Окончание. Начало см. “ДН”, 2012, № 5.

 

Часть четвертая

 

Минорная трель в терцию

 

К утру добрались до Алеко-Кюлля и разместились в доме у родителей Томского. Пора подробней познакомить читателя с Афанасием Афанасьевичем, нашим проводником по Колымскому краю, удивительным начальником Управления образованием и его необыкновенной семьей.

 

 

Блуждающая школа

 

Не правда ли, странно звучит в сфере образования — “начальник”? Но следует заметить, что Афанасий Томский мало похож на традиционного нашего чиновника. Выглядит немного белой вороной. А белая ворона — как и белый олень, и белая лошадь — животные священные, к ним в Якутии относятся с трепетом. “Белую ворону”, или, пожалуй, белого орла, Афанасия Томского я воспринимаю как значительную ценность для системы народного образования. Этот человек продолжил дело своих родителей в Алеко-Кюлле, а затем и по всей средней Колыме1 .

Надо сказать, что с родителями начальнику образования здорово повезло. Отец, Афанасий Петрович, и мама, Евдокия Гавриловна, Томские — достопримечательность Алеко-Кюлля. Афанасий Петрович — широкоплечий, основательный, с живым интересом в глазах. Тридцать лет проработал школьным директором и основал одну из первых в Якутии агрошкол. По образованию — учитель физики. А Евдокия Гавриловна — преподаватель русской словесности и мировой художественной культуры. Крепкие, совсем еще не старые люди, они совершили необыкновенный, по-моему, поступок: ушли из школы, уступив место молодым. И объяснили мне за столом, пока мы отогревались, то ли ужиная, то ли завтракая в четвертом часу утра, почему так поступили. Иначе, объяснили Томские, потом не найдешь подходящего учителя, такого, который захочет здесь жить. А тут нашлись молодые — и Томские им уступили место.

Хотя на такой поступок трудно решиться. Да и на пенсию учительскую не проживешь. Пришлось Томским открыть небольшой продуктовый киоск — внучат кормить надо.

Внуки такие же необычные, как дед и бабушка. Петя — сын Афанасия младшего — учится в седьмом классе в Среднеколымске, но в действительности “блуждает” по району. Осенью приедет на месяц в деревню, поживет у дедушки с бабушкой, потом вернется, а после Нового года — опять… Как же он учится? А вот как.

По математике и физике — у дедушки, по гуманитарным предметам — у бабушки, по естественнонаучным — у соседки, заслуженной учительницы России Александры Васильевны Гуляевой. По английскому — у учительницы высшей категории Зинаиды Егоровны Винокуровой. А на якутский язык ходит в школу к Ефимовой Марии Алексеевне, тоже высококвалифицированному специалисту. Занимается Петя с учителями после уроков, в их свободное время, учителя отмечают в дневнике темы, которые Петя изучил, выставляют оценки, ставят подпись и печать. Такая вот система обучения, как вам это нравится?

А летом Петя учится самостоятельно в так называемой “сайылычной школе”. Это вот что: в деревню из Якутска приезжают двоюродные братья, и вся компания попадает в руки дедушки. Называется это “дедушкин лагерь труда и отдыха”. Живут ребята не в поселке, а на природе, заготавливают сено, а если начинают сильно шалить, дед усаживает за физику, за математику. В дедушкином лагере есть система соревнований, поощрений, но можно и тумака получить от “Афони первого” (дед Афанасий Петрович зовется Афоней первым, сын Афанасий Афанасьевич — Афоней вторым, а еще есть младший, Афоня третий).

В этом сенокосном лагере три мальчика, бабушка, дедушка. Дома на хозяйстве остается их дочь, работающая в университете программистом. А еще у ребят есть младшая тетя — космофизик. И получается у блуждающего, странствующего ученика Пети Томского такая вот оригинальная индивидуальная траектория образования и развития.

Напрашивается аналогия: странствующий ученик Петя — вроде Синего орла в системе образования. И то, что обычная государственная школа в городе “напортачит”, не доработает с Петей и его двоюродными братьями, — летом семейная деревенская школа, школа народной педагогики, исправит, возвращая детей к истокам. Бабушка ведь к тому же записывает сказки, которые ее бабушки и дедушки рассказывали (один из предков семьи был замечательным сказителем-олонхосутом). А дети сделали к сказкам рисунки, набрали и распечатали на компьютере книжку в двух экземплярах: местный фольклор, эзоповские притчи на якутский лад, есть сказки в духе Салтыкова-Щедрина. Алеко-Кюлль славится своим юмором.

Вот и Петя с сестрами заглянули в комнату, где мы чаевничаем и беседуем. “Повернитесь, — говорит мне Бугаев, обращая мое внимание на Петю. Тот переливает из ведра надоенное молоко. — Петя здесь главный фермер. Сейчас пойдет сдавать в маслоцех”.

 

 

Производство “Алеко-Кюлль-фильм”

 

Название села Алеко-Кюлль имеет примечание — “первого Кангаласского наслега”. Село большое, а вокруг — деревни поменьше. И вся территория именуется “первый Кангаласский наслег”, хотя Кангалас находится совсем в другом месте, за тысячи километров отсюда, в Ленском крае. Оттуда когда-то переселились люди вождя Тыгын Дархана, объединившего, как Чингисхан Монголию, все якутские племена. Они-то и основали эти села и деревни. А много позже — Алеко-Кюлльскую школу…

Ее директор сейчас Альбина Спиридонова. А до этого был Афанасий второй Томский, которому передал директорство его отец, Афанасий первый. “И я, — рассказывает Афанасий второй, — начал с туалета. Тут туалет был заморожен, я его разморозил”. Туалет — лакмусовая бумажка прогресса. Бугаев рассказывал, что в Амгинском улусе директор школы даже устроил презентацию теплого туалета. Из министерства образования приезжали на открытие.

Идем по коридору школы, читаю обращение: “Помни, что родина для тебя начинается с Алеко-Кюлля. Приложи старания, чтобы она стала лучше”. Я не охоч до лозунгов, но этот мне нравится — конкретно.

Зашли в кабинет русского языка: интерактивная доска, компьютер, принтер. “При этом, — говорит Афанасий второй, — можно и обычный урок давать. Дети сидят за партами”. Новое вкрапливается в старое, что из этого выйдет?

Из Алеко-Кюлля, для справки, вышли: здешний глава Николай Константинович Винокуров (лучший глава поселений улуса); замечательный ученый, исследователь Севера профессор Ульяна Винокурова, известные спортсмены, заслуженные учителя, лауреаты государственных премий; кавалер ордена Славы всех степеней генерал-лейтенант МЧС (“якутский Шойгу”), первая профессиональная актриса Колымы...

Алеко-Кюлль, говорили пришедшие на встречу с нами местные жители, — самая последняя точка Заполярья, где занимаются сельским хозяйством. На казенном конезаводе, единственном в Якутии, выращивают знаменитую племенную якутскую лошадку, маленькую, как конек-горбунок, мохнатую, морозоустойчивую и необычайно выносливую. Очень далеко живем, говорили жители, но родину любим. Всего в поселке, включая обучающихся в городах студентов, 600 человек.

О школе, ради которой мы добирались в такую даль. Создана в 1932 году. Имеет аграрно-фермерский профиль. Ежегодно в школе проходят научные чтения в аграрной сфере. 133 ученика — победители разных конкурсов, научных, фольклорных, практических. После уроков дети занимаются рыболовством, лошадьми, ремонтируют трактор, шьют теплую одежду на зиму. ЕГЭ сдают на месте. Более двадцати лет здесь проводится день дублера, в этот день ученики заменяют учителей. В школе работают три поколения педагогов. Впрочем, про все это лучше не рассказывать, а показывать.

В актовом зале нам показали одну из лент детской киностудии (снятую странствующим сценаристом и кинооператором Петей Томским). Выразительные кадры: столбы коновязи, заброшенные этлхи — жилища, от которых остались одни крыши в снегу. Бугаев переводит закадровый голос Пети: “Сейчас мы расскажем, как сюда пришли наши предки. Якуты пережили многие беды. Мы пришли из Кангаласской земли. Нашли место. Это стала наша земля” (на экране — лошади пасутся в снегу, тащат сани; коровы пьют из проруби). Замдиректора школы по воспитательной работе поясняет мне шепотом: “Считается, что мы произошли от бабушки, которая пришла сюда со своей коровой”.

На экране старшеклассница представляется: “Я — тринадцатое поколение тех, что пришли сюда с Кангаласской земли”. Другой ученик предполагает: “Наверное, многолетнее трудное путешествие помогло сблизиться с природой, может быть, это сформировало нашу национальную культуру”.

Евдокия Гавриловна Томская, сидящая рядом со мной, расширяет мой сельскохозяйственный кругозор: коровы, говорит, раньше здесь были маленькие, пузатенькие, потом появилась холмогорская порода — у них много молока, но оно жидкое. Потом — симментальская.

Заключительные кадры: по полю бегут коровы, спугнутые летящим над поселком вертолетом.

 

 

Театр из среднего мира

 

Поскольку сейчас будет разыгрываться школьный спектакль по мотивам героического эпоса Олонхо, дадим краткую справку. Олонхо объявлен ЮНЕСКО шедевром мировой культуры. Самый распространенный сюжет (а сюжетов неимоверное множество — в каждом улусе свои) имеет сорок версий, каждая состоит из тридцати шести тысяч строк — своеобразная “якутская Библия”. Сказителей (олонхосутов) люди в былые времена слушали в долгую полярную ночь иногда несколько дней и ночей подряд. Пение олонхосута, по словам одного исследователя XIX века, это “минорная трель в терцию, требующая замечательной тренировки голосовых связок… Напоминает отдаленный голос тетерева, волнуемого весенними страстями”.

Очевидец описывает, как на второй день колымской свадьбы в 1884 году “во время ужина слепой певец затянул песню. За это его одаривали, точно так же, как это описано в Одиссее, кто куском отборного мяса, кто жирным ребром кобылятины”.

Мы сели в желтый новенький, первый на Колыме “школьный автобус-вездеход” (изготовлен специально для здешних условий) и поехали мимо озера, по которому бродят потомки “бабушкиной коровы”, мимо двухэтажного общежития для учителей — к Дому культуры, построенному жителями по “Программе добрых дел”. Клуб, вернее, Центр культуры и эстетики назван в память первой колымской актрисы Нины Дмитриевны Сазоновой.

Тут нам и показали спектакль — выразительный, волнующий и смешной.

На сцене появляется сказительница (я подумал, учительница — оказалось, ученица-старшеклассница). Выбегают дети. Сказительница что-то говорит им по-якутски. Потом все поют по-особенному (“минорная трель в терцию”) — здорово поют. Опять пошло действие. “Про богатыря, говорит, расскажу, — пересказывает мне казачка-якутка Евдокия Гавриловна. — Лежал он в центре Ледовитого океана, ничего не делал, не охотился, послали его в Средний мир — иди, говорят, на нашу землю, чтобы жизнь человеческую прожить…”

Дальше разворачивается красочное действо по сюжету Олонхо с песнями, танцами, сражениями, чудесами… Очень хорошо поставлено, уж точно не хуже, чем в студии при московском театре, где занималась моя дочка. Откуда у них это в сельской школе на Колыме? Из ста учеников школы тридцать в той или иной форме приняли участие в спектакле. Кто-то просто пел “кылысах”. Впрочем, поет вся школа…

Выйдя из сельского театра, мы протиснулись в узкий проем-калитку (предназначенный для коров — чтобы не пролезали во двор), поглядели — вон больница, там аэропорт, озеро — все рядом. И пошли изучать здешнюю жизнь дальше …

Сопровождавший нас главный врач местной больницы по дороге рассказал: среди заболеваний у детей на первом месте кариес, на втором тонзиллит и бронхит. У взрослых — гипертония и бронхиальная астма (странно, подумалось, откуда бы тут, на свежем воздухе?). Есть и онкология. Но выявляется только когда совсем дело
худо — не идут на раннее обследование, боятся потерять рабочее место (знают ли в медицине такую причину?). У девяти детей — умственная отсталость, двое с болезнью Дауна, еще у одного ребенка олигофрения. В прошлом году родилось двенадцать человек, умерло семь — естественный прирост немного есть, говорит врач.

Пришли на урок животноводства. Ученицы и преподаватели в белых халатах показали нам, как происходит исследование молока. Вначале берут четыре капли и проверяют на наличие мастита. Затем выясняют жирность, сопоставляя молоко утренней, дневной и вечерней дойки. Анализируют с помощью аппарата “Клевер IM” качество молока. Животноводством дети занимаются и дома — у каждого в семье есть коровы, но в школе специализируются: в восьмом классе работают телятницами, в девятом-десятом — доярками, в одиннадцатом, поднакопив опыта, выполняют функции специалистов хозяйства.

От чего, выспрашивал я ребят, зависит заболеваемость коров? От простуды, объяснили, надо ухаживать, заботиться… Если хлев влажный, корова простыла — может быть мастит. Долго не доишь — тоже может быть. Поэтому, особенно в летний период, увеличивают дойку.

В агрошколе ребята осваивают и разные другие виды сельского хозяйства. Девочки с пятого класса изучают почвоведение, полеводство, цветоводство, с седьмого — животноводство, национальное шитье, обработку, выделывание шкур. Мальчики ловят ондатру, занимаются рыболовством, коневодством, столярным делом, работают на тракторе...

 

 

Уметь все, что нужно жителю деревни

 

Евдокия Гавриловна Томская говорит, что у них нет сервисного обслуживания, человек сам все должен уметь. “Модель такая, — поддерживает сын, — уметь все, что нужно жителю деревни. Пусть он академиком станет, но это останется. Пришлому человеку к жизни на Колыме трудно адаптироваться, а местный приспособлен.

Чем хороши навыки? Даже если дети уезжают учиться, они эти навыки используют и собственным трудом могут жить, без помощи родителей. Вот у нас мальчишки потерялись — двое суток их искали, а они ночлег типа шалаша соорудили и выжили. Другой случай: два хулигана удрали на тракторе, потом трактор бросили, лошадей поймали, на лошадях поехали. Потом моторку угнали, на моторке плыли. Все экстремальные виды транспорта перепробовали, смеются слушающие наш разговор женщины-учительницы. “В одном месте, — продолжает рассказывать Томский, — эти парни ружье в заброшенном жилище нашли, видно, были патроны, уток били
и жили”. — “Это просто сказать "лошадей поймали, поехали", — уточняет Бугаев. — Лошадей-то еще объездить надо. Афанасий на отрицательном примере показал, что ребята наши все умеют. Этих потом поймали, конечно, и на вертолете привезли, как национальных героев,— шутит он. — Всюду "cиние орлы"”.

“В конце 90-х, когда мы эксперимент начинали, — рассказывает Томский, — родители перестали с собой детей на охоту брать, потому что лишний рот, лишний груз, патроны — все лишнее. Но вовремя опомнились, и теперь мужчины снова ребят стали брать с собой, у тех снова появились навыки. И в животноводстве то же самое: было время, когда родители перестали девочек пускать в хотон (хлев) — грязное, мол, дело, не девичье. Но после того как появилась агрошкола, никто уже не отказывается. Почему мы и школу называем центром духовного преобразования села, — поясняет Томский. — У нас не только нет безработных, у нас нет “отверженных”, отлученных от своего уклада жизни”.

Изучаем практику методом погружения: едем на озеро ловить ондатру. Впереди ученики на санях, прицепленных к “Бурану” (подарок министра сельского хозяйства), а следом мы на школьном автобусе. Новые дома, отделанные “под евро”. Малая модульная электростанция от Чубайса. “Он сказал: хорошие люди, ничего не просят, хотя бы электростанцию подарю” (знаменитый менеджер оказался в собственный день рождения в тайге, на рыбалке. Телефонная связь отключилась. Чубайс обрадовался: “Оказывается, — сказал, — есть на земле место, где тебя не достанут” — вспомнили учителя).

Алеко-Кюлль — сплошные озера. Ребята загодя сделали проруби, поставили сеть, так что охота условная — будем вынимать добычу и фотографироваться. Впрочем, чтобы вытащить сетку с ондатрой, приходится попотеть. И мы здорово вспотели, пробивая лед, затянувший за ночь прорубь, “пешней” — длинной палкой с острым железным наконечником — и вытаскивая сетки с уловом.

Добивали еще живых ондатр, высыпаемых из сетки. Дети — тоже. Кого-то это может шокировать, но для них это жизнь. Обычное занятие местных жителей, у кого лицензия имеется…

Возвращаемся с озера, оглядывая достопримечательности. Гараж, теплица для выращивания картошки (не Подмосковье — картошку тут в теплице выращивают).

Куда едем? На конеферму. Не доезжая до фермы, познакомились с постановкой в школе тракторного дела. Мастер производственного обучения Александр Иванович Третьяков учит старшеклассников водить трактор. Месяц нужен, говорит мастер, чтобы человек себя уверенно почувствовал.

Я посмотрел, как справляется с механизацией Антоша Винокуров. Этот стеснительный паренек (в школьном спектакле исполнявший роль богатыря) водит трактор с шестого класса. Обучение соединяется с трудом — ребята возят на тракторе дрова, что и для школы полезно, и для народа хорошо. Сто двадцать три ученика получили права в школе, не выезжая из села.

Добрались до школьной конефермы, где содержатся семнадцать лошадей. Посмотрели, как ездят ребята. Первым сел на коня и объездил его тот самый “герой”, что удирал из дома на тракторе, на моторке… Теперь, когда он садился на лошадь показать свое искусство гостю, учителя что-то сказали ему по-якутски. Я поинтересовался, что именно. “Сказали — не опозорься, правильно садись на коня, покажи хороший пример”, — засмеявшись, перевел Бугаев. Замечательная, подумал я, педагогика...

 

 

Мой удивительный сон

 

Медиатеку построили методом народной стройки. “Знаете, как было? — вспоминает Афанасий Томский, в то время школьный директор. — Собрал мужчин, повез в лес на охоту. Сказал: три дня охотимся, пять дней строим. И — построили. — Афанасий посмотрел поверх крыши. — У меня есть мечта — сделать на втором этаже зимний сад”.

Но и то, что на первом этаже, впечатляет. В здании медиатеки рядом с электронными изданиями размещаются обычные книги, в том числе книги, написанные людьми родом из этих мест (история села, стихи учительницы), изделия учеников (запомнился “райский сад”, сотворенный из крашеных макарон). Разные эпохи запечатлены в предметах, бережно хранимых в музее народной педагогики. Макеты старых школьных зданий, фотографии выпускников, местных охотников, рыбаков, оленеводов... На сохранившейся карте села 1932 года помимо бани, магазина и фактории, куда сдавали пушнину, обозначены восемь интернатов, располагавшихся в юртах. Детей из разных участков привозили в село, собирали для них еду и ставили юрту для жилья. А в школе, стоявшей в географическом центре круга, висел колокол, и с его помощью каждое утро учеников созывали на уроки.

Между этим старинным колоколом и современной электронной медиатекой есть связь, одно наследует другое. В историю села Алеко-Кюлль непременно войдет новенький компьютерный класс, интерактивная доска, спутниковая тарелка. Компьютеры в домах многих жителей Алеко-Кюлля. Недавно провели телемост с Америкой: в городе Сан-Диего штата Калифорния обнаружился любознательный собеседник — американский студент, на связь с ним вышли через якутского студента — выпускника школы.

Все-таки, если не забывать, что мы в глубинке Колымы, — похоже на сон.

Протоптанная в снегу тропинка ведет в центр дополнительного образования. В одном из помещений мы видим ребят, которые ловили с нами на озере ондатру, — теперь они ее обрабатывают. В другой комнате дети занимаются национальным шитьем из конского волоса и хвостов. Работа необычайно кропотливая: чтобы сделать один шнурок, надо сплести сто двадцать восемь волосков! А для национального убора “ураа”, который нам показали, надо сплести 34 000 волосков!!! Для этого ученице понадобился год работы!

Так что в эти изготовленные детьми под руководством мастерицы шапки, унты из ондатровых шкурок, обереги, браслеты вложено много терпения и труда. Так продолжаются, переходят из поколения в поколение удивительные национальные узоры: “узор божества лошадей”, “узор коровы”, “волна”, “горло”, “небо”…

Впрочем, как я узнал, ни мамы, ни бабушки не умеют изготовлять то, что делают дети. В отличие от Сватая народных мастеров в Алеко-Кюлле нет. Все идет от школы.

Мне запомнилась живописная картина ученика под названием “Мой удивительный сон”: оленья упряжка несется прямо в небо, к северному сиянию. А рядом, в школьном кабинете труда — старые работающие станки, правила движения, дорожные знаки. Где их тут использовать, на колымской “трассе”?

Но, может быть, они выедут на какую-то другую?

 

 

Русь, куда ж несешься ты?

 

В честь нашей экспедиции в школьной столовой устроили праздничный обед (“Ешьте, все домашнее, — угощают учителя, — колбаса кровяная, рыба, строганина”). Девочки, которые недавно занимались “грязной работой” — сдирали мездру с ондатровых шкурок, появились в столовой в чудесных национальных костюмах и запели о пробуждении природы удивительными переливчатыми голосами. Это мгновенное преображение впечатляет. Мальчик-тракторист (он же герой-богатырь из театрализованного представления Олонхо) оказался еще и замечательным певцом. Артистичный, талантливый мальчик, и куда же он пойдет, спросил я учителей. “В милицию хочет”. Я удивился. Впрочем, может, благодаря таким мальчикам появятся другие милиционеры-полицейские?

А тот паренек, что удрал в тайгу, угнав по очереди трактор, лошадь, моторку, может быть, станет судьей? Или государственным деятелем? “Синий орел” станет государственным деятелем?

Учителя сидели за столиками — красивые, нарядные, еда была вкусная и обильная, и я поинтересовался: зачем вам эти проекты, эксперименты, у вас и так все хорошо. Зачем вам инновации?

Евдокия Гавриловна Томская ответила: “Есть якутская пословица: если конь бежит — что делать собаке?” — “А кто конь?” — спросил кто-то из учителей. “Государство”. — “А куда несется?” — “А этого даже Гоголь не знает, — сказала Евдокия Гавриловна и напомнила: — "Русь, куда ж несешься ты?.."”.

“Зачем же все-таки вам инновации?” — продолжаю допытываться у Евдокии Гавриловны и ее коллег. “Чтобы ученик стал конкурентоспособным”, — отвечает Афанасий Томский. “Где?” — спрашивает с подковыркой его мама из-за соседнего стола. “И там, и тут. Тот, кто здесь останется жить, должен все уметь соответственно северным обстоятельствам. А тот, кто уедет туда, не должен быть там как баран”.

Возвращались домой к Томским уже в густых сумерках. Евдокия Гавриловна рассказывала: вот так два с половиной месяца — полярная ночь. Днем сумрак, а утром и вечером — тьма. А морозы? — спросил я. Ну, ответила она, меньше, чем в Якутске. Лед, изморозь, туман идет с Ледовитого океана. Океан дышит. А только растаяло, дождь прошел после зимы — и все расцвело, пришло лето. Осени, весны — нет.

“Действует на психику?” — “Конечно, действует”. — “А дети хуже учатся? Как-то себя не так чувствуют?” — “Да нет, они же привычные…”

 

 

 

Часть пятая

 

Охота и неохота

 

Историческая справка (по книге М.И.Старостиной): якуты, попавшие в Колымский край как промысловики, давали свои названия охотничьим сезонам (“осенняя охота за лисой и песцом на лошади с собакой”, “охота на диких оленей на лыжах весной, в марте, когда снег уже стал твердым”, “летняя охота на зверей прокалывающим оружием”)...

Исправник Колымского края, полярный исследователь барон Г.Л.Майдель сообщал в 1870 году о ловле товариществом линяющих уток. “За удовлетворительный улов считается такой, в котором добывается (примерно двадцатью охотниками) от пяти до шести тысяч уток, но иногда ловится и многим больше. Три года тому назад было поймано на одном озере 40 000 штук, а на следующий год 31 000 штук; но это исключительные случаи, улов же в 10 000 не составляет редкости”.

При охоте применялись луки-самострелы, “пасти”, чарканы, капканы, петли, силки, ловушки, пальмы, копья, рогатины, а поздней огнестрельное оружие (в основном “берданки”). Охотились не для забавы — рыбалка и охота являлись источником существования. При этом уважительно относились к зверям и птицам, на которых охотились. Орел, лебедь, волк были тотемами родов, их вообще не убивали, даже не произносили их имен. Особое отношение было к медведю. Если охотились в берлоге, прежде чем нанести удар, будили его. Затем с головой медведя совершали обряд, говоря при этом: “Вот, пришли три брата и похоронили тебя с почестями”.

 

 

На южном берегу Северного Ледовитого

 

Утром на снегоходах отправились на охоту. С нами глава наслега, замдиректора конезавода и местные проводники-эвены, хорошо знающие местность. Экипировались с ног до головы в колымскую дорожную одежду, похожую на ту, что описал Ф.П.Врангель в 1820 году, — “широкая кухлянка, род мешка с отверстием для головы, с рукавами и капюшоном”. Ехать часов шесть по лесотундре, озерам, там ночевать в избушке, в общем — приключение.

Вначале все сливается воедино — сплошное белое пространство. Потом начинаешь различать подробности. Из снега вдруг выныривает крест, большой, деревянный. Когда-то, оказывается, архиерей проезжал, ему тут дорогу пробивали — поставили крест, и вот он стоит двести лет. Природа здесь такая — увековечивает.

Север — не только Белое безмолвие. Увлекательная белая книга, по которой можно изучать жизнь здешних обитателей — оленя, соболя, лисы, росомахи, и книга эта всегда открыта. Было бы желание учиться…

Наш спутник, замдиректора конезавода Максим Егорович Винокуров, показывает на волчьи следы. Он сам убил одиннадцать полярных волков, крупных, больше семидесяти килограммов. В районе проходит миграция диких оленей, и волки за ними охотятся. А рядом конезавод, лошади — волки и их грызут.

Проехали реку Рассоху, довольно широкую, поднялись на сопку и, отъехав сколько-то “кёсов” (якутская мера длины, соответствует десяти километрам), прибыли на родину главы наслега Николая Константиновича Винокурова.

Вот, показывает глава, все, что осталось, — коновязи, избушки… Первые переселенцы, прибывшие в якутский край, — “бабушка с коровой” и другие — поселились тут. Глава наслега и замдиректора конезавода — потомки этих пионеров. “Смотрите, ветки в виде шара, — обращает мое внимание Бугаев на удивительные наросты. — Такое дерево почитается. Если под ним женщина посидит, то родит”. Впрочем, потом выясняется, что это не нарост, а огромное гнездо орла-белохвоста, самого большого на свете орла размером с человека. “Маленького человека”, — уточнил Афанасий.

Учимся у Белой книги. Садимся на снегоходы и — дальше, дальше…

Все чаще попадаются следы оленей. Они идут, как по нитке, след в след, вдоль озера. Я уже знаю: олени боятся ходить по озеру, обходят его вокруг. Постепенно начинаешь что-то распознавать, читать рукописи природы на снегу. Люди, едущие со мной, разумеется, делают это несравнимо лучше. Они могут объяснить не только, кто прошел, но в какое время, в какую сторону, как себя чувствовал…

Вдали показались Кисиляхские горы. Утесы похожи на человека. А мы на кого похожи? Мы едем убить дикого оленя, мы его судьба. Откажись я от этой охоты, может быть, тот, кто не ведает своей судьбы, остался бы жив? Или все равно она настигнет его? Мне совершенно не хочется убивать оленя. Но как невольный соучастник происходящего я оказываюсь его злым роком.

Едем цепочкой — три “Бурана” и “Ямаха”, едем по лесотундре, по замерзшим озерам, по сопкам. Девяносто километров до охотничьей избушки одолеваем за пять часов. “Раньше на оленях три дня ехали, — успокаивает Николай Константинович. — Половина пути до Ледовитого океана. Можете в Москве сказать, что были на южном берегу Северного Ледовитого”, — шутит он.

“У Ледовитого океана, — уточняет мой ученый друг Николай Бугаев, — все берега южные”.

 

 

Якутский род, возрождающий якутскую лошадь

 

Избушка как избушка, рядом капкан, в нем соболь и окоченевшая, с оскаленной пастью росомаха. Растапливаем железную печку, быстро пьем чай и едем на охоту.

Об охоте — позже, самое интересное, по-моему, не охота, а охотничьи рассказы.

Раньше, рассказывает глава Николай Константинович, на волков охотились на дельтаплане. Страшновато немного: летишь в люльке, убавил газ — вниз, прибавил — вверх. “Хорошая вещь?” — спрашиваю. “Нет, — отвечает глава. — Он мимо пролетает, не зависает, как вертолет. И стрелять неудобно. Назад не выстрелишь — пропеллер. А вперед стреляешь — патрон вылетает, тоже может в пропеллер попасть, катастрофа будет. Народ придумал: на ружье надевали женские колготки — чтобы туда гильзы падали”.

Сидим в избушке, пьем чай, балагурим и говорим серьезно — попеременно.

“На примере Колымы можно понять, — говорит Бугаев, — как развивать Арктику, да и страну. Не быть “пароходскими”. Знаете, кто это? Те, кто прибывал на Колыму на пароходе и портил девок — побудет немного, уплывет, а на берегу останутся “пароходские дети”. Пусть мы не будем пароходскими, — повторяет он, — в смысле, не бросим Колыму. Чтобы не осталась навечно Колыма связана с ГУЛАГом, с уголовщиной. Чтобы у Колымы появился какой-то другой смысл. Посмотрите, — показывает он на лица наших спутников, — самые коренные колымчане. Породистые”.

Лица и в самом деле особенные. Какие-то “густые лица”. “Они, — говорит Бугаев, — с родины моей матери. Необъезженные кангаласцы — крутой, энергичный род, энергетику якутскую несет”.

Максим Егорович рассказывает, что казенный конезавод в Алеко-Кюлле существует двадцать лет, но и до того тут было племенное хозяйство. Это единственное место на Дальнем Востоке, где выращивают чистокровную колымскую породу. (Может, и в этом смысл Колымы, думаю я в скобках, — растить и сохранять племя, породу, лошадиную ли, человеческую, а не уничтожать ее?)

Лошадей с алеко-кюлльского конезавода перевозят на вертолете, самолете и продают в Якутске, Нижнем Новгороде. На каждую лошадь имеется родословная на пять поколений. Глава наслега Николай Константинович тоже работал директором конезавода, в самые тяжелые годы, после развала СССР, знает о коневодстве не понаслышке. Объяснил особенность колымских лошадей: у наших, сказал, передняя часть, холка — ниже, а круп выше. Они очень выносливы. “У наших лошадей в ногах сила есть”, — подтвердил Максим Егорович.

“И еще знаете что, — добавил Бугаев, — в средней Якутии лошади гнедые и саврасые, а в Заполярье в основном светлые. Помните, у эвенков — священный белый олень? Для якута же самое священное — это белая лошадь. А по Колыме — сплошь белые лошади. Священный улус получается”, — улыбнулся он.

Еще один смысл Колымы, подумал я.

Поговорили о смене кадров, на конезаводе в основном — пожилые люди. Какое у коневода должно быть образование? Вообще говоря, среднее специальное, можно и со средним. Но формального образования недостаточно. Тот паренек, что угнал и объездил лошадь, может стать хорошим коневодом, а другой — нет. Надо любить лошадь. А для этого с детства должна быть привязанность. Из поколения в поколение, недаром считается, что якуты произошли от лошади.

Так что Алеко-Кюлль, полагает мой друг Бугаев, это идеальное место, где можно возродить “якутскость”. Все необходимые составляющие имеются: лошадь, эпос и самоирония, характерная для предков. Мы провозгласили тост за новую смену, за перемены в Алеко-Кюлле и повсюду. Глава и конезаводчик стали собираться в дорогу и в ночь уехали. Растаяли в таежном пространстве…

 

 

Игрушка судьбы

 

Итак, в тот день мы быстро попили чаю, и, рассевшись по “Буранам”, помчались. Часа два мотались по озерам, разыскивая оленей. Они словно испарились. Ни звука. Только шум ветра с Северного Ледовитого океана. Вдоль сопки много следов. Мои спутники совещались, обсуждали что-то между собой, показывая руками куда-то. В охоте, как и в путешествии, не было определенного маршрута. Только направление…

Наконец приняли решение. Афанасий сказал резко, как отрубил: “Значит, так, олень здесь. Они останутся тут. Эти поедут направо. А мы объедем сопку слева. Все”.

И мы помчались кругом сопки по часовой стрелке. Остановились. Стояли. Ждали. Прислушивались, не раздастся ли выстрел. Нет… Подождали еще. Нет, не будет сегодня охоты. Решили вернуться. И вдруг…

Теперь, задним умом, я понимаю, что настоящая охота имеет свою логику и развитие, смену темпа. Как в музыкальном произведении: аdagio, пауза, потом
вдруг — allegro! Ничего не объясняя, Афанасий рванул за “Бураном”, вылетевшим справа от нас, промчался по озеру, въехал в редколесье, ветки хлестнули в лицо; не обращая больше внимания ни на что, он мчался дальше, дальше — и тут я увидел лежащего оленя, мимо которого, не останавливаясь, пронесся Афанасий, и стадо, метнувшееся от нас. Афанасий притормозил, вытащил оружие и стал стрелять. Мне показалось, еще один олень завалился, но Афанасий помчался дальше и выстрелил снова.

Я увидел раненого оленя. Он полулежал шагах в тридцати, глядя в нашу сторону, потом стал подниматься на ноги и попытался уйти. Афанасий протянул мне ружье. Я выстрелил. Олень вздрогнул и завалился в снег. Афанасий подъехал к нему на снегоходе. “Прямо в глаз. Одним выстрелом в голову. Вы убили оленя”, — торжественно провозгласил он и как-то по-особенному посмотрел на меня. Я сказал, что после него это было нетрудно, лавры победителя принадлежат не мне. “Нет, — сказал Афанасий, — олень принадлежит тому, кто убил”.

Мы привязали убитого оленя к “Ямахе” и вернулись на поляну — забрать другую добычу. Но не нашли и отправились в охотничью избушку. Здесь мы сфотографировались, как принято, с добычей. Якутскими ножами охотники быстро разделали оленя.

 

 

 

Часть шестая

 

Потомки синего орла

 

Отправляемся дальше, в конечную точку нашего путешествия. В эвенское село Березовку, на празднование его юбилея, вернее, поимки Синего орла. Странная фантасмагорическая история, о которой мы время от времени вспоминаем в путешествии по Колыме, обретает реальность.

 

 

Что от отца осталось?

 

На поляне, куда съехались машины гостей, был установлен шест с привязанной к нему длинной веревкой, на конце — брусок, который нужно поймать арканом (народная игра). Стоял чум, ходили люди в национальной одежде. Мы опоздали — праздник присоединения Березовки утихал. Ну и ладно, подумал я. Попросил местное начальство познакомить с родственниками Синего орла. Меня подвели к его дочери Марии Ивановне Хабаровской, в девичестве Булдукиной, и невестке Ульяне Ивановне. Извинился перед начальством, которое норовило присутствовать при разговоре, хотелось — по душам. Но разговор как-то не клеился. Все перемешалось: русский, якутский, эвенский... Традиции? Ну да, вот национальная одежда. Память? Вспоминается, когда спрашивают. “А спрашивают?” Молчат.

Они тогда детьми были, немножко помнят, как жили в стойбище, кочевали. Отец в палатке жил, потом его в колхоз загнали — всех загнали. Строили поселок. Отец тоже строил. “Не очень-то хотелось?” — спросил я дочь. Она не ответила. Чувствовалось, что эта тема не то что запретная, а просто тут, в поселке, похожем на горнолыжную базу с разбросанными по сопкам домиками, привыкли о ней молчать. Впрочем, на следующий день после празднования я увижу Березовку будничной, какая она
есть — бараки, бараки…

Оленей много осталось? — спросил я родственников Синего орла. О, мало, ответили женщины. “Холодно?” — “Ничего, раньше зимой и летом жили в ярангах, — сказала дочь по-эвенски, а невестка перевела: — Там и рожали. Без врачей, без школы жили”.

С женщинами был школьник, внук невестки, Ваня Булдыкин. Родители работали в стаде, а он учился зимой в школе, а летом приезжал к родным. “Из класса сколько ребят ходит в стадо?” — спросил я. “Я один”. — “А в классе сколько?” — “Восемь человек”. — “А учишься как?” — “Плохо”, — засмеялся он.

Я подумал, о чем бы еще спросить, но и так все было ясно. Никто ничего не помнит. Последние следы зарастают. “А дорогу найдешь к морю, куда надо вести стадо, когда оледенение?” — на всякий случай поинтересовался я у внука. И он неожиданно бодро ответил: “Конечно”.

“Что от отца осталось?” — спросил я дочь. “Мы остались”, — ответила она.

 

 

Дух исследования

 

Прежнее название Березовки — Хо Эйээн, “Быстрое течение”. Оно и сейчас быстрое. Могучая река между гор, с наслоениями времен. Если покопаться, много чего можно раздобыть. В тысяча девятисотом году на берегу этой реки охотник Семен Тарабукин нашел целого мамонта. Отпилил вместе с девяностолетним эвеном Михаилом Тайшиным клык, вырезал мясо и куски кожи с головы, часть желудка с остатками пищи и передал в качестве вещественного доказательства начальству. А оно отправило по инстанциям в Санкт-Петербург — в Академию наук, откуда через год прибыла научная экспедиция в составе старшего зоолога О.Ф.Герца, препаратора Е.Ф.Пфеценмайера и студента Д.П.Севастьянова. Мамонт лежал на глубине 8 метров. Пришлось долго жечь костры, чтобы вытаять гиганта целиком. Оказалось, это не взрослый мамонт, а мамонтенок — видимо, провалился в яму, сломал кость и не смог выбраться. Объявился в другой эпохе.

Мамонтенка погрузили на 22 нарты и перевезли на оленях, собаках и лошадях в Петербург, в Зоологический музей. Он и сегодня там находится, восстановленный в первоначальном виде, и вместе с эвеном Тарабукиным вошел в историю науки. Именуется Березовским мамонтом, а местность — Мамонтовкой.

Об этой истории можно прочесть в научной энциклопедии, но я о ней услышал от ученицы местной школы Марии Сапердоновой. Она еще в шестом классе провела исследование, дополнив известное науке неизвестными фактами, которые обнаружила в семейном архиве (мамонта нашел ее прапрапрадед). А другой ее предок, директор этой школы и первый эвенский поэт и прозаик Платон Степанов-Ламутский, посвятил мамонту роман “Дух земли”.

Дух исследования витал и в стареньком здании средней школы. Нас там ждали. У входа разожгли ритуальный костерок, подымили багульником… По лицам учеников и учителей чувствовалось, что школа хорошая. Подробности можно узнать на сайте школы.

Учителя продвинутые, очень хорошо говорят по-русски (и по-эвенски говорят). Занимаются с детьми исследованиями истории народа и края — эвенских блюд, эвенских ученых светил, пословиц, иные из которых напоминают нам знакомые (“Не плюй в сторону солнца”) и предостерегают человечество от глупостей — “исчезнет все — и тебя не будет”.

Пословицы я переписал у семиклассника Саши Роббек, а названия здешних лекарственных растений — у девятиклассницы Наташи Гришиной, выяснившей, что в их уникальной для Колымы местности растет все — и брусника, и голубика, и можжевельник, и красная смородина…

Другой юный исследователь — Маша Сапердонова изучила и описала меры измерения у эвенов. Вот какие удивительные меры: “одно кочевье” — 10—15 км.; “кочевье от темна до темна” — 25—30 км… “Мелкое место”, “глубокое место”, “очень глубокое место, где не видно дна”… “Один глоток”, “одна горсточка”… “Как кончик иголки”, “размером с ноготь”, “высотой с дерево”… “При подготовке материала мне помогал дедушка”, — записала ученица.

Кому-то помогла мастерица, кому-то учительница, и дети в своих исследованиях рассказали про рождения, про похороны, про вышитых на пальто “человечков” (это для того, чтобы девушки не чувствовали себя одиноко), про мужские ламутcкие узорные одежды, “похожие на испанские камзолы”, по наблюдению известного исследователя Севера В.Г.Богораза.

Артем Тарабукин из 7-го класса описал эвенский календарь. В нем не четыре, а шесть сезонов. Ранняя осень, предзимье (время замерзания земли, начало передвижения к охотничьим угодьям), зима — пик охоты на пушных зверей… Выходило не как обычно, а 13 месяцев в году, которые считали по частям тела, перемещаясь от кисти правой руки вверх, по часовой стрелке, по солнцу. Потом придумали “чивясса” — деревянный старинный календарь, который мне показали в местном музее:
дырочки — дни, а строчки — месяцы. В дырочку засовывают палочку и последовательно переставляют ее — так идет время…

Когда наступает праздник, люди встают в танцевальный круг “hээдьэ” (описан шестиклассницей Туяной Имеевой вместе с мамой-учительницей и двумя бабушками). Взявшись под руки, переступая с ноги на ногу, слегка пружиня в коленях, двигаются по ходу солнца. Вначале медленно, но вот запевающий произносит: “Быстрее”, темп ускоряется, и мужчины с женщинами выпрямляются и несутся по кругу, создавая впечатление легко и свободно бегущих оленей.

На востоке огромной территории обитала с давних пор малочисленная группа эвенов. Они жили в гористой местности по верховьям рек Сэпикэнэ, Каменка, Березовка, впадающих в Колыму, и именовались эвенами Березовки. Эти люди свободно селились, где им было удобно, передвигались верхом на оленях — зимой кочевали по низменным местам, летом жили на горе с плоской верхушкой, где могло поместиться все стадо. Эти люди принадлежали нескольким родам, каждый род имел своего старейшину, вождя. Жизнь требовала необычайной собранности, силы и воли в борьбе за выживание. Перед охотой мужчин кормили мышцами ног оленя или спинными сухожилиями. Благодаря этому “человек долго сохранял силу, не уставал, становился ловким и поэтому неуязвимым”, утверждает еще один юный исследователь Алеша Булдыкин.

Огромная территория, от Колымы и Магадана до побережья Северного Ледовитого океана, позволяла иметь круглогодичные пастбища. Территория кочевья березовских оленеводов была значительно больше, чем сегодня, и они знали много языков народов, которых встречали на своем пути. Крестились где-нибудь в Магаданской области. “Мама говорила "бостобай" — бог с тобой”, — вспомнила женщина маленького роста, в очках, с умным выражением лица — учительница Анна Иннокентьевна Роббек.

“То есть это глупость была — согнать их в одно место?” — “Конечно”.

“Говорим про эвенов — медлительные, "лентяи". А ведь у них была своя философия — жить в ладу с природой, никуда не бежать, не вырубать лишнего”, — заметил Бугаев. “Сейчас люди ледники и подвалы строят, — заметила учительница Роббек, — а родители что добывали — все раздавали”. — “Родственникам?” — “Не только родственникам — соседям. Последнее могли отдать. Не поделиться едой считалось большим грехом: если у тебя просят — отдай. У нас дома работал украинец, очень удивлялся: еду привозят — никто не трогает. А раз взяли со стеллажа бутылку — так положили на это место деньги”.

Вопреки расхожим представлениям, первые жители Березовки не были безграмотными. Потомки вспоминают, что бабушки и дедушки писали письма на эвенском языке латинскими буквами. Они учились в Магадане, в Анюйске — на Чукотке, в Омолоне. Но самое главное образование получали в жизни.

“Посмотрите на эти вещи, они говорят о многом”, — показывают нам в музее, куда мы перебрались по протоптанной на снегу тропинке. Вот лыжи охотничьи, широкие, обшитые оленьим мехом. Называются “мэрэнгтэ”, а палки — “хэпгэр”. Вот незаменимая вещь в кочевье: подшейная оленья шерсть — старинный “памперс”. А эта продолговатая деревянная штука с серебряным наконечником называется “муливэн” — ребенок грызет, когда прорезается зуб.

В музее отражена местная история. На фотографиях — поселок середины 50-х: первая радиостанция и маленький магазинчик, одновременно служивший домом для работников Красного чума и временным пристанищем для кочующих эвенов. Школы еще не было, точнее, она была кочевой.

“А сейчас вам нужна кочевая школа?” — спрашиваю я продвинутых местных учителей, имеющих свой сайт. “Я думаю, нужна, — отвечает учительница. — У меня был ребенок из стада, разговаривал только на эвенском. На уроке в первом классе мог сказать: "Мне плохо, хочу на улицу". Я его отпускала: он постоит и вернется”.

Но куда возвращаться? В интернат? В барачный поселок, куда загнали свободных оленеводов? И разве только их одних. Исследование восьмиклассника Гаврилы Балаганчика посвящено договору государства с его дедушкой. В документе семидесятилетней давности строго указано, сколько белок, горностаев, зайцев, оленьего мяса, шкур должен охотник сдать государству. “За невыполнение в сроки, указанные в обязательстве, несет установленную законом ответственность”, — написано в договоре. Сажали то есть.

Это еще до Березовки.

 

 

Конец вольной жизни Синего орла

 

Праздник, на который мы ехали, был посвящен 55-летию основания поселка, и мне хотелось разобраться в истоках. Поэтому я дотошно расспрашивал людей и рылся в крошечном поселковом музее, где было собрано много ценного материала. И между седлами, эвенскими люльками и шаманскими погремушками наткнулся на папку о том самом Булдыкине.

Вообще-то о нем самом и судьбе его сородичей написан целый роман одним, говорят, из геологов, что обнаружили с самолета дымки стоянки. Имя автора Юрий Болдырев, книга называется “Гибель Синего орла”. Но это все же роман, художественное произведение, и я бы не стал отождествлять описанное с происходившим на самом деле.

“…Много черных фигурок с ружьями мелькает среди яранг. Старший среди людей с ружьями, поигрывая плеткой, подступает к каждому эвену и по-русски орет: "Признаешь Советскую власть?". Признавших отпускают по домам. Непокорных отводят в сторону. Одного за другим сбивают с ног, оголяют худые старческие спины и начинают хлестать по ним гибкими прутьями. Потерявших сознание оставляют лежать на холодной земле…”

Так ли это было на самом деле?

В 20-е годы на Колыме часто менялась власть, сохранились свидетельства о том, что “наматканов” подвешивали на крюках за ребра. Многие согнулись, сломались. Булдыкин — нет. Он молодой тогда был, крепкий. Жил со своей семьей и другими семьями рода вольно, как будто советской власти и нет вовсе. Перемещался по огромным просторам. Кочевал по якутской Колыме, по Магаданскому краю, по Чукотке, ночуя на временных стоянках, сторонясь населенных пунктов. Туда, когда это было необходимо, Иван Булдыкин заходил один, обменивая пушнину на табак, чай, спички, патроны. Он и его сородичи были, и в то же время их не было — ни в одной переписи, ни на одной административной карте страны.

У Синего орла имелся редкий для северного человека дар красноречия: он мог убедить изредка попадавшихся представителей власти, что проживает в соседней республике, а оказавшись там, говорил противоположное. Почти тридцать лет — всю великую сталинскую эпоху — Синий орел кочевал по Стране Советов. Наверное, это был единственный случай в ее ужасной истории, когда человек со своим народом
жил — страшно сказать — на Колыме и притом был свободен. До поры, конечно, до времени.

Сейчас трудно в точности установить, каким образом кончилась вольная жизнь Синего орла Ивана Булдыкина, как его поймали. Заметили ли геологи с самолета в тундре дымки стоянки, сообщив властям, а те выслали оцепление НКВД и милицию, как рассказывали одни? Или, как считают другие, к началу 50-х местные власти уже точно знали, где кочуют вольные эвены, и не однажды выходили с ними на связь? Агитировали “за светлую жизнь”. Щедрые посулы властей Булдыкина не трогали — он знал им цену. И все же сомневался. Времена менялись, это было видно по людям, которые ему встречались в последнее время. Они заметно отличались от прежних начальников. Может, и правда с его родичами теперь будут поступать по совести? 

Новые начальники клятвенно обещали ни в чем не ограничивать свободу эвенов-оленеводов, предлагали лишь где-нибудь осесть, обещали отдельный поселок построить. Дети смогут учиться, люди в белых одеждах будут хвори застарелые изгонять. Очень заманчиво. Была — не была!

Неизвестно, сам ли он принял решение. Но одновременно с запуском первого спутника Земли началась другая история эвенов. История с коллективным стадом, “агитбригадами”, гастролировавшими со спиртом, история с “хрустящими бумажками”, на которые обменивали оленей. Оглянуться не успели, как стали обычными советскими людьми. Да теперь это и не важно, силой или обманом загнали их в Советскую страну.

Вот он на стареньких фотографиях, пойманный Иван Булдыкин, бывший Синий орел. На приеме у партийного начальства, под огромным портретом усатого вождя. Среди колхозного стада — с арканом в руке. Во время каких-то соревнований (под фотокарточкой написано “бег на 200 метров”), видимо, на празднике: человек в ушанке и уже не эвенской одежде бежит с односельчанином, все люди на фотографии улыбаются, кроме странного бегуна в очках, напомнившего почему-то стих Даниила Хармса: “И вот однажды поутру вошел он в темный лес, и с той поры, и с той поры, и с той поры исчез…”

Его внешность на стареньких любительских снимках расплывчата. По воспоминаниям одних очевидцев, Иван Александрович был выше среднего роста, по словам других — ниже, худой, жилистый, весил пятьдесят килограммов, что характерно для наездника на оленях. В пятьдесят четвертом году ему пятьдесят лет, в полном расцвете сил, глава обширной семьи (имел 11 детей, 26 внуков и 34 правнука). Кочевал со стадом в полторы тысячи оленей. Пользовался большим авторитетом среди сородичей, был человеком спокойным, рассудительным, дружелюбным по отношению к знакомым и незнакомым людям. Мужественный человек, блестящий охотник.

Власть обласкала Синего орла: председатель кочевого совета, депутат, орденоносец, он, видимо, не сразу понял, что произошло с ним и его народом, потерявшим вместе со свободой собственность и достоинство, язык и память — все. Завершилось это трагически: в 1966 году пятеро мужчин села Березовки покончили с собой. Среди них был и Иван Александрович Булдыкин. Видимо, понял, что оказался игрушкой в руках власти и своими руками загнал свой народ в ловушку. Ничем он уже не мог ему помочь, защитить. Жизнь потеряла смысл.

 

 

Про тех, кто остался

 

На одном из домов я прочел объявление: “На основании распоряжения главы МО Среднеколымского улуса (района) за № 678-р от 14.07.2008 "Об отлове бродячих собак", а также в связи с предстоящим праздником Днем оленевода и 55-летним юбилеем с. Березовка всем жителям обязательно привязать своих собак. В противном случае будет производиться их отстрел. Администрация”. Это объявление в комментариях, по-моему, не нуждается. За ним — вектор дальнейшего “развития Березовки”.

В ближайшем отсюда поселке, где было большое стадо, теперь ничего нет. Потомки оленеводов, человек двадцать, осели на берегу Колымы — рыбачат, живут натуральным хозяйством. В поселке есть школа и сад с… одним ребенком. Афанасий Томский школу в поселке пока не закрывает. Ему говорят: открой кочевую. Нет, отвечает он, не получится. Какие оленеводы из рыбаков? Нельзя реанимировать прошлое. Остается растить будущее, но это еще сложней.

“Почему сейчас стало меньше оленеводов? — размышляет директор Березовской средней школы, мама нашего водителя, Анна Тарабукина. — Им надо детей учить, а негде. Интернаты оборвали связь детей с родителями. Правда, гены как-никак проявляются. У нас много детей, которые убегают в тундру. Приходится через вечернюю школу, учебно-консультационный пункт что-то делать, чтобы ребята получили образование”. — “А как власти относятся к открытию кочевых школ?” — спрашиваю Афанасия Томского. “Да так… Если государство субсидий не дает, местная власть ведет себя соответственно — зачем, мол, заниматься фантазиями?”

Сколько детей могли бы учиться, живя вместе с родителями? “Алик, Женя…” — считают учителя по пальцам. Получается десять школьников, с детсадовскими детьми — пятнадцать. Но нет базы, негде размещать кочевую школу. А самолетом детей развозить дорого. Надо искать спонсора. Короче, реанимировать прошлое не получается. Трудно из подневольных снова сделать свободных. Синий орел не смог примириться с советской властью. Другие живут. И, видите, скажет мне позднее Бугаев, продвинутые вроде учителя, а со всем, что скажет начальник, соглашаются. А могли бы свои аргументы выложить. Когда жизненный вопрос, аргументы находятся. Иван Булдыкин находил, такого бы теперь…

Но такого что-то не видно. Правит бал молодой районный начальник, будто явившийся из комсомольских обкомовских времен. Вечером на празднике в честь присоединения эвены обслуживали начальство, а потом скромно сидели в сторонке за отдельным столом. Начальство выступало с речью. Глава поселка был на побегушках. Как будто картинка из прежних времен…

 

 

Возвращение Синего орла

 

Нет, есть все же один человек. “Он был переростком”, — сказала про него учительница начальных классов. В тринадцать лет поступил в подготовительную школу, а до того охотился, пас оленей. Теперь — бригадир оленеводов из Туманнааха. Невысокого роста, жилист, худощав. И зовут так же — Иван Булдыкин. Другая ветвь, но того же рода. Согласился поговорить с нами о кочевой школе.

Зачем она ему? Жизнь сложная, постоянные стихийные бедствия. Снег выпал в полтора метра глубиной — из стада до первых проталин только треть выжила. И в этом году как бы чего не вышло. “Последние годы какая-то страшная погода, — поясняет слова бригадира Бугаев. — Зимой дождь выпадает. Образуется корка — олень до ягеля добраться не может”.

Как Союз развалился, так и погода, замечает бригадир. Десять лет назад, рассказывает, было семь тысяч оленей, а до того и двенадцать. Мы могли бы вдвое увеличить, но пастбища не позволяют. Пожарные облетов не делают — сколько пожаров, гари… А чтобы восстановить пастбища — век нужен, говорит он. Целый век...

Оленеводческий стаж у Ивана Александровича — сорок два года. В стаде с детства. Учитель говорил ему: от каждого по способностям, у тебя, Ваня, получается по пушнине, по охоте — туда и иди. И он ходил после уроков добывать пушнину. Что такое деньги — не знал. В магазине “Фактория” “мелкашки” стояли. Приносит пушнину — ему дают деньги. Он говорит продавцу: зачем мне бумажки, лучше ружье дай. “В те годы, — вспомнил бригадир Булдыкин, — деньги большие такие были, у меня банка десятилитровая, я в трубочку сворачивал и туда запихивал. Зачем мне эти бумажки?”

В 1954 году ему было тринадцать лет. “Все помните?”. Смеется: “Я пережил феодальный строй, коммунизм и теперь вот — не знаю что… В детстве, помню, в школу привезли. Куда это? — думаю. Потом кино стали показывать. Откуда идет? Дом обошел — откуда? — черт его знает”.

Кино называлось “Алитет уходит в горы” — про чукчей. Эту историю Булдыкин знал, родители его бывали в Магадане, Охотске. Деда в гражданскую войну депутатом избрали, он понял, чем пахнет, — и удрал. Откуда взялось, непонятно: соседи — а убивают друг друга. А, черт с ними, решил дед и удрал. И вовремя: людей, которые рыбачили, всех взяли — и в землянки, на стройку. Когда приходили оленеводы — рыбаки говорили им: уходите отсюда и больше не появляйтесь. “И мы блуждали. Поэтому-то Союз нас так поздно поймал”. — “Лучше бы вообще не поймал?” — “Да, лучше бы вообще не поймал, — смеется бригадир Булдыкин и добавляет: — Меньше бы отраву глушили”, имея в виду водку.

“Надо было вам подольше походить по тундре, был бы меньше срок при советской власти”, — замечает Афанасий. “Если бы еще лет пятнадцать, — уверен старый оленевод Иван Булдыкин, — традиция наша разговорная сохранилась бы. Сейчас только двадцать процентов осталось родного эвенского языка. А остальное — понятия, термины охотничьи — забылось. Бытовое сохраняется, а то, таежное, — показывает оленевод рукой куда-то вдаль, — нет”.

“Пока есть люди, надо школе все это собрать, — говорит филолог Николай Иннокентьевич Бугаев. — Ведь уйдут — и слова исчезнут. А каждое слово — кусочек культуры”.

Вот хотя бы для чего, думаю я, нужна кочевая школа. Но не только для этого. Дети хотят жить с родителями, а родители с детьми. И нужно найти форму, как это лучше сделать. Может быть, как в другом заполярном поселке Харыйалаах на Оленьке, где существует школа с разными формами обучения? Проверено опытом. Зимой, когда открывается дорога, встают реки, дети учатся в поселке, а в остальное время (с апреля по октябрь) — в домике на “таежном перекрестке”, как называют места, где останавливаются оленеводы, или кочуя со стадом, учителем и компьютером. Может, и здесь так же?

У потомственного оленевода Булдыкина четверо сыновей, четыре невестки. Когда наступили другие времена, они создали на семейном подряде оленеводческое хозяйство “Туманнаах”. Другие семьи, роды объединились в “Сивер”, “Нубаликич”… То есть спустя полвека вернулись к прежнему. Но есть проблема, говорит бригадир: летом внуки в стаде, а на зиму с мамами возвращаются в поселок. Это экономически невыгодно: когда живут одной семьей, общий бюджет, все вместе решают — одни расходы. А так — совершенно другие, содержать семью в поселке дорого.

“А зимой где вы живете?” — “В палатке”. — “Не в яранге из шкур?” — “Шкура прогорает быстро. А знаете, сколько надо на одну ярангу шкур? Сорок”. — “А сколько оленей в год съедаете?” — спрашивает Афанасий. “Двадцать четыре”. Не больше — чтобы сохранить поголовье. Волкам на пропитание сто оленей уходит. Естественная смерть отбирает оленей. А зарплата оленевода зависит от их количества. Обычно сорок процентов стада — “старики”, их мясо оленеводы и едят. “А сдаете?” — “Вообще ничего не сдаем”.

Государство объявило мораторий на сдачу мяса. Поняли наконец, что оленеводство может погибнуть. Так что во всех смыслах стоит проблема сохранения: стада, традиций, детей, народа… Но при этом нужно же развиваться. Находить какое-то современное решение.

 

 

Только не с бухты-барахты

 

“А построить домик для кочевой школы не сможете?” — спрашивает Афанасий бригадира. Тот разводит руками: “Нет, если бы кто-нибудь построил...” — “Кто?” — “Мы не строители”. — “Почему, — удивляется Афанасий, — научились бы. Все равно же олени сами по себе ходят”. — “Не-ет! Сторожить, охранять надо. Оленеводов нельзя на строительство отвлекать, — резко говорит Булдыкин и словно прорывается: — Десять лет слышим — кочевая школа, кочевая школа! Только разговоры… У меня десять внуков маленьких, им школа нужна. Была бы стационарная коробка — спокойно учились бы в стаде, а так их вертолет выдергивает в октябре”. “Невестка его учится в Якутске в университете, мы ее в школу сманиваем”, — подсказывает учительница начальных классов. Вот и учитель для кочевой школы.

Мы с бригадиром склоняемся над картой местности, ищем место, где поставить кочевую школу. Нужно два-три домика. “А где кочуете, есть лес хороший?” — спрашивает Афанасий. “Можно подобрать”. — “А если бы плотник поехал — помогли бы?” — “Нет”. Как стена.

Ладно, строителю строить, оленеводу кочевать. Территория немалая, десять тысяч гектаров. “Ближайшая от поселка точка — сто километров, — говорит Булдыкин, склонившись над картой, — вот тут. Ближе не можем”. Я вспоминаю горные перевалы на пути в Березовку. А может, достать палатку, изготовленную по космическим нанотехнологиям, тонкую и теплую — как в северных странах? Нет, отвечает старый оленевод с незаконченным средним образованием — дом нужен. Минус пятьдесят бывает. Если палатку утеплять, образуется конденсат, получается термос. Сырость, иней, дождь, туман — как в бане. А если палатку не утеплять, иней не образуется, но в неутепленной палатке детей угробим. “Вот такую бы коробку”, — показывает оленевод на стены школы, в которой находимся.

“А как насчет учителя? Он нужен вам с апреля по ноябрь или на круглый год хотите?” — спрашивает Афанасий. “Круглый”, — стоит на своем оленевод.

Как видите, подытоживает Афанасий, загонять эвенов в поселки было непросто, а вывезти из них еще трудней. “А вообще-то нужна ли школа — может, она не
нужна?” — искренне спрашивает он бригадира. “Не знаю, — отвечает тот. — Скажут ведь — почему ущемляете право на образование”.

Польза школы в ее нынешнем виде для Крайнего Севера — вопрос особый. Наблюдательная учительница замечает: “Старые эвены говорят: зачем детей мучаете? Научили писать, считать — хватит. И знаете, что нас удивляет: дети в стаде здоровее детей в поселке. Чем это объяснить?”

Когда оленеводы, учителя и начальники начинают размышлять об образовании, исходя из здравого смысла, туман уходит. Физика? Вон она — звезды над головой. Анатомия — олень. Дети делают животным уколы, берут кровь, диагноз могут поставить и дать лекарство — ветеринария… Это не к тому, что не нужно школы. Но она должна быть устроена совершенно по-другому и при этом учиться у старой, впитывая разумное.

Из Березовской средней школы, кстати, немало учеников пошло в науку. Работают в Санкт-Петербургском университете, в издательстве “Просвещение”, есть авторы учебников. Среди эвенов почему-то много талантливых именно математиков. Рассказывают, что директор республиканского физико-математического лицея Иван Иванович Шамаев давно пытается эвенских и эвенкийских детей учить. Но те из старшей школы сбегают в тундру. А он лелеет мечту — найдутся все же новые колмогоровы. На уровне пятого класса, говорит педагог, лучших детей по математике, чем эвены, вообще не встречал.

Может быть, школа кочевья поможет сформировать другой взгляд на образование?

Но даже старый оленевод понимает, что одному образованию не решить проблемы. Нужно комплексно, говорит он, и база, и школа, и собственное финансирование. А не с бухты-барахты…

Почему в прошлую зиму в других бригадах голодали, а в этой — нет? Оказывается, решающим обстоятельством было то, что тут живут одной семьей. А там из разных собрались, у некоторых людей в поселке работа — уезжают, приезжают…

“Все комплексно надо решать, — повторяет оленевод и добавляет: — Но только ошибки не надо повторять: лучше научить трех, а не тридцать трех”. Директор школы поясняет, что он имеет в виду. В одной бригаде организовали лагерь труда и отдыха. Привезли двадцать с лишним детей плюс еще взрослые, подсобные работники, воспитатели — за месяц всех оленей съели…

Бригадир попрощался и ушел — ему в стадо надо. А нам думать, делать выводы из разговора. “Последний Синий орел, — замечает Бугаев про Ивана Булдыкина. — Когда-то первый убежал от власти, а этот, последний, хочет вернуть детей обратно и с собой власть забрать — в виде школы”. — “И это последний шанс, — подхватывает учительница начальных классов Роббек, — если не используем его — все потеряем”.

Учительская, в которой мы беседуем, — без окон. Маленькая совсем. Учителя тут заполняют журналы, разговаривают, пьют чай. Тепло. Как термос.

Афанасию Томскому Булдыкин нравится: “Молодец старик, все финансы держит. И хочет свою семью от поселка увезти”. — “От алкоголя, — поясняет учительница Роббек, — он считает, что поселок — как проказа”. — “Очень авторитетный человек, в том числе для внуков. Спросишь их, отвечают: если позволит дедушка. И видите, не соглашается даже на летнюю школу — хочет круглогодичную”, — восхищается упорством потомка Синего орла Афанасий. — Тем не менее от цивилизации не отказывается, но понимает, что эвен без оленя — не эвен”.

Последний шанс. Там, где в начале 90-х годов возникли семейные бригады, теперь — жизнеспособные общины. А там, где этого не произошло…

В насильственно созданном поселке Березовка — с детсадом, школой, дизельной станцией — живет около трехсот человек. Среди них единственный предприниматель, мать главы наслега, занимается торговлей: возит по страшной горной дороге мебель, холодильники, телевизоры и продает без процентов, в рассрочку. А остальные? Кто сидит с ребенком. Кто просто ничего не делает. Весной едут в Среднеколымск запасать “продрезервы” — муку, сахар, соль… Пройдет время, и поселок, чей безрадостный юбилей отмечала власть, скорее всего исчезнет. Жаль только детей и учителей с умными, смышлеными эвенскими лицами. Поэтому старик и пытается сплотить семью, вывезти ее отсюда…

А нам, думаю про себя, про нас всех, куда уезжать?

 

 

Этот мир останется в нас

 

Утром пошел снег. Прибежал взволнованный Афанасий: “Надо быстро собираться, а то перевалы заметет!” Вскакиваем в машину, едем. На краю поселка делаю прощальный снимок: трактор у дома со спутниковой “тарелкой”. Выходит мужик, строго говорит: здесь нельзя фотографировать. Убираю фотоаппарат. Он смеется: “Я пошутил, хотел, чтобы вы меня сфотографировали”. Показывает рукой на тарелку: 240 программ, нормально, мол, прогресс, будущее…

Будущее, однако, туманно, идет снег. Что ждет нас на перевале? Пелена затянула горы. Туман. Туманнаах. Мы уехали из Березовки. Но можно сказать, ее не покидали. Потому что большую часть долгого пути обратно мы проведем в ее “наслеге”. А по-якутски и по-эвенски это не только село, населенный пункт, но и вся территория, с горами, тайгой, реками, озерами — обширная, размером с иную страну. Это целый мир, он останется в нас, где бы мы ни находились и что бы ни делали, он будет всегда с нами. На Колыме теперь есть озеро, названное моим именем. Не Байкал, конечно, но не такое уж и маленькое, даже по здешним меркам. Находится в шестидесяти километрах на север от Алеко-Кюлля и имеет площадь 20,7 гектара (20700 м!). С тремя островами, странно совпавшими с моей личной биографией (пусть останется тайной). Рыбное, как все здешние озера. Говорят, осенью нанесут на карты и установят знак — доску металлическую или из лиственницы, ничем не хуже, долго сохраняется. Озеро уж точно сохранится. Вот такая история. Бугаев и Афанасий посовещались с главой наслега в зимней избушке и — вот, на тебе: “…Решением № 3 наслежного совета муниципального образования… Озеро академика Цирульникова”. Дома повешу сертификат на стену, буду смотреть на бумагу под стеклом и думать: “увековечен”… Хотя, как заметила ироничная мама Афанасия Евдокия Гавриловна, — название слишком длинное. Со временем что-то отпадет (наверняка фамилия, трудная для произношения) и останется просто Озеро академика. Что ж, и такие, случается, проезжают по Колыме.

И все же в глубине души я чувствую: что-то после этого изменилось. Я в ответе за мое озеро…

Перед нашим отлетом из Среднеколымска учителя захотели услышать наши впечатления об экспедиции. Мы собрались в улусной гимназии. Ну, гимназия это громко сказано — просто школа, немного посильней за счет отбора учеников и преподавателей. На нее возлагаются большие надежды, она должна стать ресурсным центром “сети школ” Среднеколымского района.

Бугаев-то думает и говорит на встрече с учителями о другом понимании сети: не учреждений, а образовательных программ. Единый сетевой проект, а в нем и сватайские мастерские, и алеко-кюлльская “якутскость”, и березовские “орлы”…

Вообще Колыма наводит на мысль — и я высказываю ее учителям, — что помимо географической карты или административной еще есть одна карта, которую никогда не вычерчивали, а между тем она жизненно необходима. Она у нас в голове, мы осознаем ее, когда сталкиваемся с реальностью, выявляем узкие места, точки роста и развития и то, где накапливаются жизненные силы, где хранятся резервы и остается в неприкосновенности “зона покоя”. Эта карта, назовем ее проблемно-образовательная (или социокультурная), становится опорой при определении направления перемен, стратегии движения в будущее, особенно это важно для районов, где транспортная связь крайне затруднена. Колыма помогла увидеть новый тип управления, который можно назвать стратегически инновационным (слово, которое сейчас в ходу, но все больше в пределах Садового кольца).

В гимназии собрались и управленцы, и я надеюсь, они поняли, что мы имеем в виду. Договорились, что учителя проведут во всех населенных пунктах анализ ситуаций и попытаются вычертить эту карту.

Вообще-то, хоть вокруг все и ужасно, изменения происходят. Бугаев вот пришел со своими инновациями в Институт развития образования. Раньше там занимались комплексной модернизацией образования, выдуманной в Москве. Соединится это как-то c жизнью или не соединится? Появится ли новый тип модернизации — социокультурный? Спустя два года после Колымской экспедиции я знаю, что в Якутии появится!

Много нового появится. И с ним проблемы. Вот одна из них. По уровню суицидов среди детей Якутия занимает одно из первых мест в стране. Но в отличие от других мест России, где страшный процент составляют преимущественно ученики бедных, “дворовых” школ, в Якутии это обычно дети, загнанные в гимназии. Девятый класс, жесткая профилизация, ты должен попасть в число избранных — и всплеск суицида. Много посмертных писем: “Мне поставили двойку” (“тройку”, “четверку”). В среднем по России случаи суицида преобладают среди девочек, в Якутии — среди мальчиков.

Одна школа решить все проблемы не в состоянии. Нужна сеть: те, кто хочет учиться оленеводству, едут в Березовку, мастерству — в Сватай, коневодству — в Алеко-Кюлль, в летний лагерь, на пастбище… И нужны новые модели, формы организации. Не “гимназия — центр”, а система концентрических кругов: один круг — олимпиады, другой — очно-заочное обучение, третий — индивидуальные программы. Не оголять местность, откачивая в одну школу всех талантливых — тогда не надо будет бояться отбора средств. А гимназию можно закончить и заочно, в наше время это возможно.

Перспектива есть, думаю я, вспоминая увиденное в районе: самостоятельные, опирающиеся на свои силы селения. Подворья. Конезавод. Олени. Народные промыслы и ремесла. Предприниматель дядя Коля… У вас, говорю, — это бросается в глаза в поселках — есть достоинство в людях, без этого тут не выживешь. Но надо раскрыть свой опыт, чтобы люди со стороны сказали: здорово!

Бугаев: я что беспокоюсь… Cколько лет существует движение региональных экспериментальных площадок, а северяне все время приезжают с “сохранением культуры”. Сколько можно сохранять? Нужно что-то новое.

Уже четыре года проходят технические олимпиады в разных зонах. Лучшие учащиеся по физике, математике рекомендуются к зачислению в престижные вузы Хабаровска, Новосибирска, Владивостока, Красноярска, Санкт-Петербурга. Им оплачивают проезд, общежитие, стипендию, при этом заключен договор с департаментом, что в будущем они три года отработают в республике, но… Как правило, эти дети в улус не возвращаются.

Может, предлагаю я, разработать механизм привлечения уже закончивших вузы выпускников, занятых в разных сферах деятельности? Попросить их о помощи, прежде всего интеллектуальной. Создать землячество…

Предложение понравилось — берут на заметку.

В конце встречи Бугаев подытоживает: образовательная картинка, в центре которой находится школа, неверна. В центре должна быть образовательная программа, составленная на основе общественного договора. А за ним — разные запросы и потребности, и нужно научиться их согласовывать...

 

 

Наледь

 

На полюсе холода в Оймяконе я познакомился с учительницей Маргаритой Федоровной Осиповой и ее учениками из села Томтор. Они изучали местность, в которой жили, и показали мне фотографию удивительного природного явления — “наледи”. Это, объяснили ребята, такая снежно-ледяная корка, которая не тает, можно даже летом кататься на лыжах.

Эта наледь осталась в памяти как знак иного. Она — образ страны, которую исследовали школьники в своем проекте, названом “Исторические ценности автотрассы "Колыма—Магадан"”. Вот что я вычитал у одного из авторов, девятиклассницы Надежды Осиповой:

“Колымский тракт (федеральная автотрасса “Колыма—Магадан”) — одна из самых необычных трасс в мире, построенная силами безвинных узников ГУЛАГа… Эта трасса идет на высоте 1500 м над уровнем моря, в островерхих горах Верхоянья, Оймяконского нагорья и подвижных хребтах Сунтар-Хайата, где множество шумных горных рек и часты камнепады, оползни. Строительство дороги, начатое в 1932 году, шло быстрыми темпами, хотя технология была — кирка, лопата, тачка, вот и вся механизация. Зато рабочей силы, бившей за баланду рекорды стахановского движения, — хоть отбавляй. Через каждые 10 км — лагерные пункты в открытом поле за колючей проволокой...”

“Юбилейный”, “Партизан”, “Панфиловский”, “Маршальский”, “Победа”… Все это названия не приисков, а лагерей. Ребята разыскали живых свидетелей, помнивших, что там происходило.

“…Много месяцев, день и ночь, на утренних и вечерних проверках зачитывались бесчисленные расстрельные приказы. В 50-градусный мороз музыканты из бытовиков играли туш перед и после чтения каждого приказа…”

На полпути между Магаданом и Усть-Нерой находится населенный пункт Оротукан. Свидетельство человека, побывавшего там зимой 1937—1938 годов: “Деревянно-парусиновый поселок, то есть палатки с дырками, но все ж обложенные тесом. Приехавший новый этап еще до входа в дверь видит: каждая палатка с трех сторон, кроме дверной, обставлена штабелями окоченевших трупов. Это не для устрашения, просто выхода нет: люди мрут, а снег двухметровый и под ним вечная мерзлота…”.

Девятиклассница Надя Осипова и ее друзья вместе с учительницей Маргаритой Федоровной организовали экспедицию по остаткам лагерей в окрестностях автотрассы. Прошло более полувека, а сталинские лагеря сохранились, это отчетливо видно на фотоснимках школьников. Управление дорожных лагерей на Хандыгской автотрассе, которую исследовали ребята, размещалось в поселке Адыгалах, расположенном на Аян-Юряхе.

“От центрального поселка вдоль трассы были раскинуты так называемые дорожные командировки и прорабства под номерами. Они были, например, на Куранах-Сале, на территории Сордонохского наслега, на Индигирской переправе, Куйдусуне, Агаякане, Кюбюме, Развилке, Теплом ключе… Заключенные после строительства дороги и многочисленных мостов должны были поддерживать их в исправном состоянии. Все, кто соприкоснулся с историей строительства автотрассы Магадан—Хандыга, знают, что она построена на костях человеческих. В буквальном смысле. Заключенные умирали, не вытерпев нечеловеческих условий существования, от голода, холода, болезней. А трупы укладывали под полотно строящейся дороги — могил рядом с автотрассой не увидишь…”

Впрочем, иногда попадаются. Одно кладбище дети сфотографировали. Такое вряд ли увидишь в другом месте на земле. “Перед вами фотография, снятая на "Черных камнях". На вершине одной из невысоких сопок находится кладбище. Здесь хоронили заключенных, умиравших "естественной смертью". На каждом деревянном столбике прибита гвоздями крышка от консервной банки и на ней выбит номер.
"А-28" — и все. Других данных нет. Кто этот неизвестный А-28, сегодня установить невозможно, так как в списках санчасти имена и фамилии захороненных не расшифровывались…”

Кажется, до горизонта уходит этот лес палок с консервными банками.

“А ведь единственной дорогой, по которой и сейчас мы можем попасть в Хандыгу, по-прежнему остается только эта автотрасса…” — пишет девятиклассница Надежда о дороге, именуемой в наше время Колымской федеральной трассой — и слова эти воспринимаются, увы, шире. Вот о чем, по-моему, говорит, нет, кричит этот проект детей о Колымской трассе.

Район Севера, типичный кусок родины — в недавнем прошлом подсобка
ГУЛАГа, коммунизма, Колымторга. Сегодня люди предоставлены здесь самим себе. Но если ничего не предпринять — объявится новый “лаг”, “изм”, “торг” и снова будет подсобка.

Существует понятие “точка отсчета исторического линейного времени”. Хотим мы того или нет, но она во многом определяет настоящее и будущее. Если желаем иного будущего для своих детей, мы обязаны изменить “точку отсчета” истории, опереться на какое-то человечное событие прошлого. А может быть, будущего: вот, через этот, например, поселок несколько лет спустя пройдет железная дорога со всеми ее плюсами и минусами. Минусы можно постараться смягчить, а плюсы удвоить. И если принять за начало событие ближайшего будущего и выстроить стратегию развития поселка, можно изменить точку отсчета его исторического времени.

Чтобы не оставаться вечной “подсобкой”, размышляем мы вместе с учителями Колымы, нужно — это относится и к отдельному человеку, и к сообществу — изменить собственную роль в жизни. Выработать и начать реализовывать какую-то иную культурно-историческую миссию. Обнаружить в себе Колыму с другим смыслом. Попытаться стать ресурсом роста и накопления. Потенциалом перемен. Источником развития.

Те замечательные ребята с полюса холода Оймякон свое дело сделали: провели экспедицию, собрали документы и видеоматериалы, составили карты. И в итоге выработали предложения “о путях сохранения исторических ценностей трассы Колыма—Магадан”. В том, что это исторические ценности, они не сомневаются, поэтому предлагают вылезти из страшного исторического забытья — поставить на местах захоронения узников памятники, установить вдоль трассы щиты с отрывками из стихов и рассказов о ГУЛАГе, восстановить мосты…

Если мосты, в самом буквальном и переносном смыслах, будут восстановлены, Колымская трасса будет, возможно, напоминать музей памяти Яд Вашем в Иерусалиме. Первый шаг из фашизма ли, из сталинизма ли — преодоление беспамятства. Дети и учителя, живущие на обочине Колымской трассы, преодолевают его, чтобы появились какие-то другие дороги...

 

 

Ожерелье жизни

 

В экспедиции мне в руки попали несколько страничек письма известного в Якутии ученого родом с Колымы, профессора Ульяны Винокуровой. Я подумал, что выдержки из этого письма, озаглавленного “Напутствие молодым колымчанкам”, нелишне дать под занавес.

“Мне в этом году исполнилось 60 лет. Это возраст, когда пройдена вершина жизненного пути и начинается плавный спуск. Такая аналогия пришла мне в голову, когда поднималась на Чочур Муран, освященную древними легендами возвышенность близ Якутска. С ее двухсотметровой высоты как на ладони простирается долина, обращенная к Лене. Поднималась я налегке, наслаждаясь высотой и легкостью в сердце, не чувствуя веса тела и крутого подъема. А спускаться пришлось, опираясь на руки дочки, колени не пружинили инерцию тела. Так и хотелось спустить тормоза и побежать, пока ноги держат. Но ведь разобьешься.

Так и в жизни. Что наработано, нажито в ее первой половине, на то опираешься во второй. Гармония жизни на всех ее этапах и взаимопонимание с детьми — звенья житейской мудрости, ожерелье которой нанизывается в течение всей жизни”.

“…Ожерелье нанизывается на крепкой, гибкой и длинной нитке — это здоровье, физическое и душевное. Стремиться к чистоте, чтоб не прилипла болезнь, ложь, зависть, жадность. Всегда легче плыть по течению, не утруждая себя сопротивлением. Но колымчанки не такие. В наших жилах текут живые потоки нескольких кровей: древнейших палеазиатских народов, высекших смелую жизнь на промерзлых просторах вечной мерзлоты; саха, преодолевших срединный путь с юга на север в поисках свободы и мира; дерзновенных предприимчивых казаков, на утлых лодках пересекших путь с запада на восток, и вольнодумцев разных идей, сосланных в тюрьму без решеток. Их дух, как порох в пороховницах, сохранен в генофонде колымчанок и ждет своего воплощения. Это наш высокий адаптационный потенциал, подаренный предками.

Движимая их сокрытой энергией, я настойчиво продвигаю идею о том, что будущий облик якутян можно сегодня увидеть в колымчанах.

Будущий якутянин будет так же, как современный колымчанин, светиться красотой евроазиатского типа в северном исполнении. Это значит, выращен на рыбе и молоке, закален на экологически чистых снегах, высок ростом и светел лицом, оживлен, но не суетлив. Говорит на русском и саха языках, часто используя древнейшие слова старославянского и тюркского происхождения, что придает особый колорит интонации и говору. Трудолюбив и хлебосолен. На мир смотрит добрыми глазами и видит его в ярких тонах. Чувство оптимизма и стойкости к жизненным невзгодам воспитаны в нем Севером. Открыт новому и неизведанному, творчество у него в крови”.

 

 

Колымское послание

 

Самолет следует по маршруту “Среднеколымск—Якутск”, перевожу время на два часа назад. Когда полечу в Москву, надо будет еще на шесть часов назад перевести.

Под крылом Колыма. Крутые спирали рек. Кратеры озер. И гряда облаков над ними. В необыкновенном ландшафте, что виден сверху, словно бы запечатлен первозданный хаос, из которого вышла жизнь. Может быть, здесь ключ к загадке Колымы? Она дразнит воображение чудными формами (огромные озера, похожие на планеты со спутниками, озера в форме утки, собаки, человеческого зародыша). А в причудливых петлях рек вдруг обнаруживаешь графику неизвестного языка наподобие космического образа пустыни Наска. Может, на нем написано какое-то послание нам, смотрящим сверху? А может быть, Абсолют — абсолютно одинокое существо, создавшее землю из хаоса, хотело выразить этими петлями и значками то, что царапаем и мы, желая оставить свой след: “Саша + Маша”?

Чем дальше от севера на юг, тем меньше хаоса, он как бы уступает место утонченным картинам — мелким сосудам рек, напоминающим ветвистые деревья, мягким складкам гор, напоминающим рисунок масок, застывших ликов. И начинаешь понимать, почему он так называется — первозданный Север.

Несмотря на то что население страны жмется к Москве, окруженной редеющими лесами и дымящимися болотами, становится все понятней, что Россия — это Север. По своей географии, протяженности и историческому времени, да и вообще по смыслу жизни в настоящем и обозримом будущем. Не Москва — сердце России, а, как ни странно, Колыма. Жаль, что туда мало кто смотрит и редко кто ездит по своему желанию. А ведь то, что происходит на Колыме, впоследствии (рискну на прогноз) может произойти со страной в целом. Да так уже однажды случалось, только этот кошмар не должен повториться. Чтобы сойти с расхлябанной исторической колеи, нужно, когда встанут реки, заново проложить новый путь.

Выбрать другую точку отсчета, иной угол зрения.

 

Среднеколымск—Якутск—Москва

2009—2011

 

 

1 Сейчас Томский уже не начальник Среднеколымского управления образованием, но я надеюсь, что этого талантливого человека в Якутии не забудут, найдут достойное применение его способностям.