Мы предложили участникам заочного «круглого стола» три вопроса  для обсуждения:

1. Каковы для вас главные события (в смысле — тексты, любых жанров  и объемов) и тенденции 2017 года?

2. Удалось ли прочитать кого-то из писателей ближнего зарубежья?

3. Поле литературного эксперимента: наиболее интересные тексты  и перспективные направления. 

 

Борис Кутенков, поэт, литературтрегер, редактор отдела  критики и публицистики журнала «Лиterraтура» (г.Москва)

 

«Теплее за пределами Москвы»

 

 

1. Главная тенденция года — ускорение во всех смыслах. Ускорение жизни, когда избыток окружающей информации не адекватен ее вместимости; появление художественных текстов, не пропорциональное не то что рефлексии и даже читательскому отклику — а элементарной «доходимости» до адресата.

Значительно ухудшилась ситуация с рецензированием. Сборник Марии Марковой «Сердце для соловья», вышедший в конце прошлого (2016) года в «Воймеге», прошел малозамеченным. Три вдумчивых отклика (Марии Бушуевой в «НГ-ExLibris», Сергея Кима в «Лиterraтуре» и автора этих строк), не делают погоды — ввиду плохого распространения книг. (Сравним с рецензиями на книги той же «Воймеги» еще лет пять назад, уже после «медийного кризиса».) Все чаще приходится сталкиваться с ситуацией, когда известие о выходе книги автора, «консенсусного» для литературных кругов, и спустя продолжительное время воспринимается как новость человеком, не чуждым этим кругам. Так, в этом году я спросил мнения о нашумевшей антологии «Русская поэтическая речь» у «легитимного», что называется, поэта и талантливого читателя, и натолкнулся на недоуменное «А что это? Впервые слышу». Одновременно упомянул имя Ирины Роднянской в разговоре с известным поэтом, исследователем, автором близкого Роднянской «Ариона», и реакция была примерно такой же. Пора перестать удивляться. Усилия толстых журналов и сколь угодно оперативных интернет-ресурсовотчасти решают проблему информированности, но не способны охватить разные сегменты разобщенного литературного поля.

С предельной внятностью и свойственным ему трезвым, слегка циническим реализмом высказался Андрей Василевский, главный редактор «Нового мира»,  в лекции на фестивале «Нижегородская волна» (выложена на YouTube 5 июня).  Его слова — о том, что «каждый читал что-то свое» и в этой связи «затруднителен разговор о книгах, кроме семинаров и обсуждений, где эти разговоры происходят по предварительной договоренности», — объективное зеркало нынешнего культурного положения. В доказательство редактор провел небольшой «эксперимент» с залом: назвал три довольно резонансные книги, спросив, читал ли их кто-нибудь. Имена  и книги — известные (настолько, насколько сейчас можно говорить об известности). Не откликнулся никто. Самое интересное, что упомянутые тексты не читал и автор этого обзора, информация к которому стекается из самых разнообразных источников. Просиживаю часами в «Библио-Глобусе», отслеживая книги для рецензий; многое присылают авторы. Из названных Василевским писателей — знакомы все, и другие произведения этих писателей прочитаны, а некоторые даже отрецензированы.  И кажется, такая ситуативная «неинформированность» не только больше не является поводом для угрызений совести, но и не означает в целом литературной неосведомленности.

На культуртрегерском поле подобное положение дел отчетливо вырождается  в общее невнимание к художественному тексту. Организаторы мероприятий, прямо или непрямо, дают понять, что чтение книг и литпериодики для них избыточно при проблеме культурного выбора; важнее — проблема «имен» (уже как бы закрепивших себя тем самым фактором «художественного консенсуса») и личные отношения. Симптоматичны слова Николая Звягинцева, сказанные им ЛинорГоралик в только что вышедшем интервью (книга «Частные лица. Часть вторая»): «В 1990-е еще худо-бедно соблюдалась конвенция о ненападении (например, кураторы заранее согласовывали свои программы, чтобы в один день не было пересечения важных мероприятий), а в нулевые уже каждый за себя, на войне как на войне». Поэты же, как с беспощадной прямотой итожит Анна Русс («Татар-Информ», 18 ноября), «очень устали, и им больше не хочется никуда лезть, никому себя показывать. <…> Все заледенели в этом плане. Теперь их нужно оттаивать, гладить, чаем отпаивать. Они не реализуются как поэты, просто вешают свои стихи на страницах "ВКонтакте". Восхитительные стихи. Иногда у кого-нибудь выйдет книжка крошечным тиражом,  и никто про эту книжку не знает». Русс говорит о литературной жизни Казани,  но «оледенение» — общий симптом. Ситуация искусственно разогревается  ФБ-дискуссиями — иногда до субфебрильной температуры…

Теплее за пределами Москвы. Из региональных фестивалей, на которых удалось побывать в этом году, отмечу «Воробей-фест» в Каменске-Уральском, организованный поэтом Михаилом Корюковым на чистом энтузиазме. Сам фестиваль, полудомашний, отлично характеризует ситуацию, в которой невольная замкнутость на определенном сегменте (в данном случае уральском) сопряжена с атмосферой интеллектуального поиска. Но в который раз убеждаюсь, что так слушать поэзию умеют только на Урале или в Вологде: «беспланшетно» и «несмартфонно», с ощущением единения  и сосредоточенности на воспринимаемом тексте.

Из наиболее тяжких потерь, на которые был богат 2017-й, — уход из жизни Кирилла Владимировича Ковальджи, поэта, учителя и наставника авторов многих и многих. Человека непревзойденного по чувству такта, литературного достоинства, таланту социального компромисса. Возле условного «гроба» (в данном случае имею в виду некрологи в ФБ) собрались литераторы не только разных поколений, но  и полярных взглядов — от эстетически радикального Ильи Кукулина до приверженцев консервативного тренда: для всех них (нас) Ковальджи был центром сплочения, признавая талант как «единственную новость, которая всегда нова».

1. Подлинные тексты, как всегда, возникали вопреки — и, как всегда, не вписывались ни в какие тренды, вопреки бухгалтерским позывам уместить все в рамки «институциональной оформленности» и «внутренних иерархий».

На удивление мало поэтических сборников, которые хочется назвать: приходится начать с вышедших в конце 2016-го. Уже упомянутая книга Марии Марковой «Сердце для соловья»: внешне «традиционные» стихи, умеющие работать с поэтикой бессознательного и поэтикой контраста, оттеняя «язык неназываемого» — будничностью, а пафос прозаического прямого высказывания — внятным метафизическим обоснованием. В той же «Воймеге» — «Портсигар» Игоря Куницына: причудливое скрещение времен и пространств, новое соотношение целенаправленной иллюзии и биографической первоосновы «как она есть». В «Айлуросе» — «Несбылотник» Елены Сунцовой: магия забвения, затаенный драматизм и нефорсированно-игровая, чуть ускользающая работа смысла. Под конец года вышел долгожданный сборник Анны Русс в серии «Livebook» (пусть снобов не отпугивает имя куратора серии — Веры Полозковой). Стихи Русс переосмысляют понятие «массового», работая с песенным и слэмово-игровым началом, но в лучшие моменты умеют находить грань между ассоциативной сложностью и несимулятивной человеческой самоидентификацией.

Издание стихов и прозы «Карандашом зрачка» уникального классика ленинградского андерграунда Василия Филиппова.

Две книги в серии ЖЗЛ, ориентированные на очищение образа классика от наслоений советской мифологии, — задорный, написанный в популяризаторском ключе «Бахтин» Алексея Коровашко и стилистически ровный, но не менее трагический «Добролюбов» Алексея Вдовина.

Из прозы отмечу только роман Бориса Клетинича «Мое частное бессмертие», вышедший в двух номерах «Волги» этого года, — мозаичное художественное полотно, скрепленное реальным историческим нарративом, ошеломительное по силе выразительности языка. Роман, надеюсь, еще найдет место в издательствах.

Из сборников критики — давно чаемое собрание статей о поэзии Сухбата Афлатуни (Евгения Абдуллаева), хорошо знакомого читателям «Дружбы народов». Также — парадоксалистские, противоречивые, располагающие к полемике и эту полемику провоцирующие «Литературные медиаперсоны XX века» Вл. Новикова, где исследовательская скрупулезность и вопиющая читательская пристрастность — стороны одной медали.

О книге Марии Степановой «Памяти памяти» много говорят и еще больше скажут, поэтому пока воздержусь от констатаций. Скажу только, что это собрание семейных и личных историй долго ждали, и результат не обманул ожиданий, перерастая границы «истории семьи» и выходя на «страшно важные», как сказала бы автор, обобщения о памяти и забвении, проблематике скрытого и невидимого.

2. Специально за писателями ближнего зарубежья не следил, не выделяя их из общего русскоязычного контекста. Однако, как и в опросе прошлого года, отмечу Ольгу Злотникову, чьи стихи в 2017-м разлетелись по журнальным страницам —  и смотрятся уникальными, например, среди узнаваемого стилистического тренда журнала «Арион»: очередное доказательство, что талант преодолевает границы формата. На фестивале в Тарту открытием для меня стал прозаик Андрей Иванов с его прустовским стилем мышления и тягой к «протяженному» высказыванию. Отмечу также эссе Алины Дадаевой (Ташкент) о поэте Владе Соколовском (1971 — 2011), посвященное рассеянию русскоязычного литературного пространства.

3. Литературное поле в этом году еще более явно разделилось на то самое «инновационное» «поле эксперимента» — и консервативный тренд, этот эксперимент демонстративно отрицающий и тяготеющий к поэтике «узнавания» или, другими словами, «биографической внятности». Скажу только о поэзии. Первая тенденция условно иллюстрируется премией имени Драгомощенко, в лонг-лист которой вошла поэтическая машина, «умеющая писать современную поэзию», что немало говорит  о направленности премии. Вторая сказалась в итогах новой премии «Лицей», результаты которой были впервые подведены в этом году, и характеризуется «безыскусным автобиографизмом» (критик Е.Погорелая о победителе). В некоторых случаях такой «автобиографизм» выходит на уровень демонстративного отрицания поэтической сложности и граничит с записью в столбик собственных мыслей и чувств — без «трансцедентального ветерка». Пресловутого «жизненного опыта» вдоволь — поэзии ноль. Пожалуй, именно внутри премии «Лицей», пришедшей на смену «инновативному» «Дебюту», поэтика соцреализма явно заявила, что жив курилка, — и это касается в том числе победителей премии в прозаической номинации. Крайне любопытно, станет ли этот тренд характеристикой премии в следующем году. Эти полюса — имитационное «узнавание» и имитационное «экспериментаторство», в равной степени малоинтересные, пожалуй, уравновешивают друг друга; но что-то живое стоит искать и внутри соответствующих премий, и за их пределами. Эксперимент, как всегда, невозможен без личностного начала — как и самодовлеющий автобиографизмскучен без внутренней, не наносной тяги к поэтической радикальности.