* * *

Накрыло каплей дождевой
того, кто в миросозерцанье
мог погрузиться с головой,
надолго задержать дыханье.

Жучок похожий на божка,
божок, что нам напоминает
головогрудого жучка,
глубокий сумрак прозревает.

В его глазах отражено
всё, что от наших глаз сокрыто,
и нам понять не суждено,
чем сердце у него разбито.

 

* * *

На нас нисходит Божья благодать.
Быть может, привезённые с Афона,
дары волхвов дают себя нам знать
щемящим запахом одеколона.

Он щиплет ноздри мне среди зимы,
когда горят рождественские ёлки,
вонзая в толщу непроглядной тьмы
лучей колючих острые иголки,

и ладана, и смирны аромат
влечёт к себе подобно блеску злата,
или ещё сильнее — во стократ,
чем самая высокая награда.

 

* * *

Попы в высоких шапках против нас,
как гость заморский против домочадца,
и мы на них не поднимаем глаз,
ну разве только, чтоб полюбоваться.

На лицах их почиет благодать,
которую за высшее блаженство
сподобились ошибочно принять
мы в силу своего несовершенства.

Поскольку были сердцем и умом
уже не слепы, но ещё не зрячи,
воспринимали многое с трудом.
По-своему. Не так, как все. Иначе.

 

* * *

Цветы завядшие мертвы,
но удивительно красивы
среди камней, среди листвы,
корней, похожих на нарывы.

Как человек, болеет сад — 
то мечется в жару ночами,
то зубы у него стучат
от холода, как будто в яме.

 

* * *

Все выдохнули разом так,
что захотелось сала с перцем,
но мы сидели на местах
крепки умом и твёрды сердцем.

Наш паровоз на всех парах
на дно пучины погружался,
или напротив — в облаках
его зловещий след терялся?

У Жюля Верна я читал
в одной из книжек нечто вроде.
Пар клокотал. Гремел металл.
Двадцатый век был на подходе.

 

* * *

Недалеко тот день, когда мороз
заявит о своих правах,
и будет наконец решён вопрос
на деле, а не на словах.

Кому у нас земля принадлежит,
которая из года в год
во мраке за околицей лежит
и голоса не подаёт?

 

* * *

Люди в поле с чистыми руками.
Это выглядит невероятно,
так как не чекисты перед нами,
про которых всё давно понятно.

Добела они отмыли руки,
но поскольку речь на самом деле
о серьёзном внутреннем недуге,
многие не в силах встать с постели.

А у тех, кого я встретил в поле,
словно на пролёте птичья стая,
от огня, от копоти, от боли
руки чёрны, как земля сырая.

 

* * *

Снег лёгок на помине,
тут как тут,
сам серенький, как серенькая мышка,
но стала на засахаренный фрукт
похожа вдруг большущая ледышка.

Понятно потому, как лёд грызет
хромая обездоленная псина,
что слаще сахара он сладок, словно мёд,
что собран в час ночной с куста жасмина.

 

* * *

Где под колёсами грузовиков
гибнут во множестве лисы и зайцы,
трупики сбитых в ночи голубков
выглядят, как у сантехника пальцы.

Кровь под ногтями давно запеклась,
и постепенно на месте увечья
перемешались лиловая грязь
и ярко красная кровь человечья.

 

* * *

Как гнуть, ломать, лежачих бить,
тебя такому ремеслу,
клянусь, не стану я учить! — 
сказал и стукнул по столу.

Но, сделав мёртвую петлю,
кулак мой в воздухе повис.
Я в стороны его валю,
тяну, раскачивая, вниз.

Всё понапрасну, даром всё.
Вокруг повисла тишина.
Как будто бы в небытие,
природа в ночь погружена.

 

* * *

Потерявшие руки и ноги
по прошествии многих веков,
обрести Олимпийские боги
наконец-то смогли мирный кров.

Тёплый свет им струится на плечи
и стекает на мраморный пол,
словно это — оплывшие свечи,
а не Зевс, Геркулес и Эол.

Пробудившись от жуткого смеха,
что донёсся в ночи до меня,
вижу — рядом на койке калека.
Комом сбилась под ним простыня.

 

* * *

Вели себя, как заговорщики — 
оглядывались, озирались.
Хотя мы не были притворщики,
мы бесконечно притворялись.

По молодости лет особенно
валяешь дурака охотно,
но вдруг — окалина, оскомина.
Всё кончилось бесповоротно.

И время, как в ушко игольное
верблюд, протиснулось во мраке,
и нечто дряхлое, безвольное
узрел я, край задрав рубахи.

 

* * *

Воображаемая линия меня
приводит к мысли, что не всё так просто,
и, если прежде в гости ехал я три дня,
то это только из-за маленького роста.

Вполне достаточно мне было подрасти,
и я добрался до посёлка к ночи.
Я с поезда сошёл и принялся идти
по ельнику, 
так долгий путь короче.

По тропке узенькой пустился напрямки
к давным-давно знакомому мне дому.
Ночь надвигалась быстро.
Шла гроза с реки,
дав волю чувствам — молнии и грому.

 

* * *

О нашем времени ни слова
весёлый Пушкин не напишет,
поскольку время нездорово.
Оно больно. 
На ладан дышит.

А Пушкин — он здоров чертовски!
Остёр. Колюч.
Большая сила
в гремучем этом полукровке.
Над ним не властна и могила.