бежаром, Сальвадор
Дали — с Николаем Бердяевым, а Станиславский — с Пеле.

Но “объединяет эти тексты одно, — пишет Сергей Лебедев, — в каждом из них можно увидеть не историю взросления кого-то конкретного, а описание детства как особого состояния человека. Именно поэтому — не "гений в детстве", но "Гений детства": попытка уловить общее, а не частное… Перед нами открывается реальность детства. И все, что мы можем, — принять ее и попытаться понять изнутри нее самой. При этом важно помнить, что понимание это не может идти "сверху вниз"; важно очистить понятие "детство" от всех его "детских" ассоциаций, от уменьшительных суффиксов, избавиться от мнимого превосходства возраста и опыта. И тогда, может быть, мы сумеем увидеть, что детство не просто "важнейшая часть человеческой жизни", как cнисходительно пишут в учебниках. В детстве вообще случается — или не случается — человек…”

О том, как “случается” человек, современная детская литература уже говорит. И разговор этот, судя по всему, продолжится.


Вернуться назад